Текст книги "Справная Жизнь. Без нужды и болезней"
Автор книги: Дарья Усвятова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Глава 12.Лихо
Покидая донской хутор в первых числах августа, я прощалась с Домной Калитвиной надолго. Отпуск закончился, полевые исследования тоже. Впереди меня ждал весьма насыщенный год – студенты, лекции, научная работа, и все это не предполагало никаких поездок, тем более так далеко. Однако уже в начале сентября меня остро потянуло на Дон, и причина была не только в том, что за два летних месяца я успела всей душой привязаться к казачьей знахарке и ее дружному семейству. После возвращения в Питер на меня свалились нежданные и очень большие неприятности: моя семейная жизнь дала крен.
С мужем мы прожили семь лет, и прожили очень дружно. Наши отношения строились с самого начала, скорее, по принципу «учитель-ученица». Он был старше меня на пять лет, но мудрее – на десятилетия. Именно он заставил меня окончить аспирантуру и всерьез заняться наукой. Будучи сам ученым (правда, в другой области – он физик-химик), мой муж огромное значение придавал интеллектуальному развитию и справедливо полагал, что материальные блага преходящи, а свет знания остается с человеком навсегда. Мои летние поездки нисколько не мешали семейной жизни: как правило, в этот период он тоже уезжал на многочисленные научные конференции и круглые столы, которые частенько проводились за границей, в ведущих исследовательских институтах и университетах Европы. Этим летом, правда, все его поездки пришлись на май-июнь, таким образом, целый месяц в июле он провел дома, без меня. И успел за этот месяц так измениться, что я, увидев его на перроне когда он встречал меня, тут же решила, что случилось нечто ужасное. Он выглядел усталым и разбитым, и, казалось, совсем не был рад моему возвращению. Приехав домой, я обнаружила на кухне батарею пустых бутылок и гору грязной посуды. Это вызвало у меня настоящий шок: мой муж в жизни не брал в рот ни капли спиртного, был чистюлей и аккуратистом, которого невероятно раздражал один вид немытой чашки или лежащей не на своем месте вещи. От моих недоуменных вопросов он вяло отмахнулся – мол, приезжали вчера друзья-однокурсники, один из Москвы, другой из Чикаго. Однако на правду это было не похоже: грязь на посуде явно не вчерашняя, да и такое количество спиртного трое мужчин за полсуток выпить не могли. Не добившись правды, я в расстроенных чувствах, стала все мыть и убирать, думая о том, каковы же истинные причины происходящего.
Но это было только начало. Мой умница-муж, у которого вся жизнь была распланирована на годы вперед и расписана буквально по минутам, стал пропускать работу (под предлогом, что работает дома или в библиотечном архиве), уходить куда-то из дому по вечерам и возвращаться далеко за полночь в буквально-таки нечеловеческом состоянии. Он пил каждый день, у него появились какие-то странные знакомые, которые приходили к нам, сидели с ним на кухне порой до утра, поглощали в огромных количествах коньяк, виски и дорогую водку. Я так понимала, что на это уходят грантовые деньги, выданные под научный проект, которым руководил мой муж, и это повергало меня в ужас. Разумеется, я много раз пыталась выяснить, в чем же дело, но на мои вопросы муж реагировал очень агрессивно, и каждый такой разговор заканчивался скандалом.
Словом, спустя месяц я была вымотана полностью. Единственной отдушиной для меня была работа. Каждый день я искала предлог, чтобы остаться в Институте допоздна, и прилагала все усилия, чтобы забить свое учебное расписание до предела. Но, как назло, в первом семестре лекций у меня получалось немного, как будто кто-то нарочно оставлял меня наедине с моими проблемами.
Я все чаще вспоминала знахарку, ее слова о Пути и о том, что у человека, идущего по нему, все в жизни выходит само собой. «Как же так? – недоумевала я. – Ведь именно сейчас у меня в жизни все должно складываться как нельзя лучше!» С Дона я уезжала окрыленной, а сейчас у меня было ощущение, что мне не только подрезали крылья, но и вообще лишили возможности передвигаться. Начались проблемы и со здоровьем. От слез и постоянного недосыпания у меня воспалились глаза и все время болела голова. Нервы расшатались до предела. Всю жизнь зная своего мужа как человека уравновешенного, рассудительного и весьма трезвого в суждениях и поступках, и наблюдая случившуюся с ним теперь перемену, я теряла контроль над собой и часто срывалась на истерики и скандалы. Умом я понимала, что веду себя неразумно, но поделать с собой ничего не могла. Наконец, я взяла себя в руки и решила призвать на помощь Казачий Спас.
И вот, в один из сентябрьских вечеров, когда мой муж в очередной раз ушел неизвестно куда (пожалуй, в первый раз за все это время я была даже рада его уходу), я разделась, забралась в ванну и двенадцать раз облилась холодной водой. Затем, переодевшись во все чистое, поставила на стол маленькую иконку с образом Спасителя, зажгла свечу и стала читать Иисусову молитву – так, как учила меня Домна Федоровна. Я очень старалась сосредоточиться на молитве, огне и правильном ритме дыхания, но погрузиться в подсознание так же глубоко, как это было на хуторе в присутствии наставницы, мне все же не удалось. Тем не менее, мне стало немного легче, и в тот вечер я уснула без слез и отчаяния.
Через пару дней меня вызвали к проректору. Он сообщил, что на мое имя пришло приглашение из Ростовского Исторического Музея на научно-практическую конференцию, посвященную истории кладоискательства на Дону. Я была поражена: никогда в жизни я не имела никаких дел с этим музеем, откуда же они знают обо мне и о том, что я занимаюсь раскопками в Ростовской области? (Тем более, что донскими курганами я начала интересоваться очень недавно, и этим летом у меня была, по сути, первая поездка на Дон.) Все, однако, выяснилось довольно быстро. Сразу по приезде в Петербург я написала небольшой очерк о поверьях, связанных с моим курганом, и разместила его на одном из археологических Интернет-ресурсов. В Ростове заинтересовались этой статьей как раз в связи с тем, что в конце сентября планировалось проведение конференции.
Проректор изучил расписание и решил что студенты совсем не пострадают, если мои занятия на недельку прервутся.
Итак, мне снова предстояла поездка на Дон! В мыслях я все время благодарила Путь, за то что в тяжелый момент моей жизни он все так здорово устроил. Единственное, что расстраивало меня, так это кратковременность путешествия. Я прекрасно понимала: вряд ли мне удастся пообщаться с Домной Федоровной более или менее продолжительное время, но сама возможность увидеть свою духовную наставницу вселяла в меня надежду.
По прибытии в Ростов меня ждал еще один приятный сюрприз. Мне сразу же предложили задержаться там и поработать с архивами, которые, по мнению моих донских коллег, были бы весьма полезны в моих научных изысканиях. Со своим руководством я согласовала вопрос на удивление быстро: было решено, что во время моего отсутствия лекции будет читать одна из аспиранток, которой как раз требовалась педагогическая практика. Получив, таким образом, временной карт-бланш, я в первый же свой выходной день купила билет на автобус и отправилась на хутор к целительнице.
Домна Федоровна, как и положено, встретила меня готовым обедом и сердечными объятиями. Я же, увидев мою добрую хозяйку, не могла сдержать слез; впрочем, последние полтора месяца глаза у меня постоянно были на мокром месте.
– Ну-ну, будя тебе, доня, – обнимая меня, промолвила целительница. – Все уже хорошо, не плачь.
Она сытно накормила меня (от волнения кусок не лез в горло, но знахарка заставила меня съесть полный обед) и налила большой пузатый фужер густого домашнего вина с каким-то церковным ароматом. Ворожея сказала, что это вино сделано из ладанного винограда. Сорт редкий и растет только на Дону; еще одно наследие святых старцев-скитников.
От еды и выпивки меня разморило, я расслабилась и успокоилась. В этот день у Домны Федоровны посетителей не было, муж с сыном уехали в Пятигорск продавать мед и кованые изделия; словом, мы были одни и ничто не мешало нашим разговорам. Мы сидели в садовой беседке за непокрытым столом; на серебряную от времени деревянную столешницу слетали сухие былинки с уже начинающих желтеть виноградных плетей, обвивавших беседку снизу доверху. Крупные черные гроздья с блестевшими, словно маслины, ягодами, висели на расстоянии вытянутой руки, и я могла ими лакомиться прямо с ветки. Домна Федоровна внимательно и заинтересованно слушала, как я говорю о моих злоключениях. (Вообще, у нее был истинный талант слушателя: рассказывая ей что угодно, человек чувствовал – ни одно слово не ускользнет от внимания целительницы. Это вдохновляло рассказчика и помогало собраться, сделать повествование последовательным и подробным.) Когда я закончила, она глубоко вздохнула и своим неповторимым, низким и плотным голосом произнесла:
– Доня, доня, ты совершила самую распространенную женскую ошибку – оставила мужа одного надолго.
– Но ведь он и сам ездил! Я, например, весь май без него прожила.
– Это другое дело. Женщина мужчину ждать должна, это ее долг и предназначение. А мужик – иное. У нас говорят: баба да курица в ста шагах от двора – ничейная.
– Что это значит?
– Это значит, что, уезжая из дома и оставляя в нем мужа, женщина становится как пташка на воле, куда хочет – полетит, и кто угодно ее поймать может.
– Да Господь с вами, Домна Федоровна! Вы же знаете, что я уезжала не развлекаться, а по делам! Какая же из меня пташка?
– Я-то знала, а вот муж твой не знал.
– И он знал.
– Это он умом знал. А подсознанка его все время твердила, что ты ему в этот момент не принадлежишь. Ну, и переклинило.
– Неужели он не мог потерпеть всего лишь месяц?
– Значит, не мог. Есть люди, которые в одиночку и дня выдержать не могут. Шибко любит он тебя, видать.
Она на минуту задумалась. Потом медленно, с расстановкой, промолвила:
– Хотя я думаю, что здесь и другая причина должна быть. Говоришь, не пил он до этого?
– Ни капли! Даже на Новый год, даже шампанского! Он считал, что интеллектуальная работа и алкоголь – несовместимы.
– Да, де ла, кубыть, серьезная. У тебя карточка его с собой есть?
– Конечно! Я всегда ее ношу в кошельке…
– Давай сюда ее быстро! Сейчас поглядим, что там у него не так.
Я принесла фотографию. Ворожея положила ее на стол, коснулась кончиками пальцев и прикрыла глаза. Минут через семь она глаза открыла, посмотрела на меня. Ее иконное лицо стало скорбным:
– Обрадовать мне тебя, доня, нечем. Сделано ему, и сделано крепко. Пока сказать не могу, какой анчибел его так удостоил, потом постараюсь выяснить. Сейчас только одно ясно: с этим лихом мне в одиночку не сдюжить.
От ее слов у меня ручьем хлынули слезы:
– Домна Федоровна, миленькая… Если уж вам это не под силу, то я и не знаю, куда мне идти… Я себе жизни без мужа не представляю, я эту потерю не перенесу…
– Ну-ну, вскагакалась… Вот же ж бабьё городское: чуть какая марь – и в слезы. Всю жизнь, доня, сладко не проешь, мягко не проспишь, чисто не проходишь! Мало ли что в судьбе бывает, а ты не поддавайся: казак в бою спину не кажет! Так что не кисни.
– Вы ведь сами говорите, что вам не справиться. Как же быть-то?
– Будем дожидаться Алексея с Федором. А пока тобой займемся: вид у тебя – краше в гроб кладут.
Глава 13. Бабий Спас
Всю ночь я спала как убитая, без тревог и сновидений, а утром сама проснулась до света. Я прекрасно выспалась и чувствовала себя великолепно: спасибо чудо-отвару, что знахарка дала мне выпить на ночь. Сегодня нам обеим предстояла поездка в Ростов. Во-первых, надо было сходить в три церкви и совершить то, что, по словам Домны Федоровны, защищает от колдовства и обстояния бесовского «паче ружья и шашки». А во-вторых, знахарка пожелала навестить сына и повидать внуков; для них она припасла гостинец – испеченный с вечера круглян (очень вкусный пирог с начинкой из сухофруктов и меда).
Распрощавшись с Георгием и его семьей, мы зашли в гостиницу и забрали из номера мои вещи: Домна Федоровна настояла на том, чтобы я поселилась у нее. Правда, ездить в Ростов каждый день из хутора было немножко хлопотно: дорога туда-обратно занимала в общей сложности три часа. Но это для меня было делом привычным: ведь и в Питере, живя в одном из спальных районов, я ежедневно тратила времени на дорогу никак не меньше.
В хутор мы вернулись к ужину. За едой знахарка давала мне пить холодный узвар из сушеных фруктов, трав и меда. От него меня снова потянуло в сон, но Домна Федоровна спать мне не дала. Она вывела меня в сад, усадила по-японски прямо на землю и велела слушать «токи земли». Для этого надо было сосредоточиться на точке в районе крестца. Чтобы мне было легче почувствовать энергию и войти в нужное состояние, ворожея несколько раз провела ладонью над этим местом. От ее действий вся область ниже пояса словно загорелась, энергия закрутилась вправо и собралась плотным огненным шаром в нижнем отделе позвоночника, прямо напротив матки. Я закрыла глаза и направила внимание в этот шар. Он показался мне красным, мягким и пушистым, как клубок огненного мохера. Шар пульсировал в ритме сердца; вниз от него шла тонкая ниточка энергии. Присмотревшись получше, я увидела, что это не ниточка, а настоящий огненный родничок, и утекает он куда-то глубоко в землю. Земля в моем видении была необычная: не черная и вообще – не темная, а очень светлая и сияющая, как белая часть пламени. Ее всю пронизывали такие же огненные роднички, они то вспыхивали, то чуть тускнели – одни медленно и плавно, другие быстро и отрывисто. Все вспышки были связаны единым пульсом; и эта симфония земных энергий показалась мне удивительно гармоничной и прекрасной. Родники огня переплетались друг с другом и складывались в причудливый узор. Лианы, розетки, ромбы – красочная вязь всех оттенков коричневого, красного, желтого и белого напоминала дивный трехмерный килим,[9]9
Килим – богато орнаментированный персидский ковер ручной работы.
[Закрыть] и отыскать на нем ниточку своего родничка мне было не под силу. Наблюдая эту удивительную картину, я вдруг ощутила всепроникающую силу земли, теплую и плодородную энергию, исходящую из этой необъятной субстанции, бесконечно доброй и уютной, словно материнское лоно. Я увидела и свой родник – он разросся, стал плотным и насыщенным. Поток энергии, обогащенный силой земли, наполнял мое тело и душу. Я чувствовала, как прорастает во мне эта новая сила, как она расправляет и поднимает меня. Я открыла глаза. Передо мной стояла знахарка. Ее глаза излучали свет, и природа этого света была та же – земная, плодотворная, материнская. Я улыбнулась и закрыла глаза, а когда через минуту вновь открыла их, целительницы уже передо мной не было, только последние лучики заката пробивались сквозь резной лиственный узор. Я поднялась и пошла к дому.
Знахарку я обнаружила в летней кухне за приготовлением какого-то снадобья. Она стояла у печи и длинной деревянной ручкой помешивала густой отвар, кипящий в большом медном казане. Время от времени она брала коричневые стручки из лежащей углу грубы горки сухих растений, ломала их и кидала в кипяток. Было видно, что целительница стоит тут довольно давно, но этого не могло быть – ведь не более пяти минут назад я видела ее в саду своими глазами!
– Домна Федоровна, а вы давно тут стоите, траву варите?
Она подняла голову.
– С полчаса кубыть. Как баню растопила, так и занялась.
– Как же это быть может? Я вас только что видела!
– Где?
– В саду, вы стояли передо мной и смотрели на меня. Я решила, что уже пора подниматься, а когда открыла глаза, вас не было…
На лице ворожеи отразилось изумление. Она попросила меня рассказать обо всем, что я чувствовала, ощущала и видела. Я в подробностях описала пережитое. Она чуть помолчала, а затем проникновенно, как бы выделяя каждое слово, произнесла:
– Дадунюшка родная… Ты не меня видела, а сама Земля-мать тебе в моем обличии поблазнилась. Это тебе знамение было.
– Что же значит это знамение?
– А значит оно что открылась в тебе сила жизненная. Стало быть, принял тебя Спас.
– Разве это не произошло раньше?
– Раньше он тебя только выбрал, а потом испытывал. Горя твоя с мужем тебе ведь в испытание дана.
– И что же, я уже прошла это испытание?
Она не ответила, только сняла с огня казан и вышла во двор. В полном недоумении я двинулась за ней.
На хутор упали долгие осенние сумерки. Было свежо, но совсем не холодно: земля, согретая за день мягким сентябрьским солнышком, отдавала пространству свое тепло. На дворе я помогла знахарке, процеживая через металлическое сито, перелить варево в широкий таз. С ним мы направились в баню. Там, отхлестав меня почти до бесчувствия можжевеловым веником, целительница велела мне встать в таз с отваром. Я повиновалась. Она начала поливать меня темной душистой жидкостью, начиная с макушки головы, по плечам, спине, груди, животу и ногам. При этом она в полшепота что-то приговаривала. Слова повторялись бесконечное количество раз, и вот, наконец, я стала понимать их, а затем и запомнила:
Плакун, плакун! Плакал ты много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чистому полю, не несись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, старым колдуницам днепровским! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах, да утекут от твоего позорища, слей ты их в щели глубокие, замкни их в ямы преисподние! Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, словам сим ключ, а бесам тлен, а кесу роеру тмен.
Эти последние слова я никак не могла понять и, когда целительница закончила поливать и наговаривать, я спросила ее, что означает этот тарабарский язык. Она ответила, что слова эти значат дословно «телу здороветь и крепнуть», а происхождения они тоже азиатского. Я подивилась: множество иноязыких слов в повседневной речи казаков стало для меня привычным, но впервые я услышала их в тексте заговора, да еще и в самом конце, где обычно произносится «Аминь». Видимо, помимо дословного значения существовало в них и иное, тайное, которое ворожея не пожелала открыть мне.
В бане мы пробыли до самой ночи. Знахарка меня парила, хлестала и массировала руками, затем опять заставляла становиться в таз и вновь приговаривала, поливая отваром. Все это повторялось семь раз; в перерывах между процедурами мы, обнаженные, выходили во двор. Там целительница поила меня другаком,[10]10
Другак – слабое сухое вино, полученное после промывки виноградных выжимок водою.
[Закрыть] причем заставляла каждый раз выпивать не меньше, чем пол-литра. Винцо было слабым, но в таких количествах я пить боялась: все-таки завтра понедельник, надо ехать в Ростов на работу… Однако знахарка настаивала на своем, и мне приходилось выпивать все, что она наливала в большой деревянный ковш.
– Пей, пей, – говорила она, – мне с тебя надо всю отраву вывести, руду прочистить.
Опустошив очередной ковш, я спросила ее:
– Какую отраву, Домна Федоровна? Я же ничем не травилась!
– Во время грозы молоко, и то киснет, – загадочно ответила ворожея и вновь увела меня в баню.
За выходные знахарка в самом прямом смысле возродила меня к жизни. И это не осталось незамеченным: коллеги-ростовчане в один голос заявили, что выгляжу я прекрасно, не иначе как оба выходных провела в ростовских салонах красоты. Я и сама видела, что и вправду похорошела: кожа натянулась и зарумянилась, глаза блестят, черные круги под ними исчезли. «Это, – сказала Домна Федоровна как-то за завтраком, – потому что из тебя отрава выходить начала».
Ввечеру она напоила меня узваром, затем посадила на порожки и стала окуривать какими-то сухими ветками, кажется, полынью. Потом села рядом со мной, взяла мои ладони в свои руки и начала очень энергично растирать и мять мои пальцы. Очень скоро мне сильно захотелось в туалет. Когда я вернулась, Домна Федоровна продолжила массаж, но, не прошло и пяти минут, как мне вновь потребовалось отойти. «Ничего, ничего, – посмеивалась целительница. – Все хорошо, все так и надобыть. Это с тебя отрава выходит».
Вконец заинтригованная этой таинственной «отравой», я заставила ее объяснить мне, что она имеет в виду. Оказалось, что под «отравой» целительница понимает вовсе не зашлакованность организма (как сначала подумала я). Отрава, по ее словам, это «протухшие» клетки, но не отмершие, а живые, только не способные выполнять свои функции в организме. Гнев, скорбь, слезы, стресс – все это как бы преобразует клетки, и в них накапливается информация об усталости и бессилии. Если человек изо дня в день испытывает отрицательные эмоции, количество таких клеток начинает расти с невероятной скоростью и они в буквальном смысле отравляют организм. Беда в том, что без специального очищения такие клетки не восстанавливаются, а, умирая, передают «отраву» вновь рождающимся клеткам. Таким образом, через некоторое время человек становится полностью отравлен. Как следствие, он начинает быстро уставать, часто простужаться, реагировать на смену погоды, и, в конце концов, становится жертвой какого-нибудь хронического заболевания. На мой вопрос, как же можно уберечься от этой «отравы» – ведь в городе стресс неизбежен – целительница ответила, что для того есть в Казачьем Спасе множество практик. Которыми мы с ней и будем заниматься вплоть до моего отъезда.
Работа в Музее занимала в среднем три-четыре часа в день, а так как на Юге принято начинать дела с самого раннего утра, то к полудню я уже освобождалась полностью. Обычно у меня оставалось где-то чуть больше часа до автобуса; чтобы убить время, я гуляла по центру столицы Юга, и с каждым днем все больше убеждалась в справедливости этого названия. Соразмерные и статные здания, возведенные с истинно казачьей основательностью, простая и четкая планировка проспектов, позволяющая прекрасно ориентироваться в городе даже приезжему человеку. Меня вдохновляли сверкающие витрины всевозможных «бутиков», в которых, в отличие от наших питерских, всегда были покупатели; внутрь я, разумеется, не заходила (командировочных денег на ростовские «бутики» мне хватило бы вряд ли), но с удовольствием смотрелась в прозрачные стекла и отмечала, что выгляжу я – даже на фоне южных красавиц – очень и очень неплохо. А красавиц в Ростове и в самом деле было много. Щедрое солнце, благодатная природа, смесь кровей давали если не первой, то уж точно каждой второй ростовчанке ту самую врожденную, неподдельную красоту, которую не могут ни стереть, ни скрыть ни годы, ни декоративная косметика. Эту свою южную красу местные барышни умело подчеркивали нарядной одеждой, в которой было очень мало любимых северянами темных тонов, зато преобладали краски яркие, звонкие, цветущие. Исключением были, пожалуй, лишь уроженки Кавказа (и то не все, а только взрослые женщины). Они одевались в черное, но это черное было сшито из «дорогих» тканей – бархата и атласа, богато отделано большим количеством блестящих деталей, и увешано множеством золотых украшений. Своим темпераментом и размахом Ростов покорил меня, и я думала, что если бы у меня была возможность прожить вторую жизнь, я прожила бы ее именно здесь.
В хутор я возвращалась к трем часам дня. Целительница обычно бывала занята (это самое приемное время); я обедала одна, затем гуляла по саду, иногда уходила в степь, к родничку-аксаю (ак-су по-азиатски означает «белая вода"). Осеннее солнышко грело бережно и ласково. В розово-белом небе кружили сапсаны, присматривая себе на обед полевку пожирнее, и время от времени стремительно падали вниз, однако, вопреки законам тяготения, не разбивались вдребезги о землю, а тут же взмывали вверх, унося в цепких лапах пушистый комочек.
Вечерами знахарка занималась мной. Она утверждала, что самое важное для меня сейчас – научиться противостоять «отраве», а это возможно только путем правильного реагирования на всякого рода неприятные ситуации.
– Не давай бесу гнева места в сердце твоем, – говорила наставница. – Ничто на свете не должно выводить тебя из равновесного состояния. Ежели человек спокоен, никакая напасть ему нипочем… В жизни как ведь бывает: стрясется беда, человек сразу разнюнится, расклеится, да и совсем утонет в горестях да болячках. А какой человек горевать не спешит, у того неприятности заканчиваются быстро, а бывает, еще и пользу принесут.
– Говорить-то легко… Я понимаю – проблемы с работой, или с учебой, или еще что-нибудь, что поправить можно. А если с близким человеком плохо? По-моему, тут не расстраиваться невозможно… Сердце-то не железное!
– Расстраиваться нельзя ни в каком случае. Особенно, если с близким беда.
– А что же делать-то?
– Не по ляжкам себя хлопать, а сесть, подумать, и разложить все по полочкам. Когда несчастье случилось? Что перед этим было? Как оно закончиться может? И главное – что сделать надо, чтобы все к счастливому концу выправить.
– Ну так я тысячу раз передумала! И все равно не поняла, что мне делать…
– Тысячу раз ты не думала, а переживала! Гоняла скорбь по кровушке, отраву в себе увеличивала. А думать надо холодной головой, как будто не с твоим близким это случилось, а совсем с чужим человеком. Тогда и увидишь, что решений в любом случае много может быть, твоя задача – найти единственно правильное. Но иной раз времени для размышлений ой как мало бывает, быстро надо кумекать.
Знахарка чуть помолчала, потом добавила:
– Кто Спасом долго живет, у того думалка мгновенно срабатывает, – она поглядела на меня ласково и грустно. – Но тебе доня, думалку свою если и удастся развить до такого уровня, то лишь на склоне лет, буде Господь сподобит тебя дожить до седых волос.
Главное, повторяла Домна Федоровна, научиться быстро выводить «отраву» из крови. Для этого существуют несколько очень простых техник, которые можно применить в любой ситуации. Чтобы ощущения легче запоминались, ворожея устраивала практики на свежем воздухе, часто без одежды. Особое значение знахарка уделяла дыханию и водным процедурам. Вот и сегодня, дав мне слегка отдохнуть после ужина, целительница позвала меня в садовую беседку и приказала раздеться. Я повиновалась, и она уложила меня на широкую лавку. Мне было не слишком удобно лежать голой на улице (хотя меня, конечно же, никто не мог видеть). От твердой холодной поверхности и касаний свежего ветерка по телу побежали мурашки. Домна Федоровна положила мне ладонь на пупок и велела накрыть ее своими руками, правую поверх левой.
– Теперь представь доня, что внутри тебя пустой бурдюк находится, или мех винокуренный. Сейчас надувать его будешь.
По ее указанию я медленно и глубоко вдохнула, представляя себе, как бурдюк заполняется воздухом. Волнообразное движение, начавшееся в области живота, поднималось вверх, к грудной клетке. От ладони знахарки исходило живое умиротворяющее тепло, и с каждым вдохом оно разливалось по всему телу. Слушая наставницу, я задерживала дыхание, мысленно проговаривала Иисусову молитву, и медленно начала выдыхать. С выдохом ощущалось, как опускаются живот и грудь. Я сделала 120 вдохов, и, когда поднялась с лавки, тело мое как будто потеряло вес. Усталость испарилась, улетучилась, как будто я не просидела целый день в архиве, а потом не тряслась полтора часа в переполненном автобусе! Простота и чудодейственность этого нехитрого упражнения привели меня в полнейший восторг, о чем я и сообщила моей учительнице. Домна Федоровна улыбнулась:
– Это мы, люди, все усложнять привыкли. А для природы и Слова Божьего чудо – невеликий труд. Дыши так утром и вечером, и усталость уйдет, а про стрессы да депрессии забудешь как за паньковы штаны.
Прошло несколько дней.
– Все почитай бабские хвори от одной причины исходят, – как-то вечером сказала она, глядя на меня ласково и лукаво.
– От какой, Домна Федоровна?
Ответ хлестнул по ушам. Слово, вне всякого сомнения, было грубым, но очень точным и емким. Увы, я не могла с ней не согласиться: недостаток мужского внимания сказывался на женской психике не лучшим образом.
– Ну что же делать, Домна Федоровна, – ответила я. – Работа, хлопоты, проблемы, и у меня, и у него. Поездки наши, опять же. Да и дома когда живем, видим друг дружку только вечерами. Придем усталые, времени хватает только поесть, и на боковую. А тут еще напасть эта свалилась, какая уж там любовь…
– Ну нынче-то понятно, а допрежь этого как было?
– Да никак. Все некогда, все мельком. Да и не очень-то тянет.
– А чего ж не тянет? Ты в самом соку сейчас! Первая мысль должна быть, как на мужчину глядишь. Тем более – на мужа.
– Первая, говорите… – я смутилась. – А у меня вообще таких мыслей не бывает почти.
– А что ж так? – она посмотрела на меня с любопытством.
– Да не знаю… Наверное, других интересов хватает.
– Нельзя, болетка моя, за счет интересов здоровье гробить телесное и душевное. Любовь с мужчиной должна быть всегда желанной, всегда чаемой. А иначе сыпаться начнешь до времени.
После этого разговора прошло пару дней. Была как раз суббота, и на рассвете мы отправились к родничку. Проделав обычный ритуал водохождения (причем я была без одежды), мы не пошли обратно. Я поняла: меня ждет что-то еще. И действительно, Домна Федоровна велела мне сесть на пятки лицом спиной к родничку, лицом на Юг, и закрыть глаза, сосредоточив внимание в области копчика. Сама же присела сзади и тихо, проникновенно сотворила «женские» молитвы:
Богородице дево, радуйся! Благодатная Марие, Господь с тобою! Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.
Достойно есть яко воистину блажити тя, Богородицу. Присноблаженную и Пренепорочную, и Матерь Бога нашего. Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу тя величаем.
Перед тем, как начать ритуал, ворожея произнесла:
– Господу Богу помолюся, святой Тройцы поклонюся.
Тут я вздрогнула, почувствовав, как к крестцу прикоснулось что-то твердое, мокрое и холодное. Целительница стала растирать меня этим предметом (кажется, это был камень). Она водила им по низу спины в направлении часовой стрелки, время от времени энергично похлопывала по этому месту рукой, смоченной в ледяном ручье. Проделывая все это, она непрестанно шептала слова заговора. Как и прежде, сначала я не могла разобрать слов, потом начинала понимать, и наконец, запомнила:
Небо-отец, земля-мать, Святая царица, светлая водица, дайте силу рабе Божьей Дарье – не для хитрости, не для мудрости, ни для богатства, ни для приятства, а чтобы крепко хотелось, легко сходилось, справно схватывалось. Слову моему замок, а водице ключ. Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Низ туловища охватывал сильный жар. В паху чувствовалась мощная, ритмичная пульсация, как будто там бил громадный колокол. Образ этого колокола тут же возник у меня перед глазами: темный овал, сужающийся высоко в бесконечность, а в нем бился огромный язык. От ударов сотрясались небо и земля; зрелище было величественным и ужасающим, однако мысли при виде его рождались совсем непристойные. Горячий призывный звон колокола разрывал меня изнутри, казалось, что во мне горит ядерный реактор, вот-вот он взорвется, и я вместе с ним. Это было и мучительно и приятно одновременно; наконец, реактор разгорелся до предела, энергия хлынула наружу… я потеряла равновесие и рухнула на землю. Тут же видение исчезло, все ощущения прекратились.
