Текст книги "Олимп"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

6

С восходом солнца Гера вступила под своды Великого Зала Собраний, где в одиночестве, мрачно восседая на золотом престоле, ожидал ее Зевс.

– Этот, что ли? – осведомился Громовержец, кивнув на пса, приведенного супругой.

– Этот, – промолвила богиня и отстегнула сияющий поводок.

Животное тут же уселось.

– Зови своего сына, – распорядился Тучегонитель.

– Которого?

– Искусного мастера. Того, что пускает слюни при виде Афины, точно блудливый… Хотя нет, собаки лучше воспитаны.

Гера тронулась к выходу. Пес поднялся следом за ней.

– Оставь его, – приказал Зевс.

По мановению белой руки огромный зверь опустился на место.

Его короткая серая шерсть лоснилась, а кроткие карие глаза ухитрялись выражать коварство и глупость одновременно. Пес принялся расхаживать взад и вперед вокруг золотого трона, царапая мрамор. Потом обнюхал торчащие из сандалий голые пальцы Повелителя Молний, Сына Кроноса. Потом, неприятно стуча когтями по полу, приблизился к темному голографическому пруду, заглянул туда, не увидел ничего интересного в темных завихрениях помех, заскучал и потопал к далекой белой колонне.

– Ко мне! – повелел Громовержец.

Зверь покосился на него, отвернулся и начал обнюхивать основание колонны с самыми серьезными намерениями.

Властитель Молний громко свистнул.

Пес повертел головой, навострил уши, однако не тронулся с места.

Бог свистнул и хлопнул в ладоши.

Серый пес вернулся в два прыжка, радостно высунув язык и выкатив глаза.

Тучегонитель спустился с трона и потрепал животное по загривку. Затем извлек из бесчисленных складок одежды сверкающий нож и взмахом могучей руки рассек звериную шею. Голова докатилась почти до границы голографического пруда, а тело попросту рухнуло, вытянув передние лапы, как если бы пес получил команду «лежать» и повиновался в надежде на лакомую награду.

– Забавляемся с собачкой, Повелитель? – промолвила Гера, входя в Великий Зал Собраний вместе с сыном.

Зевс отмахнулся, будто прогоняя назойливую гостью, спрятал клинок в рукав и возвратился на золотой престол.

По сравнению с другими бессмертными Гефест выглядел приземистым карликом: шесть футов роста и грудь, словно пивная бочка. К тому же бог огня хромал и приволакивал левую ногу, будто мертвую, – впрочем, так оно и было. Косматая шевелюра и еще более лохматая борода путались с дикой порослью на груди, а глазки, обрамленные красными веками, так и бегали по сторонам. На первый взгляд могло почудиться, что покровитель ремесленников облачен в доспехи, но при ближайшем рассмотрении косматое тело оказывалось крест-накрест перевито ремнями, с которых свисали сотни крохотных мешочков, коробочек, инструментов и приспособлений, выкованных из драгоценных и обычных металлов, сшитых из кожи и даже, судя по виду, сплетенных из волос. Искуснейший мастер прославился на Олимпе тем, что создал однажды из чистого золота заводных девиц, которые двигались, улыбались и доставляли мужчинам усладу почти как живые. По слухам, именно в его алхимических сосудах зародилась первая женщина – Пандора.

– Мое приветствие лудильщику! – прогрохотал Зевс. – Я бы позвал тебя раньше, да все кастрюли целы, а игрушечные щиты никак не погнутся.

Гефест опустился на колени подле мертвого пса и тихо пробормотал:

– Зачем же так-то? В этом не было нужды. Совсем не было.

– Он действовал мне на нервы, – пояснил Властитель Молний, взяв с подлокотника чашу и сделав глоток.

Бог кузнечного дела перевернул обезглавленное тело набок, провел мозолистой ладонью по грудной клетке, словно решив приласкать беднягу, и осторожно нажал. Покрытая мясом и шерстью панель отскочила в сторону. Пошарив прямо в кишках, Гефест извлек наружу прозрачный мешочек и вытащил из него длинный ломоть розоватой сочной плоти.

– Дионис, – объявил потомок Геры.

– Мой сын, – отозвался Зевс и потер виски, как будто смертельно устал от происходящего.

– Прикажешь отнести эти объедки к Целителю, о великий Кронид? – поинтересовался бог огня.

– Нет. Пусть лучше кто-нибудь из наших съест его и заново родит на свет, как и желал Дионис. Правда, Единение подобного сорта болезненно для принимающей стороны, но может быть, это научит бессмертных заботливее приглядывать за моими детьми.

Зевс перевел взгляд на Геру, которая за это время успела присесть на вторую ступеньку престола, с нежностью положив правую руку на колено супруга.

– Муж мой, нет, – еле слышно сказала богиня. – Прошу тебя.

Тучегонитель блеснул зубами.

– Тогда выбирай сама, жена.

– Афродита, – промолвила та без колебаний. – Ей не впервой совать себе в рот мужские члены.

Громовержец покачал головой.

– Только не она. Улыбколюбивая ничем не прогневила меня с тех пор, как побывала в баках Целителя. Не уместнее ли будет покарать Афину Палладу за то, что вовлекла нас в эту войну с кратковечными, легкомысленно прикончив Патрокла, любезного друга Ахилла, и маленького сынишку Гектора?

Гера отдернула руку.

– Афина все отрицает, о сын Крона. К тому же по рассказам смертных выходит, что Афродита была рядом с ней – по крайней мере когда они проливали кровь Астианакса.

– Голографический пруд сохранил запись убийства Патрокла. Хочешь посмотреть еще раз, жена? – В голосе Зевса, похожем на низкое ворчание дальнего грома, начали прорезаться нотки зарождающегося гнева. Казалось, будто в гулкий зал неожиданно вторглась морская буря.

– Нет, повелитель, – отказалась богиня. – Однако тебе должно быть известно: по словам Афины, все эти проступки совершил исчезнувший схолиаст Хокенберри, приняв ее обличье. Твоя дочь клянется любовью к отцу, что…

Тучегонитель нетерпеливо встал, прошелся по мраморному полу и вдруг рявкнул:

– Видоизменяющие браслеты не позволяют смертным уподобляться нам! Это невозможно даже на краткий срок. Нет, или она сама оплошала, или кто-то из нашего рода на время позаимствовал облик Афины. Итак… выбирай, кому надлежит вкусить мяса и крови моего сынка Диониса.

– Деметре.

Властитель Молний погладил седую бородку.

– Деметре? Моей сестре и матери возлюбленной Персефоны?

Гера поднялась, отступила на шаг и воздела лилейные руки:

– А разве кто-нибудь на этой горе не доводится тебе родней? Я тоже твоя сестра и к тому же супруга. Во всяком случае, Деметре уже приходилось рожать на свет не пойми что. И ей все равно сейчас нечем заняться, поскольку в наши дни кратковечным не до того, чтобы сеять и жать пшеницу.

– Быть посему, – ответил Зевс и посмотрел на Гефеста: – Доставь Деметре останки моего сына и сообщи мою высочайшую волю: пусть примет их на завтрак и возродит Диониса к жизни. А до тех пор я лично отряжу следить за ней трех фурий.

Пожав плечами, хромоногий опустил кусок мяса в один из бесчисленных мешочков.

– Не хочешь ли посмотреть погребальный обряд Париса?

– Хочу, – откликнулся Громовержец и снова воссел на трон.

А потом похлопал по ступени, которую в пылу беседы оставила Гера. Та поняла намек и покорно вернулась на место, но руку на колено Крониду класть не стала.

Бубня себе под нос, Гефест приблизился к собачьей голове, поднял ее за уши, достал из нагрудной коробки искривленный металлический инструмент и подцепил им левый глаз. Яблоко выскочило наружу без единой капли крови, зато вслед за ним потянулись, разматываясь, оптоволоконные нервы красного, зеленого и белого цвета. Когда в руке у Гефеста оказалось два фута проводов, бог огня снял с пояса какой-то другой инструмент и перерезал их у основания.

Затем он зубами снял изоляцию и налипшую слизь, под которыми обнаружились тончайшие золотые волокна. Ловко закрутив блестящие концы, Гефест подключил их к маленькой металлической сфере из очередного мешочка. Эту сферу он плотно сжал в руке, а глаз и ярко окрашенные нервы опустил в голографический пруд.

Темные водовороты немедленно сменились трехмерными изображениями. Богов окружили звуки, разносящиеся из пьезоэлектрических микродинамиков, хитроумно встроенных в стены и мраморные колонны Зала.

Правда, картинка получалась с точки зрения собаки – почти от самой земли, заполненная в основном ногами и сверкающими бронзовыми наголенниками.

– Прежние репортажи мне больше нравились, – пробормотала Гера.

– Моравеки распознают и уничтожают всех наших «жучков», даже траханых насекомых, – оправдывался хромоногий, перематывая в ускоренном режиме погребальный обряд Париса. – Нам еще повезло, что…

– Тихо! – рявкнул Зевс, и голос его раскатился под сводами, точно гроза. – Давай. Отсюда. Звук.

Несколько минут троица молча смотрела на заклание Диониса.

В последний миг бессмертный сын Кронида взглянул через толпу прямо в глаза псу-шпиону и четко сказал: «Сожрите меня».

– Можешь выключать, – промолвила белорукая богиня, увидев, как Приамид подносит факел к деревянному срубу.

– Нет, погоди, – возразил Повелитель Молний.

Минуту спустя он покинул престол и двинулся к пруду, сердито насупив брови, полыхая глазами, сжимая кулаки.

– Да как он посмел, кратковечный Гектор, молить Борея и Зефира дуть на костер, в котором жарятся яйца, потроха и кишки бессмертного! КАК ОН ПОСМЕЛ!!!

И Зевс квитировался прочь. Послышался оглушительный гром: это воздух спешил занять пустоту, оставшуюся на месте громадного олимпийца.

Гера покачала головой.

– Иногда твоего отца не поймешь, Гефест. На ритуальное заклание родного сына он смотрит не моргнув глазом, а стоит Приамиду воззвать к ветрам, папочка брызжет слюной. Совсем сбрендил.

Кузнец угрюмо хмыкнул, скатал провода, убрал глазное яблоко и металлическую сферу в мешочек.

– Что еще тебе будет угодно сегодня, дочь Крона?

Белорукая кивнула на труп собаки с раскрытой панелью на брюхе.

– Забери это.

Дождавшись его ухода, супруга Зевса прикоснулась к пышной груди – и в тот же миг исчезла из Великого Зала Собраний.

Никто не способен был квитироваться в спальные покои Геры, даже сама хозяйка. Давным-давно – если вечная память ей не изменяла, ибо настали дни, когда даже это вызывало сомнения, – богиня сама попросила Гефеста обезопасить ее чертоги при помощи волшебного искусства. С тех пор в стенах постоянно пульсировали силовые поля квантовых потоков, похожие на те, что защищали Трою и стан ахейцев по воле моравеков от божественного вмешательства, но все-таки немного иные; армированная дверь из титана удержала бы снаружи даже разъяренного Зевса, к тому же хромоногий на удивление плотно подогнал створку к квантовому косяку и запер на потайной замок, открывающийся лишь в ответ на телепатический пароль, который супруга Тучегонителя ежедневно меняла.

Послав мысленную команду, Гера сняла запор, скользнула в опочивальню, захлопнула за собой бесшовную дверь из блистающего металла и сразу направилась в ванную комнату, сбрасывая на ходу хитон и грязное белье.

Для начала волоокая опустилась в глубокую ванну (вода в нее подавалась прямо с вершины Олимпа, полученная из кристально чистого льда подземными машинами Гефеста, внедренными в огненное жерло древнего вулкана). Затем Гера с помощью амброзии отмыла с белоснежной, сияющей кожи самые тусклые пятнышки, самые неуловимые следы несовершенства.

После белорукая щедро умастила свое вечно прелестное, чарующее тело притиранием из оливок и благоухающим маслом. Поговаривали, что аромат этого масла, доступного лишь Гере, мог расшевелить не только любое божество мужского пола в медностенных чертогах Зевса, но иногда ниспускался и на Землю в виде облака, от чудесного запаха которого ничего не подозревающие смертные, охваченные вожделением, шли на крайние безумства.

Дочь великого Крона изящно уложила блистательные, душистые локоны вокруг скуластого лица и облачилась в ароматную ризу, сотканную для нее Афиной в те позабытые дни, когда богини были еще подругами. На диво гладкую ткань изукрасили бесчисленные узоры; искусные пальцы Афины и волшебный станок вплели в уток даже нити розовой парчи. Роскошное одеяние Гера подколола у высокой груди золотой брошью и обвила вокруг стана пояс, расшитый бахромой из тысяч колышущихся кистей.

После чего продела в аккуратно проткнутые бледные мочки ушей, робко выглядывавшие из темных благоухающих волн прически подобно таинственным морским обитателям, прекрасные серьги с тройными багровыми подвесками, серебристый блеск которых, острыми лучами впиваясь в сердца мужчин, безотказно разил наповал.

Наконец богиня осенила державную голову невесомым белокипенным покровом, бросавшим солнечные отсветы на розовые лепестки ее щек, и захлестнула на шелковых лодыжках тонкие золотые ремешки легких сандалий.

Ослепительная от макушки до пят, она задержалась перед зеркальной стеной, с минуту придирчиво рассматривала свое отражение и вполголоса промолвила:

– А ты еще ничего.

С этими словами Гера вышла из почивальни под гулкие своды мраморного зала и, коснувшись груди, квитировалась прочь.

Богиня любви одиноко прогуливалась по зеленым склонам Олимпа. Вечер клонился к закату, и здесь, на восточном берегу кальдеры, жилища и храмы бессмертных купались в лучах заходящего солнца. Афродита невольно залюбовалась золотым сиянием, что разливалось на севере по волнам марсианского океана и ледяным вершинам трех исполинских вулканов далеко-далеко на востоке, куда протянулась гигантская, двухсоткилометровая тень Олимпа. Правда, вид получался немного смазанным из-за привычного силового поля, которое позволяло беззаботно жить, дышать и передвигаться, испытывая почти земное притяжение, при том что на терраформированной планете царил почти абсолютный вакуум.

И еще изображение размывала мерцающая эгида – щит, установленный лично Зевсом в начале войны, о которой напоминала большая Дырка внизу – прорезанный в сумраке круг, полыхающий закатными красками совсем иного мира, заполненный огнями человечьих костров и суетливыми летающими аппаратами моравеков.

– Милое дитя, – воззвала к Афродите возникшая из ниоткуда Гера, – ответь, согласишься ли ты исполнить одну мою просьбу или откажешь? Все еще сердишься за те последние десять лет, когда я помогала данайцам, в то время как тебе было угодно стоять за дорогих твоему сердцу троянцев?

– Возможно ли отказать Царице Небес и возлюбленной Зевса? – откликнулась та. – Я с радостью повинуюсь, если, конечно, это исполнимо.

Солнце почти упало за окоем; собеседницы оказались в полумгле, однако Гера заметила, что кожа и неувядающая улыбка покровительницы любви продолжали струить свое собственное сияние. Даже в душе богини всколыхнулось нечто похожее на сладострастие; как же должны были чувствовать себя рядом с этой прелестницей боги, не говоря уже о слабовольных кратковечных мужчинах?

Глубоко вздохнув (ибо следующие слова знаменовали начало самой опасной интриги, на какую она только решалась), коварная супруга Громовержца выпалила:

– Дай мне сил возбуждать Любовь, порождать Желания, коими ты покоряешь сердца и бессмертных, и смертных!

Все еще улыбаясь, Афродита легонько сощурила ясные глаза.

– Разумеется, раз ты так изволишь, дочь великого Крона. Но для чего мои скромные уловки той, кто уже почивает в объятиях всемогущего Повелителя Молний?

Гера врала недрогнувшим голосом, разве что, как и все лгуны, приводила слишком много подробностей:

– Война утомила меня, богиня любви. Все эти заговоры бессмертных, происки аргивян и троянцев изранили хрупкую душу. Я отхожу к пределам иной, многодарной земли навестить отца Океана, источник, откуда восстали бессмертные, и мать Тефису, кои питали меня и лелеяли в собственном доме, юную взявши от Реи, когда беспредельно гремящий, широкобровый Зевс Крона глубоко под землю низверг – и под волны бесплодных морей в нашем холодном багровом мире.

– Но зачем? – тихо спросила ее Афродита. – Для чего нужны мои слабые чары, если ты всего лишь хочешь навестить Океана и Тефису?

Супруга Тучегонителя лукаво улыбнулась.

– Старики ухитрились поцапаться, брачное ложе давно охладело. Иду посетить их, чтобы рассеять старую вражду и положить конец несогласию. Сколько можно чуждаться объятий, избегая супружеской ласки? Хочу примирить их, на одр возвести, чтобы вновь сочетались любовью, и заурядных слов для этого не хватит. Вот почему я прошу, во имя нашей с тобою дружбы, ради случайно остывшей страсти между двумя близкими душами: дай мне на время тайну любви, и я воскрешу в них былую нежность.

– Не должно отвергать столь сердечной просьбы. – Афродита еще ослепительнее сверкнула зубами. Закатившись за краешек Марса, дневное светило оставило пик Олимпа погруженным во тьму, однако улыбка Киприды грела мнимых подруг, окутывая их мягким ореолом. – В конце концов, твой муж повелевает всеми нами.

Сказала – и распустила укрытый под грудью пояс. Гера уставилась на тонкую паутинку из ткани, расшитую микросхемами.

«Достанет ли мне храбрости? – У нее вдруг пересохло в горле. – Если эта стерва разнюхает, на что я решилась, то немедля соберет своих подлых сообщников, и тогда пощады не жди. А если дознается Зевс – покарает так, что ни Целитель с иной планеты, ни его баки уже не вернут меня даже к подобию жизни».

– Скажи, как эта штука работает, – еле слышно проговорила богиня.

– В этой штуке, – тихо промолвила собеседница, – заключена вся хитрость обольщения. И жар любви, и лихорадка страсти, и жадные вскрики, и шепоты пылких признаний, и тонкие льстивые речи, не раз уловлявшие в сеть даже самых разумных.

– Все в одном пояске? – удивилась Гера. – Ну и как же он действует?

– Его волшебство заставит любого мужчину помешаться от вожделения, – прошелестел голос Киприды.

– Да, да, но как это получается? – Бессмертная уже не скрывала досады.

– Откуда мне знать? – небрежно рассмеялась Афродита. – Я получила пояс в придачу, когда он… ну, он … творил из нас богов. Может, здесь замешаны феромоны широкого спектра действия. Может, наноактиваторы гормонов. Или поток микроволновой энергии, направленной непосредственно к мозговым центрам секса и наслаждения. Какая разница? Главное – результат… Хотя, конечно, у меня полно других маленьких хитростей. В общем, примерь его и убедишься сама, о супруга Громовержца.

Белорукая бессмертная расплылась в улыбке и затянула узорчатую ленту под высокими грудями, так что ее почти не стало видно.

– Как мне его включить?

– Хочешь сказать, как его включит твоя любезная мать? – продолжала скалить зубы Киприда.

– Ну да, разумеется.

– Когда настанет время, коснись груди, будто собралась активировать пусковую схему квантовой телепортации, только не воображай место назначения, а потрогай микросхему и думай о чем-нибудь чувственном.

– И все? Так просто?

– Этого хватит, – кивнула Афродита. – О, в этом поясе заключен целый мир.

– Благодарю тебя, богиня любви, – проронила Гера.

Лазерные лучи, устремленные вверх, будто копья, пронзали силовое поле над их головами. Вылетевший из Дырки космический корабль или шершень моравеков набирал высоту.

– Что бы ни лежало у тебя на сердце, – произнесла Киприда, – я надеюсь, ты не вернешься в чертоги Олимпа, не исполнив задуманного.

Гера лишь улыбнулась. Потом подняла руку к своей груди, стараясь не задеть укрытый под нею пояс, и телепортировалась по квантовому следу Зевса, оставленному в складках пространственно-временного континуума.

7

На восходе Гектор велел залить погребальный костер вином. Вернейшие друзья убитого разгребли угли, с бесконечной осторожностью отыскивая кости Приамова сына среди пепла и обожженных останков собак, лошадей и бога. Это было не сложно: Парис лежал на середине сруба; все прочие, набросанные кучей, горели далеко по краям.

Орошая землю слезами, боевые товарищи собрали драгоценные кости в золотую урну, которую обернули двойным слоем тука, как требовал обычай для героев и благородных мужей. Скорбная процессия прошествовала с погребальным фиалом по улицам и площадям Илиона (крестьяне и воины с равной почтительностью молча уступали дорогу) и доставили прах на расчищенную от мусора площадку, где прежде находилось южное крыло дворца Приама, разрушенного восемь месяцев назад бомбами олимпийцев. В сердце изрезанного кратерами пространства высился временный курган, возведенный из каменных глыб – обломков здания, в котором уже покоилась царица Гекуба, жена Приама. Теперь один из ее сыновей покрыл урну с останками другого тонкой льняной пеленой и сам водрузил сосуд на место.

– Здесь, брат мой, мы полагаем на время твой прах, – произнес Гектор перед лицом людей, последовавших за ним, – и пусть земля укроет его, доколе мы не обнимемся в сумрачном Доме Смерти. Когда эта война окончится, оставшиеся в живых возведут над тобой, над нашей матерью и всеми павшими в бою – думаю, и надо мною тоже, – достойный надгробный холм не хуже великих обиталищ Аида. Ну а сейчас – прощай, брат.

Благородный Приамид и его люди вышли наружу. Сотни дожидавшихся воинов засыпали каменный курган рыхлой землей, нагромоздив сверху солидную кучу камней и обломков.

После чего Гектор, не спавший вот уже две долгие ночи, устремился на поиски Ахиллеса, горя желанием возобновить сражение с бессмертными. Сегодня он как никогда жаждал их золотой божественной крови.

Очнувшись на рассвете, Кассандра увидела, что почти раздета (платье было жутко разодрано и помято), лежит на чужой кровати и вдобавок привязана шелковыми веревками за кисти и лодыжки. «Что за притча?» – удивилась провидица. Неужели она вновь нагрузилась до чертиков и позволила затащить себя «на чашечку кофе» какому-нибудь смазливому солдатику-извращенцу?

Тут ей припомнилось вчерашнее погребение, а потом и обморок. Андромаха и Елена сердито требовали… «Вот дерьмо, – нахмурилась дочь Приама. – Мой длинный язык опять навлек неприятности на мою…» Она осмотрелась. Внушительные каменные плиты, запах подземной сырости, ни единого окна. Вполне похоже на чей-нибудь пыточный подвал. Пленница принялась извиваться, немилосердно дергая за гладкие бечевки, но те оказались ужасно прочными, да и узлы вязала опытная рука.

«Вот дерьмо», – повторила про себя Кассандра.

В комнату вошла Андромаха и застыла, глядя на узницу сверху вниз. Оружия при вошедшей не было, но пророчица легко представляла себе острый кинжал в ее рукаве. Женщины долго молчали. Наконец ясновидящая не выдержала:

– Пожалуйста, отпусти меня, подружка.

– Лучше я тебе глотку перережу, подружка, – произнесла супруга Гектора.

– Тогда режь, сука, – отозвалась дочь Приама. – Нечего попусту трепаться.

Пленница почти не боялась. Даже в калейдоскопе изменчивых призраков предвидения последних восьми месяцев, с тех пор как умерло прежнее будущее, Андромаха никогда не поднимала на нее руки.

– Кассандра, как у тебя повернулся язык заговорить про моего младенца? Тебе не хуже других известно: восемь месяцев назад Афродита и Афина Паллада явились в детскую комнатку, зарезали моего малыша вместе с кормилицей и заявили, что боги Олимпа, рассерженные неудачной попыткой Гектора сжечь корабли аргивян, выбрали в жертву не годовалую телку, а нашего Астианакса, которого мы с отцом нежно звали Скамандрием.

– Чушь собачья, – откликнулась узница. – Развяжи меня.

Голова у нее раскалывалась. Так всегда бывало после особенно ярких видений.

– И не подумаю, пока не скажешь, почему тебе взбрело на ум болтать, будто бы я подменила свое дитя ребенком рабыни. – Андромаха смерила молодую невестку холодным взглядом. Клинок уже поблескивал у нее в руке. – Разве я могла пойти на такое? Разве подозревала, что богини явятся именно в тот момент? Да и зачем все это?

Провидица вздохнула, прикрыла веки.

– Никаких богинь там не было, – устало, но с вызовом промолвила она и снова открыла глаза. – Узнав о гибели Патрокла, дражайшего друга Ахилла, от рук Паллады (что наверняка окажется очередной ложью), ты задумала или сговорилась с Еленой и Гекубой прикончить сына кормилицы – погодка маленького Астианакса, а заодно и бедную мать. И уже потом объявила Гектору с Пелидом и прочим сбежавшимся на твои вопли, будто бы в окровавленной детской побывали сами бессмертные.

В зеленоватых очах Андромахи сверкали льдинки вечной мерзлоты, сковавшей недоступную вершину.

– Мне-то что за радость?

– А как же наш секретный замысел? Троянские женщины давно лелеяли мечту остановить кровавую войну, отвлечь своих мужчин от сражений с ахейцами. Прежняя война должна была, по моим пророчествам, принести в наш город гибель и разрушение. Слушай, это была блестящая мысль. Я преклоняюсь перед твоей решимостью.

– Если даже ты и права, – откликнулась супруга Гектора, – значит, я собственноручно втянула всех в еще более безнадежную битву с богами. Вспомни свои прежние предсказания: многим из нас грозило рабство, но не смерть.

Ясновидящая неуклюже попыталась пожать плечами, забыв о веревках и растянутых руках.

– Ты думала лишь о спасении сына, которого, как мы знали, ждала ужасная гибель, превратись наше прошлое будущее в текущее настоящее. Я тебя понимаю.

Андромаха протянула нож.

– Значит, жизнь моей семьи, даже Гектора, зависит от того, заикнешься ли ты об этом еще раз и поверит ли тебе всякий сброд – не важно, троянский или ахейский. Убрав тебя, я обеспечу нашу безопасность.

Кассандра выдержала ровный взгляд взрослой женщины.

– Мой дар предвидения может еще послужить вам, подруга. Когда-нибудь он даже может спасти твою жизнь, или Гектора, или Астианакса, где бы ни укрывался твой сын. Ты же знаешь, когда на меня находит, я не владею собой, мелю все, что вздумается. Давай так: ты, Елена или кто еще с вами в сговоре, держитесь рядом, а то и приставьте рабыню покрепче, пусть затыкает мне рот, когда снова начну чесать языком. В случае чего – убейте.

Невестка Приама помолчала, закусив губу, потом наклонилась и перерезала шелковую веревку, завязанную на правом запястье пленницы. Избавляясь от остальных, она проронила:

– Амазонки приехали.

Целую ночь Менелай провел в беседах со старшим братом; когда младая Эос простерла из мрака розовые персты, он уже был готов действовать.

До восхода солнца перемещался Атрид от одного греческого стана к другому вдоль побережья, вновь и вновь переживая рассказ Агамемнона о пустых городах, безлюдных крестьянских полях, заброшенных гаванях, о судах без команды, качающихся на якоре у берегов Марафона, Эритреи, Халкиды, Авлиды, Гермионы, Тиринфа, Гелоса и дюжины других приморских городов. Слушал, как предводитель повествует притихшим ахейцам, аргивянам, критянам, итакийцам, лакедемонцам, калиднийцам, вупрасийцам, дулихийцам, пилосцам, пиразийцам, спартанцам, мессеисянам, фракийцам, окалеянам – всем без исключения союзникам с материковой Греции, скалистых островов и самого Пелопоннеса о том, что их земли стали необитаемы, жилища – покинуты людьми, словно по воле богов: пища гниет на столах, смятые как попало одежды оставлены на ложах, теплая вода ванн и бассейнов зарастает водорослями, клинки ржавеют без ножен. Глубоким, могучим, раскатистым голосом пространнодержавный Атрид описывал корабли на волнах, с парусами – не убранными, полными ветра, но разорванными в клочья (хотя, по его словам, небосвод был ясен и море вело себя на диво прилично в течение целого месяца плавания); руки рабов не касались опущенных весел на полногрудых афинских судах, нагруженных товарами под завязку; гигантские ялики из Персии осиротели без своих неповоротливых матросов и совершенно никчемных воинов; изящные египетские красавцы замерли у причалов, словно забыв о пшенице, которую собирались везти на родную землю.

– В мире не осталось ни мужчин, ни женщин, ни детей! – неизменно восклицал Агамемнон в каждой ахейской ставке. – Только мы и подлые троянцы. Стоило нам обратиться спинами к олимпийцам, хуже того, обратить против них свои сердца и руки, как боги похитили нашу надежду – наших жен, родных, отцов и рабов.

– Они все умерли? – непременно вскрикивал кто-нибудь в каждом лагере, заглушая страдальческие вопли товарищей.

И ночь исполнялась горестными стенаниями. Пространнодержавный поднимал руки, прося тишины, и выдерживал жуткую паузу.

– Следов борьбы не обнаружено, – наконец изрекал он. – Никакой крови. Никаких разлагающихся трупов, брошенных на потеху собакам и птицам.

И всякий раз, под любым шатром, доблестные соратники царя – матросы, охрана, простые солдаты и предводители, сопровождавшие Агамемнона в плавании, – отдельно беседовали по душам с товарищами по рангу. К рассвету каждый на берегу внял ужасающей вести, и парализующий страх уступил место бессильной ярости.

Вся эта история отлично играла на руку братьям Атридам, втайне желавшим не только возобновить осаду Трои, но и свергнуть самозваного диктатора, быстроногого Ахиллеса. Менелай потирал руки, предвкушая, как через пару дней, если не часов, Агамемнон вернет себе законное место главнокомандующего.

К утру, когда царь закончил дежурный обход лагерей, прославленные военачальники – Диомед, Большой Аякс Теламонид, рыдавший, как дитя, услышав об исчезновении людей с милого Саламина, Одиссей, Идоменей, Малый Аякс, разбитое сердце которого обливалось кровью, разделяя горести земляков-локров, и даже словоохотливый Нестор – разошлись по своим шатрам, чтобы забыться коротким, тревожным сном.

– Теперь выкладывай новости об этой треклятой битве с бессмертными, – сказал Агамемнон Менелаю, оставшись с ним наедине в центральной ставке лакедемонцев, окруженной верными полководцами, охраной и копьеборцами – разумеется, те стояли на почтительном расстоянии, дабы никто не подслушал частной беседы повелителей.

Рыжеволосый Атрид рассказал обо всем: о постыдных ежедневных сражениях между магией моравеков и божественным оружием олимпийцев, о поединках, унесших жизнь Приамида и некоторых героев помельче с троянской и ахейской стороны, и о вчерашнем погребальном обряде. Агамемнон и сам мог видеть восходящий дым от костра и пламя над илионской стеной, исчезнувшие всего час назад.

– Тем лучше, – произнес пространнодержавный, вонзая сильные белые зубы в молочного поросенка, зажаренного на завтрак. – Обидно только, что Аполлон прикончил Париса… Мне не досталось.

Менелай рассмеялся, отрезал себе ножку, запил ее вином и поведал о первой супруге покойного, Эноне, явившейся ниоткуда, чтобы шагнуть в шумное пламя.

Бывший главнокомандующий расхохотался.

– Жаль, что на ее месте не оказалась твоя сучка Елена!

Младший брат кивнул, но сердце при звуках знакомого имени болезненно подскочило в груди. Потом изложил бредовые обвинения Эноны в адрес Филоктета, якобы убившего Приамида, живописал всколыхнувшую весь город ярость, из-за которой данайцам пришлось поспешно ретироваться.

Агамемнон шлепнул себя по колену.

– Превосходно! Это была предпоследняя капля. В течение суток я сумею растормошить недовольных ахейцев, поднять их на дело. Еще до исхода недели Троянская война вспыхнет с новой силой, брат. Клянусь землей и камнями на могиле нашего отца.