Текст книги "День Литературы 143 (7 2008)"
Автор книги: День Литературы Газета
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Татьяна БРЫКСИНА НЕБЕСНЫЙ МАЙ
***
По февралям судьбы моей
Тянуло холодом с полей,
Бирючьим веяло оврагом,
Позёмкой зла, метелью бед
Переметало Божий свет,
Чтоб спотыкалась шаг за шагом.
По февралям моей судьбы
Скитался дух родной избы,
Фуганок пел, шуршали стружки…
Отец над струганной доской
Молчал, застигнутый тоской,
Пуская дыма завитушки.
И всё, как сон! В печном кутке
Укроп сушился в узелке,
Дерюга, валенки, фуфайка…
А я – ни силы, ни ума! -
Ещё не знала, что зима -
Навек судьбы моей хозяйка.
Не поминая всуе мать,
Я всё ж училась понимать
Особый смысл того, что было
И будет до скончанья дней
В несообразности моей…
Февраль, февраль, я всё простила!
Другим и улица тесна,
А мне и валенки – весна…
БАЛЛАДА О СМИРЕНИИ
В самовязных шапчонках,
В болоньевых куртках
У подъезда сидят
Маривановна с Шуркой -
Так зовут во дворе
Неразлучных соседок
А у них что ни день -
Разговор напоследок.
В коммуналке с войны
Жизнь, как срок, отбывают,
Не семейно живут -
Бабий век доживают.
Замуж так и не вышли, -
А бусы носили! -
Просят всех – положить их
Могила к могиле.
Я гляжу из окна,
Из-за тюля и ситца
На простые,
Тоской опалённые лица…
Чем-то горьким в глазах,
Только суше и строже,
На семь мачех моих
Две подруги похожи.
К ним обменщики лезут -
(Квартира на третьем!),
Не стесняясь завидовать
Женщинам этим.
За "еврейский" этаж,
За окошко на Волгу
Предлагают не новую, правда,
Но "Волгу".
Эх, как сядут на "Волгу",
Нажмут на педали -
Мариванну да Шурку
Только здесь и видали!
По России покатят,
По снежной остуде -
Посмотреть, как живут
Новорусские люди.
То-то будет чудес!
Но… чудес не бывает:
Не квартира, а жизнь
У подруг убывает.
Комнатёнки оплатят,
Остатки прикинут,
Из комодов молчком
Платья смертные вынут.
МАЙЯ
Эта белая роща – не храм на Нерли,
Но шуршат мотыльки,
словно ангелов стая,
И цветёт бузина, и посёлок вдали
Называется Майя.
Осенённая лёгкой прохладой берёз,
В полушалке
с листками по белому полю,
О любви я уже не тоскую всерьёз,
Никого не неволю.
Постою над серебряной рябью реки,
Тишину попрошу:
– До пришествия лета
Майским именем Майя меня нареки
Ради благости этой.
Ради вечной разлуки, что будет горька,
Полюбуйся, как ветку к груди прижимаю,
Как протяжно плывут надо мной облака
По небесному маю!
А когда загустеет зелёная кровь
Бузины и берёз – перед белой поляной
Повинюсь,
что любовью звала нелюбовь,
И останусь Татьяной.
***
Без вещего сна, без высокого звона,
Без плеска невидимых крыл
Душа, словно вытравленная икона,
Небесных лишается сил.
Бормочет пустое,
не может вместиться
В испытанный болью канон,
А белая ночь – синекрылая птица,
Садится на чёрный балкон.
И снова, и снова по стёртому следу
Пытается выжить душа -
Всплакнёт о любимых, ночную беседу
Со снегом начнёт не спеша.
И снова, и снова – сплошные начала:
Январь, покаянье, строка…
И то уже славно, что не одичала
В безмолвии долгом рука.
А год начинается, ангел нисходит
Холодную жизнь обновить,
Но кто его знает, твою ли находит
Он еле звенящую нить?!
***
Жёлтый цветок в придорожной пыли,
Серая, талая прель -
Мерклые краски холодной земли
Отогревает апрель.
Зимний мотив и весенний мотив
Так уязвимо-тихи…
Мятной микстурой таблетку запив,
Отогреваю стихи.
Ты, позабывший, какого числа
Праздник Татьянина дня,
Плед распахнув на четыре крыла,
Отогреваешь меня.
Кто там звонит в безответную дверь?
Чья это супится бровь?
Чтоб не заплакал с порога апрель,
Отогреваем любовь.
Отогреваем за тихим столом
Путь торопливых потерь…
Не торопись, не лети напролом
В лето, минуя апрель!
***
Иссушающи летние полдни, и всё ж
Перед жизнью реки
быстротечна жара…
Не бросай меня, август,
Еще потревожь,
Поволнуй золотые мои вечера.
Схолодеет вода, обомлеют ступни,
Станет звонкой и чистой
прибрежная рябь…
Догони меня, август,
К причалу верни,
Тетиву неизбежной разлуки ослабь.
На трамвайчик речной
кинет сходни матрос,
Потускнеет закатного солнца анис…
Научи меня, август,
Прощаться без слёз,
Без вечернего стона вослед: "Оглянись!"
Будет долго кипеть винтовая волна,
Будут плыть берега,
словно тени во сне…
Я люблю его, август,
но я не вольна
За любовью бежать по кипящей волне!
БЫТЬ ДОБРЕЕ
По глазам, по нахмуренному белобровью
Ничего не пойму, ничего не прочту,
Лишь смотрю на тебя
с нестерпимой любовью,
С пересохлостью горько-солёной во рту.
Вытребеньки творя,
что не всякий сумеет,
Надрываешься ты
раскрылённой душой…
Мудрено не сказать:
ветер вечности веет,
А родимый курень покрывается ржой.
Только жалость и может
простить не фальшиво
Пересортицу слов, понимая всегда,
Что ожогом страданья
сочувствие живо,
Остальное – болезненная ерунда.
Обжигались и мы,
как пустырной крапивой,
Холодящей
шершавостью мятной травы,
Но судьба и в страданьях
осталась красивой,
Сколько б ни облетело кудрей с головы.
И, старея, за истину не принимаем
Аритмию любви, аритмию весны,
Все бессонницы наши
от марта до мая -
Хоть и бродят во тьме,
но душевно ясны.
Мы не станем подделывать
метрику жизни,
Обольщать Вседержителя мира сего,
Но попробуй увидеть в Его укоризне
Искру боли моей – что труднее всего.
Регина ГРИГОРЬЕВА ОТТАЛКИВАЯСЬ ОТ ФИЛОСОФИИ
***
пока мы живы и здоровы,
пока мы ветрены, пока
не к месту сказанное слово
ещё не вяжет языка;
и можно оправдаться ленью,
и можно встать не с той ноги
и отложить на понедельник
все разговоры и долги;
пока спешит не жизнь, а время
и не сквозит из-за спины;
пока неощутимо бремя
неискупаемой вины.
***
взглядом пройдя от истока до устья,
не поразившись отсутствию грусти,
что ты насвистываешь у края,
пёструю гальку перебирая?
как ни иди ты, о чём ни тверди ты
вечнотекущей воде Гераклита,
что ни выдумывай – не поможет:
берег всё тот же и русло всё то же.
правду сказала мудрая дева:
сколько ни черпай справа и слева,
сколь ни ищи сокровенного знака,
женская суть и вода – одинака.
и потому не имеет значенья,
как и куда тебя сносит теченье;
полно хитрить, имена называя;
это – Река. а другой не бывает.
***
я рада этому, но счастлива иным,
хочу одно, а хочется другого,
так цель и смысл идут путём одним,
а свидевшись, не совпадут и словом.
так всё двоится: как ни посмотри,
не разберёшь – лицо или изнанка;
и сам ты где – снаружи ли, внутри;
и что таится – дар или приманка
в бесхитростной ромашке на лугу.
вот, чудится, уж сети наготове,
а я не берегусь и не бегу,
и мир меня поймал бы, да не ловит.
держи меня, сожми плотней кулак,
не позволяй мне просочиться мимо!
но, видимо, тебе милей вот так:
чтоб я – песком -gt; дождём -gt; туманом -gt; дымом -gt;
ДВА СОНЕТА
1.
есть нежная гармония кошмара,
есть вкрадчивая логика абсурда,
есть музыка (она жестокосердна),
лелеющая нас в ладонях мира
от сих до сих. скажи, какая мера
сверяет голоса ночного бреда,
и письмена на шкуре леопарда,
и хищный блеск рассеянного взора
из мглы. душа напряжена как хорда,
изогнута как лук. так ждут прихода
невесть чего неведомо откуда.
и я слежу, задумчивая дура,
как сеется сквозь пальцы Демиурга
застенчивая очевидность чуда.
2.
я звонница, пронизанная звоном,
светлица,
всклень исполненная светом,
страница, сплошь исписанная словом
единственным,
а смысл мне недоступен.
я столп,
несущий семь слоёв небесных,
я ствол,
сосущий семь земных истоков,
я свод,
собой укрывший семь вселенных
от сонма бед,
и нет мне в этом счастья.
вот быть бы мне
янтарноглазой зверью,
питать сосцами Ромула и Рема,
не ведая, где встанут стены Рима -
густого леса бессловесной тварью,
чужих щенков ощеренной защитой,
не ждущей и не знающей пощады.
когдатошней девоЧке
как сказать ей о том, что я знаю;
что совсем по-другому сбылось;
что всегда четверть шага до края
и что стоило, стоило слёз
на скамейке забытого мая
за неровной стеною дождя
по-киношному пальцы ломая,
ничегошеньки не понимая,
никого-то ещё не щадя…
***
лучи идут по кругу -
планида тяжела,
обращены друг к другу
ночные зеркала,
пересекаясь снами,
друг в друге как в воде.
а далее – не с нами,
а более – нигде.
тела лежат как вещи,
пока, стремясь в побег,
на ниточке трепещет
душа у края век.
ей снятся две свободы,
две сродных темноты -
летального исхода,
фетальной немоты.
***
вот так порушишь былых кумиров,
расчистишь место -
а строить поздно:
другие каузы вертят миром,
другие казусы
вьют здесь гнёзда;
иные страсти, иные веры,
чужие гости, чужие вести;
иная музыка полнит сферы
чужих чертогов на старом месте.
вот так посмотришь -
как всё успело
перемениться единым махом:
что было словом – то стало делом,
что было делом – то стало прахом,
из грязи – в князи,
с подмостков – в Лету,
из горностаев поди в заплаты -
а лист всё так же
скользит по ветру,
сквозя на солнце
прохладным златом.
методом
последовательного
приближениЯ
думая о себе,
я мыслю себя стволом дерева
(для определённости
пусть это будет яблоня);
далее – очевидно.
или вот так:
думая о себе,
я мыслю себя стеклом
сложноизогнутой формы
на пути светового потока:
рассеиваю,
преломляю,
фокусирую…
что там ещё?
или вот так:
думая о себе
я мыслю себя…
в поисках точного слова
скольжу по столу
рассеянным взглядом
и забываю мыслить -
любуюсь своей рукой, пятилепестковым
чудом Господним…
или вот так наконец:
думая о себе,
я мыслю.
думая о тебе,
я существую.
***
то ли всё низачем,
то ли незачем всё усложнять:
смысла миру искать,
что вчерашнему снегу – помина.
сквозь опавшую медь
пробиваются ввысь зеленя.
осыпается вишня
и благоухает рябина.
меж сиренью и розой
сколько ветер успеет вместить
чабреца с розмарином,
шалфея,
крапивы и мяты.
гаснут свечи каштанов.
готовится липа цвести.
доцветает утёсник.
а ты всё приметы и даты
собираешь,
как будто все эти реестры
всерьёз.
помолчи – и уловишь:
у слуха на верхнем пределе
"я люблю, я люблю"
рассекает пространство
как SOS
и нигде на пути не найдёт
ни преграды, ни цели.
Светлана ПОПОВА ВОЛЬНЫЙ ВЕТЕР
***
Я сны себе наколдовала.
Качались низко потолки.
И старый дом из поддувала
Метал цветные языки.
Древесный уголь – вкусный пряник.
И трауром сведённый рот,
И сон, как явь, как злой охранник,
Опять к полуночи придёт.
И по углам примолкнут тени,
И кисло сморщится луна,
И в кровь ободранным коленям
Мешает твёрдая стена.
За той стеной метель заплачет
На перепутье всех дорог.
И сразу все переиначит.
И обязательно припрячет
Дорогу, веник и порог.
Блестит в сенях дверной крючок,
За чёрной створкой свет струится.
Дрожит рука. И ночь мне снится,
И время, заводной волчок,
Обратно в прошлое стремится.
А снег валит клокастым паром.
Не иней – вырос воротник.
Охранник, пьяный от угара,
Как привидение возник.
И в дым седая борода,
Узлами скрюченные руки,
Он улыбается от скуки,
Он не смеется никогда.
И снег по улицам метёт,
А вечером опять придёт.
Чтоб снова превратиться в стужу,
Морозить звезды, двери, душу,
Минуты превращать в недели,
О прошлом плакать у постели,
И заводным волчком звенеть
И возле печки леденеть.
***
Чередою бессонных луж,
Осторожно их обходя,
Чертовщина, любимый муж
Уходил после дождя.
Следом ночь по лужам прошла,
Не разбирая уже пути.
Возвратить его не смогла,
Слишком быстро он уходил.
Мимо киосков, ободранных стен,
Попрошаек, нищих, калек,
Покидал добровольный плен
Незнакомый мне человек.
Оглянуться забыл на ребят,
Кричавших во весь посиневший рот.
И не то чтобы весел был или рад,
А надеялся, что уйдёт…
***
На третьей полке плохо спится.
Урчит кабальный перестук.
И громыхает на мосту,
И забывает раствориться,
И разрывают пустоту.
В битком загруженном вагоне,
На бесконечном перегоне,
Среди коленок и калек,
Среди забытых и ненужных,
Среди разбитых и недужных,
Среди косынок и колец.
Дохнув ковыльными ветрами,
Из самой заповедной рани
Исходит русская душа.
Неприбранной степной дорогой,
Прощения просить у бога
За то, что хочется дышать.
***
Как призрачно, как празднично, как разно!
На ветках нет раскрашенной листвы.
И цвет волос с обрывками травы,
И столько слёз, истраченных напрасно.
Мне не поднять упавшей пелены.
Осенняя, дождливая причуда.
Во времени случается минута
Нежданной, покаянной тишины.
Когда окончен день в его начале,
Когда весь мир, потерянный, молчит.
Под утро, с одинокой каланчи
Сорвались птицы. И не закричали…
***
Я встала рано. Надо уезжать.
Помешана, прикована к пути.
Могу не пить, не есть и не дышать.
Но не могу обратно не прийти.
Пора прощаться. Раз и навсегда.
Не привыкать к обыденным вещам.
Родные и чужие города
По швам у основания трещат.
Пора, пора, колотится в груди.
Сорваться, по-другому не свернуть.
Вопросов много, а ответ один.
Всегда один. Себя не обмануть.
Я встала рано. Надо уезжать.
И чемоданы пухнут у двери.
Прощаться – обязательно прощать,
Последний вдох срывая изнутри.
***
Я не версты считаю дорожные,
Не холодную воду лью.
А захочется невозможного -
Осторожного опою.
Травам ведьминым не указчица,
Не советчица, да своя.
По дороге монетка катится,
Одинокая, как и я.
Наговорами, разговорами
Душу грешную разбужу.
Обернусь воронихой-вороном,
Осторожного закружу.
Все желанное – невозможное.
На дорогах к утру роса.
Полюблю тебя, осторожного,
Не смотревшего мне в глаза…
***
Какие ночью фонари!
Огромный чёрный мир.
И хоть замри, и хоть умри,
И ничего не говори
Бессонный конвоир.
Я (руки за спину) иду -
Красива и горда.
Такой наверно ночи ждут,
Сгорая от стыда.
Луна, погашенный ночник,
За тучами плыла,
Целуй, мой милый проводник,
Сгоревшую дотла.
Какие ночью фонари!
Шаг в сторону – навек.
И хоть замри, и хоть умри.
Ищи беглянку до зари
Служивый человек.
***
За окном степная воля,
Лёгкой птицей улететь!
В синем небе, в синем поле,
В синей ласковой воде -
Смысл обиды и разлуки.
Дышат узкие следы.
То ли крылья, то ли руки,
То ли летние сады.
Раствориться – вольный ветер -
Воду пить из родника.
Не увидит, не заметит,
Не сваляет дурака…
Ольга ДЬЯКОВА НА ДНЕ ЛАДОНИ
***
Широки просторы,
Есть, где разгуляться
Радостям и грозам,
Что за нами мчатся.
Выйду в вечер к плёсу
Звёзды смотрят в воду.
Расплетает косу
Ветер в непогоду.
Волга век от веку
Матушкой зовётся.
Бросишь горе в реку -
Больше не вернётся.
***
Разменяла радость
На седую грусть.
Лёгкая, как шалость,
Бродит осень пусть.
Ветры изорвали
Жёлтых листьев шаль.
Все цветы завяли
Под окном – не жаль…
Провода гудели,
Поезда прошли.
Скользкие, как змеи,
Рельсы пролегли.
Их годами грели
Сны самоубийц.
Стыли параллели
В отблесках зарниц.
Безысходность Анны,
Колесо – что меч.
Сколько безымянных
Скорость будет сечь.
Время обуздает
Ветер ледяной.
Сколько сил летает
В мире надо мной.
Небо, цепенея,
Начало алеть.
Шесть огней Цефея
Отогнали смерть.
***
Искать кривые зеркала
Не будет подлинное зренье.
В уме года перебрала -
Рассыпались тугие звенья.
Впотьмах так долго я брела
И время чувствовала остро.
Стою, где прежде не была,
Здесь речку рассекает остров.
Земля ли тянет? Глубина!
Луны неровной отраженье.
В прозрачной тайне нету дна,
В ней тонет неба продолженье.
А через час начнёт светать,
И от росы намокнут ноги.
Лишь стоит голову поднять -
Искрятся горние дороги.
***
Наступает судьба на пятки,
Прижимает к глухой стене.
И слепая затея в прятки -
Что игра на чужой струне.
Крест с души моей снимет время.
Час настал – прозвучит в тиши.
Только в вечную встречу веря,
Я в ответ прошепчу: "Верши".
И лицом повернусь к разадке…
Холодок пройдёт по спине,
Раздирая души заплатки,
Свет зовущий впитав извне.
МЕЧТА
За горой – гора.
За мечтой – моря.
Не уйти тропой,
Не уплыть с тобой
Ни по озеру,
Ни по реченьке.
От людей – стена
Дыма без огня
С оговорками,
С кривотолками.
Никому мечту
Не поведати.
Там, где ты, – огни,
Да стоит в тени
Добрый молодец
С плёткой шёлковой -
Поучать жену
Уму-разуму,
Красоваться ль ей
На людском пиру,
На честном миру,
Иль мечту свою
Спрятать в тереме,
И велеть ей жить
Во кручинушке.
***
С дождями убывает лето
По гати деревянных троп.
В чащобе хмурой мало света;
Иду сквозь пагубную топь.
В квадраты мути между кочек
Зовут хранители болот,
Утробным бульканьем пророча
Моей судьбе обратный ход.
И птичьему внимая граю,
Смотрю на неба колыбель.
Дыханье августа вбираю,
А прежде берегла метель.
***
Ты удалялся, превращаясь в точку.
Вода уже загладила следы.
Но будет свет -
я это знала точно -
Любви,
что затаилась впереди.
Сегодня жизнь моя -
как окна к морю.
По странствиям тоска
влечёт меня вперёд.
Ушедший по пескам,
увидит вскоре
Бегущую к волне
встречать восход.
***
На дне твоей ладони
Лежит судьба моя.
Никто её не тронет
Пока она твоя.
Уроки рисованья
Сырой сентябрь берёт.
В минуту расставанья
Пожатье не соврёт.
И Тёмный Перевозчик
Почти не различим.
В предсмертный час полночный,
Ты стал совсем ничьим.
КУБОК С ПТИЦЕЙ
Из кубка этого – не птице пить. Навеки серебро её сковало. Орнамента причудливая нить Смягчает холод
звонкого металла.
Кто раз отпил из кубка -
тот пропал,
Не может ни любить,
ни ненавидеть.
И вставлен в соколиный глаз опал, Чтоб чёрный птичий гнев
не видеть.
Николай КОНЯЕВ МЕДВЕДЬ
РАССКАЗ
Вера Сергеевна на лесном озерке медведя встретила.
Он шёл по другому берегу озера и тоже, как и Вера Сергеевна, брал ягоды.
И, может, потому что ходил медведь за тёмной еловой водою, а может, просто потому, что так хорошо она его увидела, но никакого испуга Вера Сергеевна не почувствовала. Перекрестилась и снова нагнулась к усыпанной брусникой кочке.
Время от времени Вера Сергеевна поглядывала на медведя, но тот не уходил никуда, наедался на зиму.
На хорошей ягоде бруснику легко собирать – немного и времени прошло, а уже наполнилась корзинка. Прощаясь, Вера Сергеевна снова на медведя посмотрела, и защемило, защемило сердце от немыслимой красоты Божьего мира.
Проглянувшее солнышко высветило ёлки, заиграло в озёрной воде, а тут ещё легкий ветерок пробежал по верхушкам деревьев, и посыпались, посыпались с берёз и осинок золотые листья. И хоть и ушло солнце за тучу, но вода в озере, засыпанная золотом листьев, словно бы впитала в себя солнечный свет.
– Спаси Господи люди Твоя и благослови достояние Твое… – прошептала Вера Сергеевна, и медведь, словно бы почувствовав что-то необыкновенное, остановился, внимательно посмотрел на женщину, а потом покачал тяжёлой головой и, переваливаясь, неторопливо пошёл по озёрному берегу в другую сторону.
1.
Из леса Вера Сергеевна как с праздника вернулась.
И усталости никакой, и на душе светло, как на озере, когда его осветило проглянувшее солнышко…
Даже не удержалась Вера Сергеевна, похвастала соседке Шуре Великановой, что, будто на иконе побывала, так хорошо…
– Где-где? – переспросила Шура.
– На иконе… – сказала Вера Сергеевна. – Медведь ходит рядом, а потом ветерок дунул и так листья посыпались, что золотым сразу всё стало… Как на иконе…
– Ага… – сказала Шура. – Медведя увидишь, так не только икона со страха привидится…
– Да я же не про страх говорю, а про то, что на душе светло стало…
– Ягод-то набрала? – думая о своём, спросила Шура.
– Да набрала, набрала… Ягода в этом году хорошая.
– Слышь, Василий? – Шура заглянула в комнату.
– Слышу… – раздался из комнаты недовольный голос шуриного мужа, Василия Егоровича Великанова. – Белая, небось, ещё брусника?
– Не, белой и нет почти… – сказала Вера Сергеевна. – В этом году раньше ягода пошла…
– Я говорила, а ему, хоть кол на голове теши… – недовольно проворчала Шура. – Две корзинки от дочери заказаны, так сколько времени, по ягодке собирать будем, когда всю бруснику выберут?
– А сама-то не приедет?
– Да куда ей на восьмом месяце бруснику собирать?
– Наберём… – сказал из комнаты Великанов. – А ты, Сергеевна, чего со мной-то не здороваешься? Или Шурка не пускает?
– Да я на минутку только забежала… – сказала Вера Сергеевна. – Я и не знала, что ты дома.
И, посмотрев на Шуру, заглянула в большую комнату.
2.
Василий Егорович за письменным столом у окна сидел, и на тарелке перед ним лежали серые осиные гнёзда.
Великанов ломал гнёзда столовой ложкой, а потом растирал в пыльцу и завёртывал эту серую пыль в хлебный мякиш.
– Зубы болят? – спросила Вера Сергеевна.
– Всю ночь не спал… Совсем замучили…
– К зубному тебе надо…
– Так в райцентр ведь за день не обернёшься… – вздохнул Василий Егорович. – Сама говоришь, что брусника поспела, когда же идти за ней?
– Да, теперь с любой болячкой в райцентр надо ехать… – сочувенно вздохнула Вера Сергеевна, но тут же легко улыбнулась. – А что, Василий, если бы тебе, когда мы по распределению прихали сюда в посёлок работать, сказали бы, что ты осиными гнёздами зубы лечить будешь, поверил бы?
– Так и ты бы не поверила, что по иконам бродить пойдёшь… – улыбнулся и Василий Егорович. – Эх, Веруха-Веруха… Совсем мы тут стариками стали… А ведь давно ли ещё на танцы с тобой бегали?
– Ты Вася, шаль-то не вспоминай всякую… – раздался с кухни шурин голос. – И ты, Вера, не забывай свой пенсионный возраст…
– С тобою забудешь, Шура … – недовольно проговорил Великанов. – А куда ты, Вера, ягоды-то на озеро ходила брать? К старым вырубкам?
– Не… На Игумновой топи была…
– Это там ты и медведя видела? – Василий Егорович потянулся, взял с подоконника лесхозовскую карту и развернул её, отыскивая лесное озеро. – Здесь что ли?
– Ага… Вот тут на берегу лесовоз с выбитыми стёклами стоит… А медведь с другой стороны озера и вышел…
– Это он со стороны Чащобы пришёл… – задумчиво сказал Василий Егорович, глядя на карту. – Не очень и далеко получается.
3.
Вера Сергеевна еще водила почерневшим от ягод пальцем по карте, а сама уже почувствовала, что зря она это рассказывает, поняла, что Василий Егорович – всё-таки сорок лет в одной школе проработали, тридцать лет в одном доме бок о бок прожили! – как-то нехорошо задумался.
– Да ты что, Вася? – спросила она, глядя соседу прямо в глаза. – Чего надумал-то?
Василий Егорович – точь-в-точь как в школе, когда она напирала на него! – не сразу ответил.
– Видишь, Сергеевна… – сказал он, отводя глаза. – У зятя-то лицензия на медведя взята… А куда за ним ехать, не знает… Вот я и подумал…
– Да ты что, Василий Егорович?! – возмутилась Вера Сергеевна. – Я же не для этого рассказывала…
– Ну не ты, другой бы кто рассказал… – сказал Великанов, стараясь не смотреть на Веру Сергеевну.
– Но ведь рассказала-то я… – Вера Сергеевна возвысила голос и он предательски задрожал. – Нет, Вася… Нет! Я не согласна!!!
– Совсем ты Верка, как Николая Петровича не стало, с ума съехала… – перебила её Шура. – Чего ты медведями тут распоряжаешься? Это что, твой личный медведь, чтобы согласие у тебя спрашивать?! А ты, Василий, не слушай её… Сейчас прямо и звони Игорю, пока он в другое место не уехал. Зинке вот-вот рожать, а он ведь не успокоится, пока медведя не сыщет…
Василий Егорович кивнул.
– Действительно, Вера… – примирительно сказал он. – Медведи в лесу живут… Права на них у всех одинаковые…
И он решительно взял мобильник. Начал набирать номер.
– Да как вы можете так?!! – только и смогла выговорить Вера Сергеевна. – Да я…
Слёзы хлынули из её глаз, и она выбежала из великановской половины.
4.
Чего в этот день делала Вера Сергеевна, она и сама не помнила.
Вроде за водой на реку сбродила, потом затопила плиту, картошку вариться поставила.
Но всё это не она, кто-то другой за неё делал, а мысли Веры Сергеевны жили там, на озёрке, где, как на иконе в книжке, переваливаясь с боку на бок, бродил между ёлками медведь.
Уже когда стемнело за окнами, Вера Сергеевна села к столу, на котором распущенная брусника сохла, начала перебирать ягоды.
Слышно было, как за стеной включили Великановы телевизор, но что смотрели, не разобрать было. Зато телефонные звонки Вера Сергеевна хорошо слышала. Раза три звонили и все по межгороду.
Катились пунцовые ягоды, падали в тарелку, оставляя на полотенце налипший лесной мусор, а порой вспыхивали в электрическом свете, слезинкой.
Тогда утирала Вера Сергеевна глаза, вздыхала.
И не услышала даже, как вошёл в комнату Василий Егорович.
Сел напротив.
– Ты этого… – сказал. – Ты не бери лишнего-то в голову… Скажи дучше, зять-то завтра с приятелями приедет… Может, тебе с городу чего привезти надо… Не стесняйся…
– Ничего не надо… – сказала Вера Сергеевна и опустила голову, чтобы не видно было слёз.
Василий Егорович усмехнулся.
– Расстраиваешься?
– А чего тут расстраиваться… Правильно Шурка-то твоя говорит, что совсем я, когда Николай Петрович мой помер, полоротой стала. Знала ведь, что у вашей Зинки мужик на охоте сдвинулся, могла бы и остеречься…
– Да чего ты медведя-то жалеешь этого?! – досадливо сказал Василий Егорович. – Ну, повезло тебе, мирно встретились, а ведь могло бы и иначе быть… Теперь зато не будешь бояться в лес ходить…
– Дак я ведь и не боюсь, Вася… – сказала Вера Сергеевна, и так сказала, словно позвала на помощь.
Но снова не услышал её Великанов.
– Ну это ты шальная такая… – проговорил он. – А другие очень даже опасаются и, между прочим, правильно делают. Ничего хорошего, что медведь так близко к поселку подошёл… Это ж не из сказки медведь… Жрёт себе и жрёт и ни о чём больше у него не думано.
– Не знаю… – сказала Вера Сергеевна. – Только без медведей, Вася, совсем бы мы в Африку превратились.
– При чем тут Африка?!!! – вытаращился на неё Василий Егорович.
– Так в Африке-то медведей нет, вот и не осталось там никого кроме негров… – то ли подумала, то ли сказала вслух Вера Сергеевна.
Василий Егорович, услышав это, едва со стула не свалился – такой хохот на него напал.
– Правильно Шурка говорит, что ты совсем с ума съехала! – сказал он, отсмеявшись. – Чего же без медведей, неграми все станут? А в Европе чего, в культурных странах… Во Франции, например… Ты, что думаешь, там много медведей?
– Так по телевизору-то показывают, что кроме негров и народу другого там тоже немного осталось… – опять то ли подумала, то ли вслух сказала Вера Сергеевна.
– Эх, Веруха-Веруха… – вздохнул Василий Егорович. – Выдумщица была, выдумщицей и осталась…
Он встал и вышел, не прощаясь.
Захлопнулась за ним входная дверь на крылечко.
Вера Сергеевна прокатила по полотенцу ещё горстку ягод, потом поставила тарелку с чищеной брусникой на стол и встала.
Надо было закрыть входную дверь и спать ложиться.
В сенях Вера Сергеевна долго смотрела на щеколду на входной двери и всё не могла сообразить – щеколда была задвинута! – как же так получилось, неужто приснилось ей, что Василий Егорович приходил?
Странно, конечно… Очень уж явственным сон был, но с другой стороны, чего это она там во сне про медведей и Африку плела?
Этого Вера Сергеевна и сама уже толком не могла вспомнить…
Похоже, что и, впрямь, задремала, перебирая ягоды…
Хотя чего этому удивляться… Такое уже бывало с ней, когда они ещё холостыми с Василием Егоровичем гуляли…
Правда, тогда молодыми они были, а теперь в пенсионном возрасте оба…
Да, спать надо ложиться, а не сидеть заполночь, как раньше за тетрадками сидела.
Не те уже силы…
5.
На следующий день к вечеру приехал на джипе из города муж младшей Великанихи с приятелями.
Вера Сергеевна видела, как ходят они по двору, перепоясаные патронташами, с упаковаными, будто музыкальные инструменты, ружьями, и чувствовала, как набухает воздух во дворе смертью, и страшно было выйти из дома.
Потом заревел джип, и охотники уехали, но страшное осталось в воздухе и не рассеивалось никуда, только загустевало с ночной темнотой…
И всё отчего-то вспоминалась Вере Сергеевне книжка про пионера-героя, которую много лет назад читала она ученикам.
Там в книжке предатель был, но не настоящий, а просто проговорился по простоте, и выдал… Как она сейчас…
Всю ночь с этими мыслями Вера Сергеевна промаялась, а с утра, как страшный сон, потянулся, не кончаясь день, почерневший совсем, когда вернулась компания из леса.
Вера Сергеевна смотрела в окно, как носили охотники на великановскую половину полиэтиленовые мешки с мясом, а потом вытащили из багажника огромную бурую шкуру и, бросив на штабель досок, стали отчищать её и засыпать солью.
Лица у всех раскраснелись, голоса стали громкими, возбужденными. Даже сквозь закрытое окно было слышно, как пахнет от охотников водкой и кровью.
От этого запаха крови, от пьяных возбужденных голосов совсем худо Вере Сергеевне стало.
Отступила она от окна и, схватившись за буфет, осела на пол.
6.
Великанов, что притащил с собой полиэтиленовый пакет с мясом, едва не упал, споткнувшись об неё.
– Ты чего, это у меня, Веруха? – поднимая её, спросил он. – Голову скружило?
– Не-е… – Вера Сергеевна помотала головой. – Запнулась тут да упала…
– Ну ты даёшь, девка… – Великанов усадил её на стул. – Все цело-то? Ничего не поломала?
– Не-е…
– Ну и ладно тогда… А у меня, Веруха, просьба к тебе… Мясо-то в наш холодильник не лезет… Можно у тебя пакет положить до ночи? У тебя морозильная камера большая…
– Положи! – сказала Вера Сергеевна и, накинув жакетку на плечи, вышла на улицу.
Хотела было выйти к реке, но дорогу туда преграждал вставший у соседской калитки джип, и Вера Сергеевна побрела через огород в другую сторону.
Мимо школы, вышла на пустырь за домами и зашагала к темнеющему вдалеке лесу…
Шла и не думала, куда идёт, не разбирала дороги, и только когда замерцали звёзды среди голых ветвей облетающего березняка, остановилась, опустилась на землю.
"Спаси, Господи, люди Твоя!" – пробормотала она и закрыла глаза.
7.
Только на следующее утро и нашли её бышие ученицы, которые пошли за ягодами. Вместо ягод и вытащили на дорогу свою учительницу и отвезли в райцентр в больницу.
Здесь Веру Сергеевну через неделю навестил Василий Егорович Великанов.
– Ну как ты? – спросил он, раскладывая на тумбочке продукты. – Жить-то будешь?
– Врачи говорят, поживу ещё … – слабо улыбнулась Вера Сергеевна. – А ты-то что? Шурка тебя, к зубному отпустила?
– Один я сейчас, Веруха… В город уехала Шурка…
– Погостить?
– Зинка родила у нас…
– Поздравляю… – Вера Сергеевна, действительно обрадовалась. Младшая Великанова, хоть и шебутной была, а всё равно всегда нравилась ей, и когда в школе училась, и когда взрослой стала. – Мальчик? Девочка?
– Не-е… – Великанов покачал головой. – В общем, как ты и говорила тогда…
– Чего это я говорила?! – удивилась Вера Сергеевна.
– Ну это я так, фигурально выражаюсь… – Великанов наклонился к ней. – В общем, в тот вечер, когда Игорька вызвал на медведя, я выпил маленько с расстройства. Ну и хотел к тебе пойти, но сам в кресле оформился и задремал… Вот мне и приснилось, будто ты сказала, что, если Игорь медведя убьёт, то негр у них родится…
– Я сказала?! Когда?!!!
– Да во сне, я тебе говорю… В том сне, который мне приснился тогда…
– Ну и что?
– А ничего… Как ты сказала, так и получилось. В общем, негритёнок родился у Зинки, вот что…
– Так может она…
– Не-е, не… Она клянётся, что никого у неё в то время кроме Игорька не было…
– Может, перепутали тогда ребёнка?
– Может и перепутали… – вздохнул Великанов. – Только, когда я Шурке рассказал про наш разговор во сне, она сказала, что из-за тебя это и случилось…
