Текст книги "Голоса веков"

Автор книги: Даниил Андреев

Даниил Андреев
Голоса веков

(1906–1959)

Палестинская мелодия

 
Гладит предутренний ветер вечно-священные камни.
Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин.
Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны,
И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла.
 

 
Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска,
Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал.
Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка…
Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла.
 

 
Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи,
Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша,
И разноликие толпы молятся снова и снова,
К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша.
 

^1930-е

Серебряная ночь пророка

 
Над белоснежною Меккою гибкой планеты хвост,
Дух песков накалённых и острых могучих звёзд.
Звёзды вонзают в душу тысячи звонких жал….
Благоговейный трепет сердце пророка сжал.
Слышится ближе, ближе шум непомерных крыл:
Конь с человеческим ликом россыпи неба скрыл;
Грива – белыми волнами, сам он – словно туман;
Имя коню – Молния, эль-Бохран.
Мчит пророка на север десятикрылый гонец,
Хлещет сирийский ветер, душит, и наконец,
Весь запылён пустынею, сполохами палим,
Сходит ночной наездник в спящий Иерусалим.
 

 
В уединённом храме ждут Моисей и Христос,
Вместе молятся трое до предрассветных рос.
И в выси, откуда Солнце чуть видимо, как роса,
Конь ездока возносит на Первые Небеса.
 

 
Иерархии гигантские ширятся впереди:
Между очами ангела – тысяча дней пути…
Но на последнее Небо глагол непреклонный звал:
Скрывают лицо Аллаха семьдесят покрывал,
И за покрывалами – голос, как ста водопадов шум,
Как опоясанный громом и молниями самум:
– Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран,
Провозглашай народам Мой истинный Аль-Коран!
 

 
Головокруженье… омут… отпрянувшие Небеса,
Звёзды, летящие вверх… Гаснущие голоса…
Толща холодных туч… Старый кирпич стен…
Ещё не остывшее ложе и плоти свинцовый плен.
По-прежнему бдит над Меккой белой кометы хвост,
Дух песков остывающих и острых могучих звёзд.
 

¹⁹³³

Титурель

1

 
– Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосы
Нежней королевского золота,
Тебе пажом надо стать…
Отчего ты один? Где мать?
 

 
– Титурэль мое имя. Я вышел,
Когда рассказал мне дед
О песне: он сам её слышал
И прекраснее в мире нет.
Ту песню ангелы пели
В Сальватэрре, земле святой…
Нет на свете другой мне цели,
Как дорога к стране той.
 

 
– Ты ошибся, дитя. Туда
Надо плыть по многим морям.
Попадают даже суда
То к пиратам, то к дикарям;
А когда каравелла в шторм
На подводной рухнет скале
Яйца чаек, единственный корм,
Испечёшь ты в тёплой золе.
Но нечего будет пить,
И когда оборвётся нить,
Ты обрадуешься концу.
Возвращайся ж, дитя, к отцу.
 

 
Меняются годы, несутся года и года,
Мужает упорство, духовная крепнет страда,
И встречные птицы с небесным лучом на крыле
Всё дальше и дальше манят его в путь по земле.
 

2

 
– Кто ты, юноша? и куда?
Благородна твоя стать,
Твои тонкие руки не знают труда,
Тебе надо рыцарем стать!
 

 
– Мне не надо быть рыцарем. В рубище сером,
Как Спаситель ходил по земле,
Я достигну скорей Сальватэрры
В этом мире, лежащем во зле.
 

 
– В Сальватэрру путь долог и крут.
Далека твоя цель ю не дойти!
Византийцы в рабы продадут,
Сарацины убьют по пути.
 

 
– Но не знаю другой я цели;
Невозможен мне путь иной.
Помолись о рабе Титурэле,
О дороге его земной.
 

 
Меняются страны, несутся года и года,
Встают из-за моря империи и города,
И плачутся ветры, и волны бушуют во мгле
О пламенном хоре, которого нет на земле.
 

3

 
– Без оружия?! Путник, зачем
Ты бредешь в эту степь один?
Азра пала, пал Вифлеем,
По пятам спешит Саладин!
 

 
– Но к неверным проникну легче я
Без оружия и щита.
Да будут щитом мне вера моя,
Смирение и нищета.
 

 
– Э, мы тоже верили прежде,
Пока от бед и утрат
Нас хранило, подобно надежде,
Имя Конрада Монферрат.
 

 
Но погиб он – и пламень веры
Победы нам не стяжал:
Оттеснены тамплиеры,
И Тевтонский орден – бежал.
 

 
Меняется время, несутся года и года,
Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогда
И чайки, и бури, и кедры на кажлой скале
Тоскуют о хоре, которого нет на земле.
 

4

 
– Мир тебе, страник Аллаха!
Гостем быть удостой,
Стопы от жаркого праха
Под кровом шатра омой.
Ты стар, голова в сединах,
Но вижу твой дух – в огне.
Когда до святой Медины
Дойдешь – помолись обо мне.
 

 
– Брат! Не святыня Каабы,
Не царственный город Ислама
Не мудрость ученых арабов,
Не светоч Христова Храма
Иная жжет меня рана,
И жажда неутолима
Ни пенной струей Иордана,
Ни солнцем Иерусалима.
 

 
Уж силы мои догорели,
Но слава нищей судьбе…
Молись о рабе Титурэле,
Как я молюсь о тебе.
 

 
В песках Сальватэрры влачатся года и года,
Барханы песчаные за чередой череда,
И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,
Услушит он голос, которого ждал на земле.
 

 
Прострут ему ангелы дивную Кровь в Хрустале
Причастье и радость для мира, лежашего в зле,
Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,
Хранил ее вечно незыблемый град Монсальват.
 

 
И будут сходить от обители по ледникам
Народоводители к новым и новым векам,
Пока на земле хоть один еще есть пилигрим,
Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.
 

¹⁹³⁴

* * *

 
Мне радостно обнять чеканкой строк,
Как влагу жизни – кубком пира,
Единство цели, множество дорог
В живом многообразье мира.
 

 
И я люблю – в передрассветный миг
Чистейшую, простую негу:
Поднять глаза от этих мудрых книг
К горящему звездами небу.
 

 
Как радостно вот эту весть вдохнуть —
Что по мерцающему своду
Неповторимый уготован путь
Звезде, – цветку, – душе, – народу.
 

¹⁹³⁵

Восход души

* * *

 
Бор, крыши, скалы, – в морозном дыме.
Финляндской стужей хрустит зима.
На льду залива, в крутом изломе,
Белеет зябнущих яхт корма.
 

 
А в Ваммельсуу, в огромном доме,
Сукно вишнёвых портьер и тьма.
 

 
Вот кончен ужин. Сквозь дверь налево
Слуга уносит звон длинных блюд.
В широких окнах большой столовой —
Закат в полнеба, как Страшный суд.
 

 
Под ним становится снег багровым
И красный иней леса несут.
 

 
Ступая плавно по мягким сукнам,
По доскам лестниц, сквозь тихий дом
Подносит бабушка к страшным окнам
Меня пред детски-безгрешным сном.
 

 
Пылая, льется в лицо поток нам,
Грозя в молчанье нездешним злом.
 

 
Он тихий-тихий… И в стихшем доме
Молчанью комнаты нет конца.
Молчим мы оба. И лишь над нами,
Вверху, высоко, шаги отца:
 

 
Он мерит вечер и ночь шагами,
И я не вижу его лица.
 

Игрушечному медведю, пропавшему при аресте

 
Его любил я и качал,
Я утешал его в печали;
Он был весь белый и урчал,
Когда его на спинку клали.
 

 
На коврике он долго днем
Сидел притворно неподвижен,
Следя пушинки за окном
И крыши оснеженных хижин.
 

 
Читался в бусинках испуг
И легкое недоуменье,
Как если б он очнулся вдруг
В чужом неведомом селенье.
 

 
А чуть я выйду – и уж вот
Он с чуткой хитрецою зверя
То свежесть через фортку пьет,
То выглянит тишком из двери.
 

 
Когда же сетки с двух сторон
Нас оградят в постельке белой,
Он, прикорнув ко мне, сквозь сон
Вдруг тихо вздрогнет теплым телом.
 

 
А я, свернувшись калачом,
Шепчу, тревожно озабочен:
– Ну, что ты, Мишенька? о чем?
Усни. Пора. Спокойной ночи.
 

 
И веру холил я свою,
Как огонек под снежной крышей,
О том, что в будущем раю
Мы непременно будем с Мишей.
 

* * *

 
Она читает в гамаке.
Она смеется – там, в беседке.
А я – на корточках в песке
Мой сад ращу: втыкаю ветки.
 

 
Она снисходит, чтоб в крокет
На молотке со мной конаться…
Надежды нет. Надежды нет.
Мне – только восемь. Ей – тринадцать.
 

 
Зов на прогулку под луной
Она ко взрослым повторила.
И я один тащусь домой,
Перескочив через перила.
 

 
Она с террасы так легко
Порхнула в сумерки – как птица…
Я ж – допиваю молоко,
Чтоб ноги мыть и спать ложиться.
 

 
Куда ведет их путь? в поля?
Змеится ль меж росистых трав он?
А мне – тарелка киселя
И возглас фройлен: «Шляфен, шляфен!»
 

 
А попоздней, когда уйдет
Мешающая фройлен к чаю,
В подушку спрячусь, и поймет
Лишь мать в раю, как я скучаю.
 

 
Трещит кузнечик на лугу,
В столовой – голоса и хохот…
Никто не знает, как могу
Я тосковать и как мне плохо.
 

 
Все пламенней, острей в груди
Вскипает детская гордыня,
И первый, жгучий плач любви
Хранится в тайне, как святыня.
 

* * *

 
Есть кодекс прав несовершеннолетних:
Крик, драка, бег по краю крыш, прыжки,
Игра с дождем, плесканье в лужах летних,
Порт из камней, из грязи – пирожки.
 

 
О покорителях морей и суши
Читать, мечтать и намечтавшись всласть,
Перемахнуть через заборы, красть
В саду зеленые, сырые груши
 

 
И у костра смолистого, в ночном,
Когда в росе пофыркивают кони,
Картофель, обжигающий ладони,
Есть перед сном – прохладным, свежим сном.
 

 
Мы – мальчики: мы к юному народу
Принадлежим и кровью и судьбой.
Бывает час, когда мы не на бой,
Но для игры зовем к себе природу,
 

 
С малиновками беглый свист скрестя,
Баюкаясь на сочных травах мая
Иль брызги блещущие поднимая
И по песку горячему хрустя.
 

 
Текут года, нам не даруя дважды
Беспечных лет восторг и широту,
Но жизнь щедра, и в жизни ведал каждый
Хоть раз один живую щедрость ту.
 

* * *

 
Милый друг мой, не жалей о старом,
Ведь в тысячелетней глубине
Зрело то, что грозовым пожаром
В эти дни проходит по стране.
 

 
Вечно то лишь, что нерукотворно.
Смерть – права, ликуя и губя:
Смерть есть долг несовершенной формы,
Не сумевшей выковать себя.
 

* * *

 
Вижу, как строится, слышу, как рушится.
Все холодней на земной стезе…
Кто же нам даст железное мужество,
Чтобы взглянуть в глаза грозе?
 

 
Сегодня с трибуны слово простое
В громе оваций вождь говорил.
Завтра обломки дамб и устоев
Жадно затянет медленный ил.
 

 
Шумные дети учатся в школах.
Завтра – не будет этих детей.
Завтра – дожди на равнинах голых,
Месиво из чугуна и костей.
 

 
Скрытое выворотится наружу.
После замолкнет и дробь свинца.
И тихое зеркало в красных лужах
Не отразит ничьего лица.
 

Лесная кровь

* * *

 
Есть праздник у русской природы:
Опустится шар огневой —
И будто прохладные воды
Сомкнутся над жаркой землей.
 

 
Светило прощально и мирно
Алеет сквозь них и листву,
Беззнойно, безгневно, эфирно, —
Архангельский лик наяву.
 

 
Еще не проснулись поверья,
Ни сказок, ни лунных седин,
Но всей полнотой предвечерья
Мир залит, блажен и един.
 

 
Росой уже веет из сада
И сладко – Бог весть почему,
И большего счастья не надо
Ни мне, ни тебе, никому.
 

* * *

 
Ни грядущая тьма, ни былое
Не зальет эти мирные дни
На извилинах чащ, где смолою
Золотятся янтарные пни.
 

 
Что звало, и звучало, и снилось,
Все сбылось в этом старом бору,
Как подарок, как мудрость и милость,
Для которой я жил и умру.