Текст книги "Все могло быть иначе "

Оригинал : Danielle Steel «The Way It Should Have Been», 1989

ISBN 5-232-00404-2

Переводчик: Коровяков К.

Аннотация

Жизнь Кэрли Харгроув мало отличается от жизни сотен других женщин: трое детей, уютный домик, муж, который любит пропустить рюмочку-другую... Глубоко в сердце хранит она воспоминания о прошлом, не зная, что вскоре им предстоит всплыть – после шестнадцатилетнего отсутствия в ее жизнь возвращается Дэвид Монтгомери, ее первая любовь...

Даниэла Стил

Все могло быть иначе

ГЛАВА 1

Шестнадцать лет слишком долгий срок, чтобы все это время кого-то презирать. Дэвид Монтгомери, прислонившись к стволу кизилового дерева, рассматривал большой в довоенном стиле дом на другой стороне улицы. Он поплотнее закутался в кашемировое пальто, борясь с пронизывающим октябрьским холодом. Мягкая ткань ласкала шею, приятно вспоминалось о том, что было почти двадцать лет назад, когда он называл этот затерянный уголок мира своим домом. Тогда ему было не до роскоши, и он вынужден был носить одежду из грубой шерсти и старые потертые джинсы, купленные по каталогу «Дж. С. Пинней». Теперь-то он не задумывался об оплате счетов за рубашки от портного на Сейвил Роу, составлявших больше, чем месячный заработок отца, работавшего механиком.

Боже, какая идиотская спешка привела его сюда? О чем он думал? Что надеялся найти здесь? Дэвид выпрямился, собираясь уходить.

Настойчивый внутренний голос советовал, предостерегая и ободряя его никчемными поучениями – отделайся от нее раз и навсегда, похорони в своем прошлом, она не самое главное, что было в твоей жизни за восемнадцать лет, прожитых в Бекстере, Огайо.

Противоречивые чувства навалились на него после того, как он получил известие о несчастном случае с отцом.

Женщина на другом конце телефонного провода утверждала, что отец не протянет до утра. Дэвид первым же самолетом вылетел во Флориду. Прибыв через восемнадцать часов после телефонного звонка на место, он боялся, что не застанет отца живым, и тогда ему останется только проводить его в последний путь. Но он не учел, как крепка была эта старая птичка – его отец. Прошло еще две недели, прежде чем Джим Монтгомери расстался с трудно прожитой им жизнью. Четырнадцать дней у постели умирающего отца Дэвид провел в раздумьях и воспоминаниях.

Мысли о Кэрли уже не преследовали его каждый день и каждый час. После того, как он обосновался в Англии, и его карьера пошла в гору, Дэвид неделями, даже месяцами, вообще не вспоминал о ней. Но иногда что-то возвращало его в прошлое, тревожило память – услышанная песня, картинка в журнале – и тогда мысли о Кэрли поглощали все его существо.

Шум машины привлек его внимание. Он бросил взгляд на узкую, обсаженную деревьями дорогу и увидел автомобиль-комби каштанового цвета. За рулем сидела женщина, рядом – собака, уткнув нос в ветровое стекло. Он заметил всплеск темно-рыжих волос женщины, когда машина свернула на подъездную дорожку к дому, за которым он наблюдал. К ее дому. Глаза его заблестели от радости. Как все здорово складывается – эта женщина, еще девушкой поклявшаяся покорить мир искусства Нью-Йорка, по-прежнему живет здесь, – в небольшом городке, – где жила всегда, к тому же ездит на автомобиле устаревшей модели, явном символе провинциальности. Но подумав, он с досадой решил, что, без сомнения, такая машина ей нужна, чтобы управиться с тремя детьми, которые у нее появились от добряка Итена.

Дэвид вздрогнул от этой мысли. Что заставляет его все еще проявлять сочувствие? Она никто для него. Он добился всего, о чем мечтал, даже больше. А она? Ничего не добилась, ни в чем не преуспела.

Так почему же ты, Дэвид, одиноко стоишь здесь на этом холоде?

Кэрли Хэргроув взяла кокер-спаниеля в левую руку и открыла дверь, ведущую с улицы на кухню. Войдя, она осторожно опустила собаку на пол около миски. «Сейчас принесу из сушилки коврик, Мьюффи», – сказала она, погладив собаку по голове, а потом потрепав ее за ухо.

Устроив собаке постель, Кэрли прошла в прихожую, чтобы раздеться. Долгая поездка на автомобиле после того, как она отвезла детей в школу, не помогла ей успокоиться.

Положив сумочку на полку в прихожей, она сняла вязаную беретку и прошлась рукой по волосам, взбив и уложив их. Ей ничего не стоило поубавить их пышность для того, чтобы понравиться Итену. А то, хотя он уже не говорит сейчас ничего относительно ее внешности, иногда, как бы мимоходом, все же заметит, насколько привлекательнее выглядят женщины с гладкими прическами.

Временами у нее щемило сердце за человека, который взял ее замуж. Ее мучило чувство вины. Большая часть ее жизни прошла бездумно, один день растворялся в другом. Единственной радостью были для нее дети, и она старалась не думать о том времени, когда дети вырастут и они с Итеном останутся одни.

И это срабатывало, но не надолго. Три дня тому назад, направляясь на собрание «Тихоокеанской ассоциации по туризму», она узнала поразившую ее новость: к тяжело заболевшему отцу в Бекстер прибывает Дэвид.

Кэрли глубоко вздохнула и машинально закрыла дверь в прихожую. Необъяснимый ужас проник в ее душу, сковав действия и мысли. Она была в растерянности. Поднимаясь наверх по лестнице в спальню, чтобы убрать там постели, она надеялась обрести успокоение за обычной рутинной работой. Шестнадцать лет – большой срок, особенно для таких людей, как Дэвид Монтгомери. Если он и думал о ней, то безусловно испытывал чувство облегчения. Она не мешала ему добиться успеха в карьере. Даже если он и помнил о ней.

Она положила королевских размеров подушки на стоявшее рядом кресло и расправила на кровати стеганое ватное одеяло. Действительно ли она надеется, что Дэвид забыл ее? Милостивый, добрый Боже, от этого зависит жизнь всех ее близких. Механически двигаясь, Кэрли убралась в спальне и направилась в комнату дочери. Нагнувшись за ночной рубашкой Андреа, она услышала звонок во входную дверь. Кэрли резко выпрямилась. «Может быть, это только почтальон», – подумала она, расстроенная тем, насколько просто ее можно вывести из себя. Спускаясь по лестнице, она рассмотрела через матовое стекло двери силуэт мужчины и узнала его. Кэрли хотела повернуть, но решила, что лучше открыть сейчас, иначе, когда Дэвид придет опять, он может столкнуться с Итеном или с кем-нибудь из детей. Если он хочет видеть ее, то лучше встретиться без свидетелей. Целыми днями Кэрли пыталась представить эту встречу. В воображении она уже наметила около дюжины различных вариантов разговора. Дэвид оставался в центре ее мечтаний, и когда она отвозила детей в школу, и когда останавливалась у продуктовых лавочек, и когда ночью, лежа в постели рядом с Итеном, прислушивалась к его дыханию.

Кэрли широко распахнула дверь и оказалась лицом к лицу с мужчиной, ко встрече с которым была совершенно не готова. Он выглядел почти так же, как и много лет назад. Лицо, которое раньше очень часто озаряла улыбка, теперь было словно каменное; диковатость и озорство, струившиеся из его глаз, исчезли, сменившись холодным осторожным взглядом.

– Привет, Дэвид, давно не виделись, – сказала Кэрли печально.

– Да, это так, – ответил он, откровенно изучая ее.

– Я виновата перед твоим отцом. Когда он скончался, я не смогла с ним проститься.

На самом деле ей было обидно за упущенную возможность, хотя и слабую, повидаться с Дэвидом.

– Я услышала, что ты приезжаешь. Я...

Уголки его губ искривились в усмешке.

– И ты подумала, не захочу ли я вернуть былое, – закончил он за нее.

– Кажется, эта мысль приходила мне на ум пару раз.

– Ты думала, что вернувшись в свой родной город, я не захочу повидаться с тобой и с Итеном. Послушай, Кэрли, Итен мой лучший друг, а ты... – он пожал плечами. – Ты считаешь, что я забыл кем ты была для меня, Кэрли?

Она скрестила руки на груди:

– Время стирает все...

– Ты считаешь, что все, что произошло с тобой, правильно?

За слишком широкой улыбкой последовало ее радостное заявление.

– Я счастлива и довольна своим положением.

– Сомневаюсь, что в нем есть что-то общее со счастьем.

Последовало неловкое молчание.

– Что ты хочешь, Дэвид?

– Не знаю, – ответил он.

– У тебя есть что сказать, иначе бы ты не пришел.

– Ты так считаешь? Разве на каждый вопрос имеется простой ответ?

– Извини, – беспомощно заметила она, зная, что он хотел услышать.

– Боже мой, Кэрли, неужели ты думаешь, что после стольких дней, проведенных вместе, я не заслуживаю большего? Тогда и сейчас?

Она подняла руки, как бы защищаясь:

– Это было шестнадцать лет назад. Если ты приехал сюда в надежде увидеть меня раскаивающейся в собственном замужестве и в том, что я упустила возможность стать женой знаменитого писателя, то ты, Дэвид, зря потратил время. У меня нет возможности пересекать океаны на «Конкорде» или отдыхать зимой на островах в Греции. Однако я счастлива. Что еще тебе сказать?

Дэвид, криво улыбнувшись, потер подбородок:

– Откуда ты знаешь так много обо мне?

– Давай, Дэвид, выкладывай, – потребовала она.

Он заметил со вздохом:

– Черт возьми, если бы я мог. – Дэвид долго вглядывался в нее, будто он хотел еще что-то сказать, наконец, без слов повернувшись, пошел к калитке. Кэрли наблюдала, как он уходит. Она поняла, что вместо того, чтобы дать ему свободу в те прошедшие годы, она окружила его, как и себя, паутиной хитросплетений и несбыточных обещаний. Тогда она наобещала Дэвиду слишком много, правда, потом прислала письмо, в котором все свои обещания свела на нет.

Теперь ей представился случай расставить все по своим местам.

– Дэвид? – позвала она, забыв, что этим берет на себя ответственность хоть как-то наладить отношения между ними. Он остановился, взглянув на нее через плечо. Ветер подхватил его волосы и закинул их на лоб – перед ней промелькнул образ двадцатидвухлетнего парня, которого она любила и считала столь же необходимым, как воздух, которым дышала.

– Да?

– Не уходи, – выдавила Кэрли, проталкивая слова, словно комок, застрявший в горле. Впервые за многие годы она сделает что-то незапланированное.

– В чем дело? – Он возвратился.

Кэрли заколебалась.

– Почему ты пришел, Дэвид?

Резким, грубым движением он схватил ее, его пальцы вцепились в ее плечи.

– Чтобы отделаться от тебя, – вскрикнул он. Это признание с трудом вырвалось из него.

– Я больше не хочу думать о тебе. – Лицо Дэвида почти вплотную приблизилось к ней. – Больше не хочу вспоминать, что чувствовал, когда любил тебя. Не хочу сожалеть о том, что ты могла забыть все, что у нас с тобой было.

С неприязнью он отпустил ее и шагнул назад.

– Боже, клянусь, что не позволю этому повториться.

– Есть много такого, чего ты не знаешь, – сказала Кэрли. – Я была молода и боязлива, и верила, что то, что я делаю, хорошо для всех.

– Ты жалеешь, что вышла замуж за Итена?

– Я не позволяю себе говорить о подобных вещах.

– Чего ты испугалась, Кэрли? Меня? Ты думала, что я взбешусь, если ты скажешь мне, что спала с ним, когда я был в Нью-Йорке, или, что ты забеременела от него? Или думала, что я прикажу тебе убираться, считала, что сможешь овладеть Итеном тогда, когда захочешь?

Он убрал волосы со лба, и обручальное кольцо блеснуло в лучах утреннего солнца. Напрягшись, Кэрли выпрямилась во весь рост.

– Я не могу сказать тебе то, что ты хочешь услышать, Дэвид, но если ты дашь мне шанс, мы сможем стать друзьями.

Дэвид начал что-то говорить, но она, подняв руку, остановила его.

– Друзья прощают обиды легче, чем любимые.

Он хотел что-то ответить, но она продолжила:

– Не потому ли ты сказал, что пришел сегодня сюда, чтобы найти возможность забыть меня?

– Было бы трудно думать о тебе как о друге, если бы все эти годы ты презирала меня, – как можно мягче сказал он.

– Заходи. Я приготовлю кофе, и мы сможем поговорить.

Кэрли отошла от двери.

– Или ты теперь пьешь чай? – где-то в ее подсознании прозвучало предупреждение.

– Лучше кофе, – сказал он, входя в дом.

– Американцы не умеют по-настоящему пить чай. Я не имею в виду вообще, а в конкретных случаях.

Она всегда мечтала посетить Англию или Францию, или даже Китай, посмотреть своими глазами, как живут другие люди.

– Тебе нравится жить в Лондоне? – это был наивный вопрос. Если не нравится, зачем же он там живет.

– Да.

– И давно ты там живешь?

– Семь лет.

– Я где-то читала, что твоя жена англичанка.

Кэрли точно знала, где читала о Виктории Монтгомери – в одном первоклассном журнале под названием «Европейская жизнь». Статья была об известных людях лондонского общества. Там была статья, иллюстрированная фотографиями, о писателе, пользующемся большой известностью, Дэвиде Монтгомери и его великолепной супруге, в девичестве Виктории Дегби, дочери лорда и леди таких-то.

– Ты только это имеешь в виду, Кэрли – чашку кофе и пересуды? Если так, то мне это неинтересно.

Она вздохнула:

– Так не пойдет, Дэвид. Тебе надо стать немного помягче.

Дэвид снял и передал ей пальто.

– Мой агент говорит, что наступит время, и я превращусь в сукина сына, – сказал Дэвид вместо извинения.

Кэрли, держа пальто в руках, подошла к платяному шкафу.

Сразу видно, что пальто очень дорогое. В какой-то миг она подумала, как было бы хорошо надеть это пальто, завернуться в него, чтобы задержавшееся тепло Дэвида обволокло ее. Вспомнилось, что учась в высшей школе, она иногда одевала университетскую куртку Дэвида, и это создавало такое необычное приятное чувство интимности, особенно, когда Кэрли сидела в классе и от нее исходило тепло ее собственного тела, перемешанное с ароматом одеколона, которым пользовался Дэвид.

Вспомнив об этом, она повесила пальто рядом со своим и закрыла дверцу шкафа.

– У нас не так много времени, – сказала она. – Я никогда не знаю, когда и кто из детей вернется домой из школы на ланч.

– Мне это не помешает.

– Они не должны видеть тебя здесь, – быстро заметила Кэрли.

Его глаза сузились:

– Чего ты боишься?

Она решила сказать правду:

– Ничего не боюсь, а делаю это просто потому, что Итен, узнав о твоем приезде, просил меня не видеться с тобой. И лучше бы он не знал, что ты был здесь.

– Какой в этом смысл, – медленно произнес Дэвид, больше для себя, чем для нее. – Да... он победил. Почему он... – Голова его поникла. – Ну, хорошо, я отринут. Но, может быть, тебе не нравится ложиться в постель, которую ты выбрала сама?

– Ты всегда использовал слово как оружие, Дэвид.

Но никогда против нее. По крайней мере, до сегодняшнего дня. «Это особый случай».

Кэрли махнула рукой в глубину дома и сказала:

– Может быть, мы попьем кофе на кухне? Там солнечно и в это время дня очень приятно.

Дэвид кивнул, и они прошли на кухню. Когда Кэрли и Дэвид проходили гостиную, он заметил висящие на стенах картины. Если Кэрли даже не перестала рисовать акварелью, эти картины не ее. Кэрли обернулась что-то сказать Дэвиду и заметила, что он смотрит на картину: девушка, стоящая у дерева.

– Итен собирает картины художников начала века, – объяснила она.

Он посмотрел на нее вопросительно:

– Как давно? – он вспомнил, что Итен не особенно интересовался живописью.

– Он начал собирать их почти сразу после свадьбы.

– Не вижу здесь ни одной из твоих.

– Я просто устала от них.

Что-то не так...

– Что? Ты больше не рисуешь?

Вопрос несколько расстроил ее:

– Мне это немного наскучило. Трудно поддерживать энтузиазм к чему-то третьесортному.

Каковы же отношения между художником и критиком? На множество блестящих статей о его книгах есть примерно полдюжины плохих. Он помнит каждую из этих шести слово в слово.

– Кто это сказал, что твои работы третьего сорта?

Она повернулась и пошла дальше.

– Я знаю, – сказала Кэрли, подходя к буфету за кофе, – что сейчас происходит в мире искусства.

– Я видел много разных картин, черт возьми, некоторые даже приобрел для себя. И я помню твои работы, Кэрли. Они никогда не были плохими.

– Это в прошлом, – вздохнула Кэрли, – с трудом вспоминаю то чувство, которое возникало, когда я держала в руках кисть.

С наигранным безразличием она добавила:

– По меньшей мере один из нас уже находится в прошлом...

Не желая быть мстительным, он обдумывал, как рассказать ей о том, что он не раз подходил в своей жизни к черте – «быть в прошлом».

Как после ее письма он забросил школу и скитался по дорогам, проведя два года в поисках судьбы в Южной Америке. Затем на подвернувшемся корабле отправился в Европу. Судно было старое и ужасно тихоходное. На нем, кроме повара, который мог составлять только несколько самых необходимых предложений, никто не говорил по-английски. Скука и нужда заставили его снова писать. Взяв в долг бумагу, он начал сочинять рассказы о нацистах, которые после Второй мировой войны укрылись в Аргентине. Работа над рукописью была лучшими часами с тех пор, как Дэвид покинул школу. Более двух лет он пытался всеми средствами, не избегая и проституток, вырвать из памяти воспоминания о Кэрли, однако ему удавалось сделать это лишь на несколько часов.

Дэвид пересек кухню и прислонился к кухонному столу.

Кэрли выглядела такой хрупкой... С тех пор, как им было разрешено самостоятельно переходить улицу, она ни в чем не уступала ребятам, что бы ни делал он или Итен: были ли это прогулки на лыжах или лазанье по деревьям. Ему нравилось, что она решила, наконец, отрастить волосы и что носила их распущенными. Нравилось и то, что до сих пор он помнит аромат ее волос и нежность от их прикосновений к его груди.

– Я прочитала все твои книги, – сказала Кэрли, переводя тему разговора на него. – Они замечательны, – добавила она. – Я так горжусь тобой, Дэвид. Ты добился всего, чего хотел, – она немного помолчала. – Всего, о чем ты мечтал.

– Иронизируешь, да? Все мои мечты были связаны с тобой, а преуспел я вопреки тебе.

Кэрли вздрогнула, но не растерялась: она ожидала этого.

– Помнишь, как ты часто говорил, что твои книги не попадут в списки бестселлеров, так как хорошие работы не могут никогда попасть туда?

Возражать ей не было смысла. Она знала все его секреты, любому мало-мальски сведущему человеку было известно, что его книги стали бестселлерами.

– Верно, хоть раз я оказался неправ.

Она резко повернулась к нему:

– Не смейся. Твои книги написаны очень увлекательно, особенно четыре последних. Я не могла оторваться пока не дочитала до конца, а прочтя получила огромное удовольствие. Они не выходят у меня из головы до сих пор.

Неожиданно он почувствовал раздражение. Это как старые времена, они одновременно и подстрекают и поглощают тебя. Однако сегодня не «старое время», а «сегодня», и оно разрушено. И все же Дэвид не смог удержаться и спросил:

– А как дела с твоей живописью? Надеюсь, все замечательно?

– Если бы даже у меня было желание, то нет ни сил, ни времени. Этот дом, трое детей, муж, собака – со всем этим я едва справляюсь.

Собака встала, потопталась на месте и снова улеглась на подстилку.

– Не могу поверить тому, что слышу.

Она поставила кофейник и язвительно улыбнулась:

– Удивлен?

– Совсем нет. Я знал, что в свое время у тебя будут дети, – последовал ироничный смешок. – Конечно, в то время я думал, что они будут моими.

Смягчая свое откровение, он добавил:

– Меня удивляет, что ты считаешь их причиной твоего отказа от живописи.

Она взглянула на него:

– Ты всегда не соглашался со мной.

– Что случилось, Кэрли?

Теперь она рассердилась:

– Что ты пытаешься со мной сделать, Дэвид? Чего ты хочешь добиться, подчеркивая, насколько преуспеваешь ты и как неудачлива я?

– Когда мы росли, – он старался подбирать слова, чтобы смягчить сказанное, – наши планы и устремления были так взаимосвязаны, что я в то время не мог различить, где кончаются твои пути и начинаются мои. Я видел твое будущее тогда в самых радужных тонах, но никогда ни разу не представлял, что ты забросишь живопись.

Кэрли отвернулась и начала готовить кофе.

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?.. Расскажи мне об Англии, – страстное желание побольше узнать о нем явно прозвучало в ее голосе.

– Англия, как Мы и привыкли считать, – это двухэтажные автобусы, чайные магазины, музеи и так далее.

– Неужели это все? – спросила она настойчиво.

Дэвид знал, что Кэрли будет использовать свое умение читать по глазам, которое она приобрела еще тогда, когда он уехал в Нью-Йорк без нее.

– Что меня удивило – так это смысл прошлого – чувство смерти, конца и еще чувство личной незначительности. В первый раз я почувствовал это, когда стоял посредине Вестминстерского Аббатства. Потом как-то днем, снова посетив его во время жуткой метели, я почти нашел там свое место.

Дэвид начал подыскивать слова, чтобы как можно понятней выразить то, что он видел и переживал.

– Это было невероятно, Кэрли, стоять там, на Углу Поэтов, в окружении памятников Чосеру, Джонсону и Браунингу... – Он коротко рассмеялся. – О чем тут говорить?.. Вернувшись домой, я выбросил все, что написал с тех пор, как переехал в Англию.

– Твое мироощущение, полагаю, изменилось? Привык ли ты к той жизни?

– Изменились ли мои идеалы и интересы? – спросил Дэвид.

Вспомнив свои чувства, оставшиеся от первого знакомства с Трафальгарской площадью и Темзой, Дэвид сравнил их с тем, что он чувствовал, вспоминая их теперь.

– Считаю, что да, – сказал он с сожалением.

– Думаю, что так и должно было случиться.

Кэрли достала из буфета и поставила на стол две чашки. Дэвид молчал. Это становилось неудобным, и тогда она посмотрела на него. Ее глаза, как два бездонных омута, были полны испуга и печали, это объяснялось кажущимся случайным поворотом в их разговоре.

– Почему ты отвернулась от меня, Кэрли? – спросил Дэвид, не в состоянии остановиться. – И почему Итен? Что он тебе дал, чего не мог дать я? Не потому ли, что я откладывал нашу свадьбу?

Кэрли отвела свой взгляд в сторону, стараясь не замечать обиду на его лице. Зная, как важно для Дэвида то, что она сейчас скажет, Кэрли очень волновалась, подбирая слова:

– Я была одинока. А Итен всегда был рядом. Он меня любил. Это, быть может, и заставило меня полюбить его... Я никогда не верила, что сделаю так, но это случилось.

Позволяя себе капельку правды, Кэрли добавила:

– То, что я тебе сейчас скажу, уверена, не имеет значения для тебя, но не было ни одного дня, когда бы я не сожалела о том, что так тебя оскорбила.

Дэвид подошел к окну и, рассеянно посмотрев на улицу, увидел дрожащие красные и золотые листья, цеплявшиеся за ветки дерева, которое не хотело больше их растить.

– Я выбросил все твои письма, кроме одного, последнего. Каждый раз, когда чувствовал себя одиноким и потерянным, перечитывал то, что ты написала. На какое-то время это успокаивало меня. Но уже через несколько минут перед моими глазами вновь начинали всплывать воспоминания о том, как все было между нами, и противоречивость твоего прощального письма. Однажды я дошел до того, что хотел немедленно сесть в самолет, явиться к тебе и потребовать объяснений.

Кэрли скрестила руки на груди, крепко сжав их:

– Что же тебя остановило?

– Я встретил Викторию.

– Твою жену?

– Это случилось лишь пять месяцев спустя после нашего разрыва.

Он для нее всего лишь развлечение, она – выход в высшее общество, прежде недоступное. Ее родители не были горячими сторонниками обрести зятя янки, зарабатывающего на жизнь сочинением книг. Взаимоотношения между Дэвидом и Викторией, его женой, являли собой некое единение незатрудненной признаками романтической любви и взаимной удовлетворенности сексуальной жизнью.

– Но ты же сейчас здесь?

Он продолжал стоять к ней спиной:

– У меня не было выбора. Последняя просьба отца – похоронить его рядом с могилой моей матери.

– И это единственная причина твоего приезда в Бекстер?

– Отец боролся со смертью около двух недель... Однажды, когда он уснул, моя душа вырвалась наружу и приказала мне явиться сюда. Это можно счесть колдовством.

Его переживания передались ей, тяжесть их становилась почти невыносимой.

– Что я могу сказать, чтобы убедить тебя? Какие слова ты хочешь услышать?

– Не знаю, – Дэвид взмахнул руками. – Я думал, что знал тебя так хорошо, Кэрли. Нет, черт возьми, именно знал. Мы провели...

Она не могла больше сдерживаться:

– Хватит, Дэвид. Ты делаешь только хуже.

– Так ли уж сложно то, что я спрашиваю, Кэрли, скажи мне только правду. Когда ты ответишь мне, я обещаю, больше ты меня никогда не увидишь.

– Ты очень изменился после переезда в Нью-Йорк. Каждый раз, как я приезжала туда, чувствовала, что какая-то стена растет и растет между нами, преодолеть ее становилось для меня совершенно невозможно. Ты реже стал писать, а когда приходило письмо, то я видела в нем лишь твои проблемы, неудачи и разочарования. Никогда никаких вопросов ни обо мне, ни о том, что со мной происходит.