Текст книги "Жак-фаталист и его Хозяин"
Автор книги: Дени Дидро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Дени Дидро
ЖАК-ФАТАЛИСТ И ЕГО ХОЗЯИН
Как они встретились? – Случайно, как все люди. – Как их звали? – А вам какое дело? – Откуда они пришли? – Из соседнего селения. – Куда они направлялись?
Хозяин не говорил ничего, а Жак говорил: его капитан уверял, что все, что случается с нами хорошего или дурного, предначертано свыше.
Хозяин. Громкие слова!
Жак. Капитан добавлял, что у всякой пули – свой жребий.
Хозяин. И он был прав…
Помолчав некоторое время, Жак воскликнул:
– Черт бы побрал трактирщика и его трактир!
Хозяин. Зачем же посылать к черту ближнего? Это не по-христиански.
Жак. Так вот, напился я его дрянным вином и забыл сводить лошадей на водопой. Это заметил отец, он вышел из себя; я мотнул головой; он схватил палку и пощекотал мне спину не слишком ласково. В то время проходил мимо нас полк, направлявшийся в лагерь под Фонтенуа; я с досады поступил в рекруты. Пришли куда надо, и произошло сражение.
Хозяин. И в тебя попала пуля.
Жак. Угадали: огнестрельная рана в колено, и одному богу известно, сколько приятных и неприятных последствий она повлекла за собой. Они цепляются друг за друга не хуже звеньев мундштучной цепочки. Так, например, не будь этого выстрела, не довелось бы мне в жизни ни влюбиться, ни хромать.
Хозяин. Ты, значит, был влюблен?
Жак. Еще как!
Хозяин. Благодаря выстрелу?
Жак. Благодаря выстрелу.
Хозяин. А ты мне об этом не заикнулся!
Жак. Разумеется.
Хозяин. А почему?
Жак. Потому, что об этом не стоило рассказывать ни раньше, ни позднее.
Хозяин. А может быть, теперь настало время поведать о твоих любовных приключениях?
Жак. Почем знать?
Хозяин. А ну-ка, попробуй начать…
Жак приступил к своему повествованию. Было уже за полдень; в воздухе стояла духота: Хозяин заснул. Ночь застала их в открытом поле, и они сбились с пути. Хозяин ужасно рассвирепел и стал изо всех сил стегать лакея хлыстом, а бедный малый приговаривал при каждом ударе: «И это, видимо, также было предначертано свыше…»
Вы видите, читатель, что я нахожусь на верном пути и что от меня зависит помучить вас и отсрочить на год, на два или на три рассказ о любовных похождениях Жака, разлучив его с Хозяином и подвергнув каждого из них всевозможным случайностям по моему усмотрению. Почему бы мне не женить Хозяина и не наставить ему рога? Не отправить Жака на Антильские острова? Не послать туда же Хозяина? Не вернуть обоих во Францию на том же корабле? Как легко сочинять небылицы! Но на сей раз и тот и другой отделаются дурно проведенной ночью, а вы – этой отсрочкой.
Занялась заря. Вот они уселись в седла и двинулись в путь.
И куда же они направляются? – Вы уже второй раз задаете мне этот вопрос, и второй раз я вам отвечу: «А какое вам дело? Если я затрону эту тему, то прощайте любовные похождения Жака…»
Некоторое время они ехали молча. Когда каждый из них несколько успокоился, Хозяин сказал лакею:
– На чем же, Жак, мы остановились, когда ты рассказывал о своей любви?
Жак. Кажется, на поражении неприятельской армии. Люди спасаются бегством, их преследуют, всякий думает о себе. Я лежу на поле битвы, похороненный под грудой убитых и раненых, а число их было очень велико. На следующий день меня кинули вместе с дюжиной других в повозку и отвезли в один из наших госпиталей. Ах, сударь мой, нет более мучительной раны, чем в колено!
Хозяин. Послушай, Жак, ты надо мной смеешься?
Жак. Нисколечко, сударь, не смеюсь. Там бог весть сколько косточек, сухожилий и прочих штучек, которые не знаю уж как называются…
Позади них, везя на седле девушку, ехал человек, смахивавший на крестьянина. Он слышал их беседу и сказал:
– Господин прав…
Неизвестно, к кому относилось слово «господин», но как слуга, так и хозяин восприняли его недоброжелательно, и Жак ответил нескромному собеседнику:
– Как ты смеешь соваться не в свое дело?
– Это именно мое дело, ибо я, с вашего дозволения, лекарь и намерен вам доказать…
Тогда сидевшая позади него женщина заявила:
– Господин доктор, поедемте своей дорогой и оставим в покое этих людей, которым вовсе не нравится, чтоб им что-либо доказывали.
– Нет, – возразил лекарь, – я хочу им доказать и докажу…
Обернувшись, чтобы приступить к доказательствам, он толкнул свою спутницу, она потеряла равновесие и упала на землю, причем нога ее запуталась в полах его одежды, а задравшиеся юбки закрыли ей голову. Жак спешился, высвободил ногу бедной женщины и оправил ее юбки. Не знаю, начал ли он с юбок или сперва высвободил ее ногу, но если судить о самочувствии потерпевшей по ее крикам, то она была тяжело ранена. Тут Хозяин Жака сказал лекарю:
– Вот что значит доказывать.
А лекарь отвечал:
– Вот что значит не выслушивать доказательств…
Но Жак обратился к упавшей и поднятой им женщине:
– Утешьтесь, любезная: тут ни вы, ни господин доктор, ни я, ни мой Хозяин ни при чем; просто свыше было предначертано, что сегодня, на этой самой дороге, в этот самый час господин доктор окажется болтуном, мы с Хозяином – двумя ворчунами, а вы получите ушиб головы и покажете нам свой зад…
Во что превратилось бы это приключение в моих руках, приди мне только прихоть вас посердить! Я воспользовался бы этой женщиной, превратил бы ее в племянницу священника из соседней деревни; взбунтовал бы тамошних поселян; придумал бы битвы и любовные утехи, так как у нашей крестьянки под бельем оказалось прекрасное тело. Жак и его Хозяин заметили это: любовь зачастую вспыхивает даже и без такой соблазнительной приманки. Почему бы Жаку не влюбиться второй раз? Почему бы ему снова не стать соперником, и даже счастливым соперником, своего Хозяина?
Разве это с ним уже бывало? – Снова вопрос! Вы, значит, не хотите, чтобы Жак продолжал рассказ о своих любовных похождениях? Давайте объяснимся раз навсегда доставит вам это удовольствие или не доставит? Если доставит, то посадим крестьянку на седло позади ее спутника, предоставим им ехать своей дорогой и вернемся к нашим путешественникам.
На сей раз Жак сказал Хозяину:
– Вот как повелось у нас в мире! Вы никогда не бывали ранены и понятия не имеете о том, что значит получить пулю в колено, а хотите убедить меня, у которого сломана чашка и который хромает уже двадцать лет…
Хозяин. Может быть, ты и прав. Но этот нахальный лекарь виною тому, что ты застрял в повозке вместе с товарищами и находишься далеко от госпиталя, от выздоровления и от того, чтобы влюбиться.
Жак. Как бы вашей милости ни было угодно думать, а боль в колене у меня была отчаянная; она возрастала еще от лежания в жесткой повозке и езды по ухабистой дороге: и при каждом толчке я испускал громкий крик.
Хозяин. Ибо свыше было предначертано, чтоб ты кричал.
Жак. Безусловно. Я истекал кровью, и мне пришлось бы плохо, если б наша повозка, последняя в веренице, не остановилась у хижины. Там, по моей просьбе, меня сняли и положили на землю. Молодая женщина, стоявшая в дверях хижины, вошла внутрь и почти тотчас же вернулась со стаканом и бутылкой вина. Я поспешил разок-другой глотнуть. Повозки, предшествовавшие нашей, тронулись вперед. Меня хотели швырнуть обратно к товарищам, но я крепко вцепился в платье той женщины и в окружающие предметы, заявив, что не вернусь в повозку и что если умирать, так уж лучше умирать здесь, чем двумя милями дальше. С этими словами я упал в обморок. Очнувшись, я оказался раздетым и лежащим на постели в углу хижины; меня окружали мужлан хозяин, его жена, оказавшая мне помощь, и несколько маленьких детей. Жена смочила край фартука уксусом и терла мне им нос и виски.
Хозяин. Ах, негодяй! Ах, подлец!.. Вижу, бестия, куда ты гнешь!
Жак. И вовсе, сударь, ничего не видите.
Хозяин. Разве не в эту женщину ты влюбился?
Жак. А хотя бы и в нее, – что тут такого? Разве мы властны влюбляться или не влюбляться? И разве, влюбившись, мы властны поступать так, словно бы этого не случилось? Если бы то, что вы собираетесь мне сказать, было предначертано свыше, я сам подумал бы об этом; я надавал бы себе пощечин, бился бы головой о стену, рвал бы на себе волосы, – но дело бы от этого ничуть не изменилось, и мой благодетель все равно обзавелся бы рогами.
Хозяин. Но если рассуждать по-твоему, то нет такого проступка, который бы не сопровождался угрызениями совести.
Жак. Я уже не раз ломал себе голову над тем, что вы мне сейчас сказали; и все же я невольно всякий раз возвращаюсь к изречению моего капитана: «Все, что случается с нами хорошего или дурного, предначертано свыше». А разве вы знаете, сударь, какой-нибудь способ уничтожить это предначертание? Могу ли я не быть самим собой? И, будучи собой, могу ли поступать иначе, чем поступаю я сам? Могу ли я быть собой и в то же время кем-то другим? И был ли хоть один момент со дня моего рождения, когда бы это было иначе? Убеждайте меня, сколько вам угодно; возможно, что ваши доводы окажутся весьма резонными; но если мне свыше предначертано, чтоб я признал их необоснованными, то что прикажете делать?
Хозяин. Я думаю над тем, стал ли твой благодетель рогоносцем потому, что так было предначертано свыше, или так было предначертано свыше потому, что ты сделал рогоносцем своего благодетеля.
Жак. И то и другое было предначертано рядышком. И было предначертано одновременно. Это как великий свиток, который постепенно медленно разворачивается…
Вы догадываетесь, читатель, как я мог бы растянуть беседу на тему, о которой столько говорилось и столько писалось в течение двух тысяч лет без всякой пользы. Если вы мне мало благодарны за то, что я рассказал, то будьте мне более благодарны за то, о чем умолчал.
Поспорив между собой, оба наши теолога не пришли ни к какому соглашению, как это нередко бывает при теологических спорах, а между тем наступила ночь. Места, по которым они проезжали, были небезопасны во все времена, а теперь более чем когда-либо, так как вследствие бездеятельности администрации и нищеты число злоумышленников сильно возросло. Наши путешественники остановились на жалком постоялом дворе. Им отвели комнату с перегородкой, состоявшей из одних щелей, и постлали две постели на козлах. Они заказали ужин; их попотчевали водой из лужи, черным хлебом и прокисшим вином. У трактирщика, трактирщицы, детей, слуг, – словом, у всех – вид был зловещий. В одной из соседних комнат царило шумное веселье и раздавался безудержный смех десятка грабителей, прибывших несколько раньше и завладевших всей провизией. Жак был довольно спокоен, чего далеко нельзя было сказать про его Хозяина. Этот испытывал величайшую тревогу, в то время как лакей уплетал ломти черного хлеба и, морщась, запивал их несколькими стаканами дрянного вина. Они пребывали в этом состоянии, когда раздался стук в дверь: то был трактирный слуга, которому эти наглые и опасные соседи велели отнести нашим путешественникам на тарелке все обглоданные кости съеденной ими птицы. Жак с негодованием схватил пистолеты Хозяина.
– Куда ты?
– Не мешайте!
– Куда ты, спрашиваю я тебя?
– Хочу урезонить этих каналий.
– Да знаешь ли ты, что их добрый десяток?
– А хоть бы сотня: число тут ни при чем, если свыше предначертано, что их все-таки недостаточно.
– Черт бы побрал твое дурацкое изречение!..
Жак увернулся от своего Хозяина и скользнул в комнату головорезов, держа в каждой руке по заряженному пистолету.
– Ложись! – крикнул он. – Быстрей! Первому, кто шевельнется, я размозжу череп!..
У Жака был такой серьезный вид и такой решительный тон, что эти плуты, ценившие жизнь не менее порядочных людей, безмолвно встали из-за стола, разделись и легли. Хозяин Жака, не уверенный, чем кончится это приключение, поджидал его с трепетом. Жак вернулся, нагруженный скарбом этих людей; он завладел им, чтобы у разбойников не явилось желание встать; а кроме того, он погасил свет и запер дверь на два оборота ключа, который держал в той же руке, что и пистолет.
– Теперь, сударь, – объявил он Хозяину, – нам остается только завалить эту дверь своими постелями и заснуть мирным сном…
Он тут же принялся передвигать постели, хладнокровно и кратко рассказывая Хозяину подробности своей экспедиции.
Хозяин. Черт, а не человек! Ты, значит, веришь…
Жак. Ни верю, ни не верю.
Хозяин. А если б они отказались лечь?
Жак. Этого не могло быть.
Хозяин. Почему?
Жак. Потому что этого они не совершили.
Хозяин. А если б они встали?
Жак. Тем хуже или тем лучше.
Хозяин. Если… если… если…
Жак. Если вскипятить море, то, как говорится, сварится много рыбы. Какого черта, сударь! Только что вы полагали, что мне угрожала большая опасность, и это было совершенно ложно; теперь вы полагаете, что вам самим угрожает большая опасность, а это, быть может, еще более неверно. Все мы в этом доме боимся друг друга, а это доказывает, что все мы – глупцы…
С этими словами он вмиг разделся, лег и заснул. Хозяин, съев тоже ломоть черного хлеба и запив его глотком дрянного вина, внимательно прислушался, посмотрел на храпевшего Жака и сказал: «Черт, а не человек!» По примеру слуги он растянулся на своем одре, но его сон был далеко не таким крепким и сладким.
На рассвете Жак почувствовал на себе чью-то толкавшую его руку: то была рука Хозяина, который звал шепотом:
– Жак! Жак!
Жак. Что еще?
Хозяин. Светает.
Жак. Может быть.
Хозяин. Так вставай же!
Жак. Зачем?
Хозяин. Чтобы поскорее отсюда убраться.
Жак. Зачем?
Хозяин. Потому что здесь плохо.
Жак. Кто знает, будет ли нам лучше в другом месте?
Хозяин. Жак!
Жак. Ну что «Жак! Жак!» Право, черт, а не человек!
Хозяин. Сам ты черт! Жак, друг мой, прошу тебя.
Жак протер глаза, зевнул несколько раз, потянулся, встал, не спеша оделся, отодвинул постели, вышел из комнаты, спустился вниз, отправился на конюшню, оседлал и взнуздал лошадей, разбудил еще спавшего трактирщика, уплатил за ночлег, забрал с собой ключи от обеих комнат, и вот наши путешественники снова двинулись в дорогу.
Хозяин желал ехать рысью, а Жак желал ехать шагом, не отступая от своей системы. Когда они очутились на довольно далеком расстоянии от своего печального убежища, Хозяин, услышав какое-то позвякивание, доносившееся из кармана Жака, спросил его, что это означает. Жак ответил, что это ключи от обеих комнат.
Хозяин. Почему ты их не вернул?
Жак. Потому, что теперь придется взломать обе двери: одну – чтоб освободить наших соседей из заключения, другую – чтобы получить их одежду; а пока что мы выиграем время.
Хозяин. Отлично, Жак! Но зачем нам выигрывать время?
Жак. Зачем? Право, не знаю.
Хозяин. А если ты хочешь выиграть время, то почему едешь шагом?
Жак. Не ведая, что предначертано свыше, не знаешь ни чего хочешь, ни как лучше поступить, а потому следуешь своей фантазии, именуемой разумом, или разуму, еще более опасному, нежели фантазия, ибо он ведет не то к добру, не то к злу.
Хозяин. Можешь ли ты мне сказать, что такое безумец и что такое мудрец?
Жак. Почему бы нет?.. Безумец… Обождите!.. Безумец – это несчастный; а следовательно, счастливец – это мудрец.
Хозяин. А что такое счастливый человек и несчастливый?
Жак. Ну, это совсем просто. Счастливый человек – тот, чье счастье предначертано свыше, и, следовательно, тот, чье несчастье там предначертано, есть человек несчастный.
Хозяин. А кто предначертал свыше счастье и несчастье?
Жак. А кто создал великий свиток, в котором все предначертано? Некий капитан, друг моего капитана, охотно отдал бы целый экю, чтоб это узнать; мой капитан не дал бы за это ни гроша, и я тоже. Ибо к чему это привело бы? Разве таким путем я избежал бы ямы, в которой должен сломать себе шею?
Хозяин. Полагаю, что избежал бы.
Жак. А я полагаю, что нет, ибо в таком случае должна была бы оказаться ошибочной одна строчка в великом свитке, который содержит правду – одну только правду, неоспоримую правду. Как! В великом свитке было бы написано: «Жак в такой-то день сломает себе шею», – и Жак шеи не сломает? Неужели вы предполагаете, что это возможно, кто бы ни был автором великого свитка?
Хозяин. На этот счет можно было бы многое сказать…
Жак. Мой капитан считал, что осторожность – предположение, на основании которого опыт разрешает нам рассматривать выпавшие на нашу долю обстоятельства как причины неких последствий, ожидаемых нами в будущем с радостью или со страхом.
Хозяин. И ты что-нибудь в этом понимаешь?
Жак. Конечно; я мало-помалу привык к его речам. Кто, говорил он, вправе похвастаться, что обладает достаточным опытом? Разве тот, кто мнит себя во всеоружии таких познаний, никогда не попадал впросак? Да существует ли на свете человек, способный правильно оценивать обстоятельства, в которых находится? Вычисление, которое мы проделываем в своей голове, и то, которое сделано свыше, – это два разных вычисления. Руководим ли мы судьбой или она руководит нами? Сколько мудро обдуманных планов провалилось и сколько еще провалится? Сколько бессмысленных планов осуществилось и сколько их осуществится еще? Вот что мой капитан повторял мне после взятия Берг-оп-Зома[1]1
Берг-оп-Зом – нидерландская крепость, захваченная французскими войсками под командованием Морица Саксонского в 1747 г., во время войны за «австрийское наследство».
[Закрыть] и Пор-Маона[2]2
Пор-Маон – крепость и город на острове Минорка, отбитый французскими войсками у англичан в 1756 г.
[Закрыть], и он добавлял еще, что осторожность не обеспечивает нам счастливого исхода, но утешает и оправдывает нас в случае неудачи, а потому он спал в своей палатке накануне баталии не хуже, чем на гарнизонной квартире, и шел в бой, как на бал. Да, глядя на него, вы могли бы воскликнуть: «Черт, а не человек!»
Тут их беседа была прервана шумом и криками, раздавшимися позади неподалеку от них; они обернулись и увидели толпу людей, вооруженных вилами и дубинами и бежавших к ним со всех ног.
Вы, конечно, подумаете, что то были хозяева харчевни, их слуги и разбойники, о которых мы упоминали. Вы, конечно, подумаете, что поутру, за отсутствием ключей, разбойники вышибли двери и заподозрили наших путешественников в похищении пожитков. Жак тоже подумал так и процедил сквозь зубы: «Будь они прокляты, эти ключи, вместе с фантазией или разумом, заставившим меня забрать их! Будь проклята осторожность!» и т.д. Вы, конечно, подумаете, что эта маленькая армия обрушится на Жака и его Хозяина, что произойдет кровавое побоище, посыплются палочные удары, раздадутся пистолетные выстрелы. И от меня зависит, чтобы так оно и случилось; но тогда – прощай историческая правда, прощай рассказ о любовных похождениях Жака. Нет, никто не преследовал наших путешественников, и я не знаю, что произошло на постоялом дворе после их отъезда. Они продолжали путь, не зная, куда направляются, хотя приблизительно знали, куда хотят направиться; скуку и усталость разгоняли они с помощью болтовни и молчания, как это в обычае у тех, кто ходит, а иногда и у тех, кто сидит.
Совершенно очевидно, что я не пишу романа, поскольку пренебрегаю тем, чем не преминул бы воспользоваться романист. Тот, кто счел бы написанное мною за правду, был бы в меньшем заблуждении, чем тот, кто счел бы это за басню.
На сей раз первым заговорил Хозяин; он начал с обычного своего припева:
– Ну, Жак, рассказывай о своих любовных похождениях!
Жак. Не помню, на чем я остановился. Меня так часто прерывали, что я с тем же успехом мог бы начать с начала.
Хозяин. Нет, нет. Придя в себя от обморока, случившегося с тобой перед хижиной, ты очутился в постели, и тебя окружили домочадцы.
Жак. Хорошо. Прежде всего надо было спешно раздобыть лекаря, а все лекари жили не менее чем за милю. Крестьянин приказал одному из своих сыновей сесть на лошадь и съездить за ближайшим лекарем. Тем временем крестьянка подогрела густое вино, изорвала на лоскутья старую мужнину рубаху и припарила мне колено, обложила его компрессами и обмотала повязками. В остатки вина, послужившего для припарок, всыпали щепотку сахара величиной с муравьиный завтрак и дали мне выпить, а затем попросили меня запастись терпением. Время было позднее, и хозяева сели ужинать. Вот уже и ужин окончился, а мальчишка все не возвращался, и лекаря не было видно. Отец рассвирепел. Человек от природы сумрачный, он дулся на жену и был всем недоволен. Он сурово отослал остальных детей спать. Жена его села на скамью и принялась за пряжу, а муж начал расхаживать взад и вперед, затевая с ней ссору по всякому поводу.
«Если б ты сходила на мельницу, как я тебе говорил…» – и он заканчивал фразу тем, что укоризненно покачивал головой в сторону моей постели.
«Завтра схожу».
«Надо было сходить сегодня, как я тебе говорил… А остатки соломы в риге? Почему ты их не подобрала?»
«Завтра подберу».
«Наш запас подходит к концу; тебе следовало подобрать их сегодня, как я тебе говорил… А куча ячменю, который портится в амбаре, – бьюсь об заклад, ты и не подумала его поворошить».
«Дети сделали это».
«Надо было самой. Если б ты была в амбаре, то не стояла бы в дверях…»
Тем временем прибыл лекарь, затем другой, затем третий в сопровождении мальчугана из хижины.
Хозяин. Ты запасся лекарями, как святой Рох – шляпами.[3]3
Ты запасся лекарями, как святой Рох – шляпами. – Странствующий святой Рох изображается обычно с тремя шляпами за спиной.
[Закрыть]
Жак. Первого не оказалось дома, когда за ним приехал мальчишка; но жена дала знать другому, а третий прибыл вместе с нашим посыльным. «Здорово, кумовья! И вы здесь?» – сказал первый остальным. Спеша ко мне изо всех сил, лекари изрядно вспотели, и теперь их мучила жажда. Они уселись за стол, с которого еще не успели прибрать. Жена спустилась в погреб и принесла оттуда бутылку. «Какого черта понесло ее к дверям!» – проворчал муж сквозь зубы. Лекари принялись пить, толковать о болезнях, свирепствующих в округе, стали перечислять клиентов. Я испустил стон. «Сейчас, – заявляют мне, – мы займемся вами». После первой бутылки попросили вторую в счет моего леченья, дальше третью и четвертую, все в счет моего леченья; при каждой новой бутылке муж неизменно восклицал: «Какого черта понесло ее к дверям!»
Что бы мог какой-нибудь другой автор, а не я, извлечь из этих трех лекарей, их беседы за четвертой бутылкой, несчетного числа их чудодейственных исцелений, из нетерпения Жака, хмурости крестьянина, болтовни сельских эскулапов о колене Жака, их разногласий, мнения одного, что Жак умрет, если не отрезать ему немедленно ногу, мнения другого, что необходимо извлечь пулю вместе с застрявшим куском одежды и сохранить бедняге ногу! Между тем вы увидели бы Жака, сидящего на постели, с жалостью разглядывающего свою ногу и говорящего ей последнее «прости», подобно одному из наших генералов, очутившемуся в руках Дюфуара[4]4
Дюфуар Пьер (1735-1813) – хирург, автор трактата об огнестрельных ранениях.
[Закрыть] и Луи[5]5
Луи Антуан (1723-1792) возглавлял медицинский отдел «Энциклопедии».
[Закрыть]. Третий лекарь вынужден был держаться в стороне, дожидаясь, когда первые два поссорятся и перейдут от руготни к действиям.
Я избавлю вас от всех тех описаний, которые вы найдете в романах, в старинной комедии и в обществе. Когда я услыхал восклицание крестьянина по поводу жены: «Какого черта понесло ее к дверям!» – мне вспомнился мольеровский Гарпагон, говорящий о своем сыне: «Какого черта понесло его на эту галеру!»[6]6
«Какого черта понесло его на эту галеру!» – Реплика эта приписана Гарпагону ошибочно, ее произносит Жеронг из «Плутней Скапена» (дейст. II, явл. XI).
[Закрыть] – и я понял, что мало быть правдивым, а надо еще быть и забавным; и по этой-то причине мольеровское восклицание «Какого черта понесло его на эту галеру!» навсегда войдет в язык, тогда как восклицание моего крестьянина «Какого черта понесло ее к дверям!» никогда не станет поговоркой.
Жак поступил со своим Хозяином не так деликатно, как я с вами; он не подарил ему ни малейшей подробности, рискуя вторично нагнать на него сон. Таким образом, в конечном счете завладел пациентом если не самый искусный, то самый сильный из трех костоправов.
Не вздумай только, скажете вы, вынимать на наших глазах ланцет, резать тело, проливать кровь и показывать нам хирургическую операцию! Что-о? Это, по-вашему, дурной тон?.. В таком случае опустим и хирургическую операцию; но, по крайней мере, разрешите Жаку сказать своему Хозяину то, что он действительно ему сказал: «Ах, сударь, какой это ужас – вправлять раздробленное колено!» – а Хозяину – ответить ему как раньше: «Послушай, Жак, ты надо мной смеешься…» Но ни за какие сокровища в мире я не уволю вас от рассказа о том, что не успел Хозяин Жака дать ему этот дурацкий ответ, как лошадь его споткнулась и упала, а сам он изо всех сил ударился коленом об острый камень и завопил благим матом: «Умираю! Раздробил колено!»
Хотя Жак, добрейшая душа на свете, был нежно привязан к своему Хозяину, однако же хотелось бы мне знать, что происходило в глубине его души, если не в первый момент, то, по крайней мере, тогда, когда выяснились легкие последствия падения, и мог ли он не испытывать тайной радости по поводу события, показавшего его Хозяину, каково быть раненным в колено. Я был бы также не прочь, о читатель, если бы вы мне сказали, не предпочел ли бы Хозяин получить хотя бы и более тяжелую рану, только бы не в колено, или же он был более чувствителен к боли, нежели к стыду.
Придя несколько в себя от падения и тревоги, Хозяин сел в седло и раз пять-шесть пришпорил лошадь, которая помчалась с быстротой молнии; точно так же поступила и лошадь Жака, ибо между этими двумя животными установилась такая же близость, как и между их всадниками; то были две пары друзей.
Когда обе лошади, запыхавшись, снова пошли обычным шагом, Жак сказал Хозяину:
– Ну-с, сударь, что вы об этом думаете?
Хозяин. О чем, собственно?
Жак. О ране в колено.
Хозяин. Я с тобой согласен: это одно из самых ужасных ранений.
Жак. В вашем колене?
Хозяин. Нет, нет – в твоем, в моем, во всех коленях на свете.
Жак. Ах, сударь, сударь, вы это недостаточно продумали; поверьте, мы жалеем только самих себя.
Хозяин. Вот вздор!
Жак. Ах, если б я так же умел говорить, как умею думать! Но свыше было предначертано, что в голове у меня будут вертеться мысли, а слов я не найду.
Тут Жак запутался в весьма искусных и, быть может, правильных метафизических рассуждениях. Он пытался убедить Хозяина в том, что за словом «боль» не стоит никакой идеи и что оно получает смысловое значение только с того момента, когда вызывает в нашей памяти уже пережитое ощущение. Хозяин спросил Жака, рожал ли он когда-нибудь.
– Нет, – отвечал Жак.
– А как, по-твоему, рожать очень больно?
– Разумеется.
– Тебе жаль женщин, когда они рожают?
– Очень.
– Ты, значит, иногда жалеешь и других?
– Я жалею тех, кто в отчаянии ломает руки или рвет на себе волосы, испуская крики, так как по личному опыту знаю, что этого не делают, когда не страдают; но в отношении самых болей, испытываемых женщиной, мне ее нисколько не жаль: ибо я, слава богу, не знаю, что это такое. Но возвращаясь к страданию, знакомому и вам вследствие вашего падения, а именно – к случаю с моим коленом…
Хозяин. Нет, Жак: возвращаясь к истории твоих увлечений, ставших и моими благодаря испытанным мною огорчениям…
Жак. Итак, повязка наложена, я чувствую некоторое облегчение, костоправ ушел, а мои хозяева удалились и легли спать. Их комната была отделена от моей неплотно сколоченными досками, оклеенными серыми обоями и украшенными несколькими цветными картинками. Мне не спалось, и я слышал, как жена говорила мужу:
«Перестань, мне не до баловства: бедняга умирает у наших дверей!»
«Жена, ты мне это после расскажешь».
«Не трогай меня. Если ты не перестанешь, я встану с постели. Какое в этом удовольствие, когда на душе тяжело?»
«Ну, коли ты заставляешь себя просить, то сама и будешь внакладе».
«Я вовсе не заставляю себя просить, но ты иногда бываешь таким черствым… таким… таким…»
После короткой паузы муж снова заговорил:
«А теперь признай, жена, что своим глупым сердоболием ты поставила нас в затруднительное положение, из которого почти нет выхода. Год тяжелый; нам еле хватает на себя и на детей. Хлеб-то как дорог! И вина нет. Была бы хоть работа, – но богачи жмутся; беднякам нечего делать: на один занятой день приходится четыре свободных. Долгов никто не платит; заимодавцы так ожесточились, что отчаяние берет; а ты выбрала время приютить какого-то незнакомца, чужого человека, который останется здесь столько времени, сколько угодно будет богу и лекарю, вовсе не намеревающемуся вылечить его поскорее, ибо эти господа стараются затянуть болезни как можно дольше, а с твоим нахлебником, у которого нет ни гроша, мы израсходуем вдвое или втрое больше. Как ты отделаешься от этого человека? Да говори же, жена, объясни толком».
«Разве с тобой можно говорить?»
«По-твоему, я не в духе, по-твоему, я ворчу! Ну, а кто же будет в духе? Кто не будет ворчать? В погребе было немножко вина; а теперь один бог знает, надолго ли его хватит. Костоправы выпили за один вечер больше, чем мы с детьми за целую неделю. А лекарю кто заплатит? Ведь он, как ты понимаешь, даром ходить не станет».
«Здорово, нечего сказать. Так оттого, что мы в нужде, ты хочешь наградить меня ребенком, словно их у нас не хватало?»
«Не будет ребенка».
«Нет, будет; я чувствую, что понесу».
«Ты так всегда говоришь».
«И ни разу не ошиблась, когда у меня после этого в ухе свербело… А сейчас свербит, как никогда».
«Врет твое ухо».
«Не трогай меня! Оставь мое ухо! Перестань, говорю тебе! С ума ты сошел! Сам поплатишься».
«Да нет же, ведь почитай с Ивановой ночи ничего такого не было».
«Ты добьешься того, что… А через месяц будешь дуться, точно это моя вина».
«Нет, нет».
«А через девять будет еще хуже».
«Нет, нет».
«Ты сам захотел?»
«Да, да».
«Так помни! И не говори мне, как в прошлые разы».
И вот слово за словом, от «нет, нет» к «да, да», этот человек, сердившийся на жену за человеколюбивый поступок…
Хозяин. Я бы тоже так рассуждал.
Жак. Надо сознаться, что муж этот не отличался слишком большой последовательностью; но он был молод, а жена его красива. Никогда не плодят так много детей, как в годы нужды.
Хозяин. В особенности нищие.
Жак. Лишний ребенок им нипочем: его кормит благотворительность. А кроме того, это – единственное бесплатное удовольствие; ночью без всяких расходов утешаешься от невзгод, постигших тебя днем… Впрочем, доводы этого человека не становились от этого менее разумными. Рассуждая так, я почувствовал сильнейшую боль в колене и вскричал: «Ах, колено!» А муж вскричал: «Ах, жена!..» А жена вскричала: «Ах, муженек!.. Ведь… этот человек там!»
«Ну, там! Так что ж из того?»
«А он, быть может, нас слышал».
«И пусть».
«Я не посмею завтра ему показаться».
«Почему? Разве ты мне не жена? Разве я тебе не муж? А зачем же жена мужу, а муж жене, если не для этого?»
«Ох, ох!»
«Что еще?»
«Ухо!»
«Ну что – ухо?»
«Свербит, как никогда».
«Спи, пройдет».
«Не смогу. Ох, ухо! Ох, ухо!..»
«Ухо, ухо! Легко сказать – ухо!..»
Не стану вам рассказывать о том, что произошло между ними; но жена, повторив несколько раз подряд тихим и торопливым голосом: «ухо, ухо», принялась лепетать отрывочными слогами: «у…хо…», и это «у…хо…», а также нечто непередаваемое, сопровождавшееся молчанием, убедило меня, что ее ушная боль утихла от той или иной причины. Это доставило мне удовольствие, а ей – и говорить нечего.
Хозяин. Жак, положи руку на сердце и поклянись, что ты влюбился не в эту женщину.
Жак. Клянусь.
