Текст книги "Властитель огня"

Автор книги: Дэниел Силва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 32

Иерусалим

Шамрон отвез Габриэля на гору Херцль. Начинало темнеть, когда Габриэль шел по обсаженной деревьями дороге ко входу в больницу. В вестибюле его ждал новый доктор Лии. Он был толстенький, в очках, с длинной, как у раввина, бородой и неизменно приятными манерами. Он представился – Мордехай Бар-Цви, затем взял Габриэля за локоть и повел по коридору, выложенному прохладным иерусалимским камнем. Своими жестами и интонацией он дал понять Габриэлю, что знает многое из весьма необычной истории болезни пациентки.

– Должен сказать, она выбралась поразительно хорошо.

– Она разговаривает?

– Немного.

– А она понимает, где находится?

– Иногда. Одно могу сказать несомненно: она очень хочет видеть вас. – Доктор взглянул на Габриэля поверх грязных стекол очков. – Вы, похоже, удивлены.

– Она тринадцать лет не разговаривала со мной.

Доктор пожал плечами:

– Сомневаюсь, чтобы это повторилось.

Они подошли к двери. Доктор постучал и впустил Габриэля. Лия сидела в кресле у окна. Она обернулась, когда Габриэль вошел в комнату, и улыбнулась. Он поцеловал ее в щеку и сел на край кровати. Лии с минуту молча смотрела на него, потом отвернулась и снова стала смотреть в окно. Так, точно его тут и не было.

Врач извинился и, выйдя, закрыл за собой дверь. Габриэль сидел с ней, радуясь тому, что ничего не надо говорить, а за окном сосны постепенно исчезали в сгущавшейся тьме. Габриэль просидел так целый час, пока не появилась медсестра и не сказала, что Лие пора спать. Габриэль встал, и Лия повернула голову.

– Куда ты?

– Сказали, что тебе надо отдохнуть.

– Я ведь только этим и занимаюсь.

Габриэль поцеловал ее в губы.

– Еще раз… – И умолкла. – Ты снова придешь ко мне завтра?

– И на следующий день.

Она отвернулась и стала смотреть в окно.

На горе Херцль не было такси, поэтому он сел в автобус, переполненный людьми, едущими с работы. Все сидячие места были заняты; он стоял в центре и чувствовал, как сорок пар глаз впились в него. На Яффа-роуд он вышел и стал ждать на остановке автобус, идущий на восток. Затем решил не делать этого – после одной поездки он остался жив, другая может оказаться гибельной, поэтому он пошел пешком, подгоняемый ночным ветром. Он на секунду остановился у входа на рынок Макаде Иегуда, затем пошел дальше – на Наркисс-стрит. Кьяра, должно быть, услышала его шаги на лестнице, потому что ждала его на площадке у их квартиры. Ее красота – после изрезанного шрамами лица Лии – поражала еще больше. Когда Габриэль нагнулся, чтобы поцеловать ее, она подставила ему только щеку. От ее недавно вымытых волос пахло ванилью.

Она повернулась и вошла в квартиру. Габриэль последовал было за ней и остановился. Квартира выглядела совсем иначе: новая мебель, новые ковры и светильники, свежеокрашенные стены. Стол был накрыт, и на нем горели свечи. Они были совсем маленькие, и это указывало на то, что они горели уже какое-то время. Кьяра, проходя мимо стола, задула их.

– Как красиво, – сказал Габриэль.

– Я потрудилась, чтобы закончить все до твоего приезда. Я хочу, чтобы это был настоящий дом. Где ты был? – Она постаралась – не очень успешно – задать этот вопрос без конфронтации.

– Ты же это не серьезно, Кьяра?

– Твой вертолет сел три часа назад. И я знаю, что ты не был на бульваре Царя Саула, потому что от Льва звонили и спрашивали тебя. – Она помолчала. – Ты ездил к ней, да? Ты ездил повидать Лию.

– Конечно.

– А тебе не пришло в голову сначала приехать сюда и повидать меня?

– Она ведь в больнице. И не знает, где она находится. Она в смятении. Напугана.

– Видимо, у нас с Лией много общего.

– Не надо так, Кьяра.

– Как?

Он прошел по коридору к ним в спальню. Здесь тоже все было переделано. На ночном столике Габриэля лежали бумаги, которые, когда он их подпишет, разорвут его брак к Лией. Рядом с ними Кьяра положила ручку. Габриэль поднял глаза и увидел, что она стоит в дверях. Она смотрела на него, пытаясь понять по глазам, что он чувствует, – так детектив, подумал он, смотрит на представляющего интерес человека на месте преступления.

– Что с твоим лицом?

Габриэль рассказал, как его избивали.

– Болит? – Она не казалась очень озабоченной.

– Чуть-чуть. – Он сел на край кровати и стал стаскивать туфли. – Как много тебе известно?

– Шамрон сразу мне сказал, что разделаться не удалось. Он весь день держал меня в курсе. И когда я услышала, что ты в безопасности, это был счастливейший момент в моей жизни.

Габриэль отметил про себя, что Кьяра не упомянула про Лию.

– Как она?

– Лия?

Кьяра закрыла глаза и кивнула. Габриэль сообщил прогноз доктора Бар-Цви: Лия справилась поразительно хорошо. Он снял рубашку. Кьяра прикрыла рот рукой. Синяки после трех дней путешествия по морю стали темно-лиловыми и черными.

– На вид это хуже, чем на самом деле.

– Ты был у доктора?

– Нет еще.

– Раздевайся. Я приготовлю тебе горячую ванну. Хорошенько помокнешь – тебе станет лучше.

И она вышла из комнаты. Через несколько секунд он услышал плеск воды по эмали. Он разделся и прошел в ванную. Кьяра снова осмотрела его ушибы, затем взъерошила его волосы и посмотрела на корни.

– Они достаточно длинные – надо подстричь. Я не хочу сегодня ночью заниматься любовью с седым мужчиной.

– Так подстриги их.

Он сел на край ванны. Кьяра стала стричь его, напевая, как всегда, одну из этих дурацких поп-песенок, которые она так любила. Габриэль, нагнув голову, смотрел на то, как последние посеребренные остатки волос герра Клемпа полетели на пол. Он вспоминал Каир и то, как его провели, и в нем снова закипела ярость.

– Вот теперь ты опять выглядишь сам собой. Черноволосый, с сединой на висках. Как это Шамрон говорил про твои виски?

– Он называл их следами пепла, – сказал Габриэль. «Следы пепла на властителе огня».

Кьяра проверила температуру воды в ванне. Габриэль снял полотенце с талии и соскользнул в воду. Она была слишком горячая – Кьяра всегда делала ее слишком горячей, – но после двух-трех секунд боль из тела ушла. Кьяра какое-то время посидела с ним. Она рассказала про квартиру и про вечер, проведенный с Гилой Шамрон, – обо всем, кроме Франции. Затем она прошла в спальню и разделась. При этом она тихонько напевала. Кьяра всегда напевала, раздеваясь.

От ее поцелуев, обычно таких нежных, у него заболели губы. Она так лихорадочно любила его, словно пыталась изгнать из его крови яд Лии, а пальцы ее оставили новые царапины на его плечах.

– Я думала, что ты умер, – сказала она. – Я думала, что никогда больше не увижу тебя.

– Я и был мертвецом, – сказал Габриэль. – Долгое время был мертвецом.

Стены их спальни в Венеции были увешаны картинами. В отсутствие Габриэля Кьяра перевесила их сюда. Некоторые из картин были нарисованы дедом Габриэля, известным немецким экспрессионистом Виктором Фрэнкелем. Нацисты в 1936 году объявили его работы «дегенеративными». Обнищавший, лишенный возможности писать или хотя бы преподавать, он был в 1942 году депортирован в Аушвиц и по прибытии туда отправлен в газовую камеру вместе с женой. Мать Габриэля Ирен была депортирована вместе с ними, но Менгеле послал ее на работы, и она выживала в женском лагере Биркенау, пока его не эвакуировали перед наступлением русских. Некоторые ее работы висели тут, в личной галерее Габриэля. Под впечатлением воспоминаний о виденном в Биркенау она создала такие картины, какие по своей напряженности не уступали даже полотнам ее знаменитого отца. В Израиле она носила имя Аллон, что означает на иврите «дуб», но свои полотна всегда подписывала «Фрэнкель» в память об отце. Только теперь Габриэль мог смотреть на ее картины как таковые, а не видеть перед собой сломленную женщину, создавшую их.

Одна работа была без подписи – портрет молодого человека в стиле Эгона Шиле. Художником была Лия, а натурой – Габриэль. Она написала его вскоре после того, как он вернулся в Израиль с кровью шести палестинских террористов на руках, и это был единственный раз, когда он согласился ей позировать. Этот портрет никогда ему не нравился, так как он был изображен таким, каким видела его Лия, – молодой человек, весь во власти пережитого, преждевременно состарившийся под грузом тени смерти. Кьяра же считала, что это – автопортрет.

Она включила свет над кроватью и посмотрела на бумаги, лежавшие на ночном столике. Этот ее взгляд был демонстрацией – она знала, что Габриэль не подписал их.

– Я подпишу их утром, – сказал он.

Она подала ему ручку.

– Подпиши сейчас.

Габриэль выключил свет.

– Сейчас я хочу заняться кое-чем другим.

Кьяра впустила его в себя и проплакала в течение всего акта.

– Ты никогда их не подпишешь, да?

Габриэль попытался поцелуем заставить ее умолкнуть.

– Ты лжешь мне, – сказала она. – И используешь свое тело в качестве орудия обмана.

Глава 33

Иерусалим

Его дни быстро обрели свой уклад. Он рано просыпался утром и сидел в заново обставленной Кьярой кухне за кофе и газетами. Статьи о выходке Халеда удручали его. «Хааретц» окрестила происшедшее «провалом», а Служба признала свой проигрыш, чтобы имя Габриэля не попало в печать. В Париже французская пресса осаждала правительство и израильского посла, требуя объяснить таинственные фотографии, появившиеся в «Монде». Министр иностранных дел Франции, иссохший бывший поэт, подлил масла в огонь, выразив уверенность в том, «что в холокосте на Гар-де-Лион действительно присутствовала рука Израиля». На следующий день Габриэль с тяжелым сердцем прочел, что на рю де Розье была разгромлена кошерная пиццерия. Затем группа французских мальчишек напала на девочку, шедшую домой из школы, и вырезала на ее щеке свастику.

Кьяра обычно просыпалась через час после Габриэля. Она читала о событиях во Франции скорее с беспокойством, чем с огорчением. Каждый день она звонила своей матери в Венецию, чтобы удостовериться, что ее родные в порядке.

В восемь утра Габриэль покидал Иерусалим и ехал по Бабаль-Вад на бульвар Царя Саула. Заседания проходили в конференц-зале на верхнем этаже, так что Льву не приходилось далеко ходить, когда ему хотелось заглянуть и посмотреть, чем они занимаются. Габриэль был, конечно, звездным свидетелем. Его поведение с момента, когда он вернулся в лоно служебной дисциплины, и до его побега с Гар-де-Лион было рассмотрено до мельчайших подробностей. Несмотря на страшные предсказания Шамрона, никакого кровопускания не было. Результат подобного рода расследований был обычно предопределен, и Габриэль с самого начала понял, что из него не собираются делать козла отпущения. Здесь была допущена коллективная ошибка – это почувствовалось в самом тоне допросов членов комиссии, – простительное прегрешение, совершенное аппаратом разведки, чтобы избежать еще одной катастрофической потери жизней. Тем не менее вопросы порой звучали целенаправленно. У Габриэля не было подозрений относительно мотивации поведения Махмуда Арвиша? Или лояльности Дэвида Киннелла? События приняли бы другой оборот, если бы он послушался своих коллег в Марселе и вернулся, вместо того чтобы поехать с той женщиной? По крайней мере, тогда план Халеда уничтожить доверие к Службе провалился бы.

– Вы правы, – сказал Габриэль, – и моя жена была бы мертва, и погибло бы гораздо больше невинных людей.

Остальные – по одному – тоже предстали перед комиссией: сначала Иосси и Римона, затем Иаков и последней – Дина, чьи открытия в первую очередь подстегнули расследование деятельности Халеда. Габриэлю больно было видеть, как их – одного за другим – вытаскивают на допрос. Его карьере пришел конец, а что же до остальных, то «История с Халедом», как это стали называть, поставит нестираемое черное пятно в их биографиях.

В конце дня, когда комиссия расходилась, Габриэль ехал на гору Херцль провести время с Лией. Иногда они сидели в ее комнате, а иногда, если было еще светло, он сажал ее в инвалидное кресло и медленно возил вокруг. Она всегда замечала его присутствие и обычно говорила ему несколько слов. Галлюцинации, связанные с поездкой в Вену, стали менее заметными, хотя Габриэль никогда не был уверен, о чем именно она думает.

– Где похоронен Дани? – спросила она однажды, когда они сидели под развесистой сосной.

– На Оливковой горе.

– Ты когда-нибудь свозишь меня туда?

– Если разрешит твой доктор.

Однажды Кьяра поехала с ним в больницу. Когда они вышли, она села в вестибюле и сказала Габриэлю, чтобы он не спешил.

– Ты не хочешь с ней познакомиться?

Кьяра никогда не видела Лии.

– Нет, – сказала она, – я считаю, будет лучше, если я подожду тут. Не для меня, а для нее.

– Она ничего не поймет.

– Поймет, Габриэль. Женщина всегда знает, когда мужчина влюблен в другую.

Они больше не ссорились из-за Лии. Их битва с этого момента стала черной операцией, засекреченным делом, которое протекало в атмосфере долгих молчаний и высказываний, окрашенных двойным смыслом. Кьяра никогда не ложилась в постель, не проверив, подписаны ли бумаги. Ее любовь была полна конфронтации, как и ее молчание. «Мое тело ничем не запятнано, – казалось, говорила она Габриэлю. – Я действительно существую, а Лия – лишь в воспоминаниях».

Квартира стала их душить, и они все чаще ели не дома. В иные вечера они шли на Бен-Иегуда-стрит или в «Мону», модный ресторан, помещавшийся в погребе на старом кампусе Безалельской академии искусства. Как-то вечером они поехали по автостраде номер 1 в Абу-Гош, одну из единственных арабских деревень на этой дороге, выживших после эвакуации по плану Дале. Они ели гумус и жареного ягненка в открытом ресторане на деревенской площади и на какой-то миг сумели представить себе, как все могло бы быть, если бы дед Халеда не превратил эту дорогу в зону убийства. Кьяра в память об этой поездке купила Габриэлю дорогой серебряный браслет у деревенского мастера. На следующий вечер она купила ему на улице Короля Георга серебряные часы к браслету. «Памятки, – назвала она их. – Мелочи, чтобы помнил обо мне».

Когда они в тот вечер вернулись домой, на автоответчике было сообщение. Габриэль нажал на кнопку «Воспроизведение» и услышал голос Дины Сарид, сообщившей ему, что она нашла человека, который был в Сумайрийе в ту ночь, когда она пала.

На следующий день, когда комиссия разошлась, Габриэль поехал на Шейнкин-стрит и забрал Дину и Иакова из кафе на улице. Они отправились на север в пыльном красноватом свете по идущему вдоль берега шоссе, мимо Нетаньи. Через несколько миль после Казарии перед ними встала гора Кармель. Они объехали залив Хайфы и направились в Акко. Габриэль, продолжая путь на север – к Нахарийе, вспомнил об «Операции Бен-Ами», когда колонна «Хаганы» ехала ночью по этой дороге, получив приказ уничтожить арабские деревни в Западной Галилее. Тут он увидел странное коническое сооружение, сверкавшее белизной над зеленым покровом апельсиновой рощи. Габриэль знал, что это необычное здание создано в память о детях Яд-Лайеледа, это музей в память о холокосте в кибуце Лохамей-Хагетаот. Это поселение было основано после войны людьми, пережившими восстание в Варшавском гетто. Рядом с кибуцем, едва видимые в высокой, дико разросшейся траве, были развалины Сумайрийи.

Габриэль свернул на проселочную дорогу и поехал в глубь страны. Когда они въехали в аль-Макр, затем начало быстро темнеть. Габриэль остановился на главной улице, не выключая мотора, вошел в кофейню и спросил у хозяина, как проехать к дому Хамзы аль-Самара. Последовала минута молчания, пока араб холодно рассматривал Габриэля с противоположной стороны стойки. Он явно решил, что этот еврей является офицером ШАБАКа, и Габриэль не попытался исправить это впечатление. Араб вывел Габриэля назад на улицу и целой серией жестов указал ему, куда ехать.

Дом был самым большим в деревне. Казалось, несколько поколений аль-Самара жили тут, судя по тому, сколько маленьких детей играло на небольшом пыльном дворе. В центре его сидел старик. На нем были серая галабия и белая кафия, и он курил кальян. Габриэль и Иаков остановились у входа во двор и ждали разрешения войти. Дина осталась в машине – Габриэль знал, что старик никогда не станет говорить откровенно в присутствии еврейки с непокрытой головой.

Аль-Самара поднял глаза и взмахом руки поманил их. Он произнес несколько слов, обращаясь к старшему из детей, и через минуту появилось два стула. Затем пришла женщина – по-видимому, дочь – и принесла три стакана чая. Все это произошло еще прежде, чем Габриэль объяснил ему цель своего визита. Какое-то время они сидели в молчании, прихлебывая чай и слушая стрекот цикад в окрестных полях. На двор забрела коза и тихо боднула Габриэля в щиколотку. Босой мальчишка в халате отогнал животное. Время, казалось, остановилось. Если бы в доме не зажегся электрический свет, а на крыше не было сателлитного блюдца, Габриэль легко мог бы счесть, что Палестиной все еще правит Константинополь.

– Я в чем-то провинился? – спросил по-арабски старик. Это прежде всего приходило в голову многим арабам, если двое крепких мужчин из правительственных кругов неожиданно появлялись у их двери.

– Нет, – сказал Габриэль, – мы просто хотим с вами поговорить.

– О чем?

Старик, услышав ответ Габриэля, задумчиво затянулся своей трубкой. У него были серые, гипнотизирующие глаза и аккуратно подстриженные усы. Ноги в сандалиях выглядели так, будто никогда не знали пемзы.

– Откуда ты? – спросил он.

– Из долины Джезреель, – ответил Габриэль.

Аль-Сарама медленно кивнул.

– А раньше где находился?

– Мои родители приехали из Германии.

Серые глаза с Габриэля переместились на Иакова.

– А ты?

– Хадера.

– А раньше?

– Россия.

– Немцы и русские, – покачивая головой, произнес аль-Самара. – Если бы не немцы и русские, я бы все еще жил в Сумайрийе, а не здесь, в аль-Макре.

– Вы были там в ту ночь, когда пала деревня?

– Не совсем. Я шел по полю недалеко от деревни. – Он помолчал и доверительно добавил: – С девушкой.

– А когда начался налет?

– Мы спрятались в поле и видели, как наши семьи уходили на север, к Ливану. Мы видели, как саперы-евреи динамитом взрывали наши дома. Мы пробыли в полях весь следующий день. А когда снова стемнело, мы пошли сюда, в аль-Макр. Вся моя семья – отец и мать, братья и сестры – все остались в Ливане.

– А девушка, с которой вы были в ту ночь?

– Она стала моей женой. – Еще одна затяжка кальяном. – Я тоже беженец – только внутренний беженец. У меня все еще есть право на землю отца в Сумайрийе, но я не могу туда вернуться. Евреи конфисковали ее и не потрудились компенсировать мои потери. Подумай только: кибуц, построенный выжившими в холокосте на развалинах арабской деревни.

Габриэль окинул взглядом большой дом.

– Вы ведь неплохо устроились.

– Куда лучше тех, кто эмигрировал. Мы все могли бы так жить, если б не было войны. Я не виню тебя в моих потерях. Я виню арабских руководителей. Если бы Хадж-Амин и другие согласились на раздел, Западная Галилея была бы частью Палестины. Но они выбрали войну, а когда ее проиграли, стали кричать, что арабы – жертвы. Точно так же поступил и Арафат в Кэмп-Дэвиде, да? Он отвернулся от новой возможности раздела. Он начал новую войну, а когда евреи ответили ударом, закричал, что он – жертва. И когда только мы чему-нибудь научимся?

Коза вернулась. На этот раз аль-Самара ударил ее по носу концом своего кальяна.

– Вы, конечно, проделали весь этот путь не за тем, чтобы услышать рассказ старца.

– Я ищу семью из вашей деревни, но я не знаю их имени.

– Мы все знали друг друга, – сказал аль-Самара. – Если бы мы с тобой пошли сейчас на развалины Сумайрийи, я мог бы показать тебе мой дом… и мог бы показать дом моего друга и дома моих двоюродных братьев. Расскажи мне что-нибудь про эту семью, и я скажу тебе, как их звали.

Габриэль пересказал старику то, что рассказывала ему та женщина, когда они подъезжали к Парижу: что ее дед был старейшиной деревни – важным человеком, что у него было сорок дунамов земли и большое стадо коз. Был у него по крайней мере один сын. После падения Сумайрийи они пошли на север, в Айн аль-Хильве в Ливане. Аль-Самара внимательно слушал Габриэля, но был, казалось, озадачен. Он что-то крикнул через плечо в дом. Оттуда вышла женщина, такая же пожилая, как он, с головой, покрытой шарфом. Она что-то сказала аль-Самаре, тщательно избегая встречаться взглядом с Габриэлем и Иаковом.

– Ты уверен, что у него было сорок дунамов? – спросил старик. – Не двадцать, не тридцать, а сорок?

– Так мне сказали.

Старик задумчиво затянулся кальяном.

– Ты прав, – сказал он. – Эта семья поселилась в Ливане, в Айн аль-Хильве. Во время ливанской гражданской войны худо им стало. Мальчики стали бойцами. Все они погибли, как я слышал.

– И вы знаете их фамилию?

– Их звали аль-Тамари. Если встретишь кого-нибудь из них, пожалуйста, передай от меня привет. Скажи им, что я бывал в их доме. Но не говори про мою виллу в аль-Макре. Это только разобьет им сердце.