Текст книги "Недоброе утро Терентия (СИ)"

Автор книги: Денис Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Ну, с Богом!

Оставил я их. С волчком-то! Волку строго-настрого приказал, чтобы пацана оберегал! Ну это так, нервное… Волк-то и сам понимает, что ему делать! Пошлепал я через лесок, там тропок нет вовсе. Никто не ходит тут. Немного только трава примятая. Это после «разведчиков» моих! Реченька там такая, неширокая совсем. Так, чуть ручейка по шире. Перепрыгнул с разбегу. Еще пробежался. Сразу лес закончился. Забор впереди. Прямо коло деревьев! Нехорошо так, неправильно так делать! Лес убирать надо от ограды! Хоть на пару метров… Чтобы видно было периметр, да с дерева никто не перепрыгнул. Зверь какой хищный. Дык, мне же на руку это! А забор… Высокий конечно. Из досок и бревен сколочен, только кое-где ветки в прорехи по заткнуты. Видать не стали заморачиваться с ремонтом. Так – тоже мне плюс! Не стал по деревьям скакать. Хотя планировал так залезть! Нашел прореху широкую. Ветку выдернул аккуратненько. И туда! Там еще трава высокая. Да кусты. Красота просто! Прошлепал еще метров сорок. Вдоль забора. Присел в траву. Вижу – хата! Большой дом, добротный. Старался отец Степана! Угу, теперь в хате этой, твари те обитают... Не люди – то, чтобы вот так с другими поступать! Крыльцо увидал. Да нет там никого! А где? Степка говорил – мужик должен быть один там. Только хотел еще подойти, уже приготовился, ноги разогнул... – Руки вверх!

Тьфу, зараза... Обернулся. Стоит мужик. С ружжом. Ствол мне в бок направил. И как гад подкрался-то?! А сам не бандит вовсе. Не с таких. «Такие» были, когда магазин грабить приходили! Их дядька Вий тогда обломал. Вот те, точно бандиты были! Рожи наглючие, сами злющие. Дык, в глазах – лють холодная. Точно – убивцы! А этот... Вижу, что пахарь! С плугом еще вчера землю пахал, да хлеб сеял. Сам – в годах уже, так за шестьдесят далеко ему. Ружжо то держит, да руки трясутся. В глаза мне глянуть боится! Ну чо делать... Мне-то, раз плюнуть – его прибить! Махану рукой, да ружжо отобью в сторону, и в морду кулаком! И дело с концами. Только не охота мне его убивать. – Слышь, отец. – говорю. – Ты не стреляй! Вижу, что не бандит. Не бери грех на душу! Терентий – меня звать. Из Зареченки я. Мож и знаешь меня?.. Я за матушкой Степкиной пришел. За Серафимой! Заберу и уйду. Никто и не пострадает. Разойдемся миром! Добро?

– Как ты сказал? Ишь ты, сынок у меня какой выискался. Весь в меня, ага! Знаю я тебя... С Зареченки такого. Только не отпущу я тебя! Мне за тебя Кирсан хлеба даст. И крупы еще. Самому семью кормить надо! А таких как ты, зверь поганый, – в лес! Чтобы твари те тебя сожрали, а нас, людей не трогали! Оно видать из-за вас все так! Бог на людей гневается, что со зверьми живем, да детей от таких-же зверей родим. Вот и карает нас из-за вас таких...

Не дал я ему договорить. Видит Бог, по-хорошему хотел я! Только он про зверей-то начал, так у меня в душе снова волна та черная и поднялась. Внутри где-то зародилась, выросла, и всего меня и накрыла. Да так, будто огнем ожгло! И в глазах зарябило. И медленное все вокруг сделалось, как и в детстве, когда грабить меня приходили. Будто под водою все движется. Плавно так. Муха вроде мимо летит, но только не быстро как обычно они, а навроде плывет так в водице. А я, будто пружина сжатый, резкий, быстрый, – вот, вот выстрелю! Крутанулся я на месте, правой рукой за стволы ухватил ружье его, а левой – ему в нос! Даже удара не почувствовал. Будто сквозь масло прошло. Хлоп – и покатился мужик. Замертво упал. Он дажить и не понял, что произошло! Только успел он за скобу спусковую дернуть. Стрельнуло ружье со ствола с одного. Плохо оно конечно, но ничего уже не поделаешь! Обшарил я его карманы, еще пять патронов выудил оттуда и за хату его заволок. Чтобы сразу не заметили, если войдет кто во двор. Забрал его ружье, заряды проверил. И к дверям ходу! Замок наружный висел там. На цепочке такой. Я его одной рукой сорвал, отшвырнул в сторону и дверь распахнул. Так мне сразу в морду-то и прилетело! Сковородкой вмазали. Не особо-то и больно, только неожиданно! Смотрю, баба стоит. Сковороду держит. Волосы светлые, да глаза – зеленые-зеленые! Сама худая-худая. Как осиночка! В ночную сорочку одетая. Симпатишная дажить очень! Лицо такое овальное, щеки гладкие, да ямочки на щеках тех. И веснушки. Много-много! Понравилась мне она. Лицо красивое! Только побитое лицо ее. Здорово побитое. Видно щека опухшая, да глаз подбитый. Еще шея в царапинах красных. Били бабу. Да видать кулаками били. Вон аж губа разбитая! Жалко ее стало. Враз у меня от этого, та муть черная в душе отлегла. Успокоился я. А на тех, кто бил – наоборот разозлился! Вот думаю – козлы! Это кто-ж бабу бить то сподобился? Сами небось такие-же как и баба. С мужиком пусть потягаются сперва! Тьфу... Узнаю, думаю – нос в щеки вобью враз!

Увидала она, кого сковородой ударила, да на жопу-то и шлепнулась. Да глаза закрыла. А сама причитать: Ой ты лесовик-батюшка не гневайся! Ой ты дух лесной, не казни...

– Цыц! – говорю. – Терентий – я. А ты – Серафима?

Кивает.

– Степан за тобой послал! Сын твой.

Как услыхала про Степана, дык сразу на ноги вскочила. – Где мой сын? Что с ним?! А доченька где?..

– Все со мной! Только быстро! – говорю. – Собирайся! Некогда. Сейчас набегут сюда, да худо будет нам! И не видать тебе ни сына, никого! – не стал я ей про дочку ее говорить, что в лесу только ленточку одну нашли от платья. Подумал, скажу – расстроится, плакать начнет. Успокаивать ее, времени нету! Да и что говорить? Тела нет, крови – тожить нет! Мож и живая, да сыщется еще! Чего человека раньше времени расстраивать?! Вот так.

Замолкла она сразу, да скорее одежу натягивать. Уж думал рот затыкать ей придется... Ан-нет, бегом засобиралась! Умная баба! Пока она шмотки на себя натягивала, осмотрелся маленько. В хате чисто так, все ладненько! Стол, стулья «магазинские». Не строганые из досок, а – мебель настоящая. Хорошо живут! Еще диван в хате «мягкий», да шкаф лакированный. На столе – продукты: хлеб да лук. Сало еще. Картошки немного. Я как увидал жратву-то, так у меня под ложечкой и засосало! Ага, с ночи не жрамши... Ведро еще на табурете стояло. В углу. Чистое! И оно нужно! Для машины. Ладошками воду в радиатор черпать – такое удовольствие...

Подхватил я, то ведро, дык туда продукты те и сложил. Все равно они ей тут уже не понадобятся, с собой забираем. Не воровство это! Смотрю: Серафима-то собралася! Штаны надела, да бушлат накинула. В сапоги вскочила. Да еще сумку с собой нагребла. Говорит – сыну, да дочке собрала. Одеться, да покушать. Быстрая!

– Ну, добро! Умница! Кирсан где? – спрашиваю.

– Уехал, – говорит. – С дружками со своими. На разведку они поехали. А куда – не знаю.

– Бил, он?

Кивает, а сама глаза прячет. Ничо я ей не сказал. Думаю: вот же гадина, Кирсан этот! Ну ничо, попадется еще... Покажу, как бьют. Навсегда запомнит он у меня! И как бабу бить, и как детей в лесу гадинам оставлять... Все ему покажу, козлу этому! – Готова?

– Готова!

Я к дверям подбежал. Приоткрыл дверцу, глянул: калитку кто-то уже открыл да рожу туда засунул, приглядывается. Видать на выстрел сбегаться начали! Ну, я туда и пальнул с ружья. Попал – ни попал, не знаю! Только исчезла рожа, да калитка закрылась. Я выскочил на двор, сразу патрон новый вложил-зарядил, да Серафиму следом позвал. – К забору беги!

Бегом-бегом! Слышу, калитка скрипнула. Глянул – снова кто-то лезет! Только сейчас стволы торчат из калитки. Палить начали в сторону входа в дом. Только там уже нету нас! До дырки в заборе добежали. Выглянул – никого! Серафиму туда засунул, да под задницу ее худую, подтолкнул. Некогда тут возиться! Глянул еще раз во двор: уже двое зашли! Стволы наготове, морды злющие! Медленно крадутся. А из-за калитки еще стволы ружей торчат. Кто-то по окнам пальнул. Обложили ребятушки! Ну да и хрен с ними, можно им уже рукой на прощание помахать! Только этого я делать конечно не буду. Ноги уносить надо. В дырку полез!

Как вынырнул оттуда, сразу веткой ее заткнул, чтобы не заметно было. Подхватил Серафиму на руки и ходу! Сразу так решил, чтобы не гадать: поспеет за мной или нет. Что было сил рванул, будто пуля полетел! Речку-ту враз перемахнул, да еще больше припустил. Кажись за несколько секунд до дороги лесной той домахал. Волчок меня встречать вышел, да Степка следом. Выглядывают из кустов, хорошо у них все видать. Степка мамку увидал, – радости! Обнимать ее, целовать. Мать его обнимает, да за дочку, за Аленушку спрашивает. Ну а Степка в слезы... И она плакать. Такое дело. Я ведро в машину закинул и мотор заводить сразу. Серафиму силой в машину затянул. Степану крикнул: – Бегом сюда!

Попрыгали. Волчок на платформу сзади запрыгнул. В кабине места-то уже не осталось. Только мотор загудел, я сразу газу дал! На ходу уже двери закрывали. Взревел мотор, сорвался Урал с места! Я ему вторую, выжал газ и сразу – третью! С хрустом немного зашла передача. Ну да ничо, потерпи мой хороший! Нам только ноги бы унести!

Неслись сквозь заросли. Степка все дорогу указывал. «Левее-правее! Тут газу, тут тормози!» Урал проламывал ветви молодой поросли, разметал кусты, периодически проваливаясь колесами в невидимые ямы и канавы, но только благодаря огромному их размеру, успешно их преодолевал. Серафима все порывалась вернуться, искать дочку: металась, истерила, даже выпрыгнуть на ходу пыталась! Пришлось на нее накричать. Все ей высказал, и что искали, и не просто так, а волк искал! И что ни крови, ни тела – ничего не нашли! Степка ей ленточку отдал от платья Аленушки. Все смотрела на нее, руками гладила. В слезах вся. Приказал ей лучше Степана держать, машину уж слишком трясет, чтобы не вывалился! Послушалась, обняла сына крепко. Да сама рукой за поручень ухватилась. Степка мне все дорогу указывал. Хорошо указывал! Я вообще ничего не видел. А он, видать знал дорогу эту! На лево приказал взять, там тракт старый, заброшенный. Повернул туда. И правда, после нескольких прыжков по кочкам, машина ровнее пошла, а под колесами – накат из бревен забарабанил. Лучше ехать стало. Я ходу прибавил! Тоже тракт заброшенный, да заросший, тоненькие деревца торчат сквозь бревна. Уралу – все нипочем! Давит, под себя заламывает. Кусты были. Пушистые такие, высокие, да не мешались почти! Волк сзади, на платформе сидел. Нос в кабину через форточку, разбитую засунул, смотрит вперед, да иногда назад поглядывает. Махнул я ему, чтобы «хвост» проверил. Понял волк. Сорвался с платформы, на ходу – прыг! И побежал по тракту назад.

Четыре километра так проперли. Волк вернулся. Запыхался здорово, да морда довольная! На платформу запрыгнул, морду в кабину сунул, да руку мне лизнул. Стало быть, все в порядке понял я. Никто за нами не гонится! Может и не поняли кто и откуда, а может и не на чем им гоняться. Да и хрен с ними! И нам дальше смысла гнать не было. Сбросил скорость. Да и греться Уральчик наш начал. Поберечь надо! Так еще пару километров пропылили. Хороший тракт, да только дальше хуже пошел. Много гнилых бревен попадаться стало. Проваливается машина колесами сквозь гнилухи. Опасно так! Потихоньку поехал.

Выехали мы к речке, что справа, вдоль тракта пошла. Неширокая такая, метра четыре. Видать это та, самая, что и в том лесу, когда за женой ходил. Вроде, если прикинуть, то она самая. Ага! От Зареченки идет, да вдоль Морши. Аккурат сюда. А машина нагрелась сильно уже! Подскочила температура на приборчике. Почти в красное заползла. Стало быть – привал! Съехал с тракта, да ближе к речке взял. Тут еще полянка хорошая такая, да от тракта молодой порослью прикрытая. Укромное место! Остановил машину. Вышел, огляделся – красота! Водичка в речке той – чистая-чистая! Камышика немного вдоль берега. Берег глиняный, не крутой. Подойти можно! Лягушки зеленые в воду попрыгали, мелочь блестящими стайками в стороны брызнула. А вокруг – птички летают, поют. Солнышко сквозь кроны деревьев проглядывает. Тихо так в лесу, хорошо! Степан и Серафима тоже вышли. Огляделись, да к водице пошли. Серафима сына умыла, в порядок одежу его привела. Да сама умываться, да причесываться принялась. Волк все вокруг оббежал, оглядел, да обнюхал и в кусты шмыганул. Оно видать придавило! Ну и я тожить маленько до кустов сходил. Подальше от всех. Да за ведро – воды чтобы набрать! Только продукты оттуда выложил, Серафиме со Степаном отдал. Пусть хоть поедят. А мне – некогда! Сперва машину надо в порядок привести. Чтобы если шухер, дык сразу ходу!

Открыл капот, натаскал воды, все залил под завязку. Еще так, просто на радиатор полил. Остудить чтобы. Уж сильно горячий он стал! Пар повалил от него. Булькает водичка-то. Хотел еще на мотор полить, да не стал. Там проводов всяких много, а мне еще раньше, когда на «бригаде тракторной» работал, дык Васяка, строго-настрого запрещал такое делать! Замыкание может произойти говорил. Не любит мотор, когда вода на нем! Вот так! Постоял я немного, посмотрел, как пар унимается. Дождался, пока температура на низ сошла, закрыл капот, да отошел через тракт, чтобы хоть разглядеться: где мы, да чего?

Прошелся вверх, через лесок. Гляжу – свет пробивается через деревья. Еще дальше прошел, деревья расступились, а там – поле! Вышел стало быть из лесу. Огромное поле, широкое! Пшеница колоски к солнышку тянет, да на ветру покачивается. А над полем – небо синее, ясное, ни облачка! А в небе – птица висит. Коршун! Большой. Как и у Есенина в стихах про Лебедушку! Крылья расправил, на потоках ветра держится, да вниз смотрит. Мышь выглядывает, да все вниз сорваться норовит, охотится! Первый раз я птицу в небе увидал, да средь бела дня. Еще с того времени, как город тот окаянный покинули. Даже душа обрадовалась! Есть жизнь тут! Не добрались видать гадины сюда. Еще смотрел вокруг, а кажись места-то знакомые! Вон, бугор видать: такой, круглый с выемкой посредине. Мужики его, еще – «Жопа» называли, так про меж собою! А как на самом деле бугор тот называется, дык кто-ж его знает. Да и не дают кажись названий буграм! Он хоть и здоровенный, вот только не гора, чтобы имя ему научное давать. Так-то! А если это он, то Морша уже совсем скоро будет. Километра – три, не более. Считай – дома уже! Морша-то с нашей Зареченкой рядышком.

Пока любовался природой и слушал ее ту, самую особую атмосферу, которая состоит из множества тайных звуков, созданных из шуршания ветвей, дуновения ветерка, чирикания лесных птиц и далекого плеса стремящейся водицы в реке, Серафима ко мне подошла. Стала рядом, да покушать мне протягивает. – Мы покушали уже с сыном. Покушайте и Вы... – а сама присела и простынку белоснежную на траве расстелила и газетку туда, поверх. Кушать туда сложила. Аккуратненько так, все разложила. И хлебушка немного и солонину кусочками. Это когда мясо кусочками-пластушками нарезают, да в банку с солью пересыпанную укладывают. Туда еще специи разные. Перец черный, горошком, да листиков всяких. Лавровый там. Немножко! Для вкуса. А мясо-то, – так кушать можно! Оно тама уже готовое получается. Ну, или варить. Да и жарить можно. Все вкусно! Мы ее – солонину, еще «салом» называем. Это – по-простому так! Вот и Серафима положила мне. Лучок дольками, да картошечку, запаренную в «кожурках» еще. Яйца еще куриные принесла. И где только взяла? Я кажись не помню, чтобы яйца со стола тогда забирал. Видать она, как собиралась, так еще своего прихватила. Хозяюшка! Почистила Серафима картошечку, да яйца, да мне протянула. – Кушайте Терентий, – говорит. – на здоровье! И не переживайте, я волку Вашему – тоже покушать оставила! – Так, все чудно мне это! Будто дома я тут с ней кажется. И не так, как у меня с женой, Любушкой-любимушкой моей, а навроде по-другому... Совсем по-другому. Не было у меня, чтобы с женой так. Тут оно, как-бы с уважением большим, да вниманием! Вот такое. Ну я кивнул ей и кушать. Хочется же! Я с ночи не жрамши. И вот дело-то какое, и хочется жрать сильно, дык все похватал бы враз, да в себя закинул! Только не закидываю. Так кушаю. Аккуратно, по кусочку кусаю, да хлебушком закусываю, да пасть не раззявляю, не чавкаю. Пальцы не облизываю. Такое у меня. Чтобы культурно было хочется!

Ну ем, а Серафима глаза от меня отвела. Голову опустила. – Знаете, что... Спасибо Вам Терентий! Сына моего спасли. И за дочку спасибо! Что искали. Не бросили... Может и правы Вы. Может и жива Аленушка моя!.. – Глянула на меня, глаза помокрели. Слеза по щеке. Обнять ее захотелось. Да покрепче! Только я не решился. Подумал – не очень культурно это, чтобы вот так бабу едва знакомую мне тискать! Вдруг поймет неправильно? Спугается еще меня такого! Я-ж не шибко-то на обычных похож... Да и не надо сейчас этого. Лишнее! Вижу, бабе выговориться надо. Пусть говорит. Оно на душе легче тогда. У меня вот как было: жена всегда в лоб все заявляла! Да с укором, да чуть что, – в крик. Заткнуть хотелось ее! А эта – вот вижу, что говорить хочет, дык и мешать ей не смею. Так оно вот как-то... Пусть говорит женщина! А она и говорит: – Видела я, мертвого Викторовича нашего. Это тот, что стражей приставлен. Меня стерег! Механизатором в деревне нашей он был. Выпивоха, ох какой... Да гадиной оказался! Людей, таких, как Вы и муж мой – не любил! Но помалкивал. А как с Кирсаном снюхался, – сильно испортился! Совсем ненавистный стал. И к детям моим. Прям лють из него! Он тогда всех подговаривать стал, мол, от Диявола все это! Особенно когда гадость эта отовсюду полезла. Твари эти из города пришли. Он тогда сразу заявил, что так Бог людей карает, что с отродьем живут! Библию всем показывал, да про «апокалипсис» поминал! Кирсан его поддержал... Ну тот с умыслом. Плевать ему! И на Бога, и на черта... плевать. Выгоду он везде ищет. И тут выгоду нашел: Власть в свои руки взять, да неугодных – истребить! Знаю его... Лет пятнадцать назад. Я тогда в городе жила. Училась в «медицинском». На врача! С родителями мы в доме многоквартирном жили. Папка у меня с обычных был. А мама – из «ваших». Как и Степка мой, да и Аленушка. Она такая была – в шерстке. Да в меленькой, едва заметной. Ушки у нее длинненькие, да глаза большие, зеленые! А хвоста и не было вовсе. Считай – обычная, только немножко от кошечки у нее! А я такая народилась. Обычная. А в соседи тогда семья новая въехала. Вот Кирсан у них сыном был. Егор его зовут. Егор Кирсанов – он! Он еще с той поры таким был. Хулиган. Меня увидал, влюбился в меня вроде. Я-ж тогда совсем молоденькая была! Ну и вился вокруг меня. С учебы иду – он тут, как тут! Следом. А я – никак! Не нравился он мне и все тут! А он злился. Всех моих поклонников, да ухажеров отваживал. Да ко мне приставал все. Папа его гонял пару раз, да без толку! Проходу мне не давал. Пока не арестовали его. Он ларек с хлебом ограбил. Всю кассу забрал. Словили его, да судили! Оказалось, что не первый ларек тот. Давно за ним милиция гоняется! Вот и посадили его. Десять лет дали. А через пару лет, я мужа своего будущего повстречала. Он на «агронома» учился. В «сельскохозяйственном» институте, что напротив нашего. Домой меня провожал, говорили. Гуляли. Защищал меня от всяких, да заботился все. С родителями моими задружил крепко. Отцу много помогал. Маме по огороду много полезного рассказал, да сделал. Умный он, да добрый очень! Хоть и не с «обычных», да мне то, что? У меня семья тоже такая! Забыла с ним за все. И за Кирсана того... Как закончили мы учебу, так я замуж за него пошла. Степка родился. Мужа на работу в деревню определили, да участок дали. Тут в Павловке! Ну, мы и переехали. Ладилось все у нас. Дом построили! Аленушкой забеременела. Только мама умерла тогда. Болезнь эта... А следом и отец. Только не от болезни! Он водителем работал. А как мама умерла, переживал сильно! Сердце в пути прихватило, и он на встречную сторону-то и выехал... А там другой грузовик. И все! Схоронили мы и отца. У мужа родители давно умерли. Ну как, – мама умерла. Еще в институт как поступал. А отца он и не знал своего. И не видел его ни разу! Вот так... Ну и жили с мужем. Аленушка родилась. Подросла. А тут этот Кирсан и объявился! Из тюрьмы его выпустили. Отсидел свой срок, в деревню приперся, и меня тут увидел! Клинья подбивать начал. И все равно ему, что муж, что дети... Пыталась сама сначала его осадить, да без толку! Пришлось мужу сказать. Тогда он его и отвадил. И дружков его, что с города с ним приперлись! Они вместе сидели. По разным делам, да все равно – бандиты все! Освободились они считай почти в один день. В городе они еще что-то совершили, да бежали сюда. А тут – я! Муж их всех тогда и угомонил. Муж-то мой, из «особенных», да куда людям-то, до его силушки! Морды им начистил, да хорошенько, чтобы навсегда запомнили, да не повадно было! Спокойно мы тогда зажили. Несколько лет так. А потом началось! Семья одна с города приехала, да рассказали они про страсти, что в городе! Что чудище в небе огромное повисло, да другие твари по городу промышляют, да людей едят! Они и убежали оттуда. Да к нам приехали, чтобы убежище сыскать! С оружием они приехали. Всем желающим раздавали! Кирсан и взял. Да понял он видать, что уже не будет ни власти, ни милиции с города не приедет. Тогда и власть себе в деревне забрал! Банду враз сколотил под себя, а всех, кто был против – порешил! И мужа моего... Не забыл сволочь обиды старые! И банда та откуда взялась… А может банда-та и была уже, только сидели тихо, не высовывались... Кто знает! Кирсан тогда еще припасы у всех себе выгреб, да за выполнение поручений – ими же людей и поощрял! Да еще докладывать друг на друга – всех научил. «Сдал соседа, что против его говорил чего, да ругал – получи пайку». А того, кто говорил – в расход! Такие правила у него были... Да все, что было дальше – Вы от Степана-то и знаете!

– А ты? – смотрю, Серафима за себя не договаривает.

– А я... Он мне про детей моих ничего не сказал, что в лес их отвели... Говорил – буду покладистой, увижу их! Вот так. – сильно заплакала Серафима. Обнял ее. Просто взял, да и обнял! К себе прижал молча и сижу. А она плачет... Жалко ее. Вот такие люди бывают! Плакала она, глаза терла от слез, потом набралась видать смелости: – Меня силой он с собой жить заставил... Запер меня, да бил! Руками, ногами, всяко... Бил! А чтоб не бил, – ноги раздвигала! Все ему делала! – резко подняла она глаза на меня. – Осуждаешь меня?! – смотрит на меня Серафима, да вроде и с вызовом, а сама слезы льет.

– Да как тут осуждать... – Ничо я ей не могу сказать. А у самого злоба растет. Да черным огнем расцветает все. Таким, как и в детстве моем было, и утром, как с Викторовичем тем «поручкался». Кулаки сами сжиматься начали. До хруста сжались. Что за люди?! Казалось, – вот она беда пришла, ну станьте вы дружнее, да помогайте вы друг другу! Всем же хана придет... Дык, – хер! Скоты поганые. Еще Библией прикрываются! Тьфу...

Степка к нам прибежал. Запыхался. Глаза напуганные. – Там это... волк!

– Чего «волк»?

– Волк в лесу рычит! Будто драка там!

Прислушался я. Ничо не слышно. – Где?!

– Там! – на речку Степан показывает. Только левее от меня. – Точно говорю! Рычит и визг там! У меня же уши! Слышу я!

– Ох епть! – Точно! У Степана-то ухи, как у кота. Все ему лучше слыхать, чем нам! Побежал! К машине побежал, да кувалдометр свой прихватил. Думал еще ружье взять, да прикинул, что мне его моими пальцами перезаряжать, дык та еще пытка! Они и так... Палец едва в скобу помещается! Побежал. Оставил ружжо Серафиме. Приказал, чтобы в машину залезли и нос не казали, а сам ходу! Выше по течению, в сторону Морши. Уже и сам рык слышу волчка-то! Да тут река изгиб делает, в сторону от тракта уходит. А там – спуск небольшой, да полянка. А выше – скала! Пещера там. Вижу: волк с гадиной сцепился! А вторая, у пещеры суетится чего-то! Ну я ее и принял на кувалду. Она только морду ко мне подняла – Хлоп! Кубарем покатилась. Вторую уже волк осилил. А за скалой еще одна! Третья! Ко мне прыгнула, да когти расставила! Отмахнул ей в ухо, ну или чо у нее тама – Шлеп! Покатилась она следом за той, что пришиб. Волчок уже коло меня, прибег. Смотрю, а у пещеры два хера валяются. Тех, что с лапками! Пополам разорванные. Волчок видать постарался! А рядом... Ох... Волчица лежит. Такая-же здоровенная, как и мой волк. Мертвая лежит. На боку – рана глубокая. И щенки возле... Двое. Тоже рваные. Да маленькие еще! Едва видать сиську мамкину бросили... Волк стал рядом, смотрит на них и выть! Да так протяжно, жалостливо... Елки, это что получается? Семья его тут! Сюда он со мной добирался. По пути нам было! Да не успели мы... Волк метаться стал, скулит, воет... Плачет! Лижет малышей, да волчицу обнюхивает и снова выть. Так мне жалко их стало! Была семья у волчка, да погубили гадины... Такое черное в душе моей поднялося-взбаламутилось! Так злоба меня накрыла! Пошвырял я тех гадин дохлых в реку, выбежал в лес, схватил березку, что росла рядом, вырвал ее с корнем, да давай орать, да вокруг все этой березкой крушить! – Суки! Давайте все сюда! Всех перемолочу! Хана вам твари! – орал, пока березку ту в щепки не размолотил. Тогда кулаками бил. Два дерева сломал. Нихто не пришел. Из гадин тех. Только другой пришел. Медведь пришел!

Выперся из кустов. Здоровенный такой! Гляжу, а рожа-то знакомая! Никак – Михал-Потапыч приперся. Тот самый, с которым за мед дралися. Точно он! Бурый такой, да подпалины рыжие на щеках. У него еще на груди пятно такое светлое – треугольником! Только вымахал сильно с тех пор. Больше стал, да мордатее. Грудина широкая, лапы мощные. Красавец такой! Ближе подошел он ко мне. Сел, смотрит. И я на него смотрю. И чо дальше? Только чувствую, не осилю его сейчас. Уж шибко здоровый он стал! Да и я уже успокоился. Злость свою всю выплеснул.

Посидел медведь. Посмотрел на меня. Еще ближе подошел, понюхал воздух. Шумно носом шмыгает. Признал! Стал на задние лапы, заревел! Смотрю, а у него бочина вся в крови. Да полосы на ней от когтей оставленные. Да знаю я уже, чии то когти... Гадин! Стало быть, и до него добралися твари окаянные... Худо и ему приходится. Жалко его. А я думаю, это как же надо было охренеть, чтобы и на такого зверюгу кинуться?! Совсем гадины дурные эти. Или толпой кидались? Скорее всего! А он отбился. Молодец! – Молодец, что живой! – кричу. Постоял медведь, фыркнул мне на прощание и в кусты пошел восвояси. Ну, значит свиделись. А у самого на душе и радостно от того, что «соперника» старого повидал, дык и грустно! Грустно, что гадины и тут промышляют, да житья от них никому нет!

Вернулся я к пещере. Волчок там. Сидит – плачет. И Степан уже коло него! Обнял волка и по голове гладит. Жалеет! И Серафима уже тут. С ружьем! Стоит да на щенков смотрит. Да на херы, те разорванные волком. Ну чо... Не стал я на них ругаться, что ослушались меня. Оно видать на помощь нам прибегли! Чо уж тут ругаться... Взял, да и яму рыть начал. Руками рыл. Выкопал! Большую, ровненькую! Да сперва, волчицу туда положил. Аккуратненько положил! Только вот смотрю, да понять не могу! Волчица-то мертвая, да израненная, однако ни крови, ни окоченения нету… И она будто такой, едва заметной пленкой покрытая. И не пленка даже, а такое… словно слюна застывшая. Посмотрел, почесал макушку. Ничо не понятно! И положил ее. Следом и щенков. Они тожить такие – будто помазанные чем-то. Волчок увидел, как щенят его хороним, подвывать начал, к яме рваться, да Степан его придержал. Серафима мне подмогла и второго принесла щеночка, волчонка. Тоже рядышком с мамкой положили. Да загребли землицей. Я туда еще валун плоский притащил и сверху накрыл. Чтобы гадость какая, не раскопала, да не тронула! Вот так. – Ну, – говорю. – брат мой серый! – волку-то. – Ты уж прости меня! Не успели мы... Знал бы, дык, поторопились...

Ничо, подошел ко мне волк. Ткнулся носом в ладонь. Погладил я его. Посидели мы еще возле могилки. Красивое место! Поляна внизу под скалой, травка зеленая, реченька водичку несет, деревца вокруг, да на ветерке кронами покачивают. Укромно, тихо. А я вот думаю. Есть у меня мысль-то! Обратился я к волку: – Это... Тут такое дело! Собираться нам надо. Ты уже дома... А нам – тоже домой надо. Предложение у меня к тебе имеется! Хочешь, тут оставайся, а хочешь – с нами давай! Только я тебе сразу говорю, что будет там, я не знаю! Может и твари там, и смерть правит! А мож и не случилось ничего. Дык, все равно – Люди там! И не все рады «вашему брату»... Да и таким, как мы со Степаном – тоже! Ну, мы-то ладно... А – ты? Волк... Боятся люди таких. А кого они боятся, – дык ненавидят сильно... Такие «люди» они. Я, тебя-то, в обиду не дам, зуб даю! Вот только не всегда я рядом буду... Такое дело. В общем, сам решай! Только знай, рад буду, что со мной поедешь! Друг ты мне. Вот так!

Постоял волк, посмотрел на могилку, где родные его... Глянул на Серафиму, да на Степана. Закивали те. Тоже хотят, чтобы с нами поехал! Да к машине и пошел. Решил стало быть. Ну и мы за ним следом потихонечку потопали. Морша впереди!