Текст книги "Цена весны (ЛП)"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Он знал, почему его руки не приняли позу извинения – чей-то голос сказал ему в ухо не делать этого. Она здесь, что увидеть, как он унижается. «Сделай это сейчас, и тебе будет нечего предложить ей». Маати расправил плечи, поднял подбородок и принял позу, которая требовала аудиенции. В позе были нюансы – он не утверждал, что претендует на более высокое положение, как учитель к студенту, но и не обращался, как низший к высшему. Глаза Ванджит сузились. Маати ждал, затаив дыхание и охваченный беспокойством.

Ванджит приняла позу, обещавшую снисхождение к рабу или слуге. Маати не стал поправлять ее, но не стал и отвечать. Ванджит посмотрела вниз, словно андат что-то крикнул или, возможно, сказал, потом приняла позу формального приглашения, подходящего для званого ужина. Только тогда Маати согласился, после чего принял позу вопроса. Ванджит указала на балкон, потом сделала жест, подразумевавший интимность или одиночество.

«Встречайте меня здесь. На моей территории и на моих условиях. Приходите один».

Маати ответил утвердительной позой, улыбаясь себе, как девчонка во дворцах. С физическим ощущением комара, влетевшего в глаз, зрение Маати вернулось к норме. Он посмотрел на Даната.

Юноша выглядел обезумевшим. Он держал в руке шпагу, словно собирался на кого-то нападать, его взгляд метался от дерева к стене, словно он мог видеть то, что видел Маати: луны, шедшие вокруг бродячих звезд, бесконечно малых животных, которые устроились в каплях дождя, или девушку на высоком балконе, с которого можно увидеть полгорода. Маати не сомневался, что она все еще глядит на них.

– Пошли, – сказал он. – Мы закончили.

– Вы видели ее, – сказал Данат.

– Да.

– Где она? Что она хочет?

– Она в дворцах, и нет смысла бегать вокруг, как человек при пожаре. Она может видеть все и знает, куда смотреть. Мы можем застать ее врасплох не больше, чем надоедливая муха.

Маати глубоко вдохнул, повернулся и пошел тем же путем, которым пришел. Не было смысла идти дорогой Оты, и Маати хотел немного посидеть, выпить пиалу-другую вина и, возможно, поговорить с Эей. Он хотел лучше понять, почему смертельный ужас в его груди смешан с восторгом, а страх – с удовольствием.

– Что она хочет? – спросил Данат, ускоряя шаг, чтобы догнать Маати.

– Полагаю, зависит от того, как ты смотришь на вещи, – сказал Маати. – По большому счету она хочет того же, что и все мы: любовь, семья, уважение. Но сейчас, мне кажется, она хочет только одного: увидеть, как я извинюсь перед ней, а потом умру. Самое странное то, что если она даже добьется своего, это не принесет ей покоя.

– Я не понимаю.

Маати остановился. Ему пришло в голову, что даже если бы он сейчас принял бы неправильную позу или неправильное решение, он и мальчик могли бы найти дорогу в лагерь по запаху. Он положил руку на плечо Данату.

– Я попросил Ванджит встретиться со мной сегодня вечером. Она согласилась, но с условием, чтобы там были только мы двое, – сказал Маати. – Я верю, что, как только это сделаю, смогу сказать вам всем, обречен ли наш мир.

Глава 29

– Нет, – сказал Ота. – Абсолютно нет.

– При всем уважении, – сказал Маати. – Ты, может быть, и император, но не тебе решать. Мне не особо нужно твое разрешение, и Ванджит оно тоже не понадобится, совсем.

– Я могу задержать тебя здесь.

– Не можешь, – ответил Маати. Поэт так уверен в себе, подумал Ота, потому что он прав.

Когда Данат и Маати вернулись необычно рано, он понял, что что-то произошло. Причал, который был центром поисков, пустовал с конца обеда. Ана и Эя сидели в тени низкой каменной стены, спали или разговаривали, когда Эя не занималась обломками своего уничтоженного пленения, продавливая воск на копиях сломанных табличек. Лодочник и его помощник оттащили в сторонку сложный механизм, связывавший котел с колесом, и чистили каждую деталь; медь и бронза, железо и сталь лежали на серых кусках брезента и сверкали, как драгоценные камни. Голоса оставшихся стражников сливались с низким постоянным плеском реки и песнями птиц. В другое время это бы успокаивало. Ота, сидевший за полевым столом, боролся с желанием встать, крикнуть или бросить камни в реку. Сидеть, мучить ум деталями города, в котором жил три десятилетия назад, заглушая страх, ослабляло и нервировало. Он чувствовал себя гальтским котлом, который слишком сильно нагрелся и которому не дают остыть; он чувствовал, как припой тает на швах.

Если бы Данат и Маати последовали его плану, они бы вернулись на причал с тропинки, которая бежала на юг вдоль реки. Но они пришли с запада, спустились по широким каменным ступенькам. Данат, на лице которого застыла тревога, держал в руке обнаженную шпагу, о чем, очевидно, забыл. Маати шел медленнее и, казалось, едва не падал, но был странно доволен. Ота положил перо.

– Вы нашли ее?

– Она нашла нас, – ответил Маати. – Мне кажется, она следила за нами с тех пор, как мы сошли с лодки.

Вокруг них собрались стражники. Эя и Ана встали на ноги, поддерживая друг друга. Маати проковылял в центр причала, словно на сцену, и продекламировал свое сообщение. Он рассказал о встрече, о появлении Ванджит и об андате на ее боку. Он принял все позы, которые принял тогда, и повторил позы Ванджит. В конце он объяснил, что Ванджит хочет видеть его – только его одного, – и это должно произойти сегодня вечером.

– Она не знает никого из вас, – продолжал Маати, – а то малое, что знает, не может использовать. Для нее вы все люди, повернувшиеся против своего народа. А я – учитель, который дал ей силу маленького бога.

– А потом замышлял убить ее, – сказал Ота, уже зная, что битва проиграна. Маати прав: ни у кого из них здесь нет власти. Здесь правят поэт и ее андат, нравится это ему или нет. Она может диктовать любые условия, которые хочет, и Маати некоторым образом важен для нее, а Ота – нет.

Встреча, которая может как уничтожить мир, так и его спасти. Он отдал бы ее незнакомцу раньше, чем доверил бы Маати.

– А что ты собираешься сказать ей? – спросила Ана. В ее голосе прозвучал голод. Недели – уже несколько месяцев – она жила в темноте, и вот появилась возможность собрать себя заново.

– Первым делом извинюсь, – сказал Маати. – И объясню, что нами манипулировал андат, играя на наших страхах. Потом, если Ванджит разрешит, я приведу к ней Эю, чтобы та тоже извинилась перед ней.

Эя, стоявшая там, где Ота мог видеть ее лицо, подняла подбородок, словно что-то привлекло ее внимание. Что-то странное промелькнуло по ее лицу – тревога или недоверие, – а потом исчезло. Она стала статуей самой себя, маской. Она верила Маати не больше, чем он. И, судя по ее молчанию, у нее не было мысли получше о том, что надо сделать.

– Она убила тысячи невинных невинных людей, – сказал Ота. – Она ослепила женщин, которых называла своими подругами. Ты уверен, что извинение – совершенно подходящая мера?

– А что еще я могу сделать? – спросил Маати, складывая руки в позу вопроса и вызова. – Должен ли я идти к ней, размахивая обвинениями? Должен ли я сказать ей, что она не в безопасности и никогда не будет?

Ему ответил голос Идаан:

– Ты ничего не можешь сказать ей. Она сошла с ума, а ты говорить о ней так, словно она – нормальный здравомыслящий человек. Какие бы слова ты не сказал, она услышит то, что хочет. С тем же успехом можешь послать ей марионетку и дать ей говорить за обоих.

– Ты не знаешь ее, – сказал Маати, но его лицо вспыхнуло. – Ты никогда не встречалась с ней.

– Я была ею, – с ледяным спокойствием сказала Идаан, спускаясь по лестнице к переполненному причалу. – Дай ей то, что она хочет, если тебе так хочется. Это никогда не помогало ей раньше, не поможет и сейчас.

– И что ты предлагаешь? – спросил Ота.

– Она отвлечется, – сказала Идаан. – Пошли с ним лучника. Когда она отвернется, тот выстрелит ей то место, где спина переходит в голову.

– Нет, – крикнул Маати.

– Нет, – сказала Эя. – Даже если убить ее было бы правильным делом, подумай о риске. Если она хоть что-то заподозрит, то может взбеситься, а у нас нет никакой защиты от нее.

– Никого не требуется, чтобы она что-то заподозрила, – сказала Идаан. – Если она испугается теней, конец будет таким же кровавым.

– То есть мы бросаем Гальт, – сказала Ана невыразительным голосом. – Я послушала всех вас, и не услышала, чтобы хоть кто-нибудь упомянул всех тех людей, которые умерли из-за того, что с ними случилось то же, что и со мной.

Маати шагнул вперед и взял руку девушки. Ота, глядевший на нее, не думал, что ей нужна поддержка. В выражении ее лица не было ни боли, ни печали. Только решимость.

– Они не думают, что можно пробудить в ней милосердие, – сказал Маати. – Я сделаю все, что в моих силах, Ана-тя. Клянусь всем, чем вы захотите, я сделаю…

– Возьмите меня с собой, – сказала Ана. – Я не представляю для нее угрозы и могу говорить за гальтов. Я здесь одна, кто может это сделать.

Ее предложение было встречено молчанием, и только Идаан то ли засмеялась, то ли закашлялась.

– Она сказала мне прийти одному, – сказал Маати. – Если она увидит, что я веду к ней слепую гальтскую девушку…

– Ванджит имеет право увидеть свои ошибки, – сказал Ота. – Она их сделала. И должна посмотреть на них. Мы все должны посмотреть на то, что сделали, чтобы оказаться здесь.

Маати посмотрел на него так, словно видел в первый раз. На лице старого поэта отразилось глубокое замешательство. Ота принял позу, которая просила сделать одолжение, как равный равному. Как друг другу.

– Возьми Ану, – сказал Ота.

Челюсть Маати задвигалась, словно он пережевывал возможные ответы.

– Нет, – сказал он.

Ота принял позу, которая выражала вопрос и, одновременно, возможность для Маати отказаться от своего мнения. Маати покачал головой:

– Я всегда верил тебе, Ота-кво. С тех пор, как мы оба были мальчиками, я приходил тебе со всем, что меня беспокоило, или, если тебя не было, пытался себе представить, что бы ты сделал. Но на этот раз ты ошибаешься. Я это знаю.

– Маати…

– Поверь мне, – прошипел Маати. – Хотя бы раз в жизни, поверь мне. Ана-тя не должна идти.

Рот Оты открылся, но слова остались внутри. Маати стоял перед ним и дышал так быстро, словно был мальчиком, который только что пробежал забег или прыгнул в море с высокого утеса. Маати ослушался Оту. Предал его. За всю их долгую историю, он никогда не отказывал ему.

На мгновение Ота почувствовал себя так, словно они опять стали детьми. Он увидел в Маати маленького мальчика со сжатыми кулаками и выставленном вперед подбородком; мальчик стоял напротив более старшего, в его костях бурлил глубокий страх, смешанный с внезапной удивительной гордостью за свое неожиданное мужество. В груди Оты ему ответила печаль и даже стыд.

Он принял позу, которая признавала решение Маати. Поэт заколебался, кивнул и пошел к берегу реки. Идаан наклонилась поближе к Ане и прошептала ей все то, что девушка не могла увидеть.

Киян-кя…

Закат еще не настал, но скоро. Мне кажется, Маати обиделся. Все мы боимся, но ни у кого из нас нет мужество сказать об этом вслух. Беру свои слова обратно. Идаан ничего не боится. Сразу после того, как Маати отказался взять с собой Ану Дасин на эту трижды проклятую встречу, Идаан подошла ко мне и сказала, что совершенно уверенна только в одном: если Ванджит убьет всех нас, то через год умрет от голода. Охотничьи таланты Ванджит не впечатлили ее, и Идаан умеет находить утешение в странных местах.

Любовь моя, ничто не идет так, как я ожидал. Все казалось так просто. У нас есть мужчины, которые могут зачать детей, у них – женщины, которые могут родить. И, вместо этого, я посылаю самого ненадежного человека из всех, кого я знаю, привести в разум сумасшедшую женщину. Если бы я нашел способ не делать этого, не сомневался бы ни секунды. Я взывал к тому, кем мы были друг для друга, когда пытался убедить его привести Ану на встречу. На самом деле это ложь, больше, чем наполовину. Откровенно говоря, я не знаю, кто этот человек. Мальчик, которого я знал в Сарайкете, и мужчина, которого мы оба знали в Мати, стал рагу из ожесточения и слепого оптимизма. Он хочет вернуть прошлое и ради этого готов на любые жертвы. Я спрашиваю себя, видел ли он слабость, несправедливость и гной в сердце старого мира, или только забыл о них.

Если бы я мог все начать с начала, я бы поступил иначе. Я бы женился на тебе намного быстрее. Я бы никогда не поехал на север, и Идаан и Адра могли бы забрать себе Мати и все остальное, на свою голову. Но в этом случае мы бы остались в Удуне, ты и я, и я бы провел в твоем обществе еще меньше времени. В этой игре нельзя победить. Самое лучшее, что мы может сделать – доиграть ее до конца.

Тебе бы не понравилось то, во что превратился Удун. Мне это тоже не нравится. Насколько я помню, Синдзя говорил, что сумел сохранить твой постоялый двор во время разграбления города, но мне не хватает духа пойти и посмотреть. Река по-прежнему прекрасна. Птицы все еще поют свои песни. Они останутся здесь и тогда, когда все мы уйдем. Мне не хватает Синдзя.

Есть кое-что, что я пытаюсь рассказать тебе, любимая. Но мне потребовалось больше времени, чем я ожидал, чтобы набраться смелости. Мы все знаем это. Даже Маати, даже Ана, даже Эя. Но никто из нас может произнести это вслух, даже я. Ты единственная, кому я могу об этом рассказать, потому что ты уже умерла и можешь не бояться.

Любимая. О, любимая. Эта встреча – все, что мы можем сделать, и, конечно, у Маати ничего не получится.

Маати ушел, когда уже настали сумерки. На востоке появились звезды, темнота поднималась словно черный рассвет, пока западное небо становилось из синего золотым, а из золотого – серым. Дневные трели и жалобы птиц сменились низким ночными ругательствами и воркованием. Река, казалось, выдохнула и стала зеленой, гниющей и холодной. На боку Маати висела маленькая сумка. В свете увядающего дня и оранжевых мигающих факелов, он выглядел старше, чем чувствовал себя Ота, а Ота чувствовал себя древним стариком.

Он попытался найти что-то знакомое в глазах Маати. Он попытался увидеть мальчика, с которым пил в темном пьяном Сарайкете, но тот ребенок исчез. Оба ребенка.

– Я сделаю все, что в моих силах, Ота-кво, – сказал Маати.

Ота проглотил первый ответ, а потом второй.

– Завтра будет совсем другой день, Маати-тя, – сказала Ота. Маати кивнул. После такого долгого и трудного жизненного пути, надо что-то большее. На мгновение Оте явился Синдзя. Не в последний раз он с кем-то расстается. Если это прощание навсегда, он должен что-то сказать. Он должен расстаться по-другому, на так, как с остальными. – Мне жаль, что все так вышло.

Маати принял позу согласия, но значение ее было таким же неопределенным, как и слова Оты. Один из стражников крикнул, показав на угрожающе нависшие башни дворцов хая Удуна. В широком окне прямо над рекой появился свет, блеснувший золотом. Как падающая звезда.

Ана и Данат сидели в уголке причала, обнявшись. Идаан, с мрачным выражением на лице, стояла среди стражников. Эя сидела одна у воды и слушала. Ота увидел, как взгляд Маати задержался на ней с чем-то вроде печали.

Маати, неловко державший фонарь, пошел по разрушенным улицам, бежавшим рядом с рекой. Ота прикинул, что поэту потребуется не меньше пол-ладони, чтобы дойти до дворцов.

– Все в порядке, – сказала Идаан. – Он ушел.

Ота повернулся, удивленно посмотрел на нее, на губах у него была бледная попытка сострить, и только тогда сообразил, что слова предназначались не ему. Идаан присела на корточки рядом с Эей. Лицо дочери глядело в никуда, но руки уже копались в сумке целителя. Данат извиняюще посмотрел на Оту. Эя начала доставать из сумки плоские камни и аккуратно выкладывать на плиты перед собой.

Нет, он ошибся. Не камни, но треугольники – старые сломанные таблички. На них, почерком Эи, были написаны символы и слова.

– Ты можешь попытаться, – сказала Идаан, указывая на обломки у колен дочки. – Но среди них есть кусок, для которого я не нашла места.

– Ты и так сделала вполне достаточно, – сказала Эя, ее руки задвигались, складывая обломки. Через какое-то время воск принял вид пяти отдельных квадратов, символы соединились. – Одно то, что ты пошла с лагерь и принесла все обломки – уже больше, чем я могла попросить.

– Что это? – спросил Ота, хотя уже знал.

– Моя работа, – сказала Эя. – Мое пленение. Надеюсь, мне хватит времени. До того, как мы на самом деле сцепились с Ванджит-тя, была вероятность, что она шпионит за нами. Она всегда собиралась во время пленения отвлечь мое внимание и, тем самым, убить меня. Но сейчас – следующую ладонь и еще пол-ладони – все ее внимание будет обращено на Маати-кво. Так что…

Идаан покачала головой, отгоняя какую-то мысль, и посмотрела на капитана стражников.

– Нам нужен свет, – сказала она. – Эя может и способна собрать головоломку в темноте, но я себя лучше чувствую, когда вижу, что делаю.

– Мне кажется, ты не сможешь этого сделать, – сказал Ота, вставая на колени рядом с дочкой.

– Ну, я еще никогда не пробовала, – сказала Эя с кривой улыбкой. – С другой стороны, я изучила ремесло целителя. Держать вещи в памяти не так трудно, если ты ими постоянно пользуешься. И здесь написано вполне достаточно, чтобы провести меня через весь процесс, не важно, что там думает Маати-кво.

Идаан тихо заворчала от удовольствия, нагнулась к Эе и подвинула отколовшийся кусочек на место. Пальцы Эи погладили новое соединение и она кивнула себе. Стражники поднесли мерцающий свет поближе, буквы на воске, казалось, задышали в тенях.

– Предупреждение Маати, – сказал Ота. – Никто не знает, что произойдет, если ты натравишь своего андата на ее.

– Я этого не сделаю, – сказала Эя. – Я уже обдумала это, папа-кя. Я знаю, что делаю. Тут должна быть еще одна секция. У этого квадрата нет угла. Кто-нибудь видит его?

– Проверь сумку, – сказала Идаан, а Ота вытащил кусок из оборки на платье Эи и вложил ей в руку. Ее пальцы пробежали по поверхности куска, а потом она приложила его к низу почти сформированной таблички. Она улыбнулась, и более нежной улыбки он не видел с тех пор, как вошел на постоялый двор. Он коснулся ее щеки.

– Маати не знает, что ты собираешься это сделать? – спросил он.

– Мы и не думали его спрашивать, – сказала Идаан. – При всем уважении к Эе-тя, но этот человек почти так же выжил из ума, как и его поэт.

– Нет, он не сумасшедший, – сказала Эя, чьи руки продолжали танцевать по поверхности сломанных табличек. – Просто он взялся за непосильную задачу. Он всегда хотел только добра.

– Я уверена, что две дюжины оставшихся в живых гальтов сейчас почувствовали себя лучше, – едко сказала Идаан. И добавила, мягче: – Не имеет значения, какую историю ты рассказываешь себе. Мы сделали то, что сделали.

– Я бы хотела, чтобы ты это прекратила, – сказала Эя.

Удивление Идаан ясно было нарисовано на ее лице и, возможно, слышно в ее молчании. Эя тряхнула головой и продолжила обвиняющим и невозмутимым тоном.

– Треть всего, что ты говоришь, так или иначе связана с убийством дедушки. Мы все знаем, что ты это сделала, и мы все знаем, что ты сожалеешь об этом. И с этим ничего нельзя поделать. Папа-кя и Маати любили друг друга, а сейчас они ненавидят друг друга, и это тоже не относится к делу. Маати потрясен последствиями неправильной оценки Ванджит, и этого бы не было, если бы за его спиной не стояли тени Найита, Стерильной и Бессемянного.

Идаан выглядела так, словно ей дали пощечину. Стражники притиснулись вплотную, Ота слышал слабое потрескивание их факелов, однако эти мужи претендовали на то, что ничего никогда не слышат.

– Прошлое не имеет значения, – продолжила Эя. – Сотни лет назад или прошлой ночью – все это исчезло. Мне надо завершить пленение, и я бы хотела сделать попытку раньше, чем Ванджит ослепит Маати и сбросит его с чего-нибудь высокого. Мне кажется, у нас есть где-то около полу-ладони.

Дальше они молча работали вместе, три пары рук быстро поставили на место восковые дощечки. Тем не менее некоторых кусков не хватало, а некоторые части были разбиты так тщательно, что текст Эи был почти полностью потерян. Дочь, нахмурив лоб, медленно пробежала пальцами над каждой поверхностью, ее губу двигались, словно она тихо что-то проговаривала. Ота не смог разобрать, что она шептала – текст пленения или молитву.

Идаан наклонилась близко к Оте, ее теплое дыхание прошелестело прямо ему в ухо:

– Она научилась такту от матери, я полагаю?

Его напряжение и страх придало ее словам веселый оттенок, который они не заслужили, и ему пришлось сдерживать смех. Причал вокруг них погрузился в мрак; факелы не давали глазам Оты привыкнуть к темноте. Мир словно сузился до нескольких футов поросшей лишайником скользкой плиты, единственного открытого окна вдали и бесчисленных, бесконечных и неисчислимых звезд.

– Все в порядке, – сказала Эя. – Меня нельзя отвлекать, пока я буду этим заниматься. Что, если мы выставим охрану из стражников? Они уберегут мою удачу, если какой-нибудь бродячий медведь вывалится на нас в самый неподходящий момент.

Капитан не стал ждать кивка Оты. Люди задвигались, Идаан и Данат вместе с ними. Остался только Ота. Эя, словно видя его, приняла позу вопроса.

– Ты можешь умереть, – сказал он.

– Знаю, – ответила она, – и это не имеет значения. Я должна попробовать. И я думаю, что ты мне разрешаешь.

– Да, – согласился Ота. Она улыбнулась и стала выглядеть, как девочка.

– Я люблю тебя, папа-кя.

– Можно я посижу с тобой? – спросил он. – Я не хочу отвлекать тебя, но окажи мне услугу.

Он погладил тыльную сторону ее ладони кончиками пальцев. Она взяла рукав его платья и посадила рядом с собой. Пальцы ее левой руки переплелись с пальцами его правой. На мгновение все стихло, только река мягко накатывалась на камень, тихо шипели горящие факелы и ухали совы. Потом Эя наклонилась вперед, кончики пальцев коснулись первой таблички. Ота отпустил ее ладонь, и теперь уже обе ладони стали гладить воск. Она начала петь.

Слова всегда остаются словами. Он знал некоторые из них и понял несколько фраз. Ее голос улетал в холодную ночь, пока пальцы медленно двигались по разбитым табличкам. Достигнув конца, она вернулась в начало.

Хотя вокруг не было ни стен, ни утесов, от которых мог бы отразиться звук, ее голос начал первым перекликаться с другим, а потом появилось эхо.