Текст книги "Ярче солнца (ЛП)"

Автор книги: Даринда Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Даринда Джонс – Ярче солнца

Перевод – Euphony

Редактирование – RuSa

Книга скачана с сайта  WorldSelena: www.worldselena.ru 

Аннотация

Всю жизнь Рейес Александр Фэрроу страдал от нечеловеческих пыток, и лишь одно дарило ему надежду. Женщина, излучавшая свет. Ни одному смертному не дано было увидеть этот свет, зато на него слетались призраки…

«Ярче солнца» показывает уже знакомую нам историю глазами Рейеса. Здесь мы увидим их первую с Чарли встречу и узнаем, почему непростые отношения между ними могут либо спасти Рейеса, либо обречь на гибель.

Благодарности

Эту повесть ждали не один год, и лишь благодаря целой куче людей она все-таки увидела свет. Среди них (в произвольном порядке) Дженнифер, Александра, Кейтлин, Хиллари, Элиани, Лорелея, все-все-все из «Macmillan» и «St. Martin’s Press», Кит, Селеста, Джованна, Дана, народ из сети, Дэнни, Джерден, Кейси и, конечно же, Гримлеты. Спасибо вам за мозговые штурмы, за то, что успокаиваете мне нервы, за заботу и готовность в любой момент поддержать самые сумасшедшие идеи.

И невероятное спасибо всем, кто хотел увидеть эту историю глазами Рейеса.

Александре

Спасибо.

Спасибо.

Спасибо.

Глава 1

Я валяюсь в углу подвала. Дрожу, как мелкая мразь, и зализываю раны после последнего раза. За дверью плачет сестра. Хочется сказать ей, что все в порядке, но в глазах темнеет, и вдалеке брезжит манящий свет. Я теряю сознание и лечу к нему. Невесомый, как эфир.

Я всегда иду к этому свету.

Не в буквальном смысле. В подвале меня запер психопат, поэтому на улицу я выхожу редко. Но мысленно время от времени отправляюсь навстречу свету.

Наверное, стоит упомянуть, что мне двенадцать, а условия моего существования никак нельзя назвать нормальными. Со мной происходят ненормальные вещи, в голове толпятся ненормальные мысли. И свет, к которому я лечу в поисках тепла и прощения за все свои… отклонения, такой же неправильный, как и я сам.

Впервые я вижу его в три года. Обстоятельства почти те же. Я иду за светом. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох и лечу к маленькой искре, от которой пекут веки. Чем ближе я подбираюсь, тем ярче становится свет. Начинает казаться, что зрение навсегда исчезло, и вдруг…

…появляется она.

Крошечное создание едва виднеется между ног какой-то тети. Поначалу я не знаю, что и думать. Уверен только, что не должен заглядывать тетям между ног. Но эта тетя умирает, так что, наверное, все в порядке. Да и не стал бы я смотреть на нее по-плохому. В голове у меня не всегда все работает, как надо, но никогда не было желания смотреть на теть по-плохому.

В общем, я смотрю, а она, эта тетя, дрожит. Не так, будто ей холодно, а сильно, как будто происходит что-то нехорошее. Голова запрокинута, тело напряжено. Медсестры крепко ее держат, а дядя доктор тянет свет. Тянет ту светящуюся штуку. То крошечное создание, которое сидело у тети в животе. И внезапно я все понимаю.

Не про свет, а про то, откуда берутся дети.

Начинаю нервничать, но больше нервничаю из-за тети. Одна из причин, почему у меня в голове что-то работает неправильно, – я чувствую то, что чувствуют другие. Всегда чувствовал. С тех пор как был маленьким. В смысле совсем маленьким. Я чувствую, когда люди злятся, психуют или когда у них что-то болит. Так и понимаю, когда надо держаться подальше от Эрла. Когда надо бежать и прятаться. Не всегда срабатывает, но, черт возьми, попытка того стоит.

Короче говоря, сейчас я чувствую, что тете больно. И мне больно. Я бы ушел, если бы не свет. Пытаюсь отдышаться, только бы побыть здесь еще хоть немного. Рядом со светом. Рядом с ней. Она уже родилась. Вся мокрая, ревет по-детски и излучает такой яркий свет, что больно смотреть. Но я… зачарован. Потом прекращается боль, и я опять могу нормально дышать. Тетя больше не двигается. В комнате пищит монотонный звук. Вокруг тети и ребенка собираются люди. Все, кроме какого-то дяди, который держит тетю за руку. Он согнулся пополам, у него трясутся плечи. До меня доходит, что люди вокруг ребенка (по крайней мере большинство из них) мертвые. Они пришли из прошлого, чтобы посмотреть на свет. Они – призраки. Мертвецы.

Лица у них взволнованные и удивленные, но из-за мертвых я ничего не вижу. Поэтому расталкиваю их и подхожу ближе. Она вопит, как вопят все дети. А потом видит ту тетю. Свою мать. Женщина смотрит на нее, стоя рядом с врачом. Никогда в жизни не видел, какое лицо может быть у мамы. Наверное, это и есть любовь. Потому что выражение лица у тети ласковое и заботливое.

Я радуюсь за ребенка, но в то же время мне грустно. Мама прикасается к ее лицу, просит быть сильной. Сильнее, чем была она сама. Потом целует поникшую голову дяди. Я и не знал, что призраки умеют плакать. А через миг происходит невозможное. Тетя делает шаг прямо в свет и исчезает.

У меня на глазах ребенок замирает, потом делает глубокий вдох и опять начинает вопить. Неужели плачет по маме? Доктор перерезает какую-то длинную штуку, которая идет к пупку ребенка, но ей не больно. Я бы почувствовал.

Другой врач пытается оживить мать. Ему помогают несколько медсестер. Они не знают, что тетя уже ушла. Перешла на другую сторону. А оттуда не возвращаются.

Это вторая смерть, которую я видел. Первым был какой-то мужик. Еще до того, как я достаточно вырос, чтобы мочиться в унитаз. Мужик поругался с Сэром. Была у Эрла мания заставлять меня называть его Сэр. До сих пор иногда заставляет. Правда, без толку.

Не знаю, из-за чего была ссора, но, когда мужик отчаливал на небеса, вокруг него распахнулся свет, и мужик исчез. Ребенок прямо как тот свет. Может, она его проглотила? Не стоит забывать, что мне тогда всего три. Вопросов у меня миллионы, и почти все о всяком странном дерьме. Короче говоря, она особенная. В этом я ни капли не сомневаюсь.

Она перестает реветь и смотрит на меня (прямо на меня!) огромными от любопытства глазами. Они сияют, как бриллиантовые кольца, и в них я вижу тысячи картин. Звезды и бесконечные ленты света. Мерцающие золотые реки и фиолетовые деревья. Я понимаю, что она оттуда. Из места, которое я временами вижу. Кто-то послал ее сюда, и сейчас она показывает мне свою галактику. Свою вселенную. Понятия не имею откуда, но я знаю, кто она такая. Искательница. Та, которая ищет потерянные души.

В мыслях возникает слово. На иностранном языке. Может быть, на арамейском. Что-то вроде Д’АэАш. Нет, не так. Д’МаЭаШ? Тоже не то. В общем, слово звучит в голове, но произнести его правильно я не могу. Поэтому, когда говорю ей, кто она такая, получается «Датч». Я знаю много слов на разных языках, которые пока не могу нормально выговорить. Эрл бесится, когда я об этом упоминаю. Называет меня вруном, но я не вру.

А впрочем, наплевать. Пока сойдет и Датч.

Кажется, ей нравится, как я ее назвал. Но, глядя на меня, она боится. Совсем чуть-чуть. Поэтому я прячусь. Сначала на ум приходит плащ, как у Супермена. Я тут же отбрасываю эту мысль. Слишком яркий. Слишком заметный. Представляю себе другой плащ, как у рыцаря из комиксов. Плотный, черный, с капюшоном. Стоило подумать, и он появляется, как большое черное море, и оседает у меня на плечах. В мечтах это самая классная штука.

Врач говорит «Пора объявлять» и смотрит на часы. Медсестры вытирают девочку, Датч, и уносят в комнату к другим детям. Там она остается на три дня. Дядя приходит и уходит. Надолго не задерживается. Но все в порядке. Мы ее охраняем. Я и призраки.

Они ей, кстати, нравятся. Я это чувствую. Даже тот, у которого на виске здоровенная дырка. Но, когда подхожу ближе я, она вздрагивает, поэтому опять приходится «вызывать» плащ и присматривать за ней из угла на потолке. Я никуда не ухожу, пока дядя не забирает ее домой.

От его печали у меня болит в груди. Тяжело дышать. Дядя шепчет девочке на ухо. Что-то о том, что теперь они остались втроем, и я вспоминаю, что у него есть еще одна дочь. Он говорил об этом медсестре, когда смотрел на Датч. Когда впервые держал ее в руках. Когда глотал из бутылки. Когда плакал, плакал и снова плакал. Помню, как удивлялся, почему никто ему не сказал, что мальчики не плачут.

Датч забирают к семье. К тому, что осталось от семьи. Я просыпаюсь. Сон заканчивается. Точнее заканчивается мечта о девочке из чистого света. Раз уж это была мечта, а не сон, я, наверное, мог бы контролировать события. Надо было хотя бы попытаться. Если бы я вовремя об этом подумал, то сделал бы так, чтобы тетя была жива и осталась рядом со своей дочкой. Если бы я вовремя подумал…

Глава 2

В себя я прихожу уже не в подвале. В голове туман, перед глазами плывет. Не сразу удается понять, что я в больнице. Приходит медсестра, проверяет капельницу и говорит, что у меня был приступ.

Ладно, пусть так. Но все равно не понимаю. Приступы у меня были всегда. С трех лет. С тех пор как я впервые увидел свет Датч. Так почему я в больнице? Я никогда не лежал в больницах. Даже у врача ни разу не был. На мне длинная голубая сорочка, руки перевязаны. В одной торчит игла капельницы. Другая забинтована от локтя до запястья.

Рядом сидит Эрл. В воздухе, как слезоточивый газ, витает запах дешевого одеколона. Эрл в бешенстве, и его ярость колет мне кожу раскаленными иголками. Но все это внутри. Снаружи он улыбается. А его улыбка – вещь опасная. Он флиртует с медсестрой. Та смеется и опускает голову. Эрл гладит меня по руке шершавыми ладонями и называет Александром. Стискивает пальцы, как будто я, мать его, не знаю, что значит «Александр».

Глаза в пол. Рот на замок.

Первая осознанная мысль о сестре. На самом деле Ким мне не сестра, но однозначно лучшее, что есть в моей жизни. Точнее, кроме нее, у меня вообще ничего нет. И Эрл это знает.

– Ты сильно поранился, – говорит медсестра.

Я молчу. Только киваю.

– Меня зовут Джиллиан. – Она проверяет бинты и вдруг удивленно выпрямляется. – Господи! Почти зажило. Как это может… – Не договорив, она берет себя в руки и изображает спокойствие. – Поразительно. Держу пари, скоро тебя отпустят домой.

Я опять киваю и вздрагиваю, ощутив, как тянется ко мне ее сердце. Она хочет ребенка. Мальчика вроде меня. Милого, воспитанного, вежливого. Она понятия не имеет, какой я на самом деле. Грязный. Плохой. Отвратительный. Мне ее жаль.

– Готов вернуться домой, боец? – спрашивает Эрл и ерошит мне волосы.

Ерошит, блин, волосы! Как будто мне два года. Внутри разгорается жар. Обжигает кожу. Я стискиваю зубы и киваю, как послушный мелкий сучонок. Потому что я и есть послушный мелкий сучонок. Эрл так говорит. Мелкий сучонок. А я не возражаю.

Джиллиан смеется и смотрит на меня. Ее глаза сияют. Я отворачиваюсь. Пусть побережет такие взгляды для того, кто их заслуживает.

– К сожалению, придется, наверное, полежать еще пару дней, – говорит она. – Мы так и не выяснили, что вызывает приступы. Но обещаю: глазом моргнуть не успеешь, как окажешься дома.

Гнев Эрла возрастает на порядок.

– На тебе интересные отметинки, – продолжает Джиллиан.

Ей хочется посмотреть. Еще раз их увидеть. Изучить подробнее.

Я молчу. Не хочу ее подбадривать. Эрлу не нравится, когда люди замечают мои родимые пятна. Извивающиеся линии покрывают плечи и спину. В детстве они были совсем бледные, едва заметные. Но со временем становятся темнее. Недавно эти линии начали мне сниться. Как будто они что-то значат. Куда-то ведут. Может быть, во тьму.

– Таким уродился, – кивает Эрл, как будто знает наверняка.

– Ну что ж, пойду, скажу доктору, что он очнулся. – Улыбка Джиллиан невинная, как луч солнца на цветке.

Пока медсестра что-то пишет в истории болезни, в палату заходит мужик. Санитар. Забирает мусор, протирает поверхности в туалете и постоянно косится на Джиллиан. Я смотрю на него тяжелым взглядом. Потом смотрю на Джиллиан. И опять на него.

Его зовут Дональд. У него жирные каштановые волосы и толстенные очки. И через какое-то время он зарежет Джиллиан. Он хочет пригласить ее на свидание, потому что она хорошо к нему относится. К нему никто хорошо не относится. Она предложит ему остаться друзьями, и он взбесится. Назовет ее динамщицей. Шлюхой. Он долго ждал. Долго надеялся. Раз он не может ее получить, то никто не получит.

Я закрываю глаза. Безуспешно пытаюсь выбросить из головы разворачивающуюся перед мысленным взором сцену. А вижу я все это только потому, что в итоге Дональд отправится в ад. Я всегда вижу то, что ставит на людях адское клеймо. Знаю, какой именно страшный поступок станет отправной точкой, которая навсегда решит их судьбу. Мне известны имена всех, кого ожидает ад. С первой же встречи я понимаю, попадет человек туда или нет. Даже если он пока не согрешил.

Ад не самое приятное место на свете. Его я тоже не раз видел во сне. Точнее в кошмарах. По большей части кошмары мне снятся об Эрле. О его руках, ногтях и зубах. Но иногда мне снится ад. Пламя, пытки и солдаты. Армия дьявола. Во сне я как будто выше их. Смотрю, как они идут строем. Вступают в битвы. Я командую этой армией, как будто так было всегда. А это плохо. Есть только одно объяснение тому, почему мне снятся такие сны. Я плохой. Злой. Потому что только злой человек может знать, что происходит в аду.

Хочется предупредить Джиллиан о Дональде, но я не могу, когда рядом торчит Эрл. К тому же она все равно мне не поверит.

Когда она сказала Эрлу, что я пролежу в больнице несколько дней, он разозлился еще сильнее. Значит, меня опять ждут неприятности. Но ничего. Я до сих пор чувствую свет. Он проникает сквозь корку. Сквозь внешнюю оболочку. И оседает глубоко внутри меня. Этого Эрлу не отнять. Хочу еще немного помечтать о Датч, но, как только медсестра уходит, Эрл выдергивает капельницу, бросает мне шмотки и велит одеваться. Молча. Иначе я знаю, что меня ждет.

Да, черт возьми. Знаю.

Глава 3

После больницы какое-то время свет я не вижу. Несколько дней сижу в подвале. Все как в тумане. Ким рядом. Я слышу, как она ходит за дверью.

Горло болит – Эрл меня душил. Обычно это не в его духе. Видимо, хотел показать, как сильно разозлился. Причем даже не на меня. Он в бешенстве, потому что девушка, с которой он встречался, нашла меня в подвале. Собственно, так я и попал в больницу. Эрл ушел за пивом, а она спустилась в подвал. Думала найти там стиральную машину, чтобы постирать ему шмотье. Хотела сделать сюрприз. Видимо, Ким была в душе, иначе бы объяснила ей, что со мной все в порядке. Поскольку я был без сознания, барышня решила, что я упал, и вызвала скорую до того, как вернулся Эрл. Думаю, ему пришлось с этим смириться, но он стал злее, чем когда бы то ни было.

Иногда я раздумываю, зачем он заводит подружек. Они ему даже не нравятся. Эрл притворяется. Говорит им то, что они хотят услышать. Но надолго они не задерживаются. Быстро ему надоедают. Эта последняя совершила огромную ошибку. Больше я никогда ее не видел, а она была ничего. Не курила, пахла мятой и готовила мне спагетти.

Я лежу на бетонном полу и думаю о Датч. О девочке, созданной из света. О людях, которые ее окружают и ведут себя совсем не так, как можно было ожидать.

Датч примерно год, когда отец приводит в дом подружку. Мне она не нравится. Слишком похожа на Эрла. К отцу Датч эта женщина испытывает какие-то чувства, к ее сестре – тоже, но как-то странно смотрит на саму Датч. Когда рядом отец, она рассыпается в охах и ахах, но наедине с Датч… Что-то не так. Я чувствую презрение. Зависть. Зачем взрослой женщине завидовать ребенку?

Не понимаю людей. Они улыбаются, когда злятся. Обнимают тех, кого ненавидят. Крадут у тех, кого искренне любят. И завидуют маленьким детям.

Глаза Датч сияют, а свет яркий, как никогда. Мертвая женщина делает вид, будто хочет съесть пальчики у нее на ногах, и Датч заливисто смеется. Отец тоже смеется, а его подружку это злит. В тот самый момент я понимаю, что собой представляет эта женщина. Проблему.

Глава 4

Я умирал сотни раз, но все еще жив. Благодаря ей. Ее свету. Ее улыбке. Умирая, я всегда лечу к ней и нахожу спасение. Исцеление. Свет впитывается в меня, переливается внутри. Чинит поломки. Делает то, что не по зубам королевской коннице и королевской рати.

Иногда я благодарен. Иногда нет. Потому что знаю: так будет происходить снова и снова, но когда-нибудь придется положить этому конец. Когда-нибудь мне нужно будет умереть и не воскреснуть. Но она постоянно меня спасает, хочу я того или нет.

В этот раз все так же. Я у нее дома, пришел на свет. Датч пробегает мимо по коридору и резко разворачивается, как будто я застал ее врасплох. На ней сарафан и босоножки. Волосы стянуты в высокий хвост.

Я остаюсь в тени. Я всегда прихожу в плаще, с капюшоном на голове, и стараюсь держаться в стороне. Но сейчас Датч с огромными золотистыми глазами по-прежнему стоит на месте. Красивые губы приоткрыты. Ей девять, хотя можно дать и все тридцать. Дерзкая, яркая, с тоннами загадок и секретов. Она так и лучится жизнью. Датч – моя полная противоположность. К этому моменту я уже понимаю, почему говорят, что противоположности притягиваются.

Губы у нее пухлые и розовые, щеки теплые. Если бы она меня не боялась, я бы попытался украсть поцелуй. Но Датч в ужасе, и я понимаю, что это было бы неправильно. Так мог бы поступить Эрл. От одной только мысли передергивает.

В коридоре появляется женщина-проблема, она же мачеха, и хватает Датч за руку. Они куда-то опаздывают, и «маленькой леди» грозят неприятности. Почему на ней этот сарафан? Ей же говорили его не надевать. На улице холодно. Значит, пусть померзнет. Может, хоть чему-то научится.

От слов женщины внутри меня закипает гнев, и глаза у Датч распахиваются все шире и шире. Женщина тоже смотрит на меня, но видит только стену, к которой я прижимаюсь спиной. В моих мечтах меня видит только Датч, больше никто.

Теперь они женаты. Отец Датч и женщина-проблема. Поначалу Датч радуется. Не понимаю почему. Этой тетке она никогда не нравилась. А ведь Датч как я. Чувствует безразличие и презрение. Но не понимает, откуда у мачехи такая неприязнь. Датч не видит того, что вижу я. Некоторые люди сами по себе плохие.

Так и не поняв, на что смотрит Датч, женщина разворачивает ее к себе лицом.

– Ты должна это прекратить. Я не шучу.

Острые ногти впиваются в нежную кожу Датч, и мои легкие отказывают. Меня трясет. Я рычу. И страшно хочу убить эту тетку. Врезать ей по роже.

– Я не стану с этим мириться, Шарлотта. Там никого нет, и ты, черт побери, прекрасно это знаешь.

Но Датч по-прежнему смотрит на меня, и женщина сильно толкает ее по коридору к выходу.

Меня пожирает гнев. Он растет, раздувается, пока вокруг не начинают дрожать стены. Я сшибаю с журнального столика вазу, и женщина оглядывается. Смотрит прямо на меня. Хмурится, и ее брови превращаются в одну уродливую линию. Она стискивает зубы, резко отворачивается и выходит за дверь.

Глава 5

Когда я возвращаюсь, Эрл уже закончил. Я заползаю в шкаф и несколько дней прячусь. Ким прячется вместе со мной. У нее длинные рыжие волосы и бледная кожа с россыпью веснушек на носу. Она приносит воду и вытирает все, что может вытереть. Потом готовит мне суп, и мы разговариваем о том, что будем делать, когда вырастем.

Ким – самый робкий и мягкий человек из всех, кого я знаю. Когда она говорит, что хочет стать летчиком-истребителем, я смеюсь до боли в животе. Живот и так болит, поэтому смеюсь недолго. Хотел бы я, чтобы она была моей родной сестрой. Хотя тогда Эрл был бы моим отцом. К черту такие перспективы.

Телевизор мы оставили в прошлой квартире, потому что пришлось вылезать в окно посреди ночи. Он был черно-белый, и изображение съезжало вбок, но это ерунда. Хоть какой-то, но все-таки телик.

Домовладелец требовал денег, причем немедленно. А никто не указывает Эрлу Уокеру, что делать. Никому не позволено раздавать ему приказы. На несколько часов он сваливает, а потом мы все сбегаем через окно. Нутром чую, случилось что-то плохое, но Эрла не спрашиваю. Я вообще с ним не разговариваю, если в этом нет необходимости. И так с лихвой хватает ненужного внимания.

Однако сейчас Ким спит, а без телика остается только думать. Я думаю о Датч. О том, почему она меня спасает и не дает умереть. Думаю о ее свете. О том, какой он яркий и сколько придает мне сил. Думаю об Эрле. Уверен на все сто, что он хочет меня убить. Сам вечно грозится «закопать меня в землю». Диву даюсь, почему я до сих пор здесь. Живой. Зачем я вообще существую?

Иногда Эрл делает фотографии. Те, которые вылезают из фотоаппарата и медленно проявляются. И это худшее из всего, что есть в моей жизни. Он развешивает их в ряд в каждом доме, в каждой квартире. В том помещении, которое считается нашей гостиной. Наверное, поэтому Ким вечно ходит с опущенной головой и поникшими плечами. Там снимки и висят, пока кто-то не приходит к Эрлу в гости. Тогда он запихивает их в носок и прячет в своем ящике.

Раньше я постоянно думал, зачем ему эти фотографии. Теперь мне наплевать. Все равно их никто не увидит. Эрл в курсе, как они на меня действуют, и смеется. Когда нам приходится переезжать, он выбивает в стене дыру, засовывает туда снимки и заделывает дырку. Причем так все и оставляет. На стене остается большое белое пятно. Как напоминание о том, что у него есть чем меня шантажировать. Эрл тупой, поэтому не понимает, что фотографии могут причинить ему вреда больше, чем мне.

Не сразу, но мне все-таки удается раскусить, зачем он вывешивает снимки. Наверное, чтобы я не приводил домой друзей. Как будто они у меня есть. Вообще-то, с некоторыми из соседских пацанов я знаком. Иногда Эрл все-таки отпускает нас на улицу. Но только при условии, что на мне нет заметных следов. Изо всех сил я стараюсь залечивать раны как можно быстрее. Эрл говорит, что я быстро исцеляюсь. А по-моему, не так быстро, как хотелось бы. Даже минута, проведенная с ним под одной крышей, – это слишком долго.

Иногда он находит работу, и мы остаемся дома одни. Наступает рай. Мы делаем, что хотим, и едим, что хотим. Точнее едим то, что у нас есть. Сегодня Эрл на работе. Ким ест последнюю банку равиоли, а я – упаковку крекеров с горчицей. В коробке, которую оставили те, кто жил здесь до нас, мы нашли несколько книг. Читать я научился по забытым книгам и журналам. И по субтитрам, когда у нас был телевизор. А потом, давным-давно, научил читать Ким. Правда, сегодня я сам ей читаю, пока она не засыпает. Лучи полуденного солнца стелятся по полу и играют огнем в ее волосах. Я съедаю еще несколько крекеров. Слизываю с пальцев горчицу. Праздную короткие периоды нормальной жизни.

Эрла нет, и мы можем спокойно дышать.

Я закрываю глаза и нахожу Датч. Она в парке недалеко от дома. Ездит на велосипеде. С ней девочка, у которой почти такие же рыжие волосы, как у Ким. Свитер на Датч безразмерный и слегка бледнее локонов кофейного цвета. Щеки разрумянились. Она хохочет, когда велосипед чуть не съехал в ручей. Тот самый ручей, в котором она чуть не умерла.

Сейчас Датч нечасто сюда приходит. Зато Дениз, мачеха, с удовольствием таскала ее именно в этот парк, пока Датч не начала ходить в садик.

Помню, как она играет в классики с подругами чуть постарше. Датч всего три. Слишком мало, чтобы играть без присмотра, но Дениз занята – болтает с другими мамами.

Какие-то мальчишки наблюдают за девочками. Помню, что страшно им завидовал. Мальчишки бросаются палками и убегают. Девочки мчатся следом. Дениз кричит на Датч и велит оставаться на глазах. Потом отворачивается и продолжает свой рассказ, не обращая никакого внимания на падчерицу.

На краю зацементированного русла стоит девочка лет тринадцати и подзывает Датч подойти ближе. Дождей было много, поэтому вода в русле поднялась. Течение достаточно сильное, чтобы утопить все, что попадется в лапы неистовой воды.

Девочка продолжает звать Датч. И эта девочка мертвая. Забыв о словах мачехи, Датч идет вперед. У девочки не все в порядке с головой. По глазам вижу. Она напугана и растеряна, но это не дает ей права убивать. Я заранее знаю, когда должно произойти что-то плохое. Наверное, все из-за адского огня внутри меня. Из-за самородной серы в моей крови.

Я встаю между Датч и девочкой-призраком. Расправляю плащ. Мрачно смотрю на Датч, и она начинает пятиться. Глаза огромные, щеки ярко-розовые от холода. Секунду спустя она бросается бегом к мачехе, и та опять на нее орет. За то, что далеко ушла. В этот раз я на стороне дикой суки. Лучше пусть на Датч наорут, чем она умрет.

Я поворачиваюсь к призраку. Девочка достаточно взрослая, чтобы понимать, что именно она пыталась сделать. И наверняка знает, что это неправильно по всем понятиям.

Она зачарованно смотрит на меня. Я снимаю капюшон и уже знаю, что она хочется ко мне прикоснуться. Пальцами. Губами. Но вместо этого я сам прикасаюсь к ней. Беру за горло, подтягиваю ближе и цежу сквозь стиснутые зубы:

– Это мой мир. Еще раз увижу тебя рядом с ней – отправлю туда, где кожа пойдет пузырями, лицо расплавится, и ты будешь целую вечность орать от боли.

Девочка молча открывает рот, кивает и исчезает, как только я ее отпускаю. А я стою и, мягко говоря, удивляюсь, что она послушалась.