Текст книги "Козий Бог (СИ)"

Автор книги: Дарья Леднева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– А сколько шерсти на брюках оставил. Сволочуга!

Почти дома.

Однушка под самой крышей. Осенью протекает потолок, летом – грязно-ржавые разводы. В туалете отвалилась последняя кафельная плитка и раскололась на две половинки, острую и тупую, но бетонные стены – красиво и уютно. Чайник кипит-свистит, того и гляди выскочит в окно; чай в кружке с черными краями, в холодильнике только горбушка хлеба, с одного боку уже покрывшаяся голубоватыми пятнами. Кровать стонет и скрипит. Может, даже перевернётся: кровать двуспальная, а майор спит с самого края, боясь занять чужое место, и весь его вес давит с одного края, да, однозначно, однажды кровать перевернётся или треснет.

Говорят, матрас надо переворачивать, иначе только в одном месте продавится, а надо – равномерно. Но матрас уже полгода никто не переворачивал. И не перевернёт. Матрас Аня покупала, и она же следила за его сохранностью, когда оставалась ночевать.

В окно бьются комары. Слышно, как внизу кувыркаются соседи, а в другой квартире плачет младенец и орёт футбольный комментатор.

Чай остыл. Муха прилипла на липкую ленту, что подвешена к люстре. Гаснет свет. В темноте провести рукой по чужой пустой половине постели. Нет там никого, нет.

***

Выйдя от Олега Борисовича, Маша свернула на асфальтированную разбитую дорогу и двинулась к лесу, через который бежала тропинка к садовому товариществу. Девушка почти не ощущала тяжести бидонов с козьим молоком. Солнце ласково грело, пахло лесной свежестью, и песенка весело напевалась.

Маша дошла до поворота и взяла правее. Щели между бетонными плитами проросли высокой осокой, по которой ползали угольные мошки. Змеились на ветру камыш и белые комья гречихи, чуть дальше глухо голосили лягушки. Ветер подвывал, тучи неторопливо скручивались в чёрный ком. Маша перестала напевать и хотела ускорить шаг, но побоялась расплескать молоко.

Прошагала половину бетонной дороги, когда из-за камышового поворота вынырнуло стадо коз. Девушка замерла. Козье молоко она любила, а вот самих коз с детства до дрожи в коленях боялась. Баба Таня, соседка, рассказывала, что если козочка тебя боднёт, то на твоём теле появится отметина, и следующей ночью по этой метке тебя найдёт Козий Бог и заберёт твою душу, и ничто никогда уже не принесёт тебе ни радости, ни грусти, всё станет для тебя однотонным и безвкусным, и ты умрёшь, а сама не заметишь как. Останется только оболочка. Конечно, Маша была уже слишком взрослой, чтобы верить в подобные сказки, но прекрасно помнила, как сидела на поваленном дереве и дрожала от холода, а внизу паслись козы, из-за которых она не могла спуститься. Впору бы посмеяться над детским страхом, но смех застыл где-то внутри, не рождённый.

Маша застыла и ждала, когда козы пройдут.

Следом показался их хозяин. Маша столкнулась с ним нос к носу. У мужчины было худое обветренное лицо с неровным загаром, нечесаные волосы, торчащие в разные стороны. И глаза, прикрытые опухшими веками.

Маша посторонилась, чуть споткнулась о камень, дёрнулась, бидоны дрогнули, и молоко, подняв крышечку, расплескалось, брызнуло на ноги. Хозяин коз едва взглянул на неё и прошёл дальше, а у Маши холодок по всему телу пробежал. Сладкие белые капли стекали по лодыжкам.

Дома перелила молоко в бутылки, закрутила крышки и убрала в холодильник. По небу уже расплывались золото-розовые разводы солнца. Темнело. Самое время полить огород. Конечно, немного поздно, все соседи уже закончили дела, и теперь кто на диване лежал перед телевизором, кто шашлык жарил, и ароматный дым лежал над всей деревней, а Маша польёт огород.

После Маша сидела на крыльце, доедала вчерашнюю курицу, холодную, только что из холодильника, поленилась подогреть на плите, потому что боялась включать газ. Соседский дымчатый кот сидел рядом и жадно глазел.

– Чего тебе?

Кот мяукнул.

– Как, по-твоему, что мне тут делать? Сижу, дура дурой, на этой даче, как будто от этого что-то изменится. Тебе-то легко. Ты кот. Ходишь, бродишь целыми днями. А мне вот тошно. Грядки эти я терпеть не могу. На кой чёрт я их посадила?

Кот мяукнул и вытянул вперёд лапки с коготками, потянулся и плюхнулся на землю.

– Считаешь, что надо в город вернуться? А мне в городе ещё противнее. Прыгаешь вокруг этих сволочей как белка, всем их желаниям потакаешь. Вот ведь я дура, да, кот? Вместо того чтобы своими делами заниматься, постоянно кому-то помогаю, что-то для кого-то делаю! И что я получаю взамен? "Ой, Машенька, мне сейчас некогда. Сама решай свои проблемы". Да и пожалуйста!

Кот сладко зевнул.

– А мне и тут неплохо, ― продолжала Маша. ― Никто на мозг не капает. Можно хоть выспаться нормально!

Кот перевернулся набок, вытянулся во всю длину, зевнул и уснул. И во сне иногда подёргивал лапками.

Маша надела телогрейку и вернулась на крыльцо.

Небо стало чёрное-пречёрное без серых разводов облаков, и звёзды на нём горели яркими бусинками. Месяц зарождался тускло. И кружилась голова. Маше казалось, что она тонет, и нет этому великолепию ни конца, ни края.

Страшный вой со стороны сторожки. Даже не вой, а может и хохот, да такой что до дрожи пробирает. Маша забыла о звёздах, выпрямилась, ойкнула, ощутив жуткую боль в затёкшей шее. Бросившись в дом, вдруг резко развернулась, добежала до калитки. Дёрнула. Заперто. И хорошо. Вдалеке взывала собака, ей вторили ещё и ещё. И поднялся страшный вой, будто конец света. Лаяла каждая собака, зло, яростно, звенели цепи. Дымчатый кот проснулся и на дыбы, зашипел, и другие кошки вторили ему. И всё вокруг выло, шипело, кричало. В окнах соседей загорелся свет.

Минут через пять всё стихло.

Маша стояла, лбом упершись в решётку калитки, её узор отпечатается на лбу. Девушку бил озноб. Где-то внутри о стенки памяти билось воспоминание, рвалось наружу, и никак не могло высвободиться.

Постояла ещё. В соседних домах медленно гас свет. Всё затихло, и никто не захотел в темноте идти проверять, в чём дело.

Вернувшись в дом, Маша ворочалась всю ночь. Ей снился старый сон. Там она бежала по пыльной дороге, прорезающей зверосовхоз, и бежала, и бежала, а за ней кто-то бежал, не за ней, вместе с ней, но лица она не помнила, вместо него было неясное пятно. И душно было, жарко, пот пропитал простыни, дыхание перехватывало.

Маша прикасалась к мешочку с травами, оберегу, что висел на шее. И только прикосновения к нему и успокаивали.

С рассветом в садовом товариществе началась суматоха. Все взволнованно стекались к сторожке, перешёптывались, и даже старые алкаши отложили утренние бутылки и ходили притихшие. Слухи доползли и до Маши, любопытство победило страх, и она тоже пошла к сторожке.

***

Разбудил майора звонок от дежурного в пять утра.

– Поступил звонок из вашего любимого садового товарищества, ― сказал дежурный. ― Там ещё тело нашли, у сторожки.

– Понял.

Майор нехотя вылез из-под одеяла, босые ступни поставил на холодный пол.

Вылил в раковину холодный чай, протомившийся на столе всю ночь. Заварил новый, залил кипятком геркулес.

К садовому товариществу подъезжал с тяжёлым чувством. Оба сторожа, и дед Степан и Михалыч, топтались у ворот. Тело висело на сосне, устало свесив голову на грудь.

Следом за майором приехали младший сержант Гоголев и санитары на грохочущей труповозке.

– Хреново, да? Два тела за два дня, ― поздоровавшись, сказал Гоголев. Он всего второй год работал в Зелёномховской полиции и обычно занимался урегулированием мелких бытовых дрязг да алкогольных потасовок. Но поскольку майор лишился очередного стажёра, то пришлось взять Гоголева. Хотя Николаева и раздражало его панибратское отношение.

Пока Гоголев неторопливо фотографировал тело, обыскивал кусты на предмет улик, санитары курили, спрятавшись в тени труповозки. Солнце поднималось из-за леса. Скоро напечёт.

Майор опрашивал обоих сторожей. Но оба мялись, смотрели в пол. А старик отвечал на вопросы через силу, будто делал одолжение. Глазки его бегали. Он то брал себя в руки и отвечал чётко и ясно, то вздрагивал и оглядывался на сухую сосну, на которой висел труп.

На тело майор старался не смотреть, потому что тело оказалось знакомым.

В конце концов, майор решил Михалыча отпустить, а деда Степана взять до выяснения обстоятельств, поговорить в более удобной и спокойной остановке. Уж что-то он темнил! Дед Степан грустно покачал головой и покорно сел в полицейскую машину. Из уважения к возрасту наручники на него надевать не стали.

Когда санитары под руководством Гоголева начали снимать тело, вокруг уже столпились огородники.

– А сторож-то наш ещё до того, как совсем в запой ушёл, рассказывал, ― продолжала бабка, ― что когда-то убил козьего бога, и вот его-то рога и повесил. Хах, вот ему козий бог и отплатил. Вот же бывает, выдумают по пьяни какого-то бога нового.

Майор бегло, через слово, записывал показания.

– Вы слышали что-нибудь этой ночью?

– Только страшный вой.

Труповозка отъехала, толпа расходилась. Тогда-то майор и заметил вчерашнюю девицу, которую встретил у Олега Борисовича.

– Знаете об этом что-то? ― махнул рукой в сторону сосны.

Взгляд девицы майору не понравился. Уж слишком пристально она его разглядывала. Майор вздрогнул, убрал руки в карманы брюк.

– А про Козьего Бога вам рассказали?

– Ну да, что это его рога висят, ― оскалился майор.

– Вы им не верите?

– Охотно верю, что это козьи рога, ― глаз у него уже дёргался. Майору хотелось уйти, покончить со всей этой ерундой.

Медленно и осторожно Маша сказала:

– Баба Таня, покойная жена нашего сторожа, рассказывала мне одну страшилку.

Майор вздохнул.

– Я не особо верю в сказки.

Маша пожала плечами.

– Просто подумала, что вам полезно знать. У коз есть секрет. На самом деле они – белые демоны. Ходят среди людей и выискивают тех, кто их боится. Выбирают жертву, боднут её, оставят клеймо. А потом к ней явится Козий Бог и заберёт. А ещё они забирают тех, кто знает их тайну. Бабу Таню забрали...

– Тьфу ты чёрт! ― выругался майор. ― Не рассказывайте мне этой ерунды! У меня тут напарницу убили.

Девица, чуть смутившись, пожала плечами.

– Просто предупредила.

– Очень надо было! ― и разозлённый майор сел в машину и уехал, верно, в город.

В гневе майор Николаев что есть силы давил газ в пол, хотя больше ста пятидесяти легковушка не хотела разгоняться. А перед глазами всё стоял образ насаженной на рога Анфисы Василеновой. Двумя ржавыми гвоздями рога прибили к старой сосне, а сверху насадили девушку. Острия рогов вышли чуть ниже ключиц.

"Как на вешалку".

Увидев тело, майор сначала подумал, что это Аня Безликова. Она пропала полгода назад, и ничего майор не желал так страстно, как найти её. Но это была не она, слава богу, была не она. Он вздохнул, узнав не Аню, потом разозлился на себя, на мир, на всех – это странная дурочка Анфиса была насажена на рога.

"Её-то за что?"

На дороге что-то мелькнуло. Майор резко в последний момент надавил на тормоз, передние колёса заблокировались, машину крутануло к обочине. Отпустил тормоз, снова чуть нажал, машина остановилась. На обочине замерла испуганная лисица. Увидев, что опасности больше нет, быстро пересекла дорогу и скрылась в лесу.

Майор сделал несколько глубоких вдохов.

В морге патологоанатом Варя, полнотелая и кудрявая, дышащая жизнью, показывала тело. Лицо женщины на столе – серое, черты острые, даже не черты, а металлический остов, на который так и хочется плоть наложить. Веки опущены, ресницы седы как пепел. Нет, это в каком-то фильме так было. Майор это лишь воображает; на самом деле лицо женщины закрыто плотной тканью, это Варя накрыла лицо. Варя всё видела. Но кошмары ей не приснятся. Она из тех, кто пьёт чай, закусывает шоколадкой, копается в трупах и снова закусывает шоколадкой, можно даже в компании того же вскрытого и распотрошённого тела. Варе – безразлично. Сказала, что кожу с лица сняли, аккуратно так сняли, профессионально, а потом приладили на место. Но лучше всё равно не смотреть. Хотя, конечно, придется.

– Она? ― спросила патологоанатом, открывая лицо жертвы.

Майор неопределённо мотнул головой. Лицо похоже и не похоже.

Смерть искажает черты.

Работая в столице, видел много трупов, но никогда кого-то знакомого, кто-то, за кого нёс ответственность.

Тошнило.

В детстве майор жил у бабушки в деревне, потом почему-то перестал приезжать. Увидел только на похоронах. Тоже серое восковое лицо, вроде похожее, но в то же время и совершенно ни на что не похожее, спокойное, но до дрожи в коленях спокойное, так страшно смотреть, зная, что глаза не откроются, губы не улыбнутся.

"Почему я к ней не ездил?" ― подумал майор.

От шеи и дальше всё закрыто белой простынёй, под которой резко проступают очертания, напоминающие инопланетный рельеф.

Варя потянула простыню, обнажая грудь жертвы. На груди татуировка. Странная. Странная – потому что на столе лежала Анфиса Василенова, юная и наивная, а татуировка – дерзкая, вольная, взрывная. И такую же татуировку майор видел у Ани Безликовой. Да, такую же, до чёрточки, до точки.

У Ани Безликовой. Майор всегда над ней смеялся. Это же надо было додуматься козьи рога наколоть! А теперь майору не смешно.

– Варя, уйди.

– А?

– Уйди ты ради бога!

Варя чуть помедлила, но развернулась и вышла из морозильника. У неё ещё вторая работа – в местных ритуальных услугах. Они держат свои трупы и гробы за стеной, это по коридору и налево. А что? Удобно: и полиция, и морг, и ритуальные услуги, да больница напротив – всё в одном месте, город маленький.

Майор сдавленно хрипнул, подавляя рвущийся наружу ком. Отвёл взгляд в сторону, склонился, жмурясь, над телом. Глубокий вдох. Выход. Заставить себя посмотреть на неё. Надо. В последний раз. Всё. Вот иссиня-белое, зеленовато-белое тело, с идиотской рогатой татуировкой на груди. Затем – лицо. Внимательно всмотрелся. Аня или Анфиса? Обе одного роста. Анфиса всегда была чуть полнее, и ямочки у неё были на щеках. У тела на столе ямочек не было.

"Но это не Аня. Это не Аня".

Вспомнил, как любил водить пальцем по рисунку, пока Аня Безликова дремала, раскинувшись на постели; от кончика левого рога, вниз, в ложбинку между грудей, и вверх по правому рогу, прикоснуться губами, и целовать её, целовать, пока со смехом не проснётся. Нет, на столе не Аня. У Ани была высокая полная грудь, и плоский живот, а девушка на столе была рыхлой, может, при жизни чуть более пышной, чем сейчас. Должно быть, её сутки не кормили и мучили.

Холодная, восковая, мёртвая плоть. И татуировка стала угольно-чёрной.

"Это не Аня".

Аня пропала в ноябре, но Аня обязательно вернётся. Аня всегда возвращается.

Майор чуть пошатнулся, выпрямился. Всё. Последний взгляд. И закрыть покрывалом. И уйти отсюда поскорее. Всё равно уже не изменить.

"Это мне послание. Это он меня предупредил".

Заглянул в кабинет к Варе.

– Вызови родственников на опознание.

– А вы?

– Я не знаю, кто это.

После Николаев зашёл в архив.

– Нужны дела за последние лет... двадцать, даже двадцать пять.

– Все, что ли? ― буркнул архивариус. Очки закрывали пол-лица, под стол неуверенно прятал эротический роман, за спиной в углу – переполненная мусорка, из которой вываливались пустые пакетики от сухариков.

– Только висяки, и те, где подозреваемый всё отрицал. В общем, всё неоднозначное. Убийства только. Всякие драки в клубе или кражи не нужны.

Архивариус вздохнул.

– Вы, кстати, с прошлого раза мне дела не вернули. Так что всё уже у вас в кабинете. Будет здорово, если вернёте, а то вдруг проверка какая нагрянет?

Майор нахмурился. В самом деле, четыре ящика с делами так и стояли у него в кабинете, а архивариус и не спешил их забирать. А что, какого ещё отношения к работе ожидать с такой зарплатой? Как платят, так и работают. Архивариуса просили все дела оцифровать и занести в электронный каталог, но тот судя по всему забыл, как включается компьютер.

– Это вообще-то ваша работа за папками с документами следить, ― процедил майор.

Архивариус хмыкнул: и не таких молодчиков прогибал.

– Я поищу, какие дела вы у меня ещё не забрали, ― сказал и щёлкнул чайником. Искать остальные дела – да без чая!

Николаев ушёл к себе. Четыре коробки со старыми висяками стояли в углу комнаты, сверху – пустая папка с делом Ани. Сколько майор ни искал, столько лесов ни истоптал, сколько ни мёрз ноябрьскою стужей, сколько ни опрашивал старожилов в деревнях, но так ничего и не нашёл. Ни свидетелей, ни следов, ни автомобиля, на котором уехала Аня. Майор хотел запить с горя, но суровая бабушка, смотрящая с пожелтевшей фотографии, остановила его. "Погублю себя – точно никогда не поймаю эту сволочь". В том, что Аню кто-то похитил, майор не сомневался. Нет, не пропала она в лесу, не утонула в болоте, не замёрзла в сугробе, кто-то умыкнул её, спрятал где-то, зарыл в землянке!

– Я тебя найду, ― вздохнул майор. ― Но сейчас я должен изловить сволочь с козьими рогами.

Работал до глубокой ночи. Все давно разошлись. Осталась только чашка начальника, на донышке недопитый сахарный чай и сверху высохший чайный пакетик. Раньше чашку мыла Аня Безликова, потом Анфиса Василенова. Теперь чашка ждёт до утра.

– Твою ж налево! ― воскликнул майор, едва раскрыв папку с тем самым делом, которое никак не мог вспомнить. И тотчас же захлопнул папку. Много лет майор хотел забыть ту историю. И забыл. Столько лет не вспоминал, а теперь всё заново завертелось! Страшная картина, детский кошмар, пробиравший до дрожи и пота, стоявший сотен бессонных ночей родителям, кошмар вернулся.

Была уже полночь. Приличные люди в это время спят. Но майор ждать не мог. Да и ждать было опасно. Вчерашний труп на железной дороге – а ведь лицо его смутно показалось знакомым! – этот мужчина, когда-то живой, двадцать лет назад сказал майору, тогда ещё мальчику Паше: "Ну-ка, мальчик, отойди. Нечего тебе на такое смотреть. Давай, шуруй отсюда, а я ментам позвоню". И Паша побежал домой, сорвав всего один-единственный василёк на лугу, но этого мало, чтобы с извинениями подарить девочке. И эти страшные отметины, будто рогами прокололи, майор, то есть мальчик Паша, уже однажды видел, а потом забыл, потому что родители не поскупились на хороших психотерапевтов.

Газ в пол, почти сто пятьдесят. Если сейчас деревенская шпана и Женя-Пуля на мотоциклах резко из-за поворота вывернут – то хана.

Через полчаса майор затормозил перед участком Маши. "Она-то, она-то откуда знала?" Калитка, разумеется, заперта. Покричал: "Хозяева! Есть кто?", но только в соседнем доме недовольно мигнул свет. Майору вовсе не хотелось привлекать внимание.

Кинул камешек в дом. Стук. Но Маша и не подумала выйти. Может, наконец, в столицу укатила или откуда она там в белых босоножках на каблуках приехала?

Раздосадованный и на себя, и на Машу, но больше на себя (вот ведь идиот! Посреди ночи притащился!), майор поехал обратно в Зелёномховск.

Свет фар выхватил из темноты оставленный у обочины велосипед. Он лежал на склоне так, что из высокой травы выглядывал только чёрный прорезиненный руль.

Майор затормозил. Кто это ночью катается на велосипеде? Может, днём, кто забыл? Вышел из машины, телефоном посветил на велосипед. Резина на руле в некоторых местах лопнула, обнажая металлический остов; рама ржавая, седло узкое, из грубой кожи, потрёпанное, почти стёршееся. Видел майор такие велосипеды, они у многих старожилов были. Вчера или уже позавчера, когда ехал на железку этой же дорогой, велика тут не было.

Хотел поехать дальше, но решил подождать.

В лесной чащи почудился свет. Прохладный воздух. Поёжился. Вернулся, взял табельный пистолет. На всякий случай.

По лесу прокатилась тень, изрезанная тенями сосен, и ушла вглубь.

– Есть тут кто? Ау! ― крикнул майор.

И только вдруг испуганные птицы ответили крикливым гомоном. Шурша и треща, упало несколько сухих веток.

Майор спустился по откосу. Мокрая от ночной росы трава цеплялась за брюки.

Тень ещё раз мелькнула впереди. Бросился за ней. Туда, где плотно сходились деревья и их колючие кроны закрывали звёздное небо. Перелез через корягу, запутался ногой в осоке, запутался, вырвался, провалился по колено в мох. На том конце поляны показалась рогатая тень. Тень смотрела на майора в упор. Взгляд её – две жёлтых точки горящих в сплетениях теней и силуэтов – парализовал. Майор похолодел. Вновь то животное чувство страха, вновь те ночные кошмары, как в детстве, когда просыпаешься в поту и сквозь слёзы зовёшь маму, но та тоже рыдает в соседней комнате. Вновь вспоминается окровавленное маленькое тельце, и маленькая ручка, сжимающая твою маленькую ручку. Сквозь воспоминание потянулся к пистолету, руки дрожали так, что пальцы никак не могли схватить оружие.

Раздался выстрел. Рогатая тварь взвизгнула и ломанулась в чащу.

– Промазала, дура.

Майор обернулся.

Прямо позади него стояла Маша. Всё в тех же модных столичных джинсах, но в выцветшей ветровке и в высоких мужских сапогах, в каких ходят рыбаки. Маша перезаряжала ружьё, медленно, с трудом, морщась от напряжения, справилась с цевье.

– Ушёл, ― разочарованно сказала она, прицеливаясь во тьму. Опустила ствол. ― Вы – целы?

– Типа того.

Майору, наконец, удалось вылезти изо мхов. Весь мокрый от холодной воды и липкого пота. Чувствовал себя дураком. Он же был так близко! Мог пристрелить эту тварь и покончить со всем!

– Идёмте скорее, ― Маша перекинула ремень ружья через плечо. ― Он скоро вернётся.

И свернула вправо, бежала по гряде, усыпанной старыми, сухими веточками и высохшими иголками, бежала по самому краю мхов, всегда выбирая самый удобный путь, будто всю жизнь провела в лесу. Майор за ней, стараясь попадать след в след, и всё же иногда оступаясь и падая, но вставая мокрым насквозь и догоняя чёрный девичий силуэт, петляющий впереди, точно дикий зверь.

– У меня тут машина рядом.

– Нет у вас рядом машины, уже нет, ― огрызнулась Маша.

Молодые ели росли столь плотно, что Маша опустилась на колени и поползла под колючими ветвями. Майор чертыхался, продирался за ней, а за шиворот ему обламывались иголки, в ладони впивался всякий сор. Жучок полз по шее и щекотал. И пахло в чаще так сладко, даже приторно, дурманя, что хотелось прилечь и остаться навсегда. Но словно читая его мысли, Маша кричала откуда-то впереди: "Поторопитесь!"

Наконец, они выбрались на залитую серебряным светом поляну, и в малиннике рядом стрекотала лунные серенады цикада.

– Откуда вы знаете дорогу? Вы из столицы, и ориентируетесь в этой глуши! ― воскликнул майор.

– А мне дед Афанасий всё показал, ― отчеканила Маша. И тут же серьёзно добавила: ― Впрочем, он мне не дед, а так, дядя из соседней деревни. В детстве я часто его встречала, когда мы с бабушкой собирали грибы. Афанасий Петрович Волков, так кажется.

– Волков? ― удивился майор.

– Вы его знаете?

– Встречались, ― майор помрачнел, вспомнил прошлогоднее дело о пропавших на болотах. Его напарница, Аня Безликова, тогда Волкова подозревала.

А Маша продолжала:

– Он потом много с бабушкой моей общался. Бабушка его иногда подкармливала после того, как у него жена пропала. Жалко ей его было. А мне он лес показывал, учил ориентироваться. Ладно. Идём. Пришли почти.

Впереди притаились металлические ворота, кое-где сохранились облупки красной краски. Маша лихо перемахнула через них. Нервно переминалась с ноги на ногу, пока перелезал майор.

– Быстрее.

И схватила его за руку. Бежали по булыжникам, иногда – оступаясь, в ямы, проваливаясь. Поворот. Густая некошеная трава, и пахнет спящим клевером. А по обеим сторонам нет-нет да блеснёт сетка забора или вода, до краёв заполнившая бочку.

Наконец, Маша затормозила. Скрипнула калитка, нижней сеткой прошелестела по траве и царапнула дощатый мостик через канавку. Звон цепи. Маша тщательно замуровала вход.

– В дом.

Втолкнула майора на прохладную террасу, где пахло сухим чесноком, аиром и боярышником. Закрыла дверь на ключ, схватила банку и рассыпала у порога соль.

– Теперь он нас не увидит.

– Козий Бог? ― тихо и серьёзно спросил майор.

Маша резко обернулась.

– Что вы о нём знаете?

Под потолком висели маленькие тряпичные мешки, как тот, который он снял с убитого на железной дороге. Эх, не защитил его мешочек. Что Козьему Богу все эти суеверия? Кто боится, за тем он и придёт. Кого отметил, того и возьмёт. За кружевной вязанной бабушкой занавеской жужжала муха. Лампочка качалась на проводе. Время от времени бился мотылёк.

– Маша, разве ты не узнаёшь меня?

Девушка отшатнулась, вжалась в стену, потянулась к ружью, но опустила руку.

– Паша, ― почти прошептала.

Майор кивнул.

Они молча разглядывали друг друга, вспоминая давно забытое детство.

– Чай будешь? ― спросила Маша. Только бы ночь переждать, а днём как-нибудь прорвёмся. Чай, настоянный с еловыми шишками, можно ещё добавить листья чёрной смородины и размять ложкой. Варенье из малины достать, на бублик его намазывать. И сидеть молча, стесняясь друг друга. За столько лет ни разу друг другу не написали, не позвонили.

Потом Паша поднял взгляд и увидел в углу над телевизором: висит засушенный много лет назад букетик с васильком и аиром. Тот самый, который он принёс.

В печке догорало. Ночи здесь холодные и тёмные, вот и топишь на ночь, чтобы не замёрзнуть. Приоткрыв печную дверцу, чтобы больше жара шло в комнату, Маша сидела на полу, прислонившись к дивану; на самом диване сидеть было нельзя – пружины выскочили. Паша рядом. Под одним старым пледом. Паша помнил, как бабушка Маши выносила этот плед на улицу и стелила на жёсткую скамейку. Но это было очень давно.

И очень тихо Маша произнесла:

– Баба Таня рассказывала, что Козий Бог питается страхом. Чем больше его боишься, тем большую власть он имеет над тобой.

– А ты боишься?

– Нет.

– А ружье и все эти ведьмины мешочки?

– Просто предосторожность. Я всегда подсознательно знала, что он вернётся. Придёт однажды. Знаешь, почему некоторых он сразу убивает, а на некоторых ставит метку и охотится после?

– Почему?

Маша не спеша встала, долила в чашку ещё кипятка и заварки, вернулась. На этот раз она села чуть ближе к Паше, чуть повернулась к нему и зашептала.

– Баба Таня рассказывала, что Козий Бог живёт настолько давно и долго, что уже и сам бы не смог сказать сколько. Он – древний, пришедший оттуда, где нет времени. Он ищет спокойные и глухие места, потому и пришёл в наши края. У нас здесь тихо, мирно, спокойно.

– Зачем ему покой? ― перебил Паша.

– После покоя и ожидания вкус страха, вкус пропитанной страхом души, которую он забирает, этот вкус ему особенно сладок.

Маша помолчала.

– Баба Таня рассказывала, что встретила в тот день, когда он впервые пришёл в нашу деревню. И когда его увидела, то сразу поняла, кто он.

– Разве это возможно?

– Паша, ты разве не помнишь, что все рассказывали про бабу Таню?

– Её юродивой называли. И бабушка запрещала мне к ней подходить.

– Да, мне тоже. Говорили, она сумасшедшая.

– И ты веришь в её рассказы?

– А ты забыл то, что случилось?

– Я помню то, что случилось. Просто я не верю, что это сделало некое существо, которому помогают козы. Я думаю, это был просто маньяк.

Маша нахмурилась.

– Ладно, рассказывай, ― попросил Паша. ― Что ещё баба Таня говорила?

– Говорила, что все, кто встречается с Козьим Богом, боятся его. Козий Бог никого не боится, кроме одного создания. Козий Бог боится Хозяина Леса.

Паша подавил смешок. Сначала, когда вспомнил тот забытый кошмар, дал слабину и поверил, поверил, что бродит в округе древнее зло, которое забирает меченых. И в лесу, когда померещилось рогатое создание – тогда верил, потому что испугался. А сейчас, сидя в тепле и уюте, Паша всё переосмыслил. И то, что рассказывала Маша, казалось детской страшилкой, которой баба Таня пугала детей, чтобы далеко от деревни не отходили.

Маша продолжала.

– Хозяин Леса приходит в облике Лося, огромного, старого, с глазами, затянутыми паутиной. Он, может, даже древнее Козьего Бога. Хозяин Леса живёт в покое, в умиротворении, в гармонии с миром. А Козий Бог сеет хаос. Оттого они и враждуют. Но Хозяин Леса – существо настолько древнее, настолько не принадлежащее нашему миру, что ему нужна помощь, союз с человеком, который будет указывать ему путь. Проводник. Сторож. Соратник. Тогда Хозяин Леса набирает силу. Баба Таня говорила, что в наших краях Хозяин Леса был слаб, потому что долго не мог найти человека, который проведёт его в наш мир. Оттого Козий Бог выбрал наши края. Когда он поселился у нас, баба Таня подошла к нему и сказала: "А я знаю, кто ты. Ты – Козий Бог. Но я тебя не боюсь". С тех пор баба Таня наблюдала за ним и всех от него предостерегала, но ей никто не верил.

– А сама баба Таня откуда знала, кто он?

– Она была другой, наполовину из нашего мира, наполовину из мира, где нет времени и пространства. Поэтому она его узнала.

– Ну а потом? ― спросил Паша и пожалел. Он знал, что было потом. Потом тело бабы Тани нашли на железнодорожных путях.

Маша помолчала, зная, что он знает ответ. Дальше говорить не хотелось. После смерти бабы Тани следовало рассказать о том дне, который оба, и Паша, и Маша, старались забыть.

– Ты его боишься?

– Не знаю. Наверное. Природа силы Козьего Бога – это страх, а сила леса – покой, тишина, умиротворение. Ты никогда не замечал, как красив лес, как тих, и как спокоен?

Маша сидела совсем рядом, и в глазах её играли красные огоньки, отсветы огня в открытой печи. И если в первую их встречу Маша показалась Паше городской куклой, неуместной и глупой в этих её узких джинсах и белых босоножках, то теперь она была такой простой, такой живой, такой настоящей, беззащитной и близкой. Прядь волос упала на её лицо.

– Ты видел, как красив лес? ― спросила Маша. ― Вечен. Вечно перерождается. Изменчив и постоянен. Он кипит жизнью.

– Я давно не был в лесу. Сегодня первый раз.

Маша грустно опустила глаза. А Паша продолжил:

– Но я помню, как красивы луговые цветы, как тянутся от земли ромашки, помню, что твои глаза такого же цвета, как начавший увядать куст смородины.

Маша посмотрела на него и улыбнулась.

– Я его боюсь, ― произнесла Маша. ― Всю жизнь боялась, оттого сюда так долго и не возвращалась. Пока мне не стало тошно в столице, да, до тошноты мерзко, вот я сюда и сбежала. А как сбежала, так он мне в первую же ночь и приснился, всё смотрел на меня. И каждую ночь теперь снится. И сегодня будет сниться.

– Сегодня он не будет тебе сниться, ― ответил Паша. ― Я не разрешаю ему больше приходить в твои сны.

Провести рукой по волосам, отбросить их с лица, встретиться со смущённым взглядом, прижать к себе, почувствовать, как бьётся чужое сердце. Вдохнуть запах другого тела. Она даже пахнет смородиной, чёрной.

– Больше никогда не бойся, ― прошептать на ухо, ― никогда не бойся.

Прикоснуться к губам, губы влажные после чая и со вкусом чуть кисловатым; упасть на тёплый плед; пол жёсткий и даже плед не делает его мягче. В печи трещат поленья, подложить бы ещё, ночи холодные, а стены тонкие. Но вместо этого Маша сбрасывает одежду, и ждёт, пока Паша справится с тугой застёжкой ремня.