Текст книги "Земли семи имён"

Автор книги: Дарина Стрельченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– А ты что с ними делаешь? – косясь в угол, куда мастер убрал свёрток с шарами, прошептала она.

– Пыль каменную собираю, – отвернувшись, сухо ответил мастер. – И продаю.

– Кому?..

– Кто купит, тому и продаю, – проворчал он. – Не твоего ума дела. Поблагодари, что твой шар не тронули: несмышлёную да несведущую обокрасть что ребёнка накормить.

Больше Грегор об этом ни слова не проронил. Только когда тьма, рассыпчатая, как чёрный тмин, легла на пыльные площади Грозогорья, кухня была прибрана, а очаг притушен, мастер заговорил вновь:

– Как тебя зовут-то хоть, виноградная? Вторую ночь под моей крышей коротаешь, а имени своего так и не назвала.

– А на что тебе имя моё? Так и зови – виноградной. Не солжёшь.

– И то верно. Имя скажешь – власть дашь. Лучше семь имён иметь, да не держаться за каждое. А всё же осторожнее будь, виноградная: имя за собой судьбу тянет, не заметишь, как разойдутся внутри тебя сто дорожек…

Огонь в очаге играл причудливые саги, ветер в трубе сипел и бился о кирпич, а снаружи хлопали ставни, звенели дудочки.

– Нынче на площади танцуют, – улыбнулся мастер. – Не хочешь и ты пойти?

– На что мне лишние кавалеры? И без того уж двое навязываются, – ответила Хедвика, не поднимая головы от шитья. Скромные кружева по манжетам платья, что первая ночь грозогорская потрепала, выходили на диво хороши после её иглы.

– Словно швея прирождённая, – хмыкнул Грегор, разглядывая узор. – И зачем тебе платья в лавках покупать? Сама шей-вяжи!

– Иглу, мастер, в третий раз в руки взяла, да лучше бы вместо неё ты мне резец дал или скарпель.

– Да разве не поняла ещё, что резцом да скарпелем я с шаров синих пыль скалываю? На что тебе каменные крохи, коли у тебя самой синий шар?

– Кончатся шары – и всё, кончится магия. Так ведь, мастер? А сколько в Грозогорье, в Северолесье магии живой заперто? Площадь Искр разве что не звенит от неё. Да и лес, и река, и горы – отовсюду её черпать можно. Ничем не докажу, но уверена, уверена я, мастер Грегор!

– Так камни-то при чём? Зачем по камню работать научиться хочешь?

– Правильно я поняла, мастер, что синий шар – что камень? Если так, то узнать хочу, в какой миг, как живая магия неживой становится. Живая ведь в тысячи раз сильнее каменной пыли, тут и гадать нечего… Как добывать её отовсюду? Понять хочу!

– Неужто в библиотеке моей обо всём начиталась?

– В библиотеке твоей книги на чужих языках. Ни слова не прочла.

– Откуда тогда мысли такие?

Хедвика прикусила губу:

– И сама не знаю. Словно эхо…

– Эхо? Знаешь ли, кого на Зелёной Реке Эхом кличут? Русалок потерянных, что на берег умирать уходят.

– Не была я никогда на Реке, мастер.

– Ну, может, ещё и побыва…

И снова в двери стук, дробный, крепкий, как лютый дождь по стеклу.

Грегор сдвинул брови:

– До света никого не звал. Не по твою ли душу?

Хедвика, вздрогнув, покачала головой. Широко открытыми глазами глядела, как мастер ковыляет к двери.

– А отойди-ка ты в тень, виноградная. От греха.

Она скользнула в простенок у очага и притихла. Грегор открыл дверь.

В мастерскую вошла колдунья Мёртвого города.

7. Кружева над старым городом

Повинуясь страху, Хедвика вжалась в стену у очага. Шерстяная ткань платья слилась со старой кладкой, побелевшие волосы притворились паутиной над очажной полкой, и выдавали её одни глаза, неподвижные, снежно-серые с рыжей искрой на мраморном лице.

– Добрая ночь, мастер, – вибрирующим голосом произнесла ведьма и откинула капюшон, расшитый красной нитью. По плечам рассыпались чёрные кудри, мокрые от ночной росы, блеснули алые, в золотистой кайме глаза.

– Добрая ночь, госпожа, – поздоровался Грегор, не думая, впрочем, освободить колдунье путь. «И чем он ответит ей, мастер без колдовства?» – так и вскинулась бессильно Хедвика. Защемило сердце, полыхнуло в глазах синим…

– С чем пожаловала?

– Заказ для тебя, мастер, – всё так же напряжённо отозвалась колдунья, вынимая из-под мантии свёрток размером с яблоко. Не сводя глаз с Грегора, развернула тряпицу и протянула мастеру полыхающий рыжим шар.

Грегор раскрыл ладонь, но колдунья не спешила отпускать шар, внутри которого боролись с синевой пряные маковые сполохи. Она придержала бушующую сферу и кивнула мастеру:

– Будь с этим осторожнее. Это шар ворожеи-швеи, она с огнём в ладах. Как расколешь – искры пойдут до неба. Лучше подержи в огне для начала, пусть сроднится с мастерской. Да в огне и раскалывай.

– Не учи учёного, – резко ответил Грегор, вытаскивая из кармана толстые перчатки и ласково принимая шар. Рассматривая ало-синюю карусель внутри, он тихо, словно сам себе, произнёс: – До чего необычен…

Глядя в шар, он позабыл, кажется, и о колдунье, и о Хедвике, что всё ещё стояла, не шелохнувшись, у самого очага. Наконец мастер спохватился:

– Дверь-то прикрой. Какой заказ у тебя ко мне? Пыль добыть из этого чуда?

– Верно, мастер.

– Дорого возьму, – предупредил Грегор, не в силах оторваться от причудливого танца сумеречных и закатных отблесков внутри сферы. – Такую красоту рушить…

И вдруг спохватился, спросил уже совсем иначе – из голоса пропала несвойственная ему мягкость, глядел мастер подозрительно и ледяно:

– А с каких это пор колдунья из Мёртвого города воровством промышляет?

– Тебе что до дел колдунов? – процедила та на одной ноте, будто слова лишнего сказать боялась. – Дали заказ – выполняй. Заплачу, сколько скажешь.

Грегор осторожно опустил шар на потрескавшуюся полку над очагом, заваленную перьями, наждаком, щипцами и прочей мастеровой мелочью. А потом с неожиданной прытью выскочил вперёд и схватил колдунью за красный шёлковый отворот мантии. Схватил, но вместо шёлка сквозь пальцы прошёл один воздух…

– Кто ты, иллюзия? – крикнул он, нашаривая на комоде справа склянку с порохом, перемешанным с каменной пылью. – Кто? – страшным голосом взревел он и уже занёс было руку с пригоршней чёрного порошка, как колдунья вдруг осыпалась на пол густой струёй пепла, а на её месте возник сумеречный вор – тёмный плащ, футляр с лютней, перчатки с рунным шитьём, да серебро плещется в зрачках. Не понадобилось и аграфа-барбариса, чтобы узнать Файфа.

– Эй-эй! – воскликнул он, выставляя вперёд руки. – Пороху не мечи! Вспыхнет не хуже рыжего шара!

– Чтоб тебя! – в сердцах прошипел мастер, ссыпая порошок обратно в склянку. – Явился в полночь в обличье колдуньи! Где твой ум, где мои нервы? Дурачина ты, шут гороховый, а не вор сумеречный! Знала бы твоя братия, как их властелин в бабьем платье шурует!..

– Ну, разошёлся, – с насмешливой, нарочитой неловкостью развёл руками Файф. – Чем я могу искупить вину, мастер Грегор?

– Объясни для начала, зачем тебе такой маскарад понадобился!

– Впечатлила меня вчерашняя ярмарка. Я ведь совсем близко к девушке-кристаллу подошёл, да не успел иллюзию как следует разглядеть. Вот и решил сам попробовать, приноровиться… Кто знает, когда сумеречному вору пригодится мастерство личину сменить?

– Иллюзия, личина, – проворчал Грегор, тщательно обтирая ладони лоснящейся тряпицей. – Врёшь! Тебе, поди, не иллюзия, а сама девушка-кристалл приглянулась. Вот и пришёл.

– Будет тебе ворчать! Шар рыжий с пылу с жару добыл, вот и пришёл поскорее. Сам знаешь, чужие шары при себе держать – спятить недолго.

– Кто бы говорил. Только про «с пылу с жару» не рассказывай. Вижу, что шар давно забрал – едва тёплый. Твой собственный шар уж маковыми прожилками, поди, пошёл от него. Носишь у сердца не одну неделю, мог бы до завтра подождать. Так зачем на ночь глядя наведался? Ведь и был у меня уж сегодня.

– Шёл неподалёку.

– Вот как. А я другу твоему сказал, что ты в Траворечье нынче бродишь.

– А я и там побывал. Ну, так что – купишь шар?

– Куплю. Сколько берёшь?

– А где же гостья твоя? – как бы невзначай спросил Файф, пока Грегор возился с мешочком, в котором за день порядочно убавилось серебра. – Или уже и от тебя убежала?

– Что-то жжётся твой интерес, что искрящая лучина, – усмехнулся мастер, протягивая ему два слитка. Но взять плату Файф не спешил.

– Да, – наконец произнёс он, оглядывая комнату, служившую в тесном домике и прихожей, и кухней, и приёмной для гостей. – Жжётся, что лучина. Никогда не угадаешь, где тебя волчий взгляд подстережёт.

– Это у кого волчий-то взгляд? – изумлённо спросил мастер. Долгие годы знал он Файфа, ещё дольше скупал у него краденые шары, а таких нот в его дудочке[3]3
  «Файф» с шотландского – дудочка.


[Закрыть] не слыхивал.

– У девочки этой. Взгляд волчий, повадки лисьи, а внутри дракон.

– Скорее уж русалка, – растерянно произнёс мастер. – Бери плату да уходи подобру-поздорову. Не лезь к девчонке, дай обвыкнуть…

– На что мне твоё серебро, – странно ответил Файф, не глядя на мастера. – Лучше о ней расскажи. Говорила обо мне? Спрашивала?

– Иди, иди, нечего ей с тобой якшаться, сумерек набираться! – уже громко велел Грегор и твёрдой ладонью упёрся лютнику в грудь. – Иди. В гущу её не тащи.

Властитель воров медленно перевёл взгляд на руку мастера. Медленно кивнул.

– Уйду. Только если захочу, ты её от меня не спрячешь.

И застыл.

По комнате потёк редкий туман с привкусом тимьяна, с запахом вереска, а от самого пола закружила вверх холодная мгла.

– Ну-ка, отомри! – крикнул Грегор, а в голос дрожь пробралась липкой змеёй. – Отомри!

Тёмный лесной ледяной узор от земли взвился, лёг по стенам. Воздух зазвенел морозом, снежной тяжестью. И натянулись в этом холодном мареве инеем струны лютни: тронь – разобьются вдребезги.

Мастер как одеревенел, глядя на лютника. Сам лютник отмирать не думал, лишь мороз крепчал, укачивал жуткой беззвучной колыбельной.

«Словно мысли леденеют, – оцепенело думала Хедвика у замершего очага. – Магия у него ледяная, что ли? Выходит, и такая бывает?..»

Преодолевая холодный сон, она выпрямила руку, вытянула из тумана капли влаги, махнула пальцами, подражая колдунье на площади у балагана…

Горячая волна обрушилась на скромную мастерскую. Душным вихрем смело ледяное беспамятство, ветер разметал замасленные эскизы, всколыхнул занавески, сорвал циновку, сдул, как бумажного змея, склянку с порохом с комода…

Ох и фейерверк случился тогда в доме ювелира Грегора! Площадь Искр таких ни до, ни после не видала. А как отошли от пыли, выбрались из-под осколков – так и очнулись все трое.

Файф повёл рукой – морщась и с усилием, – и всё целёхонько на свои места встало, змейки огненные по стенам утихли, дым вытянуло. Грегор осторожно поднял рыжий шар:

– Крепкий какой. В такой круговерти не тронуло. А представь, раскололо бы? Места живого не осталось бы ни от меня, будь я хоть трижды мастер мастеров, ни от тебя, будь ты хоть трижды властитель сумерек! И от виноградной бы ни косточки, ни волоска бы не уцелело. Думай, прежде чем ледяным-то своим норовом швыряться!

– Прости, мастер. Виноградной передай, со злым умыслом не трону, – хмурясь, ответил сумеречный вор. – Платы за шар не возьму. Только скажи на прощание, откуда порох такой?

– Есть у меня алхимик знакомая, – проворчал Грегор, выпроваживая шумного-ледяного гостя. – На Олёной улице живёт. А ты иди, иди и всей вашей братии передай, чтобы в полночь ко мне не ходили. А если кто ещё под иллюзией сунется, да с норовом, не погляжу, ни на что не погляжу, подпалю!

Шаркнула по полу дверь, тяжело вошла, отмокшая, отяжелевшая от стаявшей влаги, в косяк. Зато и всё лишнее, чужое словно отсекла.

Хедвика ни жива ни мертва, сцепив на груди руки, стояла всё там же, у очага.

– Повадился, ухажёр, напугал, – по-стариковски пробормотал Грегор. – Уж чем ты ему приглянулась? Успокойся, успокойся, никто тебя не тронет. А тронет – так хватай воду, какую найдёшь, черпай оттуда синь своему шару и шугай их, бестолковых! Где спряталась-то, виноградная?

Он подошёл к ней, замершей среди глиняных горшков и ящичков у очага, но глядел точно сквозь. Осмотрелся, тряся головой. Неуверенно позвал:

– Эй, виноградная? Обиделась, что ли, на старика? Испугалась? Где ты?

Хедвика молча следила за тем, как он ходит по комнате, заглядывает в мастерскую, отворяет витражную дверь в круглую библиотеку… и не замечает её, притаившуюся прямо перед ним.

Она уже позабыла возмущение и испуг, в крови клокотали азарт и причудливое любопытство. И, когда Грегор вновь оказался у очага и в упор глянул в её лицо, не выдержала и рассмеялась:

– Притворяешься, мастер?

– Ах, непутёвая! – подпрыгнул на месте Грегор. – Зачем пугаешь? Где пряталась?

– Нигде не пряталась. Здесь стояла, разговоры слушала, ждала, пока Файф уйдёт.

– Здесь стояла? – косясь на кирпичную стену, переспросил мастер. – Неужто?

– Здесь-здесь.

– Так, значит, ещё и иллюзию наводить умеешь, – мрачно закивал тот. – Не диво тогда, что столько лет в глуши своей жила виноградной, да никто тебя и не заметил. Прав, прав сумеречный вор: очи у тебя волчьи, повадки лисьи…

Хедвика не стала переспрашивать, и так было понятно. Да и будет ещё время для расспросов. К тому же очи очами, а голод к ночи точно волчий проснулся.

– Мастер Грегор, давайте поужинаем наконец, – предложила она.

– Что, проголодалась-таки? Природное колдовство много сил отнимает, это верно.

Косясь на Хедвику с недоверием и с тревогой, он полез на верхние полки буфета.

– Подвесь-ка пока чайник над очагом, пусть греется. А я тебя угощу кое-чем… Век мастера Грегора не забудешь.

Он подмигнул, спрыгнул с маленькой табуретки, которую использовал как приступку в мастерской, и протянул ей плотный бумажный свёрток. На ощупь он был лёгок, почти невесом, а внутри сухо перестукивало что-то мелкое и сыпучее.

– Открывай, – велел Грегор. Хедвика надорвала шершавую жёлтую бумагу, и в мастерскую вырвался, словно чёрный дух, словно горький дым, запах жжёный, горьковатый, душный, повеявший жарким солнцем, растрескавшейся от пекла землёй и ласковой драгоценной струёй с водопада.

Ничего этого Хедвика, росшая в тени пасмурного колдовского леса, никогда не видела и знать не могла, но ноты запаха звенели о пустыне и солнце, об изнеможении и сладостной влаге.

– Это что? – аккуратно высыпая на ладонь россыпь тёмных зёрен, спросила Хедвика, поднесла ближе к глазам, принюхалась. – Это… Шоколад?

– Угадала! Неси кипяток и молоко доставай.

Тонкая крутая струя ударила, дробя, в чёрные зёрна на дне глиняной плошки. Сверху Грегор щедро долил молока, вымешал деревянной широкой ложкой.

– Выгляни на улицу, только аккуратно. Посмотри справа у крыльца: может, пекарь уже свежий хлеб принёс.

– Какой хлеб? Ночь на дворе.

– Пекарни разжигают печи в полночь. Хлеб испечь – чем не ворожба? А всякая ворожба ночью крепнет.

* * *

Хедвика приоткрыла дверь и скользнула наружу. Танцы утихли, и площадь уже дремала, укрытая тихой осенней шалью паутинных нитей. Но дремала чутко: то тут, то там вспыхивали светляки ночных огней, ветер стучал деревянными вывесками: башмаками, кренделями, щитами и кольцами. Из труб пекарен, как и говорил Грегор, уже вился дым, словно ведьмы водили руками над городом и пряли свои колдовские кружева. Стекавшиеся к площади переулки и вовсе кишели ночным народом: торговцы лащами, тёмные сказители, гадалки и молодые подмастерья, что, отработав день на господ, по ночам оттачивали другие уменья…

Мастерская Грегора приютилась меж двух богатых домов: слева – лавка менялы, справа – солодовая пекарня. Заметить скромный вход в мастерскую было сложно, и случайных покупателей у него было мало, а вернее сказать, отродясь не водилось. Знали о мастере и мастерской, притаившейся на громкой широкой площади, только те, кому полагалось знать.

– Не зевай, проверь хлебную корзину и назад, – раздался из дома его опасливый шёпот. – Хватит нам на сегодня гостей.

Хедвика впотьмах нашарила большую корзину из ивовых прутьев, куда пекарь, по уговору с Грегором, складывал хлеб, а молочник со звоном опускал полные бутыли ещё до того, как занималась заря. Сюда же ложились и плотные конверты с заказами дворца, если посыльным не удавалось застать мастера дома.

Она нагнулась над корзиной, осторожно перебирая пальцами гладкие и упругие прутья, и нащупала на самом дне промасленный свёрток. Стараясь не сдавить хрустящие бока лепёшек, чей запах с лёгкостью перебивал осенний ночной аромат, она внесла их в дом, положила на комод, а сама украдкой выскочила обратно на крыльцо.

Площадь Искр раскинулась на широкой горной равнине почти у самой вершины Грозогорья, а мастерская Грегора, затаившись в тени, глядела ровно в щель между крышами на другой стороне. Отсюда было видно и саму площадь, мощёную, пёструю и колдовскую, и дворец, застилавший своей тенью улицы, и бесчисленные лестницы, и мосты, ведущие вниз, к городским воротам. А там, у самых корней горы, уже раскладывал плетёные свои зернистые полотна рассвет. Лиловая лента в брызгах золота вилась у самого горизонта, к воротам медленно подползал мутный жемчужный туман, а на широкую подъездную дорогу ложился первый пыльно-песочный вздох грядущего дня.

Пахло терпкой и кисловатой солнечной сливой, сладким красным перцем, что торговцы везли в Грозогорье с тихих деревень Траворечья, пахло сочной ежевикой, которая давно кончилась в берестяных ярмарочных лотках, но сок её впитался в плиты площадей, в сосновые настилы улиц, в осенний воздух старого города…

– Где ты там, виноградная? – снова позвал мастер, и Хедвика с досадой открыла, как дрожит, дребезжит его голос, чуждый этому сумеречному звону можжевельника и дробной джиги, которую плясали на нижних улочках.

Не дождавшись ответа, мастер выбрался на крыльцо и протянул ей стеклянную чашку, над которой вился причудливый пар. Хедвика вновь вспомнила о ведьмах, прядущих над городом грозовые кружева, и приняла шоколад. Мастер ловко, ювелирно разломил пополам плоскую лепёшку и отдал половину.

Хедвика откусила сладкий ореховый хлеб и глотнула горячего густого шоколада. Мастер отставил кружку, облокотился на перила крыльца и обвёл рукой дальние дома, холмы и дороги. Вслед за его рукой протянулась дымная, бледно-оранжевая вуаль, словно фонарную гирлянду подвесил над городом.

– Чтобы лучше гляделось, – со смехом ответил он на взволнованный взгляд Хедвики. – Нет, не маг я, виноградная, не колдун. Но уж кое-чему научился…

Они молча смотрели на остывший в осеннем забытье город, а искрящаяся каменная пыль поднималась от площади и окутывала крыльцо, поднималась по стенам, ложилась на крыши, как странный прозрачный снег, такой бледный, что и не разглядеть, не коснуться. Матово блестела внизу черепица крыш, плоскими льдинами глядели чёрные, с колючими брызгами свечей окна, и далеко-далеко в холодном воздухе разносился плеск с Зелёной Реки.

– Иди спать. Устала, виноградная, – вздохнул Грегор, не отрывая глаз от дали.

Тихо и тоскливо было на душе, словно жалейка выводила грустный рил.

– Доброй ночи, мастер, – попрощалась Хедвика и, забрав чашку, вошла в дом.

Есть в любом мире драгоценная неповторимость, которую растяни – и не сохранишь. Бабочки в изломе солнца, сумрак в старом городе, тишина в Каменном храме или мимолётный смех.

8. Алчность до колдовства

Уснула – и вновь не застала утра.

Когда Хедвика высвободилась из пелены узорчатых видений, в окна уже лился день, улицы шумели, а в мастерской, под бормотание Грегора, звонко постукивал молоток. Пахло хлебом, карамелью, печёными яблоками. Пробиваясь в комнату сквозь круглые рыжеватые листья шиповника, приветливо светило солнце.

Умывшись из кувшина, Хедвика вошла к мастеру.

– Хорошего дня, мастер Грегор! Были ли утром гости?

Не слушая её и сосредоточившись на работе, тот лишь коротко кивнул. Только чуть погодя, закончив с камнем, отложил в сторону молоток и наконец искоса глянул на Хедвику:

– Снова всё проспала, виноградная? Ну, нечего полуночничать впредь. А теперь давай за работу принимайся, если хочешь-таки при мне подмастерьем остаться да выучиться кое-какой премудрости. Возьми-ка тот ящик, что углом на тебя глядит, и вытащи оттуда три коробочки – любые, на какие душа глянет.

Она послушно вытянула с полки узкий занозистый ящик и, придерживая его коленом, вынула три коробки. Глядеть было не на что – все они были одинаково тёмными деревянными кубиками, на каких рисуют руны, разве что побольше.

– Что, совсем не различаешь? – с любопытством спросил мастер. – Три глухие коробки, и всё?

– И всё, – подтвердила Хедвика, поглядывая на эскизы на столе.

По утрам Грегор работал над дворцовыми заказами – вытачивал камни, собирал обереги или, как сейчас, готовил эскизы. Сегодняшний набросок был сделан на неровном куске, заляпанном воском и маслом; видно было, что это ещё самая черновая, самая первая задумка, но узкое кольцо с большим камнем так и притягивало взгляд. Оправа осторожно, словно невзначай, оплетала крупный скруглённый минерал, начиная с тонкой металлической ленты и заканчивая дремучим густым узором, сквозь который, должно быть, так остро и красиво будет светиться камень. Но какой?

– Мастер, что за камень пойдёт в это кольцо?

– О рубине думаю. Он тут словно влитой сядет, но уж очень приметно. Внимание тут должна оправа перетягивать, оттого она и такая хитрая, плетёная. А камень, конечно, не простой будет – прежде, чем вставлю его в кольцо, как следует обсыплю каменной пылью. Тогда хозяин и колдовать сможет понемногу.

– Как ты вчера, когда огни над крышами зажёг?

– Ну, вроде того. Только мне-то кольца для этого не надо, мне каменная пыль в ладони въелась, уже и не вытравишь. Вот, хватает иногда на маленькие чудеса – для тебя, например, виноградная.

– А воры сумеречные? Они тоже пылью пропитаны? Я видела, Файф колдовать умеет.

– Умеет, – кивнул Грегор, любуясь на эскиз кольца. – Ещё как умеет, только у него магия не от пыли каменной, а от природы.

– Что значит «от природы»?

– Что значит, то и значит, – вдруг сердито отрезал Грегор. – Синий шар у него в груди, значит! Ты до сих пор этого не поняла, простушка виноградная? Те, у кого синий шар в груди дышит, ни в какой каменной пыли для чудес не нуждаются! Это остальным крохами перебиваться приходится, да воровать, да другим прислуживать!

– Не горячись! Разве я что-то обидное сказала?

– Сказала не сказала, а говорить об этом не хочу. Открывай коробки, да аккуратно, не дарёные!

Отогнав жгучее любопытство, Хедвика принялась за деревянные кубики. В каждом оказался тряпичный свёрток, проложенный соломой и мягкой свежей листвой. Откуда мастер здесь травы и листья берёт? От Грозогорья полдня пути до ближнего перелеска, куда лето захаживает. Неужели оттуда можно такую живую росистую листву довезти?

А мысли меж тем вились, вились да к прежнему возвращались. «Те, у кого синий шар в груди дышит, ни в какой каменной пыли для чудес не нуждаются!» А она? Ведь вчера про иллюзию Грегор говорил: захотела Хедвика – и не заметил её никто – ни мастер, ни вор. А до того – ветер горячий, что по её жесту пронёсся по мастерской, сбив с ног и того, и другого? Что это? Чудеса? Магия?

Синий шар мой постарался?..

Глубоко в раздумьях, Хедвика высвободила из-под цепких стеблей вьюнка и кленовой лозы первый свёрток, протянула мастеру. Он сорвал тряпицу.

Шар.

Конечно же, шар, что ещё могло в его руках оказаться? Видимо, в этот неприглядный шершавый ящик складывает он добычу, которую приносят сумеречные воры…

– Ладно уж, не серчай на старика, – проворчал он, баюкая в ладонях давешний шарик с рыжими прожилками. Вихри в нём успокоились за ночь, осели на дне алыми чернилами. Теперь он светился почти спокойным глубоким морским цветом.

– Это той швеи шар? – спросила Хедвика, дотрагиваясь пальцем до блестящей, прозрачной, словно стеклянной поверхности. Дотронулась – и отдёрнула руку: горячо! – Горячо!

– Чужие шары жгут, – кивнул мастер. – Но этот поостыл. Гляди, как помутнел. – Он указал на матовые пятна, которых Хедвика и не заметила бы без его подсказки: как будто местами пыль на шар налипла. – Давно от души отделён, из груди вырван.

Вдруг ей подумалось: а как это – вырвать шар из груди? Представилось, словно сердце вырывают – тёмное, в крови, крик, смерть…

– Нет-нет, что ты. – Видя, как скривилось её лицо, Грегор легко догадался о её мыслях. – Человек и без шара способен жить, ты поверь. Иногда ещё и спокойнее, легче жизнь без шара становится. А вынуть его – большого искусства дело, да малой мудрости. Забрать просто, ты вернуть попробуй…

Натянув на руки рукава, Хедвика взяла шар в ладони, поднесла к глазам. Он дрожал, теплился сквозь шерсть платья.

– А внутри что?

– Кто его знает. Разве есть учёные, которые изучают шары? Хотя во дворце, может, и есть. А мне думается, в них – живая магия. И даже отлучи шар от хозяина – магия жива остаётся. Но только малая трещинка пробежит – всё. Погаснет шар, станет стекляшкой, с которой пообколешь каменную пыль, и только выбрасывать.

– Так ты, когда с них каменную пыль обкалываешь, – тихо пробормотала Хедвика, поглаживая шар, как больную птицу, – убиваешь их?

– А что же делать остаётся, виноградная? Хозяевам их уже не вернуть. Да и кто знает, кто хозяева шаров этих…

– Но вот про этот, с рыжиной… Сказал же Файф, что это шар швеи какой-то…

– А ты поди сыщи ту швею. А если и сыщешь, попробуй назад отдать. Как шар внутрь вплавить, никто не знает, никто не умеет. И хорошо! И страх, погибель, если мастер такой найдётся! Ты представь, на что безумцы способны в погоне за магией, за могуществом! Станет Файф из вора наёмником, будет чужие шары охотникам продавать, а те вставят себе в грудь и айда куролесить!

Мало верилось Хедвике, что чужой шар может человеку послужить. Да и наверняка не просто так кто-то рождается, синее, холодное внутри ощущая, а кого-то это стороной обходит. Наверное, должна быть к этому склонность, природа…

Она поднесла шар к самым глазам, всматриваясь в алые дымные струйки. Встряхнула – и они разлились, взвились, как дым от костра. Имбирь, киноварь, азалия, охра с клюквенной прожилкой плыли в виноградно-синем тумане… И складывались в пряжу, в крохотную избушку на опушке леса, в латунные пуговички и острые иглы, в княжеские хоромы и травяные поляны.

– Посмотри. Там, внутри, целый мир, – произнесла она, забыв дышать.

– А ты как хотела. Всякий человек – целый мир, а уж маг – особенно. Вся магия человеческая в этом шарике сосредоточена. Всё, о чём думал, чем жил, для чего колдовал, – всё здесь.

– А с человеком что же остаётся, когда шар забирают? Что с той швеёй теперь?..

– Может, и легче ей стало. Погляди, какой шар непокорный, до сих пор полошится, а внутри словно узор закольцевался. Сдаётся мне, пряха-золотошвейка эта, жар-птица лесная, нитью времени вышивать пробовала да ошибок, узелков наделала. Как шар у неё отняли, так и разрубило эти узелки. Может, и легче ей стало…

Хедвика вздохнула, прикусила губу. С самой минуты, когда мастер вынул шар из тряпицы, подтачивало её предчувствие неминуемого, в груди угнездилась тоска, тень легла на сердце, у висков ледяная боль змеёй свилась. Желая поскорее избавиться от дурного чувства, она спросила:

– А что дальше? С шаром?

Грегор пожал плечами, поглядел на неё бодро, пряча за бравадой тревогу.

– А что дальше? Беру молоток да начинаю пыль каменную обкалывать. Дай-ка салфетку.

Хедвика протянула ему льняную салфетку, покрытую выцветшей вышивкой, и отошла в тень. Молча наблюдала, как расстелил он лён, как укрепил на нём подставку с круглой лункой. Уложил туда шар, взял мозолистой, привычной рукой молоток и, не дрогнув…

Она отвернулась.

Ни звука не услышала, только растёкся по мастерской запах лесной черёмухи, смолы, луга, росы, чабреца да гречишного мёда…

Так и простояла молча, в тёмный угол глядя, пока за спиной пел молоток, плыла лесная песня травы, огня, дождевой воды. Обернулась, лишь когда зазвенело стеклянно, покатившись по столу, голое да пустое холодное ядрышко…

Подбежала, поймала его и, леденея от липкого стекла, уложила обратно, в гнездо на деревянной подставке.

– На что он тут теперь, – произнёс мастер, надевая рукавицы и пряча то, что осталось от шара, обратно в коробку – уже без премудростей, без тряпицы и мягкой листвы. – Из этого стекла теперь только бусины точить.

– А где? Где же? Ради чего?.. – шёпотом спросила Хедвика, чувствуя, как поднимается внутри горячая волна, жадно захлёстывает горло, голову. – Где же… каменная п-пыль? Какая она?

– Вон. – Грегор махнул на льняную скатерть, и там, на выцветших узорах, Хедвика впервые увидела живое, свежее, только что обколотое каменное колдовство.

Словно золотистая мука, лежала пыль неровной горкой. Мелкая, невидимая – разотрёшь меж пальцев и не заметишь. Среди крупинок попадались покрупнее, с пшеничное зерно. Они были неровные, негладкие, и свет в их гранях дробился, словно это не осколки шара были, а настоящие каменья: хризолит, опал, янтарь, яшма. Как шёлковый кокон, как солнечный сахар, лежала каменная пыль на старом льне и сияла, светилась в дымной и тёмной мастерской.

– Скоро так пылать перестанет, – хрипло произнёс мастер. – Но силы своей не потеряет. Только потускнеет, чтобы внимания не привлекать. Хоть и вынутая, хоть и отколотая, а всё равно – живая…

Хедвика, самыми кончиками пальцев касаясь льна, стряхнула каменную пыль в маленькую шкатулку. На лиловом камлотовом ложе пыль уже не была такой яркой. Минута, другая, и скоро совсем потухнет… Торопясь, Хедвика закатала рукав и, повинуясь чужим, не своим словно желаниям, потянулась к горстке пыли. Жажда и любопытство, алчность до колдовства, голод до магии – потянулась, и вот-вот палец коснётся слабо золотящейся горки…

– Остановись, виноградная. Не надо.

Слепо оглянулась – кто смеет отрывать, кто запрещает?!

– Остановись. Не трогай. Чужие шары добра не приносят, жгут только… Сама уж обожглась.

Внутри словно пусто сделалось. Словно это она там, среди лесных троп, среди города деревянного жила, плела, пряла, вышивала. Будто её, Хедвики, травы да нити спутали, выжгли, умертвили… Вот они, грудой золота лежат, да не тронешь, не вернёшь.

Мастер подошёл к столу и захлопнул крышку. Шкатулку спрятал в шкаф, шкаф запер на ключ.

– Знаю, что, коли захочешь, отопрёшь. А всё-таки – поостерегись, виноградная лоза, не марайся в пепле. Иначе и не назовёшь эту пыль, эту магию каменную. Шар достали, сожгли, окаменел он до стекла, до пепла. Пепел обкололи, стряхнули и снова в дело. Да разве на такой обожжённой магии многое наколдуешь?

– Обожжённая, искажённая… – эхом откликнулась Хедвика и, сама не зная от чего, расплакалась. Как будто кто её шар посулил отнять.

А то, что он у неё в груди был, она уж не сомневалась.