![](/files/books/160/oblozhka-knigi-serdce-iz-stekla.-otkroveniya-solistki-blondie-323620.jpg)
Текст книги "Сердце из стекла. Откровения солистки Blondie"
Автор книги: Дебби Харри
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
2. Pretty baby, you look so heavenly[2]2
Малышка, ты выглядишь так восхитительно (англ.). Строка из песни Blondie «Pretty Baby».
[Закрыть]
![](i_008.jpg)
Однажды на приеме, когда я была еще ребенком, врач пристально на меня посмотрел. Потом повернулся, взмахнув полами белого халата, улыбнулся моим родителям и сказал: «Вы за ней приглядывайте, у малышки томный взгляд».
Мамины друзья постоянно убеждали ее отправить мои фото Gerber, компании по производству детского питания, потому что меня, с моим томным взглядом, точно захотят снять для рекламы. Мама наотрез отказалась, она не хотела подвергать свою девочку такому давлению. Думаю, она хотела меня защитить. Однако, даже будучи маленькой девочкой, я становилась объектом сексуального интереса.
Перенесемся в 1978 год, к выходу фильма «Прелестное дитя»[3]3
В оригинале фильм тоже называется Pretty Baby.
[Закрыть] Луи Маля. Посмотрев его, я написала Pretty Baby для альбома Parallel lines. Звездой фильма стала двенадцатилетняя Брук Шилдс, сыгравшая ребенка, который живет в притоне. Фильм изобиловал эротическими сценами. В свое время он породил бурю протестов по поводу детской порнографии. В тот год я познакомилась с Брук. С одиннадцати месяцев она находилась под прицелом камер – тогда мать устроила ее в рекламу косметического бренда Ivory Soap. В десять лет, с разрешения мамы, она позировала в ванной обнаженной для журнала Playboy.
Однажды, когда мне было лет восемь, мне поручили присмотреть за Нэнси, девочкой лет четырех-пяти, с которой в тот день сидела моя мама по просьбе ее подруги Люсиль. Я должна была отвести Нэнси в городской бассейн, который находился совсем рядом с нашим домом, а моя мама собиралась присоединиться к нам на месте. Я повела Нэнси по оживленной улице, окаймлявшей окраину города, на всякий случай держа ее за ручку. День был по-настоящему жаркий, и мы кожей чувствовали, как беспощадные лучи солнца отражаются от асфальта. Мы завернули за угол и пошли мимо припаркованной у тротуара машины, пассажирское окно которой было полностью опущено. Изнутри раздался голос: «Эй, малютка, ты знаешь, как добраться туда-то и туда-то?» Старик, потрепанный с виду, волосы редкие и выцветшие – ничего необычного… На коленях у него лежала карта, а может, газета. Он так и сыпал вопросами, как ехать и куда идти, а его рука двигалась по кругу под газетой. Потом бумага съехала, и обнаружилось, что старикан мастурбировал. Я почувствовала себя мухой на краю паутины. Волна панического страха прошла по моему телу…
Сама не своя от ужаса, я бросилась к бассейну, таща за собой Нэнси, которая едва успевала перебирать крохотными ножками, пытаясь от меня не отстать. Я подбежала к своей учительнице, мисс Фахи, которая стояла у входа и проверяла у всех пропуска. Мне было очень плохо, но я просто не могла рассказать ей об этом уроде, показавшем мне свой пенис. Я выпалила: «Мисс Фахи, пожалуйста, присмотрите за Нэнси, мне нужно домой» – и кинулась назад. Мама вышла из себя. Она вызвала полицию. Патрульная машина, визжа, подъехала к нашему дому, мы уселись на заднее сиденье и стали кружить по городу, надеясь выследить извращенца. Я была такой маленькой, что со своего места ничего не видела в окне. Я просто сидела, пока мы колесили и колесили по улицам. Я вытягивала шею как могла, чтобы разглядеть хоть что-то снаружи, а сердце оглушительно стучало.
Такое вот пробуждение. Первый извращенец на моем пути – хотя мама говорила, что были и другие. Однажды в зоопарке нас преследовал человек в плаще, который постоянно распахивал полы. Подобные случаи повторялись регулярно, так что со временем я к ним почти привыкла.
Насколько я помню, у меня всегда были мальчики. Впервые меня поцеловал Билли Харт. Ну что за прелесть: впервые в жизни тебя целует мальчик с такой фамилией[4]4
Возможно, речь о созвучии фамилии мальчика Hart с английским словом heart («сердце»).
[Закрыть]. Я была ошарашена, встревожена, рассержена, довольна, взволнована и восхищена. Наверное, в тот момент я этого не понимала и вряд ли смогла бы описать свои чувства словами, но, как бы то ни было, я смутилась и запуталась. Я побежала домой и рассказала маме, что произошло. Она загадочно улыбнулась и пояснила: это случилось потому, что ты ему нравишься. Ну, до этого случая Билли мне тоже нравился, но теперь я чувствовала себя при нем скованно. Мы были очень маленькие, лет по пять-шесть.
Потом появился Блэр. Блэр жил на той же улице, что и мы. Наши мамы дружили, так что иногда мы вместе играли. В тот раз мы пошли ко мне в комнату и в итоге уселись на полу, скрестив ноги по-турецки, и принялись разглядывать «причиндалы» друг друга. Все это тоже было невинно. Мне было около семи, ему, может быть, восемь, и нам просто было любопытно. Я всегда была любопытной. В общем, мы с Блэром, должно быть, очень долго сидели тихо, потому что наши мамы зашли в комнату и нас застукали. Они, давние подруги, скорее растерялись, чем разозлились, но с тех пор нам с Блэром никогда не предлагали поиграть вместе.
Мои родители чтили традиционные семейные ценности. Они прожили в браке шестьдесят лет, прошли через все взлеты и падения, и в доме у них царила жесткая дисциплина. Каждое воскресенье мы ходили в епископальную церковь, и моя семья всегда участвовала в общественной религиозной жизни и мероприятиях. Возможно, поэтому я была в команде скаутов и уж определенно поэтому пела в церковном хоре. К счастью, петь мне очень нравилось, причем до такой степени, что в восемь лет я получила серебряный крестик за «идеальную посещаемость».
Думаю, что сомнения и вопросы по поводу религии начинают одолевать не раньше, чем в подростковом возрасте. Мне было, наверное, двенадцать, когда в церковь мы ходить перестали. Мой отец крупно поссорился с пастором или с кем-то еще из священников. В любом случае тогда я ходила в школу и мне уже не хватало свободного времени, чтобы по-прежнему петь в хоре.
Школу я ненавидела. Сама она тут была ни при чем. Это была обычная маленькая местная школа, по пятнадцать-двадцать детей в каждом классе. Да и учеба меня не беспокоила: алфавит я выучила еще до садика. Прежде всего, я почему-то ужасно боялась опоздать. Может быть, я слишком сильно хотела, чтобы меня похвалили. Однако еще хуже было ощущение покинутости, того, что родителей со мной не было. Я чувствовала себя брошенной. И это было больно. От тревоги я разваливалась на части. Ноги превращались в студень, и я с трудом поднималась по лестнице. Полагаю, что подсознательно я непрерывно проживала сценарий, в котором родители оставляют меня в незнакомом месте и потом никогда не возвращаются. По-настоящему это чувство так никуда и не ушло. Даже сейчас, когда в аэропорту группа разделяется и каждый едет своей дорогой, я ощущаю то же самое. Покинутость. Ненавижу расставаться с людьми и ненавижу прощаться.
Дома жизнь не стояла на месте. Когда мне было шесть с половиной, у меня появилась младшая сестренка. Марту не удочеряли: она появилась на свет после очень тяжелой беременности. За пять лет до того, как родители меня взяли, мама родила другую девочку, Каролину, – преждевременно, как я понимаю, и та умерла от пневмонии. Еще был мальчик – закончилось выкидышем. Потом появилось лекарство, которое маме помогло. Марта родилась раньше срока, но выжила. Папа говорил, что ее головка была меньше его ладони.
![](i_009.jpg)
Вы, должно быть, подумали, что появление еще одной прелестной малышки в доме – тем более что мама родила ее сама – усугубило мой страх остаться брошенной и незащищенной. Ну, поначалу мне, наверное, было не очень приятно, что теперь внимание мамы не направлено исключительно на меня, но сестру я полюбила больше всего на свете. Я всегда защищала ее изо всех сил, потому что она была намного младше меня. Папа называл меня своей красавицей, а сестру – своей удачей, потому что, когда она родилась, фортуна повернулась к нему лицом.
Однажды утром я напугала родителей. Должно быть, был выходной, и они немного заспались. Марта проснулась и плакала – хотела есть. Так что я прокралась на кухню и подогрела бутылочку с молоком – я же столько раз видела, как это делает мама, – а потом поднялась наверх и дала ее сестре. Родители, увидев это, всполошились: они решили, что ребенок обожжется. Но Марта спокойно лежала и радостно причмокивала… Так у меня появилась новая обязанность, которая стала моим вкладом в насыщенную утреннюю жизнь в нашем доме в Хоторне.
В то время Хоторн был центром моей вселенной. Мы особо не выезжали. Я ничего не смыслила в финансах, что естественно для маленького ребенка, и не понимала, что у нас мало денег и что родители пытаются накопить на дом. Я знала только, что меня снедает непреодолимая жажда путешествий. Я всегда была крайне любопытной и беспокойной. Мне так нравилось, когда мы все садились в машину и ехали на пляж в отпуск, а это почти всегда означало, что мы навестим родственников.
Однажды – мне было лет одиннадцать-двенадцать – мы поехали на отдых на Кейп-Код[5]5
Полуостров и одноименный залив на северо-восточном побережье США.
[Закрыть]. Остановились в меблированных комнатах вместе с тетей Альмой и дядей Томом, папиным братом. Моя двоюродная сестра Джейн была на год старше, и мы много смеялись, шутили и играли вместе. Как-то раз мы сидели перед зеркалом и по обыкновению делали друг другу прически. Потом мы крикнули родителям, что идем гулять. Вот только отойдя на приличное расстояние, мы вытащили кучу украденных помад и теней и тщательно преобразили себя в, как нам казалось, горячих штучек. В тот момент мы, наверное, напоминали двух сексапильных дамочек из «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[6]6
Фильм Джима Шармена 1975 года, основанный на одноименном популярном британском мюзикле.
[Закрыть]. В ларьке мы купили роллы с лобстерами, после чего пошли гулять, любуясь своими отражениями в витринах магазинов. Но не только мы восхищались своими новыми образами: к нам решили подкатить двое мужчин. Они были намного, намного старше нас. Как мы потом узнали, им было сильно за тридцать. Сделав вид, будто не замечают, что нам нет и четырнадцати, они пригласили нас погулять вечером и сказали, что заедут за нами. Разумеется, мы не собирались называть им адрес, но подыграли и пообещали, что вернемся и встретимся с ними где-нибудь в другом месте.
Вечером, уже с отмытыми дочиста лицами, мы сидели в кровати в своих детских пижамах и играли в карты, когда в дверь постучали. Было около одиннадцати. Мы и не заметили, что те двое мужчин проследили за нами до дома и решили зайти. Думаю, к тому времени наши родители уже пропустили по несколько коктейлей и сочли все это чрезвычайно забавным. Так что они распахнули дверь, а в комнате были мы, дети. Вышло так, что мы не попали в слишком большие неприятности. А еще оказалось, что один из наших «ухажеров» – очень известный барабанщик, Бадди Рич. Позже я узнала: помимо того, что он был близким другом Синатры, в то время Бадди уже был женат на танцовщице Мари Аллисон. Они прожили в браке до самой его смерти в 1987 году, он умер от опухоли мозга в возрасте шестидесяти девяти лет. Вскоре после его визита в нашем почтовом ящике оказался большой конверт. Внутри были глянцевые черно-белые фотографии восемь на десять с автографом моего приятеля[7]7
Игра слов: Buddy – имя и buddy – приятель (англ.).
[Закрыть], которого когда-то называли «величайшим барабанщиком, жившим на этой планете».
Сейчас, вновь оглядываясь на тот год, я понимаю, сколько всего произошло. Именно тогда я впервые вышла на сцену. Это был школьный спектакль «Свадьба Золушки». Роль Золушки мне не досталась, но я была солисткой и пела на ее с принцем свадьбе I Love You Truly – длинную балладу из фильма «Эта замечательная жизнь». Выйдя на сцену, я чуть не умерла от страха: все смотрят прямо на меня – дети, учителя, родители. Папа и мама с моей сестрой Мартой тоже были там. Но я взяла себя в руки. Так уж вышло, что я не прирожденная певица или сильная личность. То есть, думаю, внутренней силы мне на самом деле было не занимать, но внешне это не проявлялось, стеснялась я ужасно. Когда бы учителя ни подходили ко мне со словами «Ты так хорошо выступила!», мой горемычный мозг неслышно добавлял: «Да ладно? Вы с ума сошли, что ли?»
С балетом дела обстояли не намного лучше. Как и сотни других маленьких девочек, я мечтала стать балериной. Мама, с ее культурным детством, хотела, чтобы у меня тоже был подобный опыт, и постоянно рассказывала мне о знаменитых танцовщицах. Но на занятиях я всегда чувствовала себя очень скованно: я искренне считала себя слишком толстой, хотя это была абсолютная неправда. Просто у меня было сильное тело. И я не походила на нежную птичку, как другие девочки, которые выглядели такими милыми, совершенными и одинаковыми в своих маленьких пачках. У меня было ощущение, что я все проваливаю из-за того, что я такая пухлая и выделяюсь на их фоне.
И главное, что случилось в тот год: родители наконец-то купили небольшой дом, и мы переехали. Наш новый район не сильно отличался от старого и находился не так уж далеко. Но это был другой школьный округ, а значит, мне предстояло сменить школу.
![](i_010.jpg)
Я и Марта
Непросто оказаться новенькой в шестом классе. Я никого там не знала, если не считать двух девочек, знакомых по скаутскому движению. Друзей у меня не было. Что еще страшнее, в школе Линкольна учились совсем по другой программе, более глубокой, чем в моей старой школе, так что мне приходилось много заниматься, чтобы не отставать от класса. Но я сказала себе, что и сквозь эту очень черную тучу пробивается луч света. Имя ему: больше никакого Роберта.
Роберт был новеньким в моей старой школе, и он очень отличался от всех: какой-то дикий, одетый в вещи, которые были ему велики. Они были очень неопрятными. Прическа тоже. Даже черты лица казались какими-то неопрятными. К тому же он страдал недержанием. При этом его сестра Джин обладала буквально идеальной внешностью: у нее были красивые вьющиеся волосы, она мило одевалась и хорошо училась, возможно даже лучше всех в классе. Роберт же получал такие ужасные оценки, что о них и говорить нечего. В классе он был изгоем. Как правило, его либо чурались, либо высмеивали.
Может быть, из-за того, что по сравнению с другими ребятами я была к нему не так жестока, Роберт на меня запал. Он начал провожать меня до дома. Иногда дарил мне маленькие подарки. Все это тянулось и тянулось. Когда мы переехали в новый дом и старая школа осталась позади, я думала, что на этом его преследования закончатся. Как бы не так. Помню, мы всего несколько дней прожили на новом месте, я стояла у двери. Моя сестра Марта что-то спросила у меня про Роберта, и я выложила ей все, что думаю о его навязчивом внимании. Я не знала, что в это время снаружи Роберт прятался за деревом. Он все слышал. Я никогда не забуду выражение шока и боли на его лице, когда он вышел из укрытия и кинулся прочь. Я чувствовала себя мерзко. Больше мы не виделись, но, по слухам, он так и остался в классе бельмом на глазу, а потом сдружился с другим изгоем. Они стали ходить на охоту. Через несколько лет, когда они баловались с ружьями в подвале дома Роберта, его друг застрелил его. Все это подали как несчастный случай: просто дети играли с оружием.
…Летние дни были отданы прогулкам на солнце, мысли наконец могли течь свободно. Было так жарко и влажно – будто тебя заворачивали в горячий компресс. Я плавала, занималась тем, чем обычно занимаются летом, и много читала – все, до чего могли дотянуться мои маленькие загребущие ручонки. Литература была для меня великим побегом, путешествием в иные миры. Я жаждала узнать все и обо всем, что находилось за пределами Хоторна. Еще мы всей семьей ездили в гости к бабушке с дедушкой и к тетям с дядями. Обычное детство обычного ребенка. Сейчас оно помнится смазанно, за исключением этого тягучего, засевшего глубоко в животе страха при мысли о возвращении в школу.
Хоторн-Хай была моей третьей школой. Не могу сказать, что она вызывала у меня больше теплых чувств, чем прежние. Здесь я тоже нервничала, однако мне действительно нравилось ощущение свободы и независимости, которое появилось с переходом в средние классы, где с тобой обращались немного как со взрослым. Родители ясно дали мне понять, что ждут высоких результатов. И если бы они не подталкивали меня в этом направлении, думаю, я просто сбежала бы в страну грез. Я по-прежнему пыталась разобраться, кто я, но уже тогда знала, что мне место в творческой среде.
Моя мама любила посмеяться над актерами. Отработанным жестом она расслабляла кисть и манерно восклицала: «Ах, ты у меня такая актриса». От этого я только сильнее психовала и злилась, а что может быть хуже доведенного до белого каления подростка? Нет-нет, моя жизнь вовсе не была ужасной – она была благословенной. Родители не жалели для меня любви. Но меня не покидало ощущение раздвоения личности, будто вторая личность была потеряна, погребена где-то, не выражена, недостижима и скрыта.
В средней школе я вела себя примерно и училась пусть не на отлично, но в целом хорошо. Вообще мне нравились занятия, где нам задавали читать книги, а еще легко давалась геометрия – похожая на пазл, который нужно собрать. Первым делом я отметила, насколько более по-взрослому здесь выглядят девочки, и особенно то, как они одеваются. Я сразу же стала чрезвычайно стесняться своей одежды, которая была либо слишком унылой, либо слишком тесной, либо все вместе. Мама одевала меня, как в прежние времена наряжали маленьких американок из приличных семей, из обуви у меня были грубые туфли. Я же хотела носить обтягивающие черные штаны и широкую свободную рубашку, или свитер задом наперед, как битники, или что-то брутальное и дерзкое. Или, на крайний случай, нечто яркое, цветастое и с бахромой. Но когда мы с мамой шли по магазинам, она сразу же направлялась к белым блузкам с круглым воротничком и темно-синим юбкам. Когда речь заходила о предпочтениях в одежде, мы с ней всегда оказывались на разных полюсах.
Когда я повзрослела, жизнь наладилась. Я начала сама шить одежду. Я дурачилась с вещами, некоторые из которых и так были подержанные: отрывала рукава от одной кофточки и приделывала к другой. Увидев один такой гибрид, моя, наверное, первая настоящая подруга Мелани прокомментировала: «Отстой».
Но дольше всего я не расставалась с платьем, которое досталось мне от дочери одной из маминых подруг. Я даже сейчас отлично его представляю: розовое хлопковое платье с широкой юбкой, которая шикарно развевалась. Позже папа взял меня к Тюдору Сквэру, одному из своих клиентов в швейной промышленности. И я помню, как получила два ярких очень классных твидовых прикида в клеточку, которые носила довольно долго.
К своим четырнадцати я уже красила волосы. Хотела быть платиновой блондинкой. И на экране нашего черно-белого телевизора, и в кинотеатре, где показывали фильмы в цвете, такой оттенок выглядел как-то особенно ярко и эффектно. В мое время Мэрилин Монро была самой известной платиновой блондинкой на экране: такая харизматичная, с мощнейшей аурой. Я проецировала ее образ на себя, хотя и не могу объяснить это точнее. Чем старше я становилась, тем сильнее выделялась внешне в семье и тем больше меня тянуло к людям, с которыми, как мне казалось, меня связывают некие значимые узы. В случае с Мэрилин я чувствовала уязвимость и особый тип женственности, который, по моим ощущениям, был у нас общим. Мэрилин поражала меня как человек, который сильно нуждался в любви. Это было задолго до того, как я узнала, что она выросла в приемной семье.
Моя мама красила волосы, так что у нас в ванной была перекись. В первый раз я не угадала с пропорциями и в итоге ходила ярко-рыжей. С тех пор я сменила по меньшей мере цветов десять. И с макияжем я экспериментировала. Например, прошла через этап обожания мушек: иногда я приходила в школу с лицом, напоминавшим картинку в детских журналах из серии «соедини точки». Со временем я набила руку, но эксперименты мне по-прежнему нравились.
В четырнадцать я была мажореткой[8]8
Мажоретки – девушки в военной форме, марширующие с барабанами и жезлами перед оркестром во время парада.
[Закрыть]: носила сапожки на шнуровке, кивер и юбку, которая мало что прикрывала, маршировала и жонглировала жезлом. Художественная ходьба давалась мне куда лучше, чем жонглирование. Я вечно роняла жезл, и, естественно, приходилось нагибаться и подбирать его, что добавляло в программу выступления нечто незапланированное.
Я также присоединилась к женскому клубу – так было принято и дело того стоило. Эти школьные клубы и общества были весьма занятными – уверена, социологи или антропологи нашли бы там прелюбопытнейший материал. Каждая группа имела выраженную индивидуальность, а дух соперничества зашкаливал. Но и плюсов было множество. Если ты школьница в поиске идентичности, в клубе ты можешь почувствовать себя «своей». Девочки разного возраста, от выпускниц до недавно перешедших в среднюю школу, называли друг друга сестрами, и внутри сообщества царила атмосфера товарищества и дружбы. Новеньким только нужно было пережить испытания в ночь посвящения, которую устраивали «сестры».
Через некоторое время я оттуда ушла. Не помню в точности, как все случилось, но некоторые мои друзья не понравились «сестрам». Они начали говорить мне, с кем я могу общаться, а с кем – нет. Меня это оскорбило.
Для учителей я не была головной болью, но иногда меня оставляли после уроков – ничего криминального, обычные прогулы. Я просто уходила в местное кафе выпить рутбира[9]9
Газированный напиток из коры дерева сассафрас.
[Закрыть] и не возвращалась. Хуже всего в этих наказаниях было то, что приходилось сидеть в школе и писать одно и то же бессмысленное предложение снова и снова, тысячи раз. Я заметила, что одна девочка, К., вверху каждой страницы писала «ИМИ». Когда я спросила ее, зачем она это делает, она слегка удивилась моему невежеству, но доступно объяснила, что сокращение расшифровывается как «Иисус, Мария и Иосиф».
К. исключили из католической школы. Когда меня наказывали, лучше всего было сидеть рядом с ней. Крупная, задиристая, с вечной жвачкой – это была ирландка со светло-рыжими волосами и обычными для всех подростков прыщами. За драки ее вечно оставляли после уроков. Заслуженно или нет, но ее называли местной шлюхой. В маленьких городах, таких как наш, было очень легко попасть в жестокие тиски общественного мнения. Быть заклейменной позором. Тем не менее мы с К. подружились. Меня всегда интересовали такие прямолинейные личности. Завораживала исходящая от них сила. Я тоже хотела стать опасной и по-прежнему стремилась себя защитить. Но я опасной не была – пока.