Текст книги "По понятиям Лютого"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Мерин беспокойно закряхтел, закашлял у него за спиной.

– Чего ты там высматриваешь, Студент? – Он повернулся, пристально посмотрел на гостя.

– Да ничего. Смотрю, у тебя тут ширево достойное припасено.

Студент хохотнул, кивнул на коробку с лекарствами и шприцами, которая стояла на нижней полке буфета. Взял оттуда ампулу, встряхнул, посмотрел на свет.

– Ага, ширево, как же, – проворчал Мерин. – Это уколы от ревматизма, тебе такой дурью колоться пока что не положено по возрасту.

– А это что? – Студент взял какой-то пузырек, открыл, понюхал, поморщился.

– Желудочные капли, мать твою! Хватит там рыться, сказал! Садись!

– Желудочные? Это из желудей, что ли? – переспросил Студент, дурачась.

– Для желудка! Перед обедом принимаю, чтоб кишки работали!

Мерин недовольно отвернулся, со стуком поставил локти на стол. Не обращая на него внимания, Студент еще какое-то время звенел пузырьками, хмыкал под нос. Потом отошел от буфета, сел рядом с хозяином.

– А я думал, ты из железа сделан, – сказал он то ли в шутку, то ли всерьез. – Никогда не мог представить, как Мерин жрет таблетки или, там, с градусником, например, сидит. От пули, верю, можешь умереть, от ножа. А чтобы болезнь тебя скрутила, в такое трудно поверить. Вот бетонная статуя какая, например, стоит на улице, под ветром и дождем, а насморк никогда не подхватит. И ты всегда мне таким казался!

Мерин откашлялся в кулак, вытер руку о брюки.

– А что теперь тебе кажется?

– Ты крепкий мужик, Мерин, вот что я думаю, – польстил Студент. – Сила в тебе есть такая, что многие молодые жиганы позавидовать могут. А ведь далеко не каждому из них суждено до твоих лет дожить. Вот оно как.

Старик оскалился, сверкнув железным зубом. Ответ ему понравился.

– Правильно думаешь, Студент. Вот и дальше так думай, – буркнул он, приосаниваясь. – Это и для твоего здоровья полезно будет, и вообще. А ежели кто-то в моей силе сомневаться начнет, тому…

Он не договорил. В комнату вошел Фитиль с подносом – хлеб, сало, огурцы, два стакана.

– Чего лыбишься-то? – косо глянул Фитиль.

– Ничего, – сказал Студент. – Просто в жизни не пил еще французский коньяк с салом.

– А что, задница треснет, что ли?

– Хватит базарить, – оборвал их Мерин. – Мы не в Париже живем, нам их законы по колено. Здесь каждый сам решает.

Он сорвал пробку, разлил коньяк до краев, пустую бутылку швырнул под стол.

– Стаканами там тоже небось не пьют, во франциях твоих? И начхать. Это их проблемы. – старик поднял стакан, вопросительно уставился на гостя. – Ну что, Студент, за мое здоровье?

– И за долгие годы! – сказал гость, выдохнул и медленно осушил стакан до дна.

* * *

Мерин умер на следующий день, в самом начале праздничного застолья, после первого же тоста. После пожеланий крепкого здоровья и долгих лет жизни…

Говорят, он успел сделать только один глоток и уронил стакан. Громко звякнуло стекло, все посмотрели в его сторону, а Смотрящий как стоял, так и завалился назад – с открытыми глазами, с поднятой правой рукой. Как бетонная статуя. Головой влетел в буфет – бах! – и сложился на пол.

Говорят, сразу подумали, что сердце схватило, что старик еще очухается. Жучок вызвал «Скорую». Но Матрос посмотрел на застывшее лицо юбиляра, потрогал пульс под челюстью и махнул рукой: готов. После чего общество разбежалось, оставив Мерина на попечение Жучка, Султана и двух разбитных соседок.

Приехала «Скорая», а за ней – милиция. Очкастый врач в ушанке бросил одно только слово: «инфаркт», Мерина погрузили в машину и увезли. Менты заполнили протоколы и тоже уехали.

Говорят, на следующее утро братва устроила разбор: как и почему, и кто виноват. Собственно, винить было некого, поскольку случился обычный инфаркт, покойнику все-таки семьдесят стукнуло. Но все равно крайним оказался почему-то Султан: многим не понравилась его идея насчет выложенного красными гвоздиками на снегу числа «70» под окнами Меринова дома.

– Я сразу подумал: натурально, как могила смотрится! Ну, клык даю! И подпись «Мерин»! – сформулировал Череп.

– И красным по белому, главное! Типа кровью! – дополнил Шпала.

– Так я ж не знал, что она именно красными цветами это выложит! – оправдывался Султан. – Я ж ей просто про цветы сказал, думал, ну, там, ромашки или эти, как их… мимозы, например!

– Ты что, дурак? Откуда зимой ромашки с мимозами?

На это Султан не нашел что сказать, кроме как огрызнуться:

– А я что, разбираться обязан? Цветы – бабское дело!

После похорон в опустевшей хате Мерина устроили поминки, где употребили водку и закуски, предназначавшиеся для юбилейного торжества. Череп, подняв свой стакан, заглянул в него и вдруг сказал:

– Слушайте, а если водка того… отравленная?

– Как же она может быть отравленная, если все выпили, а помер один Мерин? – возразил сидевший напротив Студент.

– Так, может, это подсыпали ему прямо в стакан какой дряни?

Студент пожал плечами:

– Не знаю. Меня там не было.

Поминки получились шумные. Череп с Султаном подрались. С десяток воров уснули прямо за столом. Небольшая группа отправилась к соседке Верке, чтобы надавать лещей за хреновую цветочную композицию, но вместо этого (или вместе с этим) продолжили там гулянье с гитарой и гармошкой до самого утра…

Никто не заметил, как Студент взял из буфета пузырек с желудочными каплями, которые Мерин имел обыкновение пить перед едой, и выбросил в горящую печь.

Глава 3
Утечка информации

Ленинград, январь, 1963 год

Хмурое воскресное утро, северная окраина Ленинграда, вещевой рынок на Уделке. В народе его называют «толкучкой» или «тучей».

Вставать надо рано, в семь «туча» уже кипит. Для Александра Исааковича Бернштейна ранний подъем не проблема. Баловать себя он не привык, в случае надобности может вообще не ложиться.

От остановки еще ничего не видно, сумерки. Снег хрустит под ногами. Но только приблизишься к железнодорожному полотну, уже слышишь растрепанный, неровный гул человеческих голосов. Люди не выспались, людям холодно, люди возбуждены. Вдалеке по правую руку – огни улицы, а здесь от этих огней еще темнее. Темнота и гул. И сердце прыгает: сейчас начнется…

Потом видишь желтые, красные всплески – карманные фонари, спички, огоньки папирос. Костры не жгут, и это понятно, потому что у милиции терпение не резиновое, вмиг прикроет эту лавочку, сославшись на противопожарную безопасность. Но свечи, думал иногда Александр Исаакович, почему они не жгут свечи? Ах, как бы преобразилась Уделка, если бы весь «променад» осветился свечами, сотнями свечей! Но свечи тоже почему-то не жгут. Наверное, по идеологическим соображениям, чтобы не напоминало церковь, которая, как известно, отделена от государства толстой и высокой стеной.

Рынок начинается с бабулек. Они проявляются вдоль тропинки, как отпечаток на фотобумаге, погруженной в раствор проявителя. Как серые призраки. Бабульки с семечками, бабульки с квашеной капустой, бабульки с простоквашей. Торговля идет бойко. Кто-то пил всю ночь, чтобы не уснуть, кто-то еще не успел остановиться. Горсть хрустящей капусты сейчас – ох как в жилу! Пища богов! В свои молодые годы Бернштейн вкусил здесь немало и амброзии, и всевозможных ядов… О, да. И вкусил, и выкусил. Конец сороковых, девушки в трофейном белье, «Столичная» с бежево-золотистой этикеткой и сургучной пробкой – где такую сейчас найдешь? Мечта… Вот честное слово, если бы завалялась у кого-нибудь с тех времен заветная чекушечка, купил бы за любые деньги не раздумывая!

Почему, кстати, никто не коллекционирует водку? А? Обычную водку? Вина – да, особенно за бугром, но он в них не разбирается, и… Впрочем, да-да, понятно. Водка существует для того, чтобы ее пить. Здесь и сейчас. Пить, а не коллекционировать.

…Далее: пальто, шубы, обувь, крепко пахнущие овчинные полушубки…

Ого, уже почти рассвело!

Плетеные корзины, веники… Грабли, тяпки, «скобянка», «жестянка»…

Смесители, самовары, старая фотоаппаратура, игрушки… Теплее, теплее.

А вот уже фарфоровые коты и слоны. Рассветы, закаты, медведи, знойные купальщицы – начинается местный «Монмартр», выставка мазил-кустарей.

Кто-то бросил, торопливо проходя мимо:

– Братьям-коляшам пламенный!

Бернштейн с опозданием вскинул голову, увидел удаляющуюся спину. Ага, это один из своих, из коллекционеров. Может, Охотников – вон там, дальше, забулдыги частенько выставляют посуду и фарфор.

На художественных развалах один закон: кто успел, тот и съел. Вставай раньше, бегай шустрее, смотри в оба. Зазеваешься – и твою удачу умыкнут из-под самого носа, и винить будет некого.

Александр Исаакович тоже прибавил шагу.

Медь и бронза: советская чеканка, старина, под старину, просто рухлядь…

– Почем портсигарчик ваш? – интересуется Бернштейн.

– Это визитница, – неприветливо бросает седобородый продавец в надвинутой на глаза ушанке.

– А-а… Визитница… Ого! А что это такое? – Бернштейн простовато моргает.

– Для визитных карточек.

– Это ж надо! Для визитных карточек! А разве сейчас употребляют визитные карточки?

Продавец смотрит в сторону.

– Кому надо, тот употребляет.

Бернштейн шмыгает носом.

– А почем?

Когда продавец называет цену, он испуганно отшатывается и летит дальше. Визитница ему сто лет не нужна. Но на том же столике он заприметил нечто любопытное – медный складень: складную иконку со святым Власием. Даже не иконку, а ее обломок, половинку одного из «крыльев». Любопытно. На первый беглый взгляд – вещь подлинная, точняк конец восемнадцатого века. Надо будет вернуться, дожать. Но – чуть погодя. Как бы невзначай. Продавца он не знает, тот его тоже, кто-то из недавнего пополнения. Есть шанс сорвать банк. Если, конечно, это и в самом деле восемнадцатый век. И если какой-нибудь мерзавец не перехватит покупку, пока он нарезает круги, изображая из себя дурачка.

Стало совсем светло. Товар разложен, продавцы во всеоружии, постукивают ногой об ногу, пускают струйки пара из воротников, поглядывают бойко. Торговля началась, людей прибывает. Плотнее всего толпа у шмоточников, в той части рынка, что осталась за спиной. Но и здесь, на развалах, народ присутствует. Бернштейн замечает несколько знакомых лиц, как же без них… По воскресеньям «коляши» частенько прогуливаются по Уделке, вынюхивают, высматривают. Ругают, что Уделка вымерла, высохла, выскоблена дочиста, но все равно идут. Традиция…

Ага, Сухомлинов, это и в самом деле Сухомлинов. Здрасьте, Петр Лукич… Седобородого того, с медью, не трожьте, пожалуйста, он мой. Благодарю. (И Сухомлинов не посягнет на его трофей, можно не сомневаться.)

Левин, букинист. Добрейший, тишайший и мудрейший Яша Левин. Доброе утро, Яша!

Боря Разумовский, стекло, фарфор…

Тихон Николаевич, Тиша. Живопись, русский авангард. Героический человек!

Шура Памфилов по кличке Памфлет. Иконы, церковная утварь… Не брезгует даже паленой «рыжухой». Ничтожество.

Арсений Карповский-Бусько. Легенда Уделки. Кандидат истории, нумизмат, алкоголик в последней стадии разложения. Неделю назад покупал, сегодня продает.

А вот и Охотников собственной персоной. Запыхался, раскраснелся, пар во все стороны. Проспали, Игорь Петрович? Бывает, бывает.

В привычной обойме отсутствует только Граф, его сиятельство Феликс Георгиевич Юздовский. Но час еще ранний, они в это время обычно еще почивают. Любят поспать, знаете ли…

Коллеги-коллекционеры. Аристократы духа, сутенеры искусства, святые и подлюги. Друг друга зовут ласково – «коляши», с ударением на второй слог. Не путать с «корешами». Конечно, многие из них ходят под уголовными статьями, но сами себя уголовниками не считают.

– …Арсений Мефодьевич, помилуйте, вы же не форточник и не барыга! Вы интеллигентный человек! Зачем же вы мне на голубом глазу толкаете это фуфло?

– Увольте, Петр Лукич! Это не фуфло, это наиподлиннейший екатерининский полуполтинник! Честью клянусь!

– Клянитесь чем угодно, Арсений Мефодьевич, но это грубый новодел! Ручное литье! Гуртовка напильником! И откуда, позвольте узнать, в нем целых восемьдесят четыре грамма весу, Арсений Мефодьевич? Да он еще при чеканке в тысяча семьсот двадцать шестом году должен был весить восемьдесят один грамм! Или за это время ваш пятак потолстел? Стыдно, Арсений Мефодьевич, стыдно!

…«Корешок»-уголовник – существо с неполным средним образованием, грубый примитив, практикующий физическое насилие как одно из средств достижения своих целей. «Коляши», они же коллекционеры – люди образованные, свои лучшие порывы посвятившие собиранию искусства. И не просто посвятившие, а порой жертвующие ради него свободой и даже жизнью – поскольку фарцовщик вполне может попасть под расстрельную статью. Косой, Червончик, Дим Димыч… Какие были люди, мир их праху!

«Коляша» «коляше» разнь. Они ранжируются по горизонтали, т. е. по специализации, и по вертикали, т. е. по значимости. Горизонталь бесконечна. Горизонталь размыта. Концы теряются в дымке. К традиционным собирателям живописи, предметов искусства, оружия, нумизматам и филателистам в последнее время добавились собиратели спичечных, сырных и пивных этикеток, флаконов от духов, театральных программок, пуговиц, билетов на транспорт, оберток от мороженого… И так далее, и так далее. Вертикаль очерчена куда более четко. Есть серьезные коллекционеры, есть «юнкера», ограниченные в опыте и возможностях, но стремящиеся в высшую лигу, и есть скучающие обыватели, которые следуют модным веяниям – книги, бабочки, куклы, что угодно.

Ах, да, есть еще так называемые инвесторы: сегодня вкладывают деньги, чтобы они возросли в цене. Но это не коллекционеры, это машины по обороту дензнаков. В них нет страсти, только расчет. Их вообще оставляем за скобками.

Бернштейн, например, относится к категории серьезных коллекционеров. Заметьте, не сам себя относит, а – относится. Коллегами, экспертами, обществом. Собиратели икон – они по умолчанию элита: здесь нужен сверхсолидный багаж знаний, чтобы как-то плавать в этой области и не потонуть. В Ленинграде ему нет равных по знаниям, по опыту да и по собранию. В Москве… Ну, Москва, это другое дело. В Москве другие реалии. Там есть тот же Купревич, который толком не знает, чем новгородская школа отличается от строгановской, но при этом в загашниках у него счет идет не на десятки – на сотни и сотни!

Хотя оставим Купревича, леший с ним.

О хорошем. Взять Петра Лукича Сухомлинова – вот вам крепкий «юнкер». Умен, целеустремлен, цепок… Разыскал и урвал полгода назад в каком-то захолустном Руденске константиновский рубль в превосходном состоянии, практически нецелованный. И все-таки – «юнкер». Что-то щенячье в нем еще проскальзывает. Бахвальство, да… Но лет через пяток, если все будет идти как идет, образуется из Петра Лукича видный спец высшей категории.

А Юздовский? Пижон! Ох, Феликсушка, садовая головушка. Молодой человек находится, скажем так, в плену иллюзий, ведет расслабленное богемное существование. Среди «коляшей» он практически ноль, но замах – на миллион рублей. Итальянские сорочки, маникюр-педикюр, фанфары, вуаля! Мещанская какая-то страстишка к внешним эффектам. Мечется. Швыряется. От живописи – к японской пластике, от пластики – к мейсенскому фарфору, да все по верхам, как «блинчик» по воде. Сейчас вот перстень этот ему втемяшился. Фамильная, извольте, драгоценность. На кой? Ну на кой, скажите?! Одни проблемы от него…

При мысли о перстне у Александра Исааковича даже испортилось настроение. На днях поступили плохие новости о Козыре. Очень плохие, дальше некуда. Вот не хотел он ввязываться в это дело, как чувствовал… И что будет дальше?

Он окинул равнодушным взглядом старую деревенскую утварь – горшки, лампы, медные тазы, прялки, маслобойки – разложенные на клеенке у ног молодого человека в модном пальто.

– «Доски» есть? – спросил без всяких экивоков. Прикидываться дурачком почему-то надоело.

Услышав профессиональный сленг, продавец встрепенулся.

– А какие нужны?

– Любые.

– Есть старообрядческие, Тюмень, конец девятнадцатого… – вполголоса начал перечислять продавец.

Бернштейн махнул рукой и пошел дальше. Обычная перепродажа, скидывают ненужный балласт, ему это неинтересно.

Побродив еще минут десять, Александр Исаакович понял, что азарт пропал, фитилек потух, прогулка по Уделке потеряла свою прелесть. Решил вернуться к седобородому, закончить начатое дело.

Почти дошел. Седобородый торговался с покупателем над бронзовой пепельницей с головой Горгоны. Даже складень свой узрел – вот он, красавец, лежит на месте, наполовину заваленный всяким барахлом. Не лежит – валяется, скажем прямо. Может, продавец и в самом деле – лох?

– А вот и вы, Александр Исаакович!

Бернштейн чуть носом не столкнулся со статным красавцем в кашемировом пальто, который вырос перед ним на тропинке. Красавец даже руки в стороны расставил, готовый то ли обнять-расцеловать, то ли вцепиться и не дать пройти мимо.

– Ах, Феликсушка, это ты! – кисло улыбнулся Бернштейн. – Что-то рановато ты сегодня, просто удивительно рано… – Он посмотрел на часы. – Неужели проблемы со сном?

– Вы издеваетесь, Александр Исаакович? – прошипел Юздовский, хватая Бернштейна за рукав. – Какой сон? Вы где пропадали?

– Нигде. Работал. Вкалывал. Пахал. Я, знаете, практикующий врач…

– Знаю. Но нам надо поговорить, – перебил его собеседник, что-то высматривая поверх голов посетителей толкучки. – Давайте отойдем в сторонку, подальше от толпы. Вот туда, пожалуй…

Он потянул Бернштейна в сторону железнодорожной станции.

– Но я собирался…

– Я понимаю. Пять минут. Все понимаю… Но и вы поймите меня…

Юздовский пыхтел, утаптывая финскими полусапожками нетронутый снег. Они перешли через пути и остановились у шлагбаума переезда.

– Итак, я требую объяснений, Александр Исаакович! – решительно заявил молодой человек. – Я заплатил вам десять тысяч! Огромные деньги! Прошло полгода! Полгода, Александр Исаакович! А свой перстень я до сих пор так и не получил!

– Я его тоже не получал, Феликс Георгиевич, – буркнул Бернштейн.

– Ну и что? Меня такой ответ не устраивает! Я хочу знать, где мой перстень!

– Понятия не имею. Как только появятся новости, сразу дам знать.

– Мне нужен мой перстень, Александр Исаакович! Или перстень, или деньги!

– Ах, вот как? – Бернштейн отступил на шаг, вглядываясь в своего собеседника, словно в какую-нибудь редкую икону домонгольской эпохи.

Посмотреть здесь было на что: Юздовский, обычно такой флегматичный, сбалансированный, равно берегущий как эмоции, так и прическу, и костюм, – сейчас был на грани истерики. Красные пятна на лице, бобровый «пирожок» на голове сбился набок, даже знаменитая «чеховская» бородка растрепалась, разделилась на два торчащих в разные стороны хвостика.

– А с чего это мы вдруг так распетушились? – вопросил Александр Исаакович.

– С чего, с чего! Ляльке подруга привезла мутоновую шубу из Милана! Она полезла в шкатулку за деньгами, а там полный голяк! Такую варфоломеевскую ночь мне устроила – ты не представляешь!

– Подумаешь, шуба. Было бы из-за чего…

– Не в шубе дело! – взвизгнул Юздовский. – Дело в принципе! Мы заключили сделку, а теперь ни перстня, ни денег! А скоро я еще и без жены останусь!

– Баба с возу, Феликс Георгиевич… – начал было Бернштейн, но взглянул на Юздовского и осекся. – Ладно. Во-первых, мы ни о каких сроках не договаривались. Это тебе не на базу сгонять да привезти.

– Какие сроки? Какая база? По городу давно ходят слухи про ограбление в Эрмитаже! Там даже убили кого-то! И перстень из экспозиции исчез! Там его нет! И у меня его тоже нет!

– И нечего было вообще затевать этот балаган! – рявкнул Бернштейн. – Я предупреждал, что дело стрёмное, уголовщина, лучше не связываться! Так нет! Фамильный перстень, видишь ли! Вынь да положь! А теперь опомнился, спохватился!

– Ты обещал, что все будет хорошо!

– Я ничего не обещал. – Бернштейн сдерживался, но терпение его, если честно, лопнуло. Лопалось прямо сейчас. Как спелый арбуз под колесом самосвала. – Ты просил найти человека, который это сделает – я нашел… К черту! Лучше бы не искал, лучше бы сразу послал тебя подальше с твоими княжескими заскоками! С твоим чертовым перстнем! Жил бы себе спокойно, а не оборачивался на каждый шорох!

– Так ты еще недоволен? – Юздовский вытаращил глаза. – Развел меня на десять тысяч и плачешься?

– Твои десять тысяч – тьфу и растереть. Ты лишился денег, а я могу лишиться жизни. Чувствуешь разницу?

– При чем тут твоя жизнь, Александр Исаакович?

– При том. Мой человек подписал какого-то умельца из Ростова, у них возникли непонятки, потом моего человека арестовали. А буквально на днях я узнал, что его убили на зоне. И все началось с твоего перстня! Дошло теперь? Пошевели своими роскошными напудренными мозгами, Феликс Георгиевич, прикинь, какие выводы и какие действия последуют со стороны его дружков на воле!

Юздовский смотрел на него, явно не понимая.

– Какие действия?

– Такие! Разделают как кабана, и все на этом!

Бернштейн посмотрел в сторону торговых рядов и вдруг заметил знакомую сутулую фигуру. Шура Памфлет терся рядом с седобородым.

– В-вашу мать! – не выдержал Александр Исаакович, срываясь с места и бросаясь обратно через железнодорожные пути. – Складень! Мой складень! Ох!.. Черт бы вас побрал, Феликсушка, с вашими…

Он бежал, он скакал по снегу, как северный олень, он летел, как полярная сова. Но было поздно. Когда Бернштейн остановился перед торговым местом седобородого, Памфлет уже скрылся в толпе, а складня на месте не было.

– Где… он?

– Кто? – спросил продавец.

– Складень… Святой Власий…

– Чего-о? Какой еще святой?

– Он там лежал, за подсвечниками!

– А, это… – Седобородый зябко похлопал нога об ногу, подышал в ладони. – Медная пряжка это, а не… как ты там ее обозвал… Кладень? Да за пять рублей отдал, все равно обломок, я им чеканку подпирал, чтоб не падала. Пряжка это, гражданин! Понавыдумывают тоже.

Он снисходительно, с какой-то даже жалостью посмотрел на Бернштейна, на его старое демисезонное пальтишко и кроличью шапку.

– Так вы за визитницей вернулись? Вещь знатная, спору нет! Пять рубликов с ценника скину, так и быть! Берете?

* * *

Есть у коллекционеров еще одна градация различия. Не «горизонталь», не «вертикаль», а некое третье измерение. Дело в том, что все более-менее известные в городе коллекционеры находятся под «опекой» у органов правопорядка. Как полноценные агенты «с подписью» и псевдонимом, или как разовые информаторы. Они никогда в этом не признаются. Они скажут, что это мифы, распространяемые завистниками. «Мы с вами серьезные, умные люди, мы все понимаем!» Более того, они презирают стукачей, презирают искренне и порой бурно. Более того, несмотря на все мифы и на весь свой ум, они упорно подозревают в стукачестве каждого из своих коллег. Что понятно, поскольку сами стучат.

Это одно из правил их бизнеса. Одна из особенностей их деятельности, которая всегда идет немного вразрез с законом. Достигнув определенного влияния в своей среде, любой коллекционер попадает в поле интересов серьезных и по-спортивному подтянутых людей в неброских костюмах-двойках. Те, кто идет на контакт, продолжают заниматься собирательством. До поры до времени, в зависимости от обстоятельств. Тех, кто упирается рогом, выводят из игры, для чего Уголовный кодекс предлагает множество способов – от рядовых статей за тунеядство или спекуляцию до перепродажи валюты в особо крупных размерах, за что могут и лоб зеленкой помазать.

Так вот, у разных «коляшей» – разные курирующие органы.

Например, Александра Исааковича Бернштейна курирует оперуполномоченный по особо важным делам из Пятого отдела областного Управления КГБ. Сотрудничество насчитывает без малого десяток лет, с тех пор, когда майор был еще старшим лейтенантом, а Бернштейн только-только отыскал в Дмитрове своего «Симеона Богоприимца», с которого он и начался как серьезный коллекционер. Майор (сам, кстати, человек образованный, фамилию Микеланджело пишет без ошибок) работает аккуратно, не перегибает, понимает, что с мелкой гопотой его подопечный дел не имеет, а потому еженедельной информации не требует, а бережет для будущих великих свершений.

С шелупенью вроде Шуры Памфлета работают обычные опера милицейского угрозыска. Особо не церемонятся. Шура пользуется некоторой известностью в уголовной среде на Приморке. Через него сбывают краденое барахло, не только предметы искусства – от швейных машинок до автомобильных запчастей. Памфлет всегда что-то про кого-то знает, и если на него грамотно надавить, он так же грамотно стучит.

А вот с персонажами вроде Феликса Юздовского работает ОБХСС. Не Пятый отдел, конечно, но, заметьте, и не простые сыскари. У них узкая специализация да и курируемый контингент совсем другой – все люди солидные, интеллигентные, можно сказать… Капитан Семенов встречался с Феликсом раз в месяц – известная парикмахерская на Лиговке, кабинет лечебного массажа в министерской поликлинике, кинотеатр «Аврора», иногда даже личная семеновская «Победа». Никакой особенной отдачи от Юздовского на сегодняшний момент не было: подтвердил подделку в одном деле, подсказал нужный адрес в другом. Ну, так там и другие бы подтвердили и подсказали. В основном он поставлял в соответствующую папочку капитана Семенова мелкий чёс: характеристики коллег, какие-то фразочки, наклонности, любовницы и так далее.

«Но ведь всякое бывает! В жизни должно быть место подвигу! – повторял каждый раз капитан перед тем, как попрощаться. – Какой-нибудь экстренный случай, понимаете? Крупные расхитители социалистической собственности, например. Или матерые взяточники, которые не знают, куда деньги вложить…»

На этот экстренный случай у Феликса Георгиевича имелся номер телефона, по которому он мог связаться с куратором в любое время дня и ночи. Хотя этой возможностью он практически не пользовался. Да и теоретически – тоже.

И вот сейчас Юздовский стоял на этом чертовом переезде, будто оплеванный. Снег набился в новенькие импортные полусапоги, внутри хлюпала влага. Он ожидал от Бернштейна чего угодно: объяснений, извинений, жалких ужимок. Обмороков, припадков каких-нибудь, наконец. Но Бернштейн, скотина, превзошел себя! Он сам еще недоволен! Кривит рожу! Он, видите ли, сделал ему одолжение! Его жизнь, видите ли, в опасности! И убежал, не попрощавшись. Просто смылся. В голове даже не укладывается…

Единственный вывод, который отсюда следует: не будет ни денег, ни перстня. Вот так.

Юздовский постоял еще немного, высматривая в рыночной толпе знакомую шапку. С тоской и болью покосился на свои полусапоги. Такие под батарею не поставишь – телячья кожа тонкой выделки покоробится, потеряет вид. Придется набить туалетной бумагой, на крайний случай – газетами.

Нет, Бернштейн просто забыл про него. Бернштейн его кинул. Мерзавец! Какое вопиющее жлобство!

Но тогда пусть не обижается. Его прапрадед из-за перстня стрелялся, и он тоже готов идти до последнего. Представители княжеского рода Юздовских так просто не отступают!

Решительным шагом Феликс Георгиевич направился к железнодорожной станции, нашел телефонную будку и набрал заветный номер.

* * *

Знакомая светло-серая «Победа» замедлила ход у автобусной остановки, прокатилась дальше, повернула и скрылась за угловым домом. И правильно. Лишние глаза никому не нужны. Недалеко Уделка, на остановке могут оказаться знакомые или знакомые знакомых.

Юзовский покинул остановку и отправился следом за машиной. «Победа» стояла в нескольких метрах за пешеходным переходом. Он открыл переднюю пассажирскую дверцу. Внутри пахло куревом, бензином и нагретым кожзамом.

– Скатаемся на Выборгское, мне там в один мебельный надо. – Семенов скользнул взглядом по лицу Юзовского. – Как жизнь?

– Нормально, – сказал Юзовский.

– Тогда поехали.

Сидеть было неудобно, ноги девать некуда. Феликс пошарил руками, пытаясь найти рычаг или какие-нибудь кнопки для регулировки сиденья, но ничего не нашел. Может, сиденье вообще не регулируется. Раньше он почему-то этого не замечал.

– Как семья? Как здоровье? – поинтересовался Семенов.

– Спасибо, – сказал Юзовский.

– С женой ладите?

Юзовский вздрогнул, повернулся.

– А почему вы спрашиваете?

– Просто так. Думал, может, какие-нибудь проблемы?

– Нет. Никаких проблем.

Возникла пауза. Машина катилась среди каких-то новостроек, справа и слева из-за серых панелей тянули любопытные шеи башни строительных кранов. Юзовский собирался с мыслями. Ему не нравилось, как ведет себя Семенов. Он должен был прыгать от радости, заглядывать в лицо, Вместо этого он спросил про жену. Что он имел в виду? Что за квартирой следят? Что ему известен каждый его шаг? Что съел за обедом, с кем переспал во время Лялькиного отпуска, все разговоры, посиделки с друзьями-коллекционерами, вообще всё? Но это невозможно. Секретные фотокамеры? Чушь из шпионского романа.

– Перестаньте. Не берите в голову, Феликс Георгиевич, – обронил Семенов, глядя перед собой на дорогу. – У вас какой-то потерянный вид, я сразу обратил внимание. Я знаю, как вы любите свою жену, поэтому предположил, что это из-за нее.

– Дело не в ней, – выдавил Юздовский. – Меня предал хороший знакомый. Можно сказать, друг.

– Это плохо. – Семенов покачал головой.

– Я… доверил ему одну свою тайну. Он воспользовался этим и выманил у меня деньги. Большие деньги.

– Сколько?

– Почти все, что у меня было. И даже больше.

У Юздовского вдруг сжалось горло. Он чуть не заплакал. Конечно, те десять тысяч – далеко не все его сбережения, сумма вовсе не смертельная, но как бы это сказать… Он просто посмотрел на это глазами постороннего человека, того же Семенова, к примеру. И ужаснулся. Ограбил лучший друг, подумать только!

– Подлецов надо наказывать, – твердо сказал Семенов. Повернулся к нему. – Как вы считаете?

– Да. Наказывать. Да, конечно, – отрывисто произнес Юздовский. – Но для меня важнее вернуть одну вещь.

– Какую?

– Вы мне поможете?

– Не волнуйтесь. Расскажите подробно, что там у вас приключилось.

Юздовского неожиданно понесло. Бурно, с надрывом. Про своего прапрадеда и его коллекцию, про княжеские корни, про… Да, и про перстень, конечно. Где-то в середине своего монолога он подумал: слушай, а не вылезет ли тебе это боком? Что ж! Вылезет – не вылезет, все равно! Пусть знают! Он устал прятаться под личиной простолюдина! К тому же так будет понятней про перстень, в нем ведь вся загвоздка.

– Подождите… Вы про тот самый рыцарский перстень? Который умыкнули из Эрмитажа? – Семенов даже притормозил и съехал в правый ряд.

– Да, тот самый!

– Очень интересно. Значит, это ваш друг украл перстень?

– Нет! Он просто сказал кому-то еще, а тот человек… Ну, короче, он обещал, что найдет другого человека, который сможет это сделать… – Получалось как-то путано, неубедительно. Бернштейн почему-то вылез на первый план, хотя главное здесь не Бернштейн, черт с ним, с Бернштейном, главное здесь – перстень! Ему просто надо вернуть перстень, вот и все, он не собирается никому мстить!