Текст книги "Схватка"

Автор книги: Даниил Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 8

– Бешеные собаки! Трусы! Лживые предатели! Да я сейчас же прикажу уничтожить всех орусутов, вырезать до единого! Захотели руку хозяина укусить, псы – ну так познайте теперь его ярость!

После того, как гонцы князей, претерпев великие муки, все же выдали планы Даниила Волынского и Мстислава Черниговского, хан Бату разъярился не на шутку, желая сей же миг покарать изменников. Но оставшийся с ним Байдар, приближенный к ларкашкаки после противостояния с Мунке и присутствовавший при допросе, чуть насмешливо бросил, выгнув бровь:

– Усмири свой гнев, великий хан, если желаешь не только наказать предателей, но и одним ударом захватить Чернигов.

Батый, уже жестом руки подозвавший туаджи, с интересом и легким недоверием посмотрел в довольные глаза двоюродного брата – после чего резко бросил:

– Говори!

Легкая полуулыбка сползла с губ «темника» осадного обоза – резкий окрик не на шутку разошедшегося ларкашкаки ему не очень понравился. Однако же, понимая причины этой резкости, Байдар просто смирился с гневом хана и спокойно объяснил свою идею:

– Орусуты наверняка сумели связаться с осажденными и рассчитывают на вылазку из крепости. А даже если и нет – то после ночного боя они все одно надеются отступить в город через ворота. Также вряд ли возможно, что в связи с этими причинами они решатся на бой глубокой ночью – скорее уж пойдут на нашу стоянку в предрассветных сумерках. Что предлагаю я. Ночью скрытно вывести со стойбища часть нукеров, разделив их надвое. Хошучи и прочие батыры пусть обойдут лагерь орусутов – и спрячутся за осадным тыном, встав ближе к городским воротам. Когда они откроются, чтобы выпустить подкрепление на помощь сражающимся сородичам или уже впустить убегающих, наши нукеры стальным клином ударят по врагу, топча его. И на плечах бегущих они ворвутся в Чернигов!

Бату-хан, внимательно слушающий Байдара, поменялся в лице на глазах, и выражение его стало более благодушным. Между тем, двоюродный брат его продолжил:

– Второй отряд простых конных лучников встанет вблизи нашей стоянки, отступив к лесу. Остальные же нукеры останутся в лагере. Мы выставим усиленные дозоры, чтобы враг не сумел ударить внезапно, часть стрелометов поставим на возы. А когда орусуты приблизятся к заграждениям, их встретят срезнями спешенные лубчитен.

Хищно оскалившись, Байдар продолжил рассуждать с довольной ухмылкой:

– Могу представить себе ужас орусутов, когда на них неожиданно обрушится град практически невидимых срезней. А уж когда в их ряды ударят дротики стрелометов, то можно не сомневаться – они дрогнут, первые ряды их покажут спины. Но чтобы нукеры врага окончательно превратились в трусливых баранов, поджавших хвосты и бегущих к воротам, достаточно будет того, чтобы наши всадники, спрятавшиеся у леса, ударили им в тыл. Что же, это несложно: подадим сигнал китайским фонарем, в сумерках он будет вполне заметен. Враг поймет, что угодил в засаду и окружен, и потеряет всякое мужество.

Сделав короткую паузу в своей речи, Байдар продолжил:

– Но если ты решишься атаковать сейчас, ларкашкаки, то боюсь, что при свете дня орусуты станут драться яростнее и нанесут твоим батырам гораздо большие потери. Не говоря уже о том, что осажденные вряд ли рискнут на вылазку. А значит, шанс захватить Чернигов без штурма мы теряем.

Батый чуть прищурил глаза, в упор разглядывая умника Байдара – после чего насмешливо бросил:

– Вижу, что Тенгри не обделил тебя мудростью, мой брат! Но быть может, он поскупился на внимательность? Скажи, ты действительно считаешь, что орусуты не возжелают сжечь пороки?

Однако начальник осадного обоза ничуть не смутился (разве что на мгновение) – и тут же вернул усмешку ларкашкаки:

– Я не успел поведать о том, мой хан. Однако я не скажу большего, чем сказал ранее: тех орусутов, кто сунется к камнеметам, также встретят практически невидимые в предрассветных сумерках срезни и дротики стрелометов. Да еще, пожалуй, также камни вихревых катапульт, что будут готовы к концу светового дня. Ведь в темноте мы сможем незаметно усилить охрану машин тысячей, а то и большим числом лучников. Этой ночью город падет, хан. И останутся лишь те орусуты, кто ушел вместе с Шибаном.

Бату-хан хищно оскалился:

– Не бойся, брат мой. Туаджи уже отправился к Шибану. На подлость эмира Михаила мы ответим тем же – его батыров перебьют спящими, перерезав тем глотки в ночи.

Михаил Черниговский с трудом дождался вечера прошедшего дня, а последующей за ним ночью и вовсе не смог сомкнуть глаз – столь велико было его волнение.

Беспокойно отдыхала и вся стоянка русичей. Большинство ратников до последнего мгновения ничего не знали о готовящемся нападении на поганых. В задумку князя была посвящена лишь ближняя дружина из сотни гридей, оставшихся подле него в качестве телохранителей – так же, как и в волынском полку… Но тем не менее ратникам еще с вечера устроили баню и приказали одеться в чистое исподнее, да приготовить все имеющееся оружие и брони к бою. Кроме того, воев перед сном кормили очень легко – приказав отварить мясо, Михаил разрешил пить только горячую похлебку, чуть сдобренную мукой. Но запретил заедать ее лепешками и отправившейся в котлы бараниной – что также послужило важным предупреждением для ополченцев. Да, неизвестная татарам русская традиция мыться перед боем (еще далекими пращурами было отмечено, что раны на чистом теле реже воспаляются) не могла насторожить поганых – зато сами вои поняли, что дело идет к сече.

И скудная трапеза лишь укрепила русичей в этой догадке.

Правда, большинство ратников с тоской размышляли о том, что придется лезть на городские стены, ожидая штурма Чернигова. Но тем оживленнее, бодрее и даже воодушевленнее были выражения лиц воев, узнавших истинные намерения князя. По крайней мере, Михаилу Всеволодовичу так показалось в те мгновения, когда сотники и тысяцкие по его приказу принялись разворачивать против стойбища агарян пешее ополчение Галича и Киева, выдвинув вперед мужей с двуручными секирами.

Обсудив будущий бой, князья-родичи решили действовать следующим образом: на татарскую стоянку нападают ратники Михаила (вследствие чего Даниил решил еще немного подождать с передачей под его руку воев Галича), а сам волынский князь ведет своих людей к порокам. Но как только они пожгут их, так тут же повернут на стойбище. Если там еще будет идти бой.

Если нет – развернутся к Чернигову и попытаются в него отступить.

Ответ из города так и не пришел. Но принимая во внимание, что Мстислав мог все же не получить послания или же не поверил в него, Михаил Всеволодович все одно был уверен: когда начнется реальный бой, северяне в стороне не останутся. В худшем случае они хотя бы откроют ворота отступающим русичам. Князья, к слову, постарались также скрытно подготовить и обоз с харчами, надеясь первым ввести его в град.

Впрочем, оба они понимали, что без помощи из Чернигова вряд ли стоит рассчитывать на победу – и в случае чего, важнее все же будет спасти именно ратников, а не обоз с едой.

Но вот наконец-то настал миг, когда три полка русичей, старающихся двигаться как можно менее шумно (притом практически не переговариваясь), закончили строиться – и медленно двинулись вперед, каждый к своей цели. Михаил Всеволодович, ставший с конными гридями по правую руку от своих ополченцев, с нарастающим волнением смотрел, как медленно, но неотвратимо приближаются вои к стойбищу поганых, едва подсвеченных еще мерцающими углями прогоревших костров.

Пару раз в только-только начавшей рассеиваться тьме, уступающей еще густым, практически непроглядным со ста шагов сумеркам, ему казалось, что он заприметил какое-то движение на стойбище, отчего сердце князя начинало биться быстрее, тяжелее… Но то были или дозорные, или вставшие по нужде поганые – ведь лагерь татар по-прежнему мирно спал.

Не ожидая удара союзника…

Конечно, дозорные рано или поздно заметят приближающихся русичей, разбудят стойбище – но будет уже поздно. Русы ударят в сцепленные между собой телеги, разрубая могучими ударами секир деревянные дышла-сцепки, переворачивая возы, растаскивая их – и прорываясь сквозь получившиеся бреши. После чего, готовые и жаждущие боя, они ударят по только-только проснувшимся, спешенным поганым, чьи стреноженные кони мирно пасутся на окрестных лугах.

Уж без коней-то родовое ополчение степняков ничем не превосходит ополченцев-русичей! Скорее уж, наоборот, уступает им в ближнем бою, и сильно уступает.

Но что это?! Когда до стены «гуляй-города» ратникам Киева и Галича осталось всего с сотню шагов, Михаил Всеволодович вдруг увидел желтое пятно, поднявшееся над телегами. Оно дважды мигнуло и пропало – и тут же впереди раздался неожиданно резкий свист. А следом, практически сразу – хорошо различимый гул-жужжание… Захолодело в груди князя, уже понявшего, что происходит – а с губ его сорвался дикий вскрик:

– Щиты! Щиты поднять над головами!

Более опытные, бывшие в сражениях вои не хуже Михаила Всеволодовича разобрали в раздавшемся впереди свисте, а после гуле-шипении над своими головами (более похожем на шмелиное жужжание), звук полета срезней. Большинство их успело вскинуть щит и даже присесть.

В отличие от замешкавшихся товарищей или молодняка, в бою ни разу не бывшего.

Предрассветные сумерки огласили многочисленные крики боли раненых русичей – и повторный свист взмывающих в короткий полет срезней… А за ним звонкие, многочисленные хлопки – чем-то похожие на хлопки самострелов, только заметно более громкие. Мгновение же спустя над рядами наступающих ополченцев встал отчаянный крик ужаса – и дикие вопли тех, кто попал под удар коротких копий, отправленных в полет стрелометами поганых. Ведь их снаряды насквозь прошибают любые щиты – а следом и два, а то и три тела несчастных прежде, чем потерять убойную мощь!

И в довесок от виднеющегося справа леса послышался гул копыт многочисленных степняцких лошадей, стремительно приближающихся к пешим ратникам Галича и Чернигова. То были татарские всадники-лубчитен, намеревающиеся атаковать орусутов и со спины, и с правого бока, лишая ополченцев мужества внезапным ударом и отрезая им путь к отступлению.

К спасению.

Это было мгновение выбора – выбора, что определяет всю будущую жизнь! В том числе и ее продолжительность… Михаил Всеволодович ясно понял, что его воев ждали, что татары прознали о готовящемся нападении не иначе, как от перехваченных ими гонцов. Вон, и со стороны пороков уже также раздались все тот же свист да хлопки стрелометов, да скрип канатов камнеметов. И крики попавших под их удар волынцев. Вот сейчас его ратников окружат – и те побегут, обязательно побегут, истребляемые татарами. Но он-то еще может спастись! Верный Бурушка под седлом, выручит, вынесет из-под удара приближающихся поганых. Тем более, что его гриди могут направить своих жеребцов не назад, а вперед – туда, где поганых сейчас и нет, вдоль стойбища! Уйти, вырываться с сотней воев сквозь татарские разъезды, доскакать до дружины, ушедшей с Шибаном, предупредить гридей, чьи жизни в сече стоят куда больше, чем жизни ополченцев.

Да, это действительно важно успеть сделать!

– Полюд – бери десяток своих воев, прорывайтесь вперед, вдоль лагеря поганых, и скачите на полудень, вслед конному войску, ушедшему с татарами. Прорвитесь сквозь дозоры – любой ценой, но прорвитесь, хотя бы один гонец должен до воеводы Святослава добраться, о случившемся рассказать! Скачите!

Дробно застучали по земле копыта тяжелых жеребцов верного и послушного боярина, молча вскинувшего руку на прощание, а князь уже покликал другого:

– Феодор! Предупреди тысяцких ополченцев – пусть в город уходят, к воротам! И не бегут, а в «ежа» собьются, как мы после Калки по степи шли – только так и уцелеют! Мы ведь сотни верст тогда ногами отмерили – им же достаточно несколько сот шагов пройти до спасения.

– Но княже…

– Выполняй!

Крик Михаила не терпел возражений. И верный, самый близкий к князю боярин лишь тяжело вздохнул, разворачивая скакуна. Сам же Михаил Всеволодович Черниговский обратился к прочим дружинникам сотни с короткой речью:

– На миру и смерть красна, братья! Не задержим мы сейчас конных поганых, то побежав, вся рать наша сгинет под копытами степняцких коней. Так разделите же со мной смертную чашу, как делили братину с хмельным медом на пирах, други! Мертвые сраму не имут – гойда!

– Гой-да-а-а-а!!!

Не убоялись и не изменили преданные гриди Михаилу Всеволодовичу в его последнем бою. Победил свой страх, не изменил и сам он своей чести и чувству долга перед ополченцами, последовавшими за князем по его зову. И навстречу двум тысячам накатывающих на ратников Киева и Галича татарских всадников-лубчитен устремилась тонкая полоска растянувшихся в линию дружинников, склонивших копья навстречу врагу.

Сумерки скрыли приближение малого отряда княжих гридей к поганым. А когда татары разглядели врага, то в растерянности пустили срезни не в более уязвимых жеребцов – хоть те также защищены нагрудниками и наголовниками. Нет, стрелы агарян полетели в дружинных, надежно защищенных прочными треугольными щитами-тарже, перенятыми у европейских рыцарей, и дощатой броней – не причинив русичам особого вреда. Несколько мгновений стремительного галопа, несущего ближников Михаила на рысящую навстречу татарскую конницу… И граненые пики, крепко зажатые гридями, ударили в поганых на разгоне могучих жеребцов, пронзая тела их насквозь, вышибая из седел.

– Се-е-ве-е-е-еррр!!!

Закованными в сталь медведями ворвались дружинники в ряды легких степных лучников, уподобившихся перед ними не волчьей стае, а скорее уж своре дворняг. Потеряв обломанные или застрявшие в татарах копья, гриди достали булавы, секиры, мечи, начав крушить ворога разящими стремительными ударами, – и бились они так, покуда хватало сил на последний удар! Ближники Михаила задержали поганых, дав сотникам ополченцев вразумить людей, заставить их сбиться в «ежа» и пусть медленнее, но заметно вернее попятиться к крепости.

А дружинные, глубоко вклинившись в толпу татар, все еще яростно бились, уже в плотном окружение, разбившись на двойки, тройки… Наконец обреченные вои стали погибать. Зачастую уже поодиночке, пропустив точный удар сабли, дотянувшейся до лица, или срезень, также в лицо ударивший.

Князя прикрывало сразу несколько гридей. Потом их осталось двое – защищающих Михаила со спины. Но одного сумели выдернуть из седла, закинув сзади аркан на шею, второго смертельно ранили срезнем, вонзившимся точно в глаз ратника. Уж всего с пяти шагов поганый лучник не промахнулся!

Князь же киевский еще какое-то время бешено отбивался от наседающих ворогов, крутясь волчком в седле, уже не отражая, а только нанося тяжелые, рубящие удары верным булатным мечом. Но когда силы стали покидать руки уже немолодого воина, когда он замедлился, жадно хватая студеный осенний воздух ртом, тогда и пропустил он степняка, подскакавшего сзади – да обрушившего на княжий шелом тяжелый удар булавы.

Последним, что успел услышать Михаил Всеволодович, был чей-то отчаянный, пронзительный крик, показавшийся ему смутно знакомым – а после в глазах его все померкло.

Не мог видеть в этот миг Михаил Всеволодович, как на татарские пороки вдруг обрушились перелетевшие через стены Чернигова горшки с березовым дегтем и льняным маслом, отправленные в полет камнеметами северян! Смоченные в масле фитили их не потухли в полете – и сразу в нескольких местах вспыхнул пожар, отвлекая татар от стрельбы по волынцам. Спустя же еще несколько мгновений со стен крепости также ударили стрелометы русичей, при свете вспыхнувших китайских катапульт выбирающих себе цели.

Бой под Черниговом еще только начинался…

Глава 9

…– Волы-ы-ынь!

Князь Даниил Романович устремился во главе небольшой дружины ближников вперед, к горящим порокам, безостановочно повторяя боевой клич ратников своей земли. Его тут же подхватывают гриди, заставляя уже подавшихся назад ополченцев оборачиваться – и, заметив малый клин дружинных с княжеским стягом (вытканным на красном полотнище ликом Спасителя), остановить свой бег. Многие, воодушевившись, уже устремились назад, вслед за старшей дружиной волынского князя, вразнобой подхватывая:

– Во-лы-ынь!

Или же просто, безостановочно крича:

– А-а-а-а-а!

…Град стрел, жестко хлестнувший по воям Даниила Романовича, полетевшие следом стальные дротики или сулицы, заряженные в стрелометы, булыжники вихревых катапульт – все это в одночасье лишило воев мужества несколько минут назад. Рассчитывая на внезапную и успешную атаку, на короткую рубку с охраной пороков, ополченцы надеялись на легкую победу. И тут вдруг оказалось, что враг все о них знает, что готов к встрече. Большинство ратников тут же подумали про засаду – да и сам князь дрогнул, не верящим взглядом смотря на гибнущих мужей.

Но когда черниговцы, ожидавшие штурма и до поры прятавшие пороки (рассчитывая перебить как можно больше поганых) поддержали волынцев, князю Даниилу вернулось мужество. В сполохах пламени он разглядел, что татар не столь много, как показалось ему в сумерках. И видя возможность победить в схватке с ними да пожечь все осадные машины, он не колебался более ни мгновения, бросив коня вперед! Чутьем бывалого воина и полководца уловив миг, когда чаша весов боя качнулась в пользу русичей.

Вихрем пролетели гриди к порокам, обогнув слева волынский городской полк. Дружинников встретил настоящий град срезней, ранивший нескольких коней (часть которых пали вместе с наездниками), трех воев они выбили из седел… Две стрелы ударили и в щит-торже Даниила Романовича, еще один срезень звонко щелкнул по остроконечному шелому, срикошетив от него в сторону. А после крупный вороной жеребец влетел вместе с князем в плотные ряды татар. И вонзив в грудь одного из них копье, князь, не мешкая, вырвал из ножен меч, в душе безмерно радуясь тому, что обратил клинок против истинного врага. Ударили кровавые брызги из рассеченного плеча рухнувшего под копыта коня поганого – а Даниил уже бросил скакуна вперед, с головой погружаясь в хаос схватки.

Все, что он мог сделать как полководец – он уже сделал, вернув людей в сечу личным примером.

И ведь ополченцы действительно последовали за князем, удачно воспользовавшись заминкой вражеских лучников, обстрелянных со стен. Выставив перед собой круглые или ростовые червленые щиты, они побежали вперед, к агарянам, отчаянно надеясь проскочить простреливаемый срезнями участок и схлестнуться со степняками…

Многим смельчакам так и не удалось исполнить свое желание – осознавшие опасность поганые били из тугих составных луков, стрелометов и катапульт столь часто и плотно, сколь вообще могли, ранив и сразив наповал многих воев. Но гораздо больше мужей все же достигли рядов противника. И вот тут, в хаосе сечи вдруг оказалось, что русская боевая секира и деревянный щит ничем не уступают верткой степняцкой сабле. И плетеному ивовому щиту у тех поганых, у кого он вообще имеется.

Скорее, наоборот – такие щиты ударов секир как раз не выдерживают!

Воодушевленные, поверившие в свою победу русичи начали медленно, но верно теснить ворога к горящим или еще бьющим по ним порокам, местами развалив татарский строй и прорвавшись к камнеметам. Обслуга исправных была немедленно истреблена, и топоры волынских мужей обрушились на дерево и канаты пороков. Менее же горячие и более вдумчивые мужи принялись их поджигать.

Но ни Даниил Романович, исступленно рубящий поганых, все норовя вырваться вперед гридей, ни кто-либо из его дружинников и ополченцев не видели, что нацелившись на хвост и бок волынского полка, уже стронулся с места клин монгольских хошучи.

Укрывшихся до поры батыров вел Гаюк.

Главный соперник Бату-хана за положение ларкашкаки, сын великого хана Угэдэя, надломленный неудачами в боях с царем касогов Тукаром, молча принял то, что Мунке и Бучек отправились вместе с Шибаном каждый во главе своего тумена (правда, имеющих только половину нукеров в своем составе). И оценив это, Батый разделил между ним, Берке и Гаюком оставшихся нукеров, отдав Байдару мастеров осадного дела и присовокупленных к китайцам бродников. Когда же ларкашкаки решил собрать воедино всех хошучи, то Гаюк, почувствовавший, как понемногу возвращается ему вера в самого себя, вызвался их возглавить. Ведь несмотря на то, что чингизиды никогда не находятся в первых рядах и не ведут нукеров в бой, сын Угэдэя остро желал смыть позор неудач с касогами кровью орусутов – и обрести славу покорителя Чернигова. Ведь именно его батырам суждено было первым ворваться в открытые ворота града.

Однако бой начался и шел уже какое-то время – но городские ворота оставались наглухо закрытыми. Зато яростная сеча у пороков начала стремительно клониться в сторону орусутов! И осознающий опасность потери пороков Гаюк, плюнув на славу «покорителя Чернигова», одним взмахом руки отправил в схватку две тысячи хошучи, закованных в тяжелые стальные панцири худесуту хуяг. И еще более тяжелые кожаные хуус хуяг, дающие защиту, едва ли уступающую железной броне.

Сын Угэдэя не мог знать, что черниговские ворота были надежно заложены изнутри камнем. И что для разбора их требовался немалый запас времени.

Большой загадкой для северян стало то, что поганые устанавливают свои пороки в пределах досягаемости крепостных камнеметов, о чем не мог не знать бывший князь, как раз и приведший татар в свой дом. Не понимая происходящего и предположив, что возводимые погаными стенобитные орудия ненастоящие, что это какая-то изощренная уловка, князь Мстислав Глебович так и не отдал приказа обстрелять их. Вместо этого он предпочел до поры поберечь не такой и великий запас камня и горшков с зажигательными смесями… Посланию Михаила Всеволодовича, доставленного стрелой в город, он также не поверил. Но решил поберечься – и к концу ночи вывел на стены всех защитников града, способных драться, оставив в каменном детинце лишь владимирских гридей. Также Мстислав Глебович все же приказал полутора тысячам дружинников северской земли сесть в седла и приготовиться к вылазке.

Хоть и очень сомневался на ее счет…

Но именно из-за княжеских сомнений (весьма справедливых!) камень у ворот никто не разбирал. И только когда русичи на стенах увидели, как заработали стрелометы поганых и китайские вихревые катапульты, обстреливая дрогнувший было волынский полк, Мстислав Глебович отдал приказ ударить по порокам поганых. А после, подождав еще чуть-чуть и разглядев непритворную сечу волынян и татар, князь наконец-то велел разбирать камень, а дружинникам садиться в седла.

И ни чингизид, ни действующий черниговский князь не могли также знать о том, что галицкий боярин Гордей, поставленный старшим над обозом, рискнет действовать на свой страх и риск. Точнее, ведомый именно страхом и ясно уловивший, что бой складывается далеко не так, как рассчитывали князья, он рискнул повести обоз к черниговским воротам сразу после того, как крепостные пороки огрызнулись по татарским осадным орудиям. Уже вдоволь навоевавшийся боярин, и на Калке бившийся отнюдь не в молодых летах, всем своим нутром почуял, что единственное безопасное место здесь и сейчас находится за кольцом внешних стен Чернигова. И что вокруг, наоборот, становится смертельно опасно! По его приказу еще с вечера готовые возы, груженные солониной, зерном и свежей убоиной, а также весь имеющийся у русичей скот медленно двинулись к воротам. Боярин очень надеялся, что осажденные поверили в искренность намерений Даниила Романовича и Михаила Всеволодовича, и что хотя бы обоз, который северянам важен и крайне нужен при любых раскладах, в город впустят.

Но сам того не зная, боярин Гордей вывел обоз прямо на клин бронированных хошучи, двинувшийся вперед – и уткнувшийся в возы, преградившие монголам путь.

Пытаясь спастись, боярин в итоге погиб одним из первых, в стремительной и короткой схватке пали возницы из числа младших дружинников. Но татары потеряли время, скорость и разгон. И пока по приказу разъяренного Гаюка нукеры его растащили в сторону несколько груженых телег, освободив дорогу хошучи, по сгрудившимся у преграды батырам ударили пороки орусутов. Ударили тяжелыми камнями, проламывающими любые щиты и шлемы, ударили сулицы, с чудовищной силой пронзая монголов насквозь. Закричали тяжелораненые – и словно в ответ им над Киевской воротной башней гулко загремел княжий рог Мстислава Северского. Вслед за тем распахнулись створки ворот, опустился подъемный мост. И дробно застучали по нему копыта устремившихся в атаку дружинников Черниговского княжества:

– Се-е-ве-е-е-еррр!!!

Сын Угэдэя замер всего на мгновение, мучительно размышляя – отступить ли перед атакой орусутов, весьма сильных в копейном таране, или же воспользоваться шансом, подаренным самим Тенгри? Чингизид не мог знать, сколько всадников пошло на вылазку – но был уверен, что не больше, чем у него. И Гаюк рискнул, разворачивая навстречу северянам хошучи, последних еще уцелевших монгольских батыров. Рискнул, надеясь перехватить врага как можно ближе к воротам. Ведь вблизи их орусуты не сумеют перестроиться и ударить уже кулаком, единой дружиной ощетинившихся копьями гридей.

Пока же северяне вытянулись узкой колонной по ширине воротного проема и перекидного моста. И пусть удар ее хоть и страшен на острие – но даже глубоко пронзив ряды поганых, словно стрелой, русичи неминуемо завязнут в ближней схватке с монголами. А подкрепление из крепости уже не сумеет разогнаться для таранного удара – и будет вынуждено сойтись с татарами лоб в лоб в ближнем бою, где хошучи не уступают, а где-то даже и превосходят гридей.

Гаюк сумел это быстро понять, сумел вовремя сориентироваться – и все пошло именно так, как он и предполагал. Ну, или практически так – чингизид все же не учел, что стрелометы со стен и стоящие за городнями камнеметы начнут целенаправленно выбивать вынужденно столпившихся и замерших напротив ворот нукеров, оказавшихся в пределах досягаемости русских пороков.

А вот монгольские осадные орудия все больше разгорались, все чаще заваливались наземь, яростно изрубленные воями Даниила Романовича.

Но если от удара хошучи Гаюка волынян спасла жажда жизни боярина Гордея и вылазка северян, то нападение конных стрелков-лубчитен увлекшиеся схваткой князь и его ополченцы пропустили.

Татарские легкие всадники, просто обогнув медленно пятящиеся «ежи» киевлян и галичан с двух сторон (щедро обстреляв русичей на скаку), по приказу разъяренного Батыя устремились на помощь охране пороков. Град срезней, выпущенных степняками при сближении, ударил в незащищенные спины русичей, в одночасье забрав несколько сот жизней. А когда пусть и невысокие, и не столь и тяжелые лошади кочевников все же врезались в растерявшихся пешцев, буквально сшибая их и топча копытами, чаша весов боя стремительно качнулась в сторону поганых.

В свою очередь, нукеры Бату-хана, до того бывшие на стойбище, начали преследовать «ежи» ратников Михаила Всеволодовича – кто пешим, а кто уже и конным. Они не стремились вступить с орусутами в ближний бой – вместо этого на головы и плечи ополченцев городских полков смертельным градом обрушился рой срезней. И хотя ополченцы догадались поднять щиты над головами и даже сцепить их края, где то было возможно, каждый залп поганых забирал несколько десятков жизней русичей. Ведь багровый шар солнца уже показался над земной твердью – и татары принялись бить прицельно. И стоило пасть хотя бы одному ратнику, открыв брешь в «стене щитов», как к ней тут же устремлялось едва ли не под сотню стрел!

И все «ежи» киевлян и галичан пятились, пятились назад, пусть и теряя воев с каждым шагом – до спасительных ворот было уже не столь и далеко, не столь и много оставалось пройти под смертельным ливнем…

Когда же солнце окончательно поднялось над Черниговом, оно осветило жуткую, неприглядную картину утреннего побоища. Сотни, тысячи тел русичей, усеявших весь путь воев князя Михаила от стенки гуляй-города и до Киевской воротной башни. И страшный вал тел, и обугленные остовы большинства татарских пороков на том месте, где поганые подчистую вырубили волынский полк. Сам Даниил Романович чудом вырвался из кольца замкнувшегося окружения – а из полусотни его гридей, прорубивших для князя узкий спасительный ход в толпе стрелков-лубчитен, уцелело лишь шестеро ближников.

Хошучи не смогли прорваться в город, но и не позволили северским дружинникам прорубиться к обозу. Тяжелые всадники с обеих сторон были вынуждены яростно драться на одном месте, не в силах потеснить друг друга – и обе стороны понесли тяжелые потери. Но все же, когда до места схватки русских витязей и монгольских батыров добрались «ежи» сохранивших строй ополченцев, когда начали они упрямо теснить нукеров копьями и рогатинами, не считаясь с собственными потерями, Гаюк не выдержал и отвел хошучи. И сделал он это вовремя – обстрел Черниговских пороков раза в полтора увеличил монгольские потери: после боя чингизид не досчитался более чем шести с половиной сотен батыров. И это против без малого четырехсот павших в рубке дружинников…

От двух же тысяч защитников пороков, упрямо умиравших на месте под русскими секирами, но так и не побежавших (ведь бегство перед лицом ларкашкаки также обернулось бы смертью трусов), осталось всего-то пятьсот спешенных лучников. Но от волынского полка уцелело и вовсе не более сотни мужей, проскользнувших сквозь надолбы осадного тына и спрятавшихся в крепостном рву.

Под градом татарских срезней киевский и галицкий полки потеряли, почитай, половину воев – в город вошло менее двух тысяч ополченцев, от преследования которых поганые отказались только под огнем стрелометов. Но все же дружина Михаила Всеволодовича спасла пешую рать, дав ей время сбиться в спасительные «ежи» – и порубив в короткой, яростной сече больше трехсот татар.

…Киевский князь с трудом пришел в себя после того, как в лицо ему плеснули ушат холодной речной воды. С трудом разлепив запекшиеся от крови глаза и поморщившись от головной боли, он увидел поганых вокруг себя – и не смог сдержать стона разочарования.

– Как ты, княже?

Знакомый голос боярина Феодора, раздавшийся над правым плечом, заставил Михаила Всеволодовича вздрогнуть и обернуться. Это действительно был Феодор, коего князь отослал от себя, втайне надеясь спасти. Из рубленой раны на щеке боярина все еще текла кровь, еще один удар обезобразил рот, разорвав его губы; волосы верного соратника слиплись от запекшейся крови. Сердце Михаила сжалось от разочарования и скорби при виде изувеченного друга, так же, как и он, сидящего на земле. Но в то же время князь был безмерно рад тому, что среди поганых есть хоть кто-то близкий!