Текст книги "Где же ты, Орфей? (СИ)"

Автор книги: Дарья Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10

У Ясона были такие глаза – светлые, острые, лезвие или рассветное небо, я так и не поняла. Тонкие губы его то и дело кривились в неприятной улыбке, обнажающей зубы. В нем было что-то подчеркнуто мужественное и воинственное, однако я видела перед собой и отличного манипулятора.

А еще, безусловно, Ясон был абсолютно искренен в том, что делал. Он правда боролся за нас. Это было важно и очень заметно. У него были глаза героя, а не злодея. И все же это был герой с темным прошлым и таинственным настоящим. Я смотрела на него, а он на меня, и его взгляд побеждал, я сделала шаг назад.

– Здравствуйте, – сказала я. Железная корона смотрелась на Ясоне в высшей степени иронично, словно он был клоуном, который напялил ее ради шутки, и вся его гордость тоже была какой-то гротескной.

Странный это был человек. Я таких прежде не видела. У него был шрам на шее, словно бы ему пытались отсечь голову. И не смогли.

– Ну, привет, – сказал он. – Пришла спасать человечество, потому что тебя одолел стыд из-за твоего благополучия?

– Да, – сказала я. – Меня часто одолевает стыд из-за моего благополучия. Пришла я не поэтому.

Он криво улыбнулся, вздернул уголок губ вверх, и я увидела еще один маленький шрам.

– Мне нравится, – сказал он. – Ты честна с собой. А что насчет меня?

– Что насчет вас?

Он отстранил меня рукой, движение было сильное, но не болезненное. В каждом его действии была значительность, которой больше не было ни в истории, ни в жизни. Я сразу поняла, почему ему верит Ио, и мне не нужно было слушать его речей. Ясон выглядел так, словно правда знает, что делать. Никто из нас таким не был, наши родители, бабушки и дедушки не были такими. В мире вообще, возможно, больше не было никого, кто в чем либо уверен.

Но Ясон выглядел так, будто знает нечто важное. Словно он один будет действовать, пока все заняты бесплодной рефлексией конца всех веков.

– Вы очень внушительный, – сказала я.

– Спасибо, девочка. А ты, парень?

– Я – Орест. Пришел защищать девочку.

– Что ж, вполне по-рыцарски.

Ио протянула Ясону дневник. В его мужественной руке он смотрелся по-дурацки. Ясон напомнил мне любопытного отца, решившего почитать, что там у его дочери с мальчишками. Я обернулась к Ио и увидела, что она упала на колени. Ясон протянул ей руку, и она поцеловала его перстень с рубином. Камень был словно кровь.

Замершая капля боли, такой пронзительный и яркий. Как Ясон. Этот человек зачаровал меня.

Люди вокруг продолжали писать, и я подумала: надо же, клерки не обращают внимания на средневековый вассальный жест прямо перед ними. Я присмотрелась к тому, что они делают. Тощие люди, казалось, только писать и способные, водили пальцами по бумаге перед ними и что-то заносили в тетради. О, Андромеде бы тут, несомненно, понравилось.

Они расшифровывают, подумала я. Столов на платформе было около десяти, и за всеми шла кропотливая работа. Мисс Пластик не была единственной. Сколько же здесь, наверное, информации.

Ясон кинул какой-то тоненькой девчушке с большими, призрачными глазами дневник Мисс Пластик.

– Займись!

Она поймала его неожиданно ловко.

– Да, Рыцарь.

Хорошо, подумала я, что не Верховный Рыцарь. Иначе было бы совсем как в компьютерной игре, которую обсуждают во время перекура белые воротнички. Воротнички, впрочем, действительно были белые. На каждом здесь была снежно-сияющая одежда, и запах мыла перебивал все остальные запахи.

Теперь я подумала о монахах в скрипториях. Меня швыряло из далекого прошлого в невероятно отдаленное, картинка дергалась.

Ясон вдруг сел на край платформы и принялся болтать ногами, как мальчишка, которого не видит мама. Он похлопал по местам рядом с собой. Мы с Орестом сели по бокам от него. Ио встала с колен и направилась куда-то вглубь платформы, села на край стола к девушке с дневником Мисс Пластик и принялась что-то ей шептать. Девушка кивала, не отвлекаясь от работы, а потом спихнула Ио со стола, они обе засмеялись, некоторые посмотрели на них неодобрительно, словно только Ясону здесь позволялось говорить в полный голос. И, о, он пользовался этой привилегией.

– Итак, что-то мне не хочется слушать Ио, так что, детки, расскажите о себе сами.

Он говорил со злым обаянием, и мне захотелось одновременно обидеться на него и все рассказать.

– Если дама не возражает, я начну. Я – разочаровавшийся даже в иллюзиях режиссер, пришел сюда в надежде, что вы – торговцы людьми, но, увы, судя по всему почки здесь игнорируются.

Ясон засмеялся, получилось и весело и раздраженно. Наверное, общаться с ним невозможно, но работать под его началом должно было быть приятно. Есть такой вид начальников, умеющих подстегнуть своих подчиненных к свершениям. Часто в быту эти люди совершенно невыносимы.

– Итак, ты притащился сюда с девчонкой, а самого тебя устраивает существование благодаря подачкам тварей, которые высасывают соки из твоей планеты и уничтожают твой биологический вид.

– Безусловно, устраивает.

– Дай-ка теперь я тебе скажу, кто ты такой.

– Извольте!

– Тридцати тебе, пожалуй, еще нет, поэтому твой проект "я-отношусь-к-жизни-исключительно-философски" еще жив. Ты, в какой-то момент, видел достаточно страданий, и, чтобы отстраниться от них, тебе потребовалось отказаться и от радостей тоже. Ты выбрал буддийский третий путь и пошел этой дорогой в край, где тебя ничего не беспокоит. Иногда ты просыпаешься по ночам и понимаешь, что ничего не чувствуешь. Может, даже удивляешься, что твое сердце еще бьется. Ты многим пожертвовал, чтобы стать шкуркой от самого себя. И теперь тебе даже обидно. Так что, на самом деле, ты вполне готов стать Рыцарем, чтобы извиниться перед кем-то, о ком ты думаешь реже, чем нужно.

Орест выглядел задумчивым скорее, чем расстроенным или уязвленным, так что я не ожидала, что он скажет:

– Довольно проницательно.

– Но самые опасные задания ты выполнять не будешь, потому что тебе слишком понравилось быть ленивым гедонистом.

– Тоже верно.

– Сможешь быть посыльным?

– Вероятнее всего.

Все это было как в одном из абсурдных и смешных фильмов Ореста. Кажется, Орест и Ясон понимали друг друга, а может Ясон понимал Ореста, а Орест просто умел поймать нужную волну. Я знала, что это еще не предложение. Это – шутка, которая может стать предложением.

– Но глаза у тебя не отчаянные, – сказал Ясон. – Значит, ты здесь вправду не за помощью.

– Да-да. Я здесь исключительно потому, что мне рекомендовали это место.

– Здесь есть блюдо, которого больше нигде не подают – будущее.

Они снова засмеялись, и мне уже стало неприятно. Я думала, если они подружатся и будут вот так болтать, то как мне спросить про брата? В конце концов, я пришла сюда затем, чтобы спасти Орфея. Так что я сказала:

– Еще есть я. Мы с вами здоровались. Я – Эвридика. Орест пришел со мной. Потому что я нашла вашу речь. И она очень меня вдохновила.

Ясон быстро повернулся ко мне, глаза его засверкали, словно одно воспоминания о самом себе, об этой его речи, было ему нестерпимо приятно.

– Так-так-так. Хочешь, чтобы я и тебе что-нибудь рассказал?

– Можно, конечно, но я здесь не за...

Ясон, однако, перебил меня.

– Странно говоришь и двигаешься. Но все это не напоминает ни одну из известных психических патологий. Ты не шизофреничка, не психопатка, не припадочная. Какой-то синдром Офелии, того и гляди потонешь и будешь плыть в цветах. Впрочем, ты явно не притворяешься. Думаю, вполне типичная конверсионная истеричка, отсюда диссоциативные симптомы и нарушения походки.

– Вы что, психиатр?

– Как-то бывал. Художники, знаешь, народ нервный. Я был инженером по личностному сохранению.

– Интересная профессия.

Но он не закусил наживку.

– Так вот, ты маленькая, доверчивая девочка, которая не может не то без отца, не то без брата. Такая трогательная героиня, сжавшая кулачки и решившая идти до конца, однако ничего толком не умеющая и оттого бесполезная. Зато ты хорошо выполняешь приказы, благодаря чувству личной ответственности. Ты добрая, но слишком сентиментальная, окончательно потеряла связь с реальностью пару лет назад.

– Очень впечатляет, – сказала я. – И про брата вы тоже угадали.

В Ясоне было нечто мальчишеское. Он, казалось, очень радовался каждому своему слову, радовался точным попаданиям и цепко изучал выражение моего лица. Мне не было обидно, в конце концов, он не говорил неправды.

– Брат-брат-брат. Он не мертв, так?

– Так.

– Но и не жив. Он внутри у одной из тварей. У твоего хозяина.

Последнее слово Ясон выплюнул с настоящей ненавистью, и она отличалась от его обычной злобы, как ядерный взрыв от пузырьков в газировке. Улыбка Ясона засверкала ярче, словно ненависть давала ему заряд.

– Это хорошо, – сказал Ясон. – У нас как раз есть теория.

– Теория? – спросила я. – Мне не нужна теория.

– Тебе нужно хоть что-то, так? Сама ты не справишься. Доверься мне, и у тебя будет шанс. Или ты пришла сюда... ну, знаешь, поглядеть, как живут люди. Так себе они живут.

– Не дави-ка на нее, – сказал Орест.

– Это терапевтическое воздействие.

Ясон махнул рукой, а затем сказал:

– Ладно. Я не так выразился. У нас для тебя есть теория получше других.

Он улыбнулся радостно, предвкушающе. Он не мог обходиться без улыбки, как те женщины, что не могут выйти из дома без помады. И у него в запасе было столько же оттенков улыбок, сколько разноцветных тюбиков на туалетных столиках у отъявленных модниц.

– Теорию похуже вы как-то предложили Одиссею.

Ясон не выказал ни удивления, ни раскаяния. Тогда я подумала: он – психопат, по-своему совершенный, но и ужасный тоже.

– Я пытался ему помочь. У Одиссея было две проблемы. Он опоздал и заигрался. С тобой ведь такого не случится?

– Я не буду никого убивать.

– У тебя другая ситуация, детка. Тебе не нужно убивать. Тебе нужно сделать твоего брата не-живым.

– Королем? – спросила я.

Вдруг Ясон совершенно изменился, циничная комичность исчезла, он мгновенно поправил корону, и мне показалось, что за спиной у нас не шелестят бумагами рыцари-клерки, а ветер перебирает зеленые листья дубов, и шумит морем вереск. Вместо мыла пахнуло дикими цветами и холодным металлом. Я очутилась в книжке о рыцарях, которые в детстве любил Орфей, и Ясон сидел передо мной в сверкающих латах, с золотым мечом и прекрасными глазами героя. Где-то далеко-далеко, в мире нашего детства, было и золотое озеро и сверкающий белизной замок, и все это теперь принадлежало Ясону. Его волосы тоже показались мне золотыми. А кто был в замке? Не-живой король.

И тогда все стало темным с проседью инея, место золота заняло серебро, и уже не вереском пахло, а полынью. Я мотнула головой, и все исчезло. Передо мной сидел Ясон, и в руках у него был не меч, но маркер. Я засмеялась.

Ясон сказал:

– Что? Что, черт возьми, смешного?

Он забавно раздражался. Орест тоже засмеялся.

– Если вы не будете воспринимать меня всерьез, никакой революции не выйдет.

Но мы воспринимали. Несмотря на все его клоунские повадки, мечи и армию клерков, мы видели в нем кого-то, кто может сделать мир хоть чуточку другим.

Ясон сказал:

– Подкожный жемчуг. Держу пари, у вас ходят о нем легенды.

Ясон запустил руку мне под воротник и вытащил ожерелье. Свет, переливающийся в нем, казался почти живым. Какая глупая мысль, он ведь и был жизнью.

– Ты переоцениваешь наше любопытство, – сказал Орест. Но легкой иронии для того, чтобы остановить Ясона, было явно недостаточно.

– Это не просто метка, которую ставят на вас хозяева. Это монеты жизни.

– Мы с Полиником думали, что подкожный жемчуг не менее важен, чем все эти сложные системы очистки воды и воздуха.

– Кто такой этот чертов Полиник?

Я улыбнулась.

– А вы, раз все лучше знаете, этого сказать не можете?

Казалось, Ясон мной доволен.

– Так вот, – продолжил он. – Подкожный жемчуг – это атомы тепла, которое приберегла для нас наша планетка. Это то, что они забирают у нас.

Я не могла вытерпеть ни его самодовольного тона, ни нерасторопной речи.

– Подкожный жемчуг поддерживает жизнь тех, кто внутри. Спящих!

На этот раз Ясон взглянул на меня не как на милое животное. Я почувствовала себя очень важной.

– Хорошо, девочка. Что ты еще знаешь?

В ответ я покачала головой, решив, что не стоит пускаться в пространный рассказ о том, как наши с Полиником плодотворные размышления прервала Ио, которую мы приняли за призрака.

– То-то же. Главного-то вы не знаете.

Мы с Орестом слушали его внимательно, как дети. Я вдруг испытала праздничное чувство – сейчас он скажет такое, что все перевернет.

– Спят они тоже благодаря подкожному жемчугу. Он вшит в них. Одиссей, не к ночи он будет помянут, нашел в своей Пенелопе (хотя я не уверен, что ее звали именно так) именно жемчуг, он видел, как его женщина исторгала из себя эту жизнь. Множество почерневших жемчужинок. Она была изгнана из рая.

Мертворожденная. Есть холодная, мертвая утроба, и рождение из нее означает смерть.

– Так значит, Орфея нельзя вернуть? – спросила я, тут же качая головой, словно даже в вопрос этот не до конца верила.

– Можно. Просто не так. Если твой хозяин его отпустит, Орфей погибнет. Он способен существовать только благодаря подкожному жемчугу внутри него. Видела бы ты, во что превратилась любимая Одиссея.

– Не думаю, что это хорошая тема для разговора, – сказал Орест.

– А ты у нас эстет?

Я часто фантазировала, в том числе и о страшных вещах, но сейчас представление получилось слишком реалистичным. Я видела девушку, сквозь кожу которой пробивались черные жемчужины. Словно вскрывшиеся гнойники или личинки, разрывающие плоть. Стало душно и немного затошнило.

Подкожным жемчугом наполнен и Орфей. Наверняка, Сто Одиннадцатый запустил в него множество жемчужин, когда проник в его нервную систему. Любой, кого когда-либо заимствовала тварь, мог быть заражен, но Орфей состоял из ужаса.

– Так вот, – сказал Ясон. – Повернитесь-ка ко мне и слушайте дальше. Мои люди собирают информацию со всего мира, и у нас достаточно сведений. Многие пожертвовали жизнью ради них, так что имейте уважение.

Я понимала, о чем он. Это была не просто информация. Ради нее люди экспериментировали над собой, теряли статус, возможность творить, даже жизнь.

– В больших количествах жемчуг вводит в стазис, усыпляет живое существо. Но теоретически он может поддерживать мертвое. Это эссенция жизни, понимаете?

В глазах Ясона было что-то от блеска подкожного жемчуга, я опять ощутила приступ тошноты. Все эти подробности были такими жуткими. Я снова и снова представляла, как жемчужины прорывают плоть, и мне захотелось снять свое ожерелье. Каким все это было чужим – хуже ножа и пистолета, хуже любой болезни. Холод из открытого космоса.

Как странно, жизнь, содержавшаяся в нашей земле и во всех ее обитателях, становилась чуждой и невыразимо страшной. Мне чудились пульсирующие щупальца, пускающие в мышцы и органы эту переработанную в камень жизнь. Ясон не мешал мне. Он смотрел на меня и улыбался.

Я должна была до конца осознать, что происходит, чтобы по-настоящему быть с Ясоном. И я не сомневалась, что те, кто терпеливо расшифровывал записи и те, кто их когда-то составлял, хорошо представляли себе все это.

Отвращение может быть лучшим топливом, чем страх или даже месть. У отвращения глубокие корни, его едва можно осмыслить, оно берется с самого дна сознания. Отвращение – это первобытный страх, страх перед чем-то первостепенно важным – смертью, болезнью, страшными насекомыми и ядовитыми цветами. Источаемые небытием запахи. Не у всего из этого даже есть имя. Но все оно чужое.

Вот что было лучше, чем сознательный страх или гнев. Отвращение гонит вперед, потому что мир становится невыносим.

– Мерзость, правда? – спросил Ясон. Он прекрасно знал, как действуют эти слова. Никаких сочных описаний, только то, что придет в голову каждому.

– С моей стороны было бы честно не скрывать от вас правды, – сказал Ясон. – Не думаю, что она вам как-то поможет.

Правда была в том, что моего брата не окружают прекрасные жемчужинки в вечном холоде и темноте.

Он состоит из них. Они в нем. Тварь в нем. Но в нем и великий свет, и Земля, какой она была когда-то. Идея жизни.

Не-живой король. Не мертвый, потому что в мертвеце больше нет никакой жизни. Как нечто столь прекрасное, абсолютный свет и тепло, могло быть спрятано в отвратительную оболочку из иных миров? В этом и была суть. В сочетании. Свое и чужое.

Мысли мои становились все более беспокойным, и я чувствовала, что теряю над ними контроль. Мне казалось, будто у меня в груди открылась воронка, и внутри у нее была пустота, и все туда затягивалось, и не было больше ничего разумного.

Я попросила Ясона объяснять дальше, и он перехватил маркер, как волшебную палочку.

Он свыкся со всеми мыслями, и ему доставляло удовольствие, что я – нет.

Ясон говорил весело, и я слушала его, словно все это было одной из жутких историй, рассказанных в брошюрке "Бестелесного Джека". Интересно, думала я, надо же. И что-то во мне никак не хотело принять слова Ясона глубже, внутрь. Орест выглядел взволнованным, и я почти не понимала, почему. Ясон иногда хлопал меня по плечу, словно бы выражал сочувствие, его светлые, злые глаза в тот момент казались мне странными, как будто он был пьян.

На самом деле, конечно, это я была пьяна его словами. Орфей учил меня считать звезды, когда мне тяжело. Он говорил, у каждой звезды есть имя, потому что ты можешь его дать. И я стала считать, но названия утекали из моей памяти, и я стала думать и вспоминать. Тогда Ясон сказал:

– Ты меня слушаешь? Я повторю сначала.

Именно в тот момент я вспомнила, что на самом деле заставило мои мысли уплывать, а голову кружиться. Ясон сказал, что я должна убить Орфея. И я сразу подумала: он ведь привел Одиссея совсем не туда, вдруг я стану, как он?

Еще я подумала, как же так, мой брат умрет из-за меня, чтобы я могла его спасти?

Непростые вопросы роились вокруг меня, как пчелы, ответы должны были напитать их, словно мед, но меда нигде не было. Я стала отгонять вопросы руками, а Ясон повторил еще раз то, что я уже помнила. Мне казалось, каждое слово выжжено им для меня. Все время шуршала бумага, и скрипели ручки, кто-то вздыхал. Я обернулась, но не увидела Ио. Она показалась мне волшебным существом, приведшим меня к Ясону. И теперь она растворилась без следа.

Мне было так беспокойно, и я просто хотела обнять Орфея. Но для этого мне нужно убить его.

Вот что говорил Ясон, вот что я слышала, и мне отчего-то было стыдно, что Орест сидит рядом, когда я принимаю такие решения. Ясон говорил, что, согласно всем его сведениям, только нарушение жизнеспособности организма может вывести его из стазиса, но жемчуг не даст ему умереть до конца. Ясон говорил, что это не убийство, как таковое, потому что Орфей не живет, и потому что, если Сто Одиннадцатый однажды отпустит его, Орфей погибнет, его организм быстро опустошит жемчужины, а новых он не получит. Этот смертельный симбиоз нельзя было просто прервать.

Два существа в одном. Так теперь будет всегда. Что я могла сделать с этим? Ясон сказал, что Орфей выйдет из анабиоза и в этот момент сможет захватить контроль над телом Сто Одиннадцатого, потому как его нервная система намного более развита. Ясон еще что-то говорил, он маркером рисовал на тысячелетней плитке платформы схемы, отростки нервов, смешные кружочки жемчужин. А я думала, надо же, однажды люди построили метро, и оно казалось им произведением искусства, затем они мусорили в нем и дрались, и ездили на ненавистную работу. И вот прошло много-много лет, теперь ни один полицейский не оштрафует Ясона за вандализм, и он может рисовать на плитке, словно на бумаге.

Вместе с историей исчезли и ее памятники. Все стало воспроизводимым и совсем потеряло ценность. Где-нибудь в Зоосаду, безусловно, есть копия этого места, только без рисунков, рыцарей-клерков, меня и других чуждых элементов.

Ясон все говорил и говорил, и я хотела ему сказать, что ничего не понимаю в нейрофизиологии, и что Орфей бы понял, но его нет.

Орфей должен быть. Ради этого я, в конце концов, была здесь. И важно теперь понять, как именно этого добиться. Ясон сказал, что его разум не успеет умереть, интеграция случится слишком быстро. Ясон сказал, что это все дело его жизни, а я спросила его:

– А может ты маньяк, которому нравится подбивать других убивать людей?

– Может, – ответил он, оскалившись. – Но что ты тогда будешь делать? Откажешься от идеи воскресить брата.

Он был коршун и питался чужим горем. Но Ясон делал это не из тщеславия или жадности, он просто хотел нас всех спасти и верил в то, что это возможно. Лицо его становилось таким мечтательным. Дело его жизни воплощалось во мне и измерялось моей готовностью убить брата.

– Он станет совершенно новым существом! – говорил Ясон. И если раньше в его повадках было больше от военного, то сейчас ему не хватало белого халата и залпов электричества позади, чтобы он стал похож на доктора Франкенштейна.

– Я правда первая, кто согласился?

– Мы не так давно нашли ответ, – ответил Ясон. А затем, словно бы чуть устыдившись, добавил:

– Кто-нибудь да согласится, у меня много агентов. Но ты здесь, и я здесь, и все может случиться очень скоро. Ты мне нужна, Эвридика. Ты всем нам нужна.

– Я вам не нужна, – ответила я. – Вам нужно, чтобы я убила своего брата.

– Кто боится смерти, не получит воскресения, так?

– Это девиз румынских фашистов. Мне такое не нравится.

Ясон замолчал, и я замолчала, а потом он встал, и я села рядом с Орестом. Мы болтали ногами, и я все думала, что обязательно должен выехать поезд. Пути были черные и пыльные. У меня были лавандовые туфельки со множеством застежек, а у Ореста ботинки с острыми носами, такие блестящие, что мне сложно было назвать их черными.

– Что думаешь? – спросил он. – Веришь этому парню, Эвридика?

– Я не знаю. Наверное, я ему верю. Я имею в виду, я верю в то, что он сам верит в то, что говорит.

Орест сказал:

– Так как насчет Орфея?

– Все мальчишки мечтают стать королями.

– Я с детства хотел снимать порно.

Мы засмеялись, и я обняла его. Мне повезло с друзьями, но друзья не могут выбрать за тебя. На то они, собственно, и друзья, чтобы оставить выбор за тобой. Орест не говорил, что все это будет просто ужасно. И не говорил, что у меня может быть единственный шанс.

Он сказал:

– Ты прекрасный друг. И я знаю, что ты прекрасная сестра.

Это могло знать что угодно, так что почти ничего не значило. Я боялась, что смогу убить Орфея и боялась, что не смогу. В конце концов, я способна была ждать очень долго, но годы жизни Орфея вернуть не могла.

Он сильный, смелый и благородный, такой рассудительный и спокойный. Так всякий ли мальчишка хочет стать королем?

Ясон вернулся с тремя пластиковыми стаканчиками, от них пахло растворимым кофе.

– Хотите в подсобку? – спросил он. – Там даже диванчик есть. И больше я вам кофе приносить не буду. Но сами можете и заварить.

Я покачала головой. Кофе был действительно плохой. На Свалке он роскошью не был, инженеры продавали кофе за бесценок, ведь он не насыщал. Но Ясон словно бы специально купил самое дрянное, что только имелось в продаже. Мне стало почти обидно.

– Сахара тоже нет, – сказал Ясон, а затем плеснул себе в кофе какой-то прозрачной, пахнущей алкоголем жидкости. Орест сказал:

– Доверия не вызывает.

– Пробовать будешь?

– Еще бы.

Теперь мы снова сидели втроем. Ясон был рядом со мной, и я чувствовала, что он такой же теплый, как и все другие люди. Моя история подходила к концу, и я это знала. Нужно было выбирать. Я сказала:

– А что должен будет делать не-живой король?

– Вести нас. Если с ним все пройдет успешно, по всей стране люди начнут возвращать своих любимых. У нас будет армия.

– Представляешь, сколько их во Вселенной? Они раздавят нас.

– Но мы сможем воевать с ними на равных. И продемонстрировать все эволюционные преимущества человеческой нервной и душевной организации.

– Или все недостатки, если уж мы собираемся иметь дело с расой космических захватчиков.

– Так мы собираемся?

Я промолчала, мне стало так неловко, что я даже сделала глоток отвратительного кофе и тут же об этом пожалела.

Орест сказал:

– Но что насчет Орфея? Он сможет жить нормальной жизнью?

– Сможет жить. Или умрет. И то и другое много милосерднее его теперешнего состояния.

Да откуда Ясону было знать? Никто из нас не знал, что с теми, кто провел внутри тварей так долго, как и с теми, кто мертв. Моя учительница говорила (я подслушала это), что чувствовала холод, а потом – ничего. Но если ничего продолжается довольно долго, это уже непохоже на сон.

Все же у кофе был уютный запах. Когда-то, еще у Нетронутого Моря, учителя пили такой кофе в перерывах, они зевали и делились сплетнями, и иногда ловили меня и говорили, что нехорошо прятаться вот так. А я рассматривала их туфли, у которых были блестящие носы. Я отлично помнила, как учительница истории говорила о законсервированном времени, эта мысль тогда показалась мне очень важной, и я до сих пор часто думаю ее в разных вариациях.

Орфей любил эту жизнь со смешными, глотающими кофе учительницами. Преступлением было бы не попытаться подарить ему все это снова. Даже дышать всегда было огромным наслаждением.

– От тебя ничего особо не требуется, – говорил Ясон. – Только нанеси удар, ты даже не почувствуешь, что он умирает.

Ясон не знал и не мог знать, что я увижу, и что почувствую. И я не могла заставить себя поверить ему, хотя, безусловно, так было бы намного легче.

– Ясон, прекрати вести себя, как галлюцинаторный бред, – сказал Орест.

Ясон засмеялся, а я нет. Я вдруг почувствовала себя игрушкой, которую забыли завести. Что же было не так с идеей Ясона? Или, лучше сказать, что в ней вообще могло понравиться?

Я смотрела на схемы на полу и ничего не понимала в них. Тогда я спросила про мисс Пластик.

– Вам ее не жаль?

Ясон сразу понял, о ком я говорю. Он сказал:

– Слабачка.

Но я видела, что ему жаль. Быть может, это было решающим фактором. Его светлые глаза в тот момент потемнели, а губы скривились. Я подумала, что мисс Пластик была ему очень важна, и ему жалко, что так все вышло, и он ничего из этого не может сказать, потому что жизнь положил на то, чтобы казаться злее, чем есть.

Я обняла Ясона, и он вздрогнул.

– Что ты делаешь? Я сейчас передумаю доверять тебе хоть сколь-нибудь ответственное задание. Ты же мямля.

Я молчала. У Ясона билось сердце, и это был громкий, мерный звук. Он сказал:

– Ну да ладно. Хотите прогуляться по путям?

И я ответила, что очень хочу, а Орест сказал, что делать все равно нечего. И мы спрыгнули вниз, как очень плохие дети в фильмах, и пошли вперед, туда, где было темно. Я видела провода, толстые и пыльные, похожие на гигантских мертвых змей, а потом все стало пустым и темным, только где-то далеко горел желтый огонек.

– Здесь неплохо, – говорил Ясон. – Хуже, чем в Зоосаду, но под землей еще остаются какие-то силы. Здесь легче дышится.

Я вдохнула поглубже и почувствовала разницу, хотя, быть может, Ясон успокаивал себя, а я была слишком доверчивой.

– Интересно, – спросила я. – Почему мы можем ходить в темноте, даже когда почти ничего не видим?

– Благодаря вестибулярному аппарату и проприоцепции, – ответил Ясон. – Мой вопрос: как вам наш парк?

– Если представить, что эти пыльные провода – лианы, выглядит даже экзотически, – ответил Орест. – В таком случае я вопрошаю, почему все здесь, кроме нас, естественно, ходят в белом?

– Потому что мы ждем, – сказал Ясон. – И мы надеемся.

То, что начиналось как смешная игра, превратилось вдруг в серьезный, грустный разговор.

– И умирать легче, – сказал Ясон. – Если веришь. Я видел таких, кто почти не боялся.

Еще некоторое время мы шли в полной темноте, а потом свет, похожий издали на желтый цветок, постепенно стал разрастаться, и я увидела поезд. Он был как доисторический зверь, вернее его замерший скелет.

– Знаешь, мы стараемся поддерживать Свалку. Это все же живое место. Электричество, вода. Люди работают, чтобы у других все это было.

Твари вправду почти не мешали людям Свалки делать то, что они хотят. Просто у человечества оставалось все меньше сил. Общественный транспорт первым пришел в упадок, люди стали менее мобильны. Но многие другие сферы были еще живы. На Свалке оставались школы, электростанции, больницы.

– Представь себе, сколько мы могли бы сделать с нашим не-живым королем, символом свободы и возможности жить дальше вопреки всему?

– Ты опять за свое?

Я коснулась пальцами провода, чего, я читала, делать категорически нельзя, и подушечки пальцев стали серыми от пыли. Как помещение могло быть одновременно жилым и заброшенным?

Орест сказал:

– Дай угадаю, это не экскурсия, ты просто хочешь достать нож и угрожать нам?

– Нет. Просто хочу вас отвлечь. Напряженный мыслительный процесс, направленный на одну единственную проблему, вопреки всем ожиданиям, не способствует решению.

Это правда. Фокусируясь на вопросе своей жизни – попробовать ли убить Орфея, чтобы освободить его, я чувствовала себя покинутой и растерянной. Но когда я смотрела на провода, мир вдруг обретал ясные очертания и становился легким. Орфей как-то говорил, что на самом деле во Вселенной доминируют очень простые формы. Мы залезли в вагон, дверь была открыта, и я увидела что-то вроде ночлежки. На сиденья были накинуты простыни, одеяла и подушки. Люди спали, читали, кто-то помахал нам, кто-то склонил голову перед Ясоном.

– Мы работаем в несколько смен, – сказал Ясон. – У кого нет дома, тот спит здесь. Или кто слишком устал.

Я и вправду увидела людей таких тоненьких и так сильно дрожащих, что у них вряд ли были силы даже для того, чтобы встать. Одного из таких мужчин кормила с ложки старая женщина. Она нежно улыбалась ему, как будто он был ее сыном, а его губы жадно обхватывали ложку.

– В целом мы стараемся помогать друг другу.

– Если ты хотел, чтобы я увидела, что вы не какие-то там злодеи, и я так поняла, что вы не какие-то там злодеи.

– Ты ведь думаешь, что повторение это смешно?

– Может быть и страшно.

Я села на одну из этих кроватей. Сиденья были очень мягкими, наверное, старую кожу в них заменили и сильнее набили их ватой или синтепоном, так что отчасти это даже были матрасы. Только дискретные, как сказал бы Орфей. Я засмеялась.

– Есть хочешь? – спросил Ясон, а потом, не дожидаясь моего ответа, взял с одного из столиков, стоявших в проходе, буханку хлеба. Оказалось, что хлеб совершенно безвкусен.

– Местный.

Ясон точно хотел, чтобы я испытала вину. Хлеб был вязкий и чудовищный.

– Просто сделай это завтра, – сказал он. – Сделай как можно скорее. И у нас будет шанс. Дай мне знать, через Ореста, если все получится.

И я отчего-то сказала:

– Если все получится, вам не нужен будет посыльный. Все узнают.