Текст книги "Поезд до Дублина"

Автор книги: Deirdre Moss

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Сама мама тоже была не из числа слабых. Если уж эта женщина была в чём-то убеждена, то она ни за что бы не остановилась, пока не переубедила оппонента. Этим мама крайне сильно напоминала Лу. Отец часто не понимал, зачем она это делает, ведь «дуракам что-то доказывать бесполезно, они как бредовые больные. Что не соответствует бреду – катись оно к чёртовой бабушке», но его жене это приносило какое-то поистине мощное удовольствие. Она обожала понижать значимость зазнаек в их собственных глазах и пускай порой жестоко, но честно указывала людям на их сущность. Неудивительно, что в деревне её уважали и немножко, в рамках дозволенного, побаивались. Мама не разглагольствовала, чем порой страдал папа, она жила под девизом «Зачем лишний раз тратить кислород, его и так мало». Но то, что она говорила, всегда было к месту. Лаконичная, точная и остроумная – так знакомые описывали маму и её речь.

Вне всяких сомнений, подобные люди определённо не будут воспитывать своих детей шаблонно. Всё, что ни делалось мамой с папой в отношении нас, было от души (хоть родители и могли поспорить о её наличии). Крестили они нас – и то под давлением бабушки с дедушкой, маминых родителей, живших на другом конце деревни. И, может быть, ещё чтобы не создавать нам в дальнейшем проблем. Но церковь по воскресеньям мы, в отличие от всех остальных деревенских граждан, практически не посещали, пусть и тут у наших папы и мамы была политика «хотите – верьте, мы не станем вас отговаривать». Они были настоящими демократами и, соответственно, дарили нам свободу буквально во всём: свободу слова, свободу мнения, свободу выбора. И это то, чем пренебрегают, к сожалению, многие родители. Я не виню их, может им так удобнее или такая система воспитания, просто я в жизни не могла себе представить, кем бы я выросла без постоянного ощущения независимости, когда за тобой не следят, когда тебя не контролируют и не говорят, что делать, а чего – нет. Я благодарна своим родителям.

В конечном итоге, была бы я без всего этого тем, кем я являюсь сейчас?

Глава 3.

Когда-то в позднем детстве мне сказали, что дружба – это разновидность любви. Смелое утверждение, но едва ли я стала бы с этим спорить. Ведь по факту это правда. Если любовь настоящая, такая, какой она должна быть, это не чистая тяга к размножению (хоть папа порой и говаривал обратное – но только когда поблизости не наблюдалось мамы). Это что-то не то чтобы выше, но по материи иное. Нечто сродни именно тому, что называют дружбой. Привязанность, тяга – всё это прилагается. Может, оттого одно так легко переходит в другое? Чёткой границы-то нет.

Не могу поднять в памяти все подробности того, как я познакомилась с Сиршей МакКоннор. Но она, вне всяких сомнений, была одной из тех, кто капля за капелькой наполнил котлован моего детства амброзией священного счастья. Она никогда не любила второстепенных ролей и порадовалась бы, скажи я ей сейчас, сколько она значила для моего становления, да и для меня в целом. Признаться честно и без прикрас, я иногда по ней скучаю. Бывают моменты, когда накатывает ностальгия и неизменно приходят на ум некоторые вещи, такие светлые и немного печальные, такие, от которых визжишь навзрыд, какие хочется вернуть, прожить снова ещё и ещё. И думаешь в диком смятении: «Да, пусть она здорово изменилась, пускай и не думает, и не говорит так, как раньше… Всё же это Сирша, моя старая Сирша и, чёрт возьми, если бы можно было всё вернуть, поставить на свои места, завести шарманку с самого начала, то я бы всё отдала, ей богу, продала бы душу Сатане… Постойте, а ведь души-то нет…» И забываешься, тихо и беспокойно, поминутно вздрагивая и в остервенении растирая ладонями опухшие веки. Чтобы наутро едва проснуться, всё ещё ощущая солоноватость в горле и пойти на работу с трясущимися кистями рук и со свинцовым осадком в сознании.

А начиналось-то всё иначе. В день нашей первой встречи мне абсолютно точно было четыре. Тем утром, когда папа ушёл на прогулку с годовалым Грейди, мама не надела свои обыкновенные поношенные штаны и видавшую виды рубашку, которые она как человек, во главу угла ставящий всё-таки комфорт, без зазрения совести таскала дома и в нашем маленьком садике. Стоило мне спустилась вниз, чтобы отправиться на пруд за лягушками, моим глазам предстала совершенно новая мама: в потрясающем летнем льняном сарафане, когда-то подаренным ей папой на день рождения, новых лёгких туфельках-балетках и с заколкой в форме золотистой птички, которая лукаво блестела чёрным, как маленький концентрированный космос, глазом-камешком в её аккуратно уложенных восхитительно красивых прямых волосах. Мама словно внезапно помолодела лет на десять, а то и больше, и теперь ей совсем нельзя было дать её настоящий возраст. Максимум лет девятнадцать-двадцать. Как будто бы из взрослой, семейной женщины и многодетной матери, у которой обычно едва хватало времени на то, чтобы умыться, она вновь превратилась в симпатичную девочку-кокетку.

– У меня подруга приехала. Вернулась домой, – радостно ответила она на мой немой вопрос.

– Откуда? – поинтересовалась я с мыслью о том, что лягушкам, видимо, придётся подождать.

– Из Голуэя. Её муж – музыкант. Ему, понимаешь, надоело сидеть в деревне. Славу там подавай, деньги… Вот им и пришлось уехать в город. А Бонни в Голуэе не нравится, она же всё-таки сельская, природу любит. Вот она и сказала, мол, я так не могу, уезжаю, а ты уж тут как хочешь. Хочешь – сиди в городе, хочешь – домой возвращайся. Ну и уехала.

– Вот прям так? – я недоверчиво дёрнула бровью. Мне виделась невозможной даже сама мысль о том, что жена и муж могут так просто взять – и разъехаться. И жить порознь. Все семьи, которые я на тот момент встретила на своём жизненном пути были дружные, ну или хотя бы полные. «А если муж и жена живут по отдельности, считаются ли они ещё мужем и женой?» – я часто задавалась этим вопросом, но ответ на него, увы, ребёнку без опыта и необходимой базы знаний об устройстве мира и общества найти было довольно сложно.

– Прям так, – утверждающе кивнула мама. – Кстати, – вдруг предложила она, – не хочешь пойти со мной?

Если говорить совсем честно и не кривить душой, поход с мамой в гости к её подруге отнюдь не рисовался для меня радужными красками. Дело в том, что они просто сидели и взахлёб болтали, делясь океанами новостей, подискутировать о которых в повседневной жизни не позволяли домашние хлопоты, обмениваясь сведениями об успехах детей, обсуждая, наконец, погоду и школьную жизнь (мама выросла в этой деревне, поэтому здесь у неё было море школьных знакомых). Мне же оставалось только гулять по дому в поисках чего-нибудь, с чем можно было бы поиграть, и, желательно, не шуметь. Я, конечно, могла залезть в кресло и почитать что-нибудь, но за несколько часов даже это весьма наскучивает, к тому же, интересных книг дома у маминых приятелей было немного. По большей части на полках стояли разные детективы и профессиональная литература, которая никак не могла завлечь маленького ребёнка. Поэтому, порядком напугавшись перспективы потерять целый день впустую, я лишь попыталась как можно более незаметно улизнуть.

– Мёрфи, постой, – тут же пресекла мою попытку бегства мама. – Хорошо, я знаю, как тебе не нравится ходить по гостям. Но ведь тут немножко другое. Понимаешь, – она присела на корточки и аккуратно сжала мою ладошку, – у моей подруги есть дочка. Сирша. Она, к слову, твоя ровесница. И ей сейчас очень тяжело, ведь она всю жизнь жила в Голуэе, а тут её, не спросив, привезли в какое-то совершенно незнакомое место, да ещё и в деревню. Представляешь, если бы тебя сейчас вот так закинули в Голуэй или, например, в Дублин? – я наморщила конопатые щёчки, частично смирившись со своим поражением. – Ну вот. Поэтому Сирше очень-очень нужен друг, который бы её поддержал и не давал бы ей грустить, – увидев мои в одночасье округлившиеся глаза, мама тотчас продолжила. – Да не бойся ты так. Я уверена, вы подружитесь. Сирша замечательная девочка, озорная, прямо как ты. Давай собирайся, надень что-нибудь поприличнее и идём.

Как будто я могла возразить. Мама вообще была тем удивительным человеком, с которым просто невозможно спорить – он в любом случае одержит победу. И в связи с этим я даже не стала отнекиваться, хотя идти, чего уж греха таить, не хотелось ужасно. «Ещё и девчонка эта… – угрюмо подумалось мне. – Какие-то глупости. Мама же знает, как мне трудно знакомиться. Так зачем же намеренно заставлять?» Не без удручающих мыслей я повязала поясок своего любимого хлопкового платьица и, на ощупь нашарив на верхней полке шкафа соломенную летнюю шляпу, а затем нахлобучив её себе на голову, спустилась вниз.

Дом семьи МакКоннор предстал перед нами не то чтобы неказистым, но очень уж деревенским. В отличие от нашего, недавно выкрашенного в нежно-жёлтый и с голубой пристройкой-террасой, на это здание краски решили не расходовать вообще. Хотя может, так и было задумано, дабы древесина сохранила свою первозданную прелесть. Мало отличался от самого жилого дома и сарай на улице. В нём держали кур, и он тоже отливал буровато-коричневым, естественным оттенком, совершенно не имея, при всём при этом, окон. Честное слово, тогда мне это показалось довольно странным – по всему периметру курятника не было ни окошка, ни совсем даже маленького, ни слухового. «Как же это, – размышляла я, вдумчиво огибая сарай кругом и с каждой стеной всё больше входя в состояние диссонанса. – Вроде бы маленький домик – а без окон! Так разве бывает?»

Но, к моему счастью, в доме для людей окна были, и было даже крыльцо. И оно, вне всяких сомнений, давило своим непоколебимым авторитетом наше малюсенькое крылечко, потому что представилось совершенно, как мне тогда виделось, огромным, и, более того, оно было застеклено. Я восхитилась, вспоминая наши типичные проблемы: «Это же там может вся семья поместиться, и никому не придётся идти на лестницу! А ещё там можно чай пить или в карты играть, даже в дождь. Вот это да, а точно ли это крыльцо или всё-таки терраса?» Вроде бы, особой разницы между крыльцом и террасой нет, но я в детстве зачем-то и по каким-то непонятным мне сейчас критериям конкретно разграничивала данные два понятия.

Сама хозяйка Бронвин МакКоннор, выплывшая нас встречать, тоже оказалась женщиной немаленького телосложения. Ярко-рыжие её волосы были рассыпаны по покатым веснушчатым плечам и, в принципе, она была красива, даром, что полна. Мне она сразу же напомнила величественную деву-русалку, про которую мама накануне читала нам сказку. Её волевой взгляд, равно как и выступающий подбородок, был устремлён прямо вперёд, а в мозолистых, натруженных руках она сжимала полотенце и половник.

– Конни! – миссис МакКоннор молниеносно, насколько это было возможно, к нам подскочила и сжала в объятиях маму. – Я и не ожидала, что вы так быстро придёте, у меня вон ещё и картошка варится да торт печётся. Проходите, проходите… – она толкнула входную дверь, приглашая нас внутрь. – Не стесняйтесь, будьте как дома. Ох, да ведь тысячу лет не виделись! – причитая о чём-то, недоступном для моего тогдашнего понимания, подруги вновь обнялись и только после перешли непосредственно к разговору. – Ну давай, рассказывай. Это же не иначе как Мёрфи, да? – хозяйка дома опустилась ко мне и потрепала по макушке. Вообще я ненавидела, когда мои волосы кто-то трогал, но тут стерпела.

– Она самая, – счастливо, словно сияя алмазным блеском изнутри, сообщила мама. – Будущее светило науки, хоть пока что и сорванец жуткий.

– Ну-у-у! Это пока что! – протянула Бронвин. – Эк ведь я угадала. Хотя как же иначе? Ты ведь мне столько по телефону о ней рассказывала. Умненькая очень, говорила. А волосы-то какие красивые! – она ещё раз в восторге обвела пушистый нимб вокруг моей головы. – Это ей от отца, верно, достались?

– Да, от него. Тот ещё красавец писаный, – шутливо хмыкнула мама в ответ.

– Ой, будет тебе! – её подруга в уверенности замахала руками. – Твой-то ещё ничего. Вот мой: ох, не по внешности я его выбирала – это точно. У Сирши тоже от отца волосы, так они у неё морковные да прямые совсем. Эх, ещё и нос его, шнобелем. Не красотка у меня дочурка, да, но, ты знаешь, и не глупая совсем. Уж мы с мамой на неё нарадоваться не можем. А Рэйчел-то, поди, уже в школе учится?

– В четвёртый класс идём в этом году.

– Как, неужели? Эх, время летит, – миссис МакКоннор, поддавшись своей поистине девической чувствительности, смахнула слезу ностальгии и обратилась ко мне. – Тебе, наверное, неинтересно будет с двумя старухами, – она засмеялась. – Иди, пока кушать не приготовилось, поиграй. Может, Сиршу найдёшь, вместе порезвитесь. А вообще, знаешь, – хозяйка указала пальцем куда-то в сторону выхода, видимо, на задний двор, – у нас в сарае крыска есть. Настоящая, серая. Ты как зайдёшь – сразу налево, можешь за ней понаблюдать: Конни говорила, ты животных любишь. Только в клетку пальцы не суй, а то как цапнет – и полпальца нет!

Подстёгнутая страшной угрозой, я бежала в сарайчик на всех парах. Найти выход из дома было несложно, один поворот – и вот пункт назначения. Издалека я почувствовала прелый запах сена, однако совсем не затхлый. Наоборот, он добавлял участку МакКонноров некое деревенское очарование, которое мне ранее не приходилось наблюдать ни в одном доме. Да и Бронвин не была лишена какой-то незазорной простоты, поэтому находиться здесь, с этими людьми мне как ребёнку было не то что не страшно, а даже по-своему приятно.

В сарае-курятнике был полный аншлаг. Куры, казалось, были повсюду, они обступили меня стеной, когда я, спрыгнув с ограды на мягкую соломенную подстилку, зашла проверить, как у них дела. Одни просто выжидающе буровили меня янтарными дисками глаз, видимо, в надежде на свежую еду. Иные начинали клевать носы моих зелёных, как клевер, резиновых сапожек. Я засмеялась от щекотки и опёрлась на низенькую дверь с защёлкой, которая отделяла курятник от собственно сарая и заодно внешнего мира.

– Отчего же вас нельзя выпустить погулять? – высказала мысль вслух.

Куры в качестве ответа озабоченно закудахтали и встряхнули мясистыми, лоснящимися перьями.

– Резвиться бы вам, как и всем другим животным, – меж тем продолжала я. – Вот мы, люди, свободные, а между прочим тоже животные, так папа говорит. А вы ведь на нас похожи, вон даже на двух ногах ходите. Так почему я сейчас могу сбегнуть, куда вздумается, а вас тут держат, а?

Внятных слов со стороны птиц снова не последовало, поэтому мне оставалось только во второй раз перемахнуть через заборчик и вспомнить наконец, зачем я вообще сюда пришла.

Он был тут. Так близко я видела мышь в первый раз в жизни. Дома из-за маминой любви к чистоте обычно даже в воздухе не висело ни пылинки, поэтому то, что в нашем доме грызуны не водились, было очевидно. Но в том сарайчике я впервые познакомилась со своей будущей любовью, с ангелом моей ребяческой души. Крыска, такая большая, серенькая, с длинной гладкой шёрсткой и тоненькими, вечно дрожащими усиками, сидела в довольно просторной самодельной клетке. Зверёк по-хозяйски уложил похожий на удава розовый хвост рядом с собой и глазками-бисеринками лениво наблюдал за моими перемещениями. Правда, было похоже, что он совсем не настроен со мной общаться, таким снисходительным взглядом смеривала эта крыска всё окружающее пространство.

– Эй! – я тихо, чтобы не спугнуть, позвала животное. То дёрнуло ухом и повернуло симпатичную мордочку в мою сторону, мол: «Я слушаю, говори».

– Меня Мёрфи зовут, а ты кто будешь? – имея печальный опыт общения с братьями нашими меньшими минутой ранее, я приняла решение даже не дожидаться ответа. – Я очень мышей люблю. Поэтому ты меня не бойся, кошке не скормлю, и сама не съем, – после недолгой паузы я заметила-таки, что собеседник мой опять же не свободен. Но если насчёт кур у меня ещё имелись кое-какие соображения, то здесь уж я посчитала клетку чистой воды несправедливостью. – И тебя взаперти держат? Но зачем? Разве не прелесть, когда можешь пойти, куда хочешь? Почему вас всех так любят запирать в четырёх стенах? Мы ведь так даже познакомиться как следует не можем, – как высшей лиги борец за права животных, я незамедлительно приняла единственно верное в данной ситуации решение. – Хочешь, я тебя выпущу? Будем вместе играть.

Крыс флегматично повёл носом и зажевал зёрнышко, однако, заметив, что я потянулась к дверце клетки, внезапно оживился. Но едва подушечки моих пальцев огладили выступающую задвижку, плотный, пропитанный природным запахом сарайный воздух как будто тряхнуло судорогой.

– Не трогай! – резковатый детский голосок с входной двери заставил меня дёрнуть головой в сторону звука и резко, прыжком, подняться на ноги.

По дощатому полу простукали не впору большие, видимо, родительские галоши и в нерешительности остановились прямо передо мной. Это оказалась маленькая, примерно моего возраста, девчушка, из-под ярко-рыжих волосиков которой на меня глядели два сверкающих в полутьме светлых глаза. Она была ни капли не похожа на мать, а нос её, довольно большой, усыпанный веснушками, словно солнышко его миллион раз поцеловало, точь-в-точь как у Грейди, чуть-чуть подрагивал, и это выдавало тот факт, что девчонка всё же меня побаивается.

«Сирша», – промелькнуло в голове.

– Не трогай,– ещё раз с деланной твёрдостью произнесла рыжая, но голос её предательски сорвался. – Это мой.

Я чуть было не взвилась к пололку от такой наглости – вот ещё, мелочь какая-то, а приказывает. Да какое она имеет право?

– Пфуф, – максимально высокомерно фыркнула я. – Это ещё почему? Ты что, тут самая главная?

– Да, главнее меня только мама и бабушка, – осклабилась та. – А ты только в гости пришла, так что должна меня слушаться.

Глаза мои от злости начали медленно закатываться под череп. «И мама сказала мне с ней дружить? Она с ума, что ли, сошла? – я мысленно выразила горячее возмущение. – Да я лучше червя съем, чем стану с этой гадюкой общаться!»

– Ещё чего! Слизняки в саду будут тебя слушаться, а я вот захочу – и хоть прямо сейчас палец в клетку просуну, – почему-то мне жгуче захотелось заявить Сирше о своей независимости, и как будто бы в доказательство я продемонстрировала девчонке указательный палец.

– Ну и дура будешь, – неожиданно для меня, уже мобилизовавшей ресурсы для кровопролитной войны, пробубнила незадачливая собеседница и отвела взгляд в стену. – Смотри, – она резко взмахнула рукой и перед моими глазами предстал длинный мизинец, на фарфоровой кожице которого расположилась внушительная царапина. – Вот как он меня.

– Ого, – я (и почему так могут только лишь дети?) мигом стёрла из памяти всё, что было меж нами ранее и теперь с восхищением разглядывала боевое ранение. – Это они так могут? Не обманываешь?

– Угу, могут, ещё как, – кивнула та. – Поэтому… Ну… Не надо лучше, – тихо повторила «главная». Голос её стал напоминать больше свистящий шёпот и тут уже любой бы заметил, что девочке вообще-то страшно неловко. Даже я, полминуты назад убить Сиршу была готовая, в тот момент отметила для себя невероятно милый румянец, заливший, подобно зареву заката, всё её длинное, но внешне смотрящееся вполне гармоничным личико.

И в считанные мгновения я вдруг перестала испытывать к ней какую-либо злость. Только жалость. «Ведь, – мне вспомнились слова мамы, – её силой привезли из Голуэя. Как из другого мира. Разве я после такого вела бы себя лучше?»

– Ладно, – я кашлянула и медленно двинулась на свет, Сирша, как ни странно, пошлёпала следом. «Надо заключить мир, – сказал дяденька-политик у меня в голове. Папа каждый вечер с эмоциями, достойными оскароносного актёра, перемывал таким дядям косточки, посему я очень немало, в особенности для своего нежного возраста, разбиралась в играх на мировой арене. – Нам определённо нужен мирный договор!» – Может, всё-таки не будем ссориться?

– Давай, – робко отозвалась девочка. – Меня Сирша зовут, кстати, – прошептала она тем же еле слышным дуновением, но уже несколько более уверенно, что в немалой степени облегчило дальнейшее налаживание контакта.

– Мёрфи, – я остановилась и деловито, с ощущением важности момента протянула ей руку. Так обыкновенно поступал папа при знакомстве, и я думала, что люди как раз с помощью этого становятся друзьями.

Сирша, не изменяя своему излюбленному эффекту неожиданности, вдруг вцепилась в мои пальцы так, словно испугалась, что я вдруг исчезну.

– А я знаю, – она расцвела лучистой улыбкой и быстро-быстро затараторила. – Я много чего про тебя знаю, мне мама рассказывала. Ты только извини, что заругалась, я правда хотела подружиться, но не знала, как. Я сидела наверху, слышу – мама говорит, в сарай иди. Ну я сбежала – и туда же. А там ты. А я стою и что сказать – понятия не имею…

– Да всё хорошо, – я отмахнулась и хлопнула собеседницу по плечу в знак того, что извинений не требуется. «Прощу я тебя конечно, что делать. Но зачем так оправдываться? Ей богу, я тебе как будто голову сейчас откушу за какие-то там слова», – от подобных мыслей почему-то стало смешно, и я, мелко трясясь, захихикала. Сирша в непонятках склонила голову набок, а глазах её промелькнула тревожная нотка.

– Ты чего?

– Так, – я перевела весёлый взгляд на неё. – Не бери в голову. Конечно, я тебя прощаю. И ты меня прости, – выждав паузу, я решила заключить и поставить наконец на мирный договор свой автограф. – Будем друзьями?

– Будем, – ни секунды не сомневаясь, подтвердила та.

Так в тот летний день где-то в середине июня 1980 года я обзавелась своей первой и, пожалуй, единственной подругой детства. Интересен ещё и тот факт, что крыску мы тем же вечером из клетки всё-таки достали. Ну точнее, я достала. И, к слову, под тревожным взглядом Сирши и автоматной очереди из её предупреждений мышь легко пошла ко мне на руки. В итоге я весь вечер ходила счастливая, как выигравший в лотерее, передвигаясь исключительно аккуратно, чтобы ненароком не стряхнуть зверька с плеча. А миссис МакКоннор, в восторге от того, что мы с Сиршей поладили, объяснила мне, что питомца зовут Тимми и угостила замечательным слоёным тортом…

В общем и целом, теперь в доме номер два по нашей улице у меня было целых два друга. «Можешь приходить к нам, когда захочешь, – твердила мне Бронвин, когда мы под аккомпанемент моего нытья покидали их гнёздышко. – Хоть в четыре утра. Ну что же ты плачешь? Говорю же, хоть завтра приходи, мы будем тебя ждать». Думаю, ей, как человеку, который всё детство провёл бок о бок с моей мамой, было отрадно понимать, что дочери лучших подруг, почти сестёр, Бонни и Конни тоже сдружились и, возможно, так же, на всю жизнь.

К сожалению, так получилось, что не совсем на всю. Мы долго не общались, очень долго, и безвозвратно потеряли всё былое. Но справедливости ради скажу: когда мы встретились лет в двадцать пять, никакой неловкости, да хоть малейшего намёка на неё не было в помине. Мы вспоминали детские проказы, наши пижамные вечеринки и в целом общались так, словно и не было той разлуки длиною, казалось, в вечность. Может, поэтому говорят, что действительно хорошие друзья не забываются?

Так или иначе, Сирша МакКоннор сильно повлияла на моё детство и, пожалуй, через него на всю последующую жизнь. А именно: она придала этим беззаботным временам тот самый острый колорит, своего рода привкус, которого хочешь добиться, когда, например, сыплешь в кофе корицу. Моя подруга тоже, почти что наравне с семьёй, была одной из тех, кто сделал непомерно много для моего становления. И, пожалуй, в немалой мере от неё я некогда приняла тот венец, что называют Счастьем.

Глава 4.

Самая сложная, пожалуй, дилемма детства – это вопрос «Кого ты больше любишь: маму или папу?»

Иногда, конечно, так получается, что дети дают определённый ответ. И я даже встречала подобных людей в жизни, однако эти персоны не вызывали у меня ни капли животной зависти. Напротив, такое тянущее и чисто человеческое сожаление. Ведь я, как никак, придерживаюсь мнения, что стать личностью (именно личностью в её общественном понимании) ребёнок может только имея базу с двух сторон. Причём, равноценную. То есть одно не должно перевешивать другое. А если маленький человечек уже в свои неполные шесть лет может смело заявить, что папу он, например, любит больше, чем маму, или наоборот, то о какой вообще равносильности может тут идти речь?

Я, как и большинство представителей расы человеческой, выросла в такой семье, что вопрос «Кого ты больше любишь?» оборачивался для меня лишь лавиной непонятков. Я и до сих пор не могу чётко решить, кто в большей мере повлиял на меня, моё воспитание и всё такое, всё прилежащее. Мама, папа… Зачем вообще выносить окончательный вердикт? В конечном итоге, что от этого поменяется? Разве что я опять навру сама себе, ведь чёткого ответа не существует.

Так или иначе, мне предельно ясно запомнился один случай. Летняя ночь, одна из тех, когда ты не можешь заснуть, потому что нежные Зефиры лобзают твои пятки, так неловко высвободившиеся из плена одеяла, а из приоткрытого окошка до ушей доносится шёпот ветвей старого дуба и ноздри щекочет такой сладкий, поистине июньский запах. Вообще, как мне кажется, июнь можно охарактеризовать именно медово-травяным ароматом с небольшой примесью дымка и свежего грозового озона. Вечером, когда, бывало, сидишь на террасе и то ли разговариваешь с кем, то ли просто строгаешь наконечник копья для завтрашней игры в охотников – тогда запах июня становился наиболее ощутим. Он охватывал тебя всего и завлекал в свои тёплые, прогретые долгожданным солнцем объятия. Над дорогами, автомобильными и пешеходными, ещё не начинала скапливаться летняя жёлтая пыль, дышать было легко, а о жаре не заходило и речи. И эта граница между весной и летом была, наверное, моим любимым временем в году. Ведь фактически ещё стоит май, и ещё совсем свежо, и льют порой проливные дождики, но в то же время ты совершенно свободен. Ни школы, ни обязанностей, какое там. А поля совсем скоро покроются гудящим океаном вереска с хрупкими и гибкими розовыми, лиловыми, фиолетовыми стебельками и россыпями сотен тысяч крохотных, беззащитных цветов.

В одну из таких восхитительных ночей, когда мне было шесть, и я наслаждалась последним летом перед школой, к нам в спальню часа в три ночи на цыпочках вошёл папа и легонько тронул меня за плечо. Спала я поверхностно, поэтому тотчас открыла глаза и недоумённо на него посмотрела.

– Вставай, засоня, – заинтригованно и лукаво, как мальчишка, улыбаясь, шепнул отец. – Самое интересное проспишь.

За окном были ещё только лёгкие, подобные налёту, летние сумерки, от чего вопросов у меня только прибавилось.

– Что просплю? – не вполне оправившись от грёз, пробормотала я.

– Рассвет, ясное дело. Давай, оденься как следует, и я буду ждать тебя внизу, – папа сдёрнул с меня одеяло, чтобы не было никакого шанса заснуть обратно. Да на самом деле, уже не так и хотелось. «Подумать только, – размышляла я. – впервые в жизни встречу рассвет». По правде говоря, я и раньше, буквально пару недель назад, порывалась провести такой эксперимент, однако мама чуть что погнала меня в постель, и я, как назло, моментально уснула. А тут – такой шанс. Как же упустить?

Я живенько вскочила, тихо, чтобы не разбудить Грейди и Марти, переоделась в удобные спортивные штаны, накинула курточку и, притворив дверь, выскользнула в коридор.

Шли в полном молчании. Что вообще-то было совсем нехарактерно для папы, ведь, как часто о нём отзывались недруги, «балабол он был знатный». Отец вечно находился в том состоянии, когда ты готов хоть придушить собеседника, лишь бы последнее слово осталось за тобой. Да и болтовню просто так, для удовольствия, папа с удовольствием поддерживал. Но, как ни было бы то необычно, тем безлюдным ранним утром, когда солнце на небе только намечалось, а погода стояла на удивление хорошая, из папиных уст не выпало ни словечка. Только когда мы миновали черту, условно называемую границей деревни, и вышли на бесконечные сонные луга, которые прямо под нашими ногами вздымали кверху травянистые животы и, казалось, неслышимо похрапывали, в колючем росистом воздухе впервые зазвучал мой голос.

– Пап, а куда мы идём? – конечно, у меня роились смутные предположения, однако любопытство было сильнее.

Отец словно оторвался от своей медитации и перевёл взгляд из пустоты на моё вполне реальное лицо.

– В холмы, – бодро отозвался он и обвёл ладонями синеватые силуэты близлежащих гор. – Видишь, вся наша деревенька, да и город тоже, как в кольце. Это не просто так природой сделано – оттуда всё-всё как на ладони.

– Прямо-таки всё? – в моих словах проскользнуло недоверие. – Вся Ирландия? Или даже Земля?

Папа рассмеялся и обхватил мои пальчики своей горячей, точно как его кровь, большой и загрубевшей от постоянной работы ладонью, дабы я ненароком не плюхнулась в болото.

– Ну это ты, конечно, загнула – Земля, Ирландия… Нет, на такое эта смотровая площадка не рассчитана. А вот город, деревня, железная дорога, луг… Вся долина прямо под нашими ногами. И рассвет оттуда как видно! – он в предвкушении цокнул языком. – Сказка!

Я пожала плечами и вскарабкалась на массивный, поросший мхом валун – от моего внимания укрылся даже момент, когда мы успели добраться фактически до пункта назначения.

– Ну и что же нового? Деревню, город и луга я уже видела. Мы с Грейди везде были.

– Поверь, при таком тебе присутствовать ещё не приходилось, – многообещающе заявил отец, вонзив указательный палец прямо в желеобразное нутро чернично-вишнёвого неба.

Преодолев довольно страшный, поросший густой растительностью овраг, где, по охотничьим слухам, водились олени, мы, аккуратно ступая по древней, полуразвалившейся каменистой тропе, добрались до первого выступа.

– Ого, – я в восхищении отодвинула локтем нависавшие отовсюду гибкие ветки плакучих ив. Вид с каменного гиганта, куда мы взобрались, открылся неимоверно красивый, чего бы я там себе ни напридумывала: распаханные поля, небольшие лесочки, бывавшие вообще-то редкостью в этих краях, ранние, совсем ещё сонные машины, скорее всего спешащие из Голуэя, небольшие посёлки, маячившие вдали разнокалиберными крышами… Отсюда было видно другую сторону нашей долины, ту, которая раньше оставалась для меня загадкой, ведь мы никуда толком не выезжали, да и в холмах гулять было нежелательно. Теперь же я имела хоть какое-то зрительное представление о том, что происходит снаружи, и мне показалось даже удивительным, что там нет вообще ничего необычного. Даже другого, не такого, как у нас. «Такие же дома, та же дорога и луга те же самые… Хотя, – я решила размышлять справедливо, – чего я ждала, когда как не этого? Ведь все мы живём в одной стране, почти что рядом. Так на что тут можно было надеяться?» Но даже это своего рода маленькое разочарование никоим образом не подпортило всю прелесть момента. Ведь обзор действительно захватывал дух. Стоя здесь, на зелёном уступе, улетавшем ввысь, казалось, на сотни метров, ты ощущал себя не иначе как Богом. Тем самым, который всё видит и всё может. Который сам создал этот крошечный мирок и запрограммировал все процессы, чтобы они текли так и никак иначе.