Текст книги "Трубадура (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Как ты меня назвал? – она резко обернулась от раковины.
Как, как… Как в телефоне записал – так и назвал. Ему трудно давалось это имя – Тура. Оно было каким-то грозным и чужеродным, как рокот холодного северного моря. Нет, с учетом ее норвежских корней, оно, может, и подходит. Но не ей – с ее тонкостью и бледностью. Ту – живее как-то. И короче.
– Извини, Тура, – он старательно вытер чайную чашку профессора и поставил ее на блюдце с таким же рисунком. Это называется, как Степе объяснили, чайная пара.
– Нет, повтори, как ты меня назвал!
– Ту, – решил не вступать в пререкания. – Я тебя так в телефон записал – торопился. Ну и это… по привычке.
– А, знаешь, ничего, – она наклонила голову, словно прислушиваясь. – Ту-ту-ту… Мне нравится. Называй. Разрешаю.
– Премного благодарен, – Степан перекинул через плечо полотенце. – Так что там с одеялом?
– Ничего, – Тура вздохнула и снова принялась за посуду. – Пока то, что есть под рукой – все короткое вашей длинности будет. А ты как обычно выкручиваешься?
– Никак, – мрачно буркнул Степан. – Так и мерзну всю жизнь. Дома только – и кровать отец сделал сам под мой рост. И одеяло Василиса сшила.
– Ну раз Василиса сшила, значит и я сошью, – беспечно пожала плечами девушка. – Одеял дома куча, из двух одно сделаю как-нибудь.
– Спасибо, – слегка ошарашено ответил Степан. Такого участия к своим проблемам никак не ожидал. И вспомнил, с чего был начат разговор. – Слушай, Ту, может, я доплачивать буду? Раз уж вы все равно меня кормите?
И еще как кормят. И завтрак, и ужин, и чай. Просто. Но вкусно и сытно. Как дома.
– Перестань, – плечом отмахнулась от предложенных щедрот дочь норвегов. – Хоть кто-то есть будет. А то дед любит каждый день свежее. И не терпит, чтобы еду выкидывали – блокадник, ты же сам все видел.
– И как ты это совмещаешь? – Степке и в самом деле было интересно.
– Часть Елена забирает с собой на сутки. Они мнит себя великой кулинаркой, но только на словах больше. А так – исправно подчищает все кастрюли. Я, правда, выслушиваю регулярно про то, откуда у меня растут руки в плане готовки. Ну ест – и ладно. А что остается – то собаками отношу. У нас там есть песики прикормленные. У помойки.
На это Степка не знал, что и сказать. Чем его Тура неизменно удивляла – так это своей предельной честностью. Он любил, когда говорят прямо. Но не настолько же…
– Как-то неловко… песиков объедать.
Снова смех. Звонкий. Немного обидный – но самую каплю. Посуда вымыта, и Тура оборачивается.
– Не переживай. Ты же на косточки не претендуешь?
Степан отрицательно покачал головой.
– Ну вот видишь! – она забрала у него из рук сковороду и пристроила в шкаф. – Все будут довольны.
– Угу, – тут как не согласиться-то? И почему-то душа требовала продолжения банкета, поэтому Степка, дежурно оседлав кухонный стул и так же дежурно устроив полотенце на шее, продолжил беседу.
– Ту-у-у… – протянул нараспев, словно дразня. Или бросая вызов.
Она улыбнулась, демонстративно сложила руки на груди и так же нараспев протянула от шкафа:
– Ко-о-ос…
Он рассмеялся. Черт. Вот совсем не ждал, что вместе с жильем в удобном месте получит в дополнение нормальное питание и вполне себе интересную компанию. Жизнь в одиночку на съемных квартирах за последнюю пару лет Степку порядком утомила. Он вырос в доме, где постоянно шумели. Отец орал на Лелика, брат огрызался, Василиса орала на всех. И тишина и невозможность перекинуться вечерами хоть словом угнетала. Теперь только понял, как соскучился по простым разговорам обо всем подряд.
– Скажи, а где сейчас твой отец-капитан?
Улыбка тут же поблекла. Так явно и быстро, как будто ее выключили. И Степану так же мгновенно стало неловко.
– Извини. Если я лезу не в свое дело, то… Просто я тебе про родственников-греков рассказал, а у тебя тоже вон как… необычно… Мне стало любопытно и… – Тура молчала, и он закончил совсем неловко: – Не отвечай.
– Да отчего бы не ответить, – тихо и после паузы проговорила она. – Чаю хочешь? – чиркнула спичка, загорелся газ. – Секретов никаких нету. Точнее есть, но уже гриф секретности с архивов снят. Наверное. Да и если нет… – махнула рукой. – Ты, главное, деду не проговорись, что знаешь, ладно?
Степка ошарашено кивнул. Кажется, семейная история Дуровых была не такой уж и простой. Но он не жалел, что спросил. Потому что чай Ту заваривала вкусный, на кухонном столе стоят тарелки с остатками бисквита и сыра, а по беседам за чаем Степка очень уж стосковался.
*
Елена Дурова всегда была девушкой любвеобильной. Ее коронная фраза: «Я создана для любви, а не для работы». Именно поэтому после семейных мучений всех – Павла Корнеевича, Марии Фоминичны, бабушки Туры, и Клары Корнеевны – двоюродной бабушки и сестры деда – в общем, всех, кроме самой Леночки, был брошен на втором курсе мединститут. Пару раз Леночка сходила «взамуж» – но без печати, а так, на вольные хлеба. Хлеба все на поверку оказались худые, и ничего кроме аборта в двадцать лет, Леночке не принесли. Пока, наконец, не выпал ей счастливый билет в виде белокурого викинга Ларса Рённингена. Капитан сухогруза, косая сажень в плечах, яркие голубые глаза и трубка – все как полагается. Да еще и не наш, а импортный!
Окрутила его Елена в три дня. И укатила с ним в Норвегию.
Северная сказка оказалась с суровой изнанкой. Может быть, Елена рассчитывала, что будет жить в уютной квартирке в Осло, вести веселую жизнь и ждать мужа из плаванья. Вышло совсем иначе. Ларс почти сразу отправил жену к родне на север страны, в деревеньку в Финнмарке (2). Через полгода после переезда родилась Тура. Из развлечений, помимо возни с ребенком – вязание и радио. Спустя год Ларса списали, и он присоединился к семье.
Оттуда Елена и сбежала с первым попавшим в поле ее зрения моряком. Оставив полуторагодовалую дочь норвежским родственникам.
*
– Ничего себе! – только и выдохнул Степан. При их внешней с Турой совершенной разности и даже некоторой полярности судьбы оказались более чем схожи.
– Да уж, – криво усмехнулась девушка. – Ничего себе, все вам.
– А как ты тут оказалась? – Степа уже забыл про свое великодушное «Не отвечай». История Туры таила в себе еще много интересного.
– А вот тут, Степа, и начинаются государственные тайны, – вздохнула Ту. – Тебе чаю подлить?
– Ага. Только я это… – Степан виновато покосился на пустые тарелки. Ни следа бисквита и сыра. И это, похоже, его рук… то есть, рта… дело.
– Что найдешь – все твое! – Тура махнула рукой в сторону холодильника. – Только печенку не трогай, я ее завтра пожарю.
С очередной чашкой чая Степа уминал творожную массу и слушал продолжение рассказа Ту.
*
Леночка вернулась в отчий дом. Там ее приняли – куда деваться. Обогрели, приласкали, пожалели. Но когда был задан вопрос: «Что с ребенком?»… когда не было получено внятного ответа… Павел Корнеевич влепил дочери пощечину. За то, что ребенка бросила. И бушевал потом долго. Но совершенно безо всякого практического результата.
Добиться того, чтобы дитя вернули матери, не получилось. Ни сразу. Ни потом. Законодательство Норвегии было всецело на стороне отца, гражданина страны. Получать удавалось только скупые отчеты о том, что ребенок жив, здоров, благополучен и растет. Так шли годы. Елена почти сразу получила развод, и у нее вовсю крутились новые романы. Менялись мужчины, цвет волос, места работы. О дочери, растущей где-то в Норвегии, она преспокойно забыла.
Павел Корнеевич не забыл.
А Тура росла с все больше и больше пьющим отцом и молчаливыми тетками, которые приходили, чтобы приготовить еду и произвести уборку. Еще зашивали отцу одежду – он почему-то постоянно рвал штаны и прочее. Иногда забирали девочку к себе. Впрочем, помнилось Туре об этом очень-очень смутно. Ни лиц, ни слов, ни событий. Только ощущение холода и одиночества. Словно не люди вокруг – тени, темные и безголосые.
Жизнь ее с отцом прекратилась в тот день, когда он заснул в доме, закрывшись. А Тура осталась на улице. Она специально вышла – не любила его пьяным. Ей тогда было пять.
Почему не пошла к соседям – не знала, и объяснить потом не могла – ни себе, ни кому-то еще. Села в сугроб и начала присыпать себя белым, красивым, пушистым снежком. Там и нашла ее соседская собака. И лай подняла. А потом уж и соседи подтянулись.
Так Тура оказалась в приюте в Вадсё (3). До русских родственников эта информация дошла с огромным опозданием. Но дошла. И тут дед, за три месяца до этого известия похоронивший жену, просто как с ума сошел. И пошел в Большой дом (4).
Профессор Дуров работал на ФСБ. Ну, в то время название было иным – КГБ. Разумеется, никто об этом тогда не подозревал – государственная тайна, все дела. Что-то, связанное с мозгом – вот все, что было известно Туре. Да и знать не хотела, что стояло за теми событиями. Как дед выторговывал помощь самой могущественной организации страны. Не знала она, каких усилий, нервов и переживаний это все стоило Павлу Корнеевичу. Но был один непреложный свершившийся факт: в возрасте пяти с половиной лет она оказалась в России. Как это произошло – неизвестно.
*
– Как это – неизвестно? – Степка поймал себя на том, что сидит с открытым ртом. – Телепортация, что ли?
– Почти, – Тура выплеснула остатки остывшего чая в раковину. Подошла к плите и снова зажгла огонь. – Я не знаю, как эти люди проводят свои операции. Вывезли. Как-то. Как – я не в курсе.
– Ты что… а ты… А что ты сама помнишь?
Она отвернулась.
– Ничего.
Степан с все возрастающим изумлением разглядывал тонкую спину – сегодня футболка ради разнообразия серая. Как это – ничего?!
– В смысле… Ты… тебя чем-то накачали? В ковре вывезли? В футляре от контрабаса?
– Смешно, – тем же тоном и так же тихо.
– Извини! – спохватился Степан. – Я просто… не то хотел… извини.
Она все-таки обернулась.
– Меня потом несколько лет дед таскал по разным врачам, специалистам – у него же много знакомых в этой среде. В психушке лежала два месяца. Я не говорила. Совсем. В постель мочилась каждую ночь лет до девяти. И ни чер-та не помню о своем детстве там. Помню только, что все время было холодно. И одиноко. И страшно. Последствия стресса, так считали врачи. Такая вот история, Кос.
Неожиданно Степа осознал, что у него тоже холодная спина. Холодная и влажная.
– Слушай…
– Не говори ничего, – девушка махнула рукой. – Даже не знаю, зачем я тебе это все рассказала. Наверное, чтобы ты понимал, что за человек Елена. И дед. Тебе же тут жить сколько-то. А одеяло я тебе завтра сделаю, ага?
Он лишь рассеянно кивнул, когда она вышла из кухни. Смотрел на пустые тарелки около себя и ерошил волосы на затылке. И вспоминал собственную мать.
__________
(1) ИТМО – Университет Информационных Технологий, Механики и Оптики
(2) Финнмарк – самая северная административно-территориальная единица Норвегии.
(3) Вадсё – административный цент Финнмарка
(4) Большой дом – неофициальное названия здания на Литейном проспекте, где находится управление ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленобласти
Кадр четвертый. Антониони
Кадр четвертый. Все красное, все мертвое, все друг другу чужие. Как у Антониони. Только еще страшнее.
Музыка ударила, едва Тура открыла дверь квартиры. Ритмом обойного молотка и запредельным воем – так, что даже и не скажешь сразу, что это музыка. Вакханалия какая-то!
Звуки ада доносились из комнаты нового жильца. И куда дед смотрит? Впрочем, тут без загадок. Снял слуховой аппарат и работает. А без слухового аппарата можно в квартире все что угодно делать – у Павла Корнеевича все равно в ушах благословенная тишина. Но зато во всем остальном пространстве…
Тура для порядку стукнула. Разумеется, не ответили. И она толкнула дверь.
Внутри небольшой комнаты звуки сбивали с ног. И когда Степан успел привезти это колонки? Она прошла внутрь и выкрутила громкость на музыкальном центре. Наступила тишина – почти звенящая.
– Ты чего?!
Хозяин комнаты сел на кровати. А до этого лежал. Облаченный лишь в спортивные штаны-три-полоски. И – внезапно – в эластичную повязку на локте.
– Степан Аркадьевич, вы в курсе, что музыка играет очень громко?
– Никому не мешало.
Потому что дед глухой, а Елена на дежурстве.
– Теперь мешает.
Он только дернул голым плечом.
– Твое счастье, что Елены Павловны нет дома. А то бы тебе устроили грандиозный скандал.
Он снова дернул плечом и едва слышно фыркнул. А потом низко опустил голову между этих самых широченных плеч. Темные локоны совсем закрыли лицо. Тура, сама не зная, как, но вдруг обнаружила себя сидящей рядом с ним на постели.
– Стёп… Что случилось?
А что-то случилось – это фонило очень явно. Сначала дикими воплями и ударными, а теперь тишиной и опущенными плечами.
– Мы проиграли, – донеслось из-за завесы черных кудрей. – Из-за меня проиграли.
– Это как?
– А вот так, – он все-таки поднял голову. Медленно. Смотрел в облезлые желтые обои на противоположной стене. – Команда на меня рассчитывала. А я подвел.
– Почему?
– Потому что! – это был уже крик. Вопль. Как те, что звучали из динамиков недавно.
– Объясни, – она не сводила взгляда с повязки. Поперечные линии – там жилки резиновые, наверное. Фиксирует туго. Кожа из нее выходит выпукло. А там выше повязки – вообще выпукло. Это бицепс. Да, именно он.
– Что объяснять?! – длинные пальцы взметнули девятый вал темных волос на затылке. – Подавали на смерть в пятом тайме. Я должен был выстоять. И… сил не хватило. Не смог.
– А локоть почему забинтован?
– Упал в первом тайме. Неудачно.
И картина нарисовалась сама собой. Помимо воли. Откуда-то, не пойми откуда.
В самом начале… игры?.. – он упал и травмировал руку. А дальше – через боль, через «не могу», на одном только «должен», потому что команда на него рассчитывала – играл. Но все же это оказалось выше его человеческих сил. Откуда она это знала и поняла? А спроси! Ведь даже примерно не представляет правила игры, и не интересовалась никогда, и даже не возникало мысли по телевизору посмотреть. Но картинка сложилась мгновенно – из наблюдений, разговоров за чаем. Абсолютно точная и яркая картинка.
– Стёп… – ее ладонь идеально облекла его бицепс. – Ты не виноват.
Он обернулся. Вблизи его ресницы кажутся ненастоящими. Таких пышных, длинных, черных ресниц у парней не бывает. А он еще взмахивает ими…
И это – совершенно определенно запрещенный прием. В пару к теплому гладкому бицепсу под ее ладонью. Потому что в следующий миг они целуются. Безо всяких там «только губами, без языка», «я только в краешек», «рот не раскрываем, и все норм».
С полным ощущением, что они это делали раз сто до этого. Ровно совпав и попав во все. В том числе и кончиком языка в пломбу на верхней шестерке справа.
И именно в этот момент Тура вдруг понимает, где у нее главная эрогенная зона. На руке. Когда тугие шелковые волны скользят по ладони и между пальцами. И что его руки на ее спине – горячие едва выносимо. И оттаивает от них что-то. Тает. Течёт.
Разсовпали они, когда горячие руки стали наглее. И переместились на грудь. А там не оттаяло еще. Или да. Или нет.
У него колючая небритая щека. Об этом сообщает пощечина. Степан поджимает и без того узкие губы и сощуривет свои роскошные ресницы. Недоуменно. Презрительно.
– Секс-услуги не входят в стоимость проживания! – Тура тоже умеет быть презрительной.
– Я доплачу.
Получи вторую пощечину! И ресницы, и губы – в узкую линию.
Тура вскакивает на ноги. Сказать бы что-то, но ничего на ум не приходит.
– Держи свои руки при себе!
Уже у двери ее настигает его тихое:
– Здорово целуешься.
Дверью она хлопнула. Музыки больше слышно не было.
*
Двадцать два… двадцать три… двадцать четыре… двадцать…
Со счета его сбил звук. Шумный выдох. Пришлось прерваться и встать. В дверях кухни стояла Елена Павловна собственной персоной. В тонком халате до колен. И бюст он весьма щедро демонстрировал. Практически не оставляя места для фантазии. Степка вытер шею полотенцем. И проклял себя за то, что не надел футболку. Привык заниматься с голым торсом – так удобнее. Судя по взгляду Елены Преужасной – пора отвыкать.
– Ой, Степочка, не смотрите на меня, я не накрашена!
Угу. А красная помада – это ему мерещится, видимо.
– Вы прекрасно выглядите, Елена Павловна.
Зря сказал. Но уже поздно. Она вплыла, дыша жаром и гелем для душа. Степе осталось только прижаться к стенке. Он вдруг понял, что чувствуют девчонки, когда к ним клеятся на улице не совсем трезвые и очень наглые парни. И это при том, что он сам – сто девяносто три, девяносто пять и может вломить. Но не тетке же с красной помадой и в коротком халате?
– Степа, вы завтракать будете?
– Спасибо, – Степан бочком стал пробираться к выходу с кухни. – Я уже позавтракал.
– Да что вы там ели? Пару бутербродов всухомятку? Давайте, я вам приготовлю вкусный омлет.
– Еще раз спасибо, но ваша дочь покормила меня кашей.
Елена Преужасная что-то шипела неразборчиво, но Степка уже быстро шагал по коридору в сторону своей комнаты. И не как не мог сообразить: он правильно ответил или нет?
*
– Здрасти.
Начало разговора уже изумило. А уж внешность собеседников – тем более. Точнее, собеседниц. С все возрастающим удивлением Тура наблюдала за парочкой за порогом: две юные нимфы в скинни, кроп-топах и омбре (1). Лет двадцать от силы – каждой, не на двоих. Всех соседей по подъезду Тура знала, эти – не из их числа.
– Чем могу помочь, девочки?
Девочки переглянулись и выдали хором, но со стыдливым румянцем.
– А Кос дома?
Соображалось Туре после рабочего дня неприлично долго. Но сообразилось. Глаза сузились.
– А вы к Степану Аркадьевичу по какому делу? – собственный голос слышался противно-скрипучим.
– А мы… – нимфы еще раз переглянулись. – Это… – хихикнули снова слаженно. – Автограф хотели взять!
Фанатки. У Степаши есть фанатки. Да боже ж мой. Какую знаменитость приютили. Какая честь. Дальше командовал разлив желчи внутри одной конкретно взятой квартирной хозяйки.
Тура отступила на пару шагов и для порядку стукнула по косяку костяшками пальцев.
– Кузя! Кузьма! Сундук украли! В смысле, к тебе дамы пришли. С визитом.
Открывшаяся дверь явила за собой совершенно ошалевшего Степана Аркадьевича Кузьменко в домашнем – футболка и спортивные штаны. И учебник из дедовой коллекции в руке – сессия у Степана Аркадьевича, потому и сидит вечерами дома.
Степан переводил недоуменный взгляд с девушки в черном на парочку за порогом.
– Поклонницы вашего таланта, Степан Аркадьевич, – медоточиво проворковала Тура. – Жаждут припасть и облобызать.
– Чего?!
– Степа, вы нам обещали автограф! – зазвучал из-за порога снова слаженный дуэт. А потом пара скинни шагнула через порог, и пришлось посторониться всем – и Туре, и Степе. И в тесном коридоре стало еще более тесно, чем было до того.
– Степа, на последней игре, в «Нева-арена», помнишь? – защебетала наперебой парочка сладких девочек. – Ты сказал, что дашь нам автограф. И расскажешь про игру.
Дальнейшее Тура проигнорировала. Развернулась и ушла на кухню. Посуда не вымыта. Вон, вилки не вытерты. Но вслушивалась чутко – в девичий щебет, в хихиканье, в его сдержанные ответы.
И в хлопок двери – спустя минут примерно десять. Значит, в гости не пригласил. Молодец, Степаша. Пять тебе за сообразительность. Тура положила натираемую до алмазного блеска вилку на полотенце и решительно двинулась в сторону двери жильца.
Степан все еще был в коридоре. Точнее, на границе между своим и чужим. На пороге.
– Что так быстро? Девушки были настроены на плодотворное общение.
– Я не давал им своего адреса, – тон жильца был мрачен.
– Ну что вы, Степан Аркадьевич, – промурлыкала Тура. – Не стоит стесняться своей популярности. Хотя фанаты бывают такие назойливые. Что, в следующий раз сказать, что вас нет дома?
Степка одарил ее очень мрачным взглядом.
– Ты мне одеяло обещала.
С этими словами дверь за либеро закрылась.
Да. Обещала. А потом что-то со временем не сложилось. А потом это поцелуй нелепый, а потом – негласная война характеров. Но обязанности арендодателя это не отменяет. Одеяло. Да, она обещала одеяло.
Тура перетряхнула три коробки, прежде чем нашла. Старое, верблюжьей шерсти. Дед говорил, что от его отца осталось. А там же флотские, под два метра.
Распялила на руках. Ну точно на дядю Степу. От неожиданности совпадения с детским стишком рассмеялась сама с собой. Сама же с собой чихнула от пыли. Таки похоже, что либеро одеялко придется впору. Или надо будет надставлять? Нет, без примерки никак. Зажав одеяло подмышкой, Тура зашагала в гости к дяде Степе.
И снова стукнула для порядку. Стуку много, а порядка как не было, так и нет. Из-за двери не отвечали. Обиделся, что ли?
– Можно?
– Я голый.
Тура фыркнула и толкнула дверь.
Он был голый.
Как-то, в те времена, когда еще была жива сестра деда, зашел у дам семейства Дуровых разговор о мужской красоте. И Клара Корнеевна, вспылив, сказала, что равняться надо на античные образцы. И был снят с полки альбом репродукций коллекции флорентийской Академии изящных искусств. И был продемонстрирован Давид работы Микеланджело. Так вот. Этот самый Давид стоял теперь перед Турой. Стоял спиной.
От гармонии фигуры захватывало дыхание. Перехватывало дух. Плечи, спина, талия. Идеальные ягодицы чуть светлее остального. Ноги же, наоборот, чуть темнее, потому что волосы. У статуи волос не было. Но пропорции те же. Идеальные. От которых забываешь делать вдох. И пламя поднимается откуда-то снизу, от кончиков пальцев, которые вечно холодные.
Сначала двинулась копна черных греческих кудрей, явив греческий же профиль. Который через пару секунд превратился в фас. Греческий фас. Анфас. А-ля натюрель.
Собака. Греческая!
Тогда же Елена, разглядывая фото статуй, поинтересовалась, а чего это у них такое скромное мужеское достоинство. На момент разговора Туре исполнилось восемнадцать, а Клара Корнеевна уже находилась во власти возрастных деменций… В общем, разговор продолжился – про достоинства. И было сказано, что у древних греков размер ЭТОГО считался чем-то постыдным. И его сознательно преуменьшали при создании статуй. Торжество духовного над плотским. Идеи эллинизма и все такое.
Степа был не совсем греком. То есть, местами не греком. Одним местом только – но совершенно не соответствовал канонам древнегреческой скульптуры. Фиговым листком не обойдешься. Лопуха бы хватило.
Огонь медленно поднимается от пальцев на ногах выше. Колени, бедра, живот, грудь. Дышать просто нельзя этим огнем. И взгляд его – прямой. В глаза. Однако, как же сложно смотреть в глаза. И с каждой секундой этого взгляда он все менее и менее походил на эллина. Варвар, как есть. Собака греческая!
– Нравится?
Нимфоманские гены проснулись, точно! Наверное, нимфомания передается по наследству. Потому что сейчас Тура была практически готова сорваться с места, сорвать с себя одежду и... И иного объяснения нет – тому, что она стоит и пялится. Пялится на то, что уже можно прикрыть только листом лопуха. И то – если лопух хорошо рос.
– Твое одеяло.
Наследие флотских семьи Дуровых полетело в сторону древнегреческого непотребства. И прикрыло. И стало вроде как легче дышать. И получилось повернуться и выйти.
Уже в спину прилетел звук. То ли смешок, то ли хмык. Не стала разбираться, просто дверью хлопнула.
Собака древнегреческая кудрявая!
*
– Ты что творишь, мать твою!!!
Что творит, что творит… отжимается! Потому что в комнате места нет.
Степка недовольно приподнялся с пола.
– Что не так?
– Ты хочешь быть изнасилованным?!
Она стояла в дверях кухни. Футболка серая – чудом. Джинсы привычно черные.
– А ты собираешься? Я сопротивляться не буду.
Очень хочется отвести взгляд от гладкого мужского торса. Идеального до самой крошечной мышцы над брюшным прессом. Давид-мать-его-Микеланджело. Или Дискобол-черт-его-дери-Мирона.
Очень надо. И невозможно.
– Я пас. А вот Елена Прекрасная не устроит, – Тура демонстративно прошла мимо. – Изнасилует тебя прямо тут, на кухне, не сходя с места. Мне-то все равно. Лишь бы дед не услышал – не для его возраста потрясения. Слушай, трахай ее в комнате, а? И по возможности тише. Она шумная, как в порнухе – насмотрелась. Но можно же рот зажать…
Степа дослушивать не стал – накинул полотенце на плечи и вышел из кухни. И пообещал себе, что больше без футболки из комнаты не выйдет.
Но и это решение его не спасло от чаровницы Елены Падлны.
*
Степа едва успел закрыть за собой входную дверь, как дальнейший путь ему преградили. Прекрасно. Мало его Матуш на тренировке гонял. И тут на него у кого-то… планы.
– Добрый… э-э-э… вечер, – Степан попытался изобразить уже отработанный маневр «бочком по стеночке». Не сработало. Елена выдвинулась наперерез всем своим женским достоинством. Нельзя, все-таки, в таком возрасте и с такими габаритами напяливать на себя… вот это. Обтягивающее и блестящее.
– Добрый, Степочка. Хотите бокал вина?
Вот после тренировки – самое оно. Лучше не придумать.
– Спасибо, но мне нельзя.
– Почему? – картинно распахнув глаза, густо чем-то черным обведенные.
– Я спортсмен, у меня режим, – Степа попытался отделаться дежурной фразой.
– Неужели его никогда-никогда нельзя нарушать – этот ваш режим? – она как-то так привалилась плечом к стене, что бюст при этом едва не выпал весь из выреза облегающей блузы с блескучими камушками. НЕ смотреть ТУДА было очень сложно. И Степа посмотрел. И подумал отчего-то, что если дама с такими буферами будет сверху и нечаянно грудями приложит – так и сотряс можно заработать. Тряхнул головой.
– Нет. У меня игра завтра. Простите, мне надо в душ, – выставив перед собой сумку как щит, Степка и в самом деле ретировался в ванную. И там первым делом проверил крепость защелки. Ничего, надежная. Пришлось по второму кругу принимать душ. Думалось ему под водными струями про наставления Матуша. И еще почему-то о том, темнеют ли от воды волосы цвета льна. И еще о том, что с Еленой Преужасной он окончательно испортил отношения. И с Ту как-то все сложно в последнее время. Лишь профессор им доволен – каждый вечер радует лекциями. И то хлеб.
*
После пары гудков скайп оповестил о том, что соединение установлено. Только картинка не появилась. Вместо этого из динамиков послышалось такое знакомое:
– Вот ведь бисовская машина… как же тут… да чтоб тебя… А, вот!
И экран ноутбука явил светлый лик Василисы. Поверх цветастого платка, повязанного на ее любимый манер, с узлом на лбу, были надеты огромные Левкины наушники.
– Вот жеж сотонинская техника! – всплеснула руками Василиса в мониторе. – Пока разобралась – чуть не померла. Ну, здорова, Степка, что ли.
– Привет, ба.
– Схлопочешь сейчас, – женщина пригрозила ему пальцем.
– Прощения просим, Василиса Карповна, – улыбнулся Степан. Соскучился все-таки по Василисе, несмотря на ее тяжелый характер. Родная бабка, вырастила их с Леликом.
– Как у вас дела? Где Левка?
– На рынок послала, – Василиса с несвойственной ее движениям неуверенностью поправила на голове наушники. – Рыбу буду на обед жарить. Ты сам-то как? Бледный чего-то. Совсем у вас там солнца не бывает, что ль?
– Бывает. Но я в те дни могу быть занят.
Спустя пару секунд Василиса расхохоталась – низким грудным смехом, который не менялся с годами. Оценила шутку, стало быть.
– Отец как? – вид смеющейся Василисы Карповны доставлял удовольствие. Помнил ее привычно суровой и хмурой.
– Да помру я с ним, – поджала губы старшая женщина семьи Кузьменко. – К старости совсем характер испортился!
Тот факт, что Василиса была старше зятя на двадцать с лишним лет, ее не смущал. Свои года она явно не считала. И не менялась с возрастом – по Степкиному разумению.
– Неужели снова… – осторожно начал Степан.
– Не! – отмахнулась Василиса. – Эту напасть я ему напрочь отбила. С работой с ума сходит, не вылезает из секции.
Подперев голову рукой, Степан слушал рассказ о том, как сотона Аркадий – а сотоной у Василисы бывали под горячую руку все, но чаще всего сам Степа – не давал ей житья и делал нервы. Слушал и вспоминал. Как Василиса своему зятю напасть отбивала, Степка помнил очень хорошо – так, словно это было вчера. А и многое, впрочем, другое тоже помнил отлично. Будто вчера, ага.
*
Греками были как раз предки по роду Василисы. Точнее, по линии ее мужа, деда Степана со стороны матери. И внешность Степка тоже от матери унаследовал. А она – от своего отца, того самого Константиноса Георгадиса, о котором Степан рассказывал Туре. Был Константинос хрестоматийным одесским портным, только не еврейским, а греческим. Юную Василису, уроженку станицы Копанской, в Одессу привели дела серьезные, комсомольские. Она его за кудри полюбила, а он ее – за стать казачки. А уж потом судьба занесла их в Ейск. Как пели немного позже в одной популярной песне «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский союз». Так вот их домом на всю оставшуюся жизнь стал курортный азовский Ейск.
В семье поначалу не было детей. То есть, дети были, два мальчика. Но оба недолго. Первый умер в полгода – после прививки. Второй родился мертвым. И только потом появилась на свет Ларочка.
Василиса утверждала, что это все «грецкая» кровь такая никудышная в дочери дала себя знать. Да что угодно могла утверждать, потому что Константиноса к тому времени, когда Василиса ругала непутевую дочь, уже лет семь как не было на этом свете. Он ушел из жизни спустя год после рождения Степки. Хоронила его, как рассказывала Василиса, половина Ейска. Первый был мастер по мужскому костюму. Людей из парткома одевал. И жили поэтому неплохо, и образование дали Ларочке – в Москву поехала учиться, на искусствоведа, не просто так, птица высокого полета. Да только, приехав после третьего курса на каникулы домой, пала эта птица жертвой белозубой улыбки, залихватского чуба и спортивной фигуры волейболиста местного клуба Аркаши Кузьменко. Да так пала основательно, что пришлось брать академический отпуск. Полугодовалый Степа был оставлен на попечение бабушки и отца, а мать уехала доучиваться в Москву. Образование получила, диплом искусствоведа в кармане, а потом, спустя еще пару лет родился второй сын.
Василиса крестилась тайком, и смахивала слезу – тоже тайком. Своих мальчишек вспоминала, стало быть. И растила внуков со всем пылом и широтой казачьей души. Не баловала, и ругалась, и кричала, бывало – такой уж характер. Но души не чаяла в своих сотонах.
Гром грянул, когда Степке исполнилось шесть, а Левке два. Был скандал, грандиозный, Степа помнил. А вот Лева, по малолетству – нет. Тонкая душевная организация искусствоведа Ларочки Кузьменко не выдержала жизни с мужем-тренером и двумя маленькими детьми.
– Я здесь погибаю, – рыдала она, красиво заламывая тонкие руки. – Я же здесь просто придаток к кастрюлям и пеленкам. Я теряю квалификацию, Аркадий. Давай уедем в Москву, умоляю. Мне предлагают работу!
