Текст книги "В тихой гавани"

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А вы, Офелия? Вы были счастливы в браке? Простите, но мне показалось, что ваш супруг был нелегким человеком. Впрочем, гении все такие – во всяком случае, они так считают.

Мэтту казалось, что Офелия принадлежит к числу тех мягких и уступчивых женщин, о которых мечтает любой мужчина. Но то, что она рассказывала об отношениях между мужем и сыном, наводило на мысль, что ее покойный супруг вряд ли это ценил. И Мэтт был недалек от истины, хотя Офелия скорее откусила бы себе язык, чем призналась в этом даже себе самой.

– Тед был замечательный человек, с выдающимся умом и поистине гениальной прозорливостью. Всегда с самого начала знал, чего хочет, и неизменно этого добивался. Тед шел прямо к цели, и ничто не могло его остановить – ни я, ни дети. Правда, нам бы это и в голову не пришло. Наоборот, мы всячески поддерживали его… я по крайней мере. Наконец он достиг того, к чему стремился, добился всего, чего хотел. Лет за пять до смерти его имя прогремело на весь мир. И было так чудесно. – “Только не для нас, – мысленно добавила она. – Если не считать того, что в доме наконец появились деньги”.

– Понятно, но как он относился к вам? – настаивал Мэтт.

По нескольким замечаниям, которые Офелия обронила раньше, он уже успел понять, что работы ее мужа имели большой успех. Судя по всему, он действительно слыл гениальным изобретателем. Но Мэтта интересовало другое. Он хотел знать, что за человек был ее муж, любил ли ее, как она того заслуживала. Офелия поняла, что он имеет в виду. Однако говорить на эту тему ей не хотелось.

– Я всегда любила Теда, – уклончиво ответила она. – Влюбилась с первого взгляда и совершенно потеряла голову. Меня поражало его упорство, то, как он всегда шел к поставленной цели. Ничто не могло отвлечь его. Такими, как Тед, можно только благоговейно восхищаться.

Все остальное для Офелии не имело значения. Она привыкла принимать его таким, каков он есть. И считала, что так и должно быть.

– А какая цель в жизни была у вас, Офелия?

– Стать его женой, – с печальной улыбкой ответила она. – Больше я ни о чем не мечтала. Когда это случилось, мне казалось, я умерла и попала на небеса. Хотя, конечно, порой бывало тяжело. Мы годами сидели без денег. Эта борьба длилась почти пятнадцать лет… А когда на нас вдруг свалилось богатство, оказалось, что мы попросту не знаем, что с ним делать. Для нас обоих деньги не играли особой роли, во всяком случае, для меня. Я бы любила его ничуть не меньше, если бы у него не было ни гроша в кармане. Мне нужен был только он – мой Тед.

Он был для нее и царь и бог. Офелия жила только ради Теда. И ради их детей.

– А он находил время бывать с вами, с детьми? – осторожно спросил Мэтт.

– Иногда. Когда оно у него появлялось, конечно. Видите ли, он всегда был страшно занят – у него ведь было много куда более важных дел.

Офелия до сих пор благоговела перед Тедом. Во всяком случае, больше, чем он заслуживает, решил про себя Мэтт.

– Что может быть важнее жены и детей? – просто сказал он.

Но он был совсем другой, чем Тед. Впрочем, Офелия тоже мало походила на его бывшую жену. В сущности, она обладала всем, чего недоставало Салли, – душевной теплотой, благородством, беззаветной преданностью любимому человеку. Мэтт готов поклясться, что в ней нет ни капли эгоизма. Она с головой погрузилась в собственное горе, но оплакивала его, не себя. И Мэтт это понимал – в конце концов, он знал, что такое потерять близких. Может быть, оглушенная этим двойным несчастьем, Офелия и невнимательно относилась к дочери, но она хотя бы была достаточно честна, чтобы сознавать это и испытывать мучительный стыд перед Пип.

– Ученые – они не такие, как все, – терпеливо объяснила Офелия. – У них все по-другому: они и мыслят, и чувствуют не как другие люди. А Тед был необыкновенным человеком.

Она явно выгораживала его, но Мэтту, мягко говоря, не понравилось то, что он услышал. Он сильно подозревал, что покойный доктор Макензи был самовлюбленным эгоистом и к тому же плохим отцом. Но Офелия не видела этого. Или просто не хотела видеть. В конце концов, смерть – совсем не то, что развод. Часто в глазах любящей жены покойный окружен ореолом святости. Да и вообще как-то не хочется вспоминать о плохом, когда человека уже нет на свете. Иное дело развод – тогда недостатки бывшего супруга в наших глазах вырастают до поистине чудовищных размеров, с годами превращаясь едва ли не в пороки. Когда любимый уходит из жизни, в памяти остается только хорошее. И лишить его этого сияющего нимба над головой было бы жестоко по отношению к Офелии. А Мэтт искренне жалел эту женщину.

Они проговорили до поздней ночи. Говорили о детях, о Салли и Теде, вспоминали свое детство. Сердце Офелии болезненно ныло при мысли о жестокости, с которой Мэтта отлучили от детей. Тоскливое выражение его глаз подсказывало, чего ему это стоило. Даже странно, как он еще не потерял веру в людей, думала она. Да, жизнь предъявила ему высокий счет. Она подозревала, что тут не обошлось без каких-то махинаций со стороны его бывшей жены. Трудно поверить, что дети в таком возрасте вдруг ни с того ни с сего отказались видеть отца. А вот если представить, что кто-то позаботился очернить его в их глазах, тогда многое становится понятно. Наверняка тут не обошлось без Салли, решила она. Однако Мэтт явно не собирался воевать с прежней женой. Для него война с ней закончилась много лет назад. Мэтт сложил оружие, и только слабая надежда на то, что в один прекрасный день он, возможно, увидит своих детей, давала ему силы жить дальше. Дни уныло тянулись один за другим. Сейф-Харбор и для него тоже стал тихой гаванью.

Мэтт уже собрался уходить, когда в голову ему пришла неожиданная мысль. Вернее, она мучила его весь вечер.

– Вы любите плавать под парусом? – осторожно спросил он, и в глазах его засветилась надежда.

Кроме живописи, это была единственная его страсть. К тому же она отвечала его всегдашнему стремлению к одиночеству.

– Давно уже не плавала, а раньше, много лет назад, очень любила. Еще ребенком, когда мы проводили лето в Бретани, то часто ходили под парусом. А потом в Кейп-Коде, когда училась в колледже.

– У меня в бухте маленькая яхта, время от времени я выхожу на ней в океан. Если вы не против, я был бы счастлив взять с собой вас обеих. Яхта, правда, так себе – просто старая шлюпка, которую я починил, когда приехал сюда в первый раз.

– Я бы с радостью. Так здорово выбраться куда-нибудь, да еще вместе с вами! – просияла Офелия.

– Ладно. Так я позвоню вам, когда в следующий раз соберусь поплавать, – пообещал он.

Мэтту почему-то стало приятно, что она тоже любит океан, – ведь это еще одно, что их объединяет. Ему было хорошо с ней. Даже сейчас жизненная сила била в ней ключом. А как вспыхнули ее глаза, когда Мэтт предложил ей составить ему компанию!

Когда-то давно друзья пару раз приглашали Офелию и Теда походить вместе под парусом, но Тед терпеть этого не мог. Он вечно жаловался – то ему холодно, то сыро, к тому же его постоянно укачивало. А вот Офелию нет. И хотя она никогда бы не сказала об этом Мэтту, но ей с детства твердили, что из нее мог получиться отличный яхтсмен.

Когда за Мэттом захлопнулась дверь, часы показывали уже далеко за полночь, но Офелия не чувствовала усталости. Она была радостно возбуждена. Вечер, который они провели вместе с Мэттом, согрел их души теплом, которого им так не хватало, хотя ни один из них этого не понимал. Оба отчаянно нуждались если не в любви, то хотя бы в друге. Дружба – вот во что они оба пока еще верили. И теперь они ее нашли. Пип, познакомив мать с Мэттом, сама того не подозревая, оказала обоим услугу, которую трудно переоценить.

Потушив внизу свет, Офелия крадучись заглянула к дочери. И улыбнулась. Мусс, который, как обычно, дремал возле кровати, даже не поднял головы, когда она подошла. Откинув с лица дочери огненно-рыжие кудри, Офелия осторожно поцеловала ее в лоб. Этим вечером рухнула еще одна часть стены, отгораживающая ее от дочери. Мало-помалу женщина, которой она когда-то была, пробуждалась к жизни.

Глава 8

Явившись на групповые занятия в следующий раз, Офелия рассказала о Мэтте и о том, какой замечательный вечер они провели вместе. В группе их занималось двадцать человек, возраст которых колебался от двадцати шести до восьмидесяти трех лет. Объединяло их всех только одно – каждый потерял кого-то из близких. У самой младшей брат погиб в автокатастрофе. У самого старшего умерла жена, когда ей не исполнилось еще и шестидесяти. Тут были мужья и жены, сестры и братья. По возрасту Офелия находилась где-то посередине. Во время занятий ей случалось слышать такое, от чего она вся холодела. Вот та совсем еще молодая женщина потеряла мужа через восемь месяцев после свадьбы. Их ребенок родился без отца. Во время занятий она почти все время плакала. У другой сын прямо у нее на глазах поперхнулся сандвичем с арахисовым маслом, а она так растерялась, что не сумела ему помочь. И вот теперь терзалась мучительным чувством вины, что не смогла спасти своего мальчика. И то, что Офелия лишилась сразу двух близких людей, никак не выделяло ее среди других. Ее товарка, женщина лет шестидесяти, потеряла от рака обоих сыновей, одного за другим в течение каких-то трех недель. Еще у одной пятилетний внук утонул, купаясь в бассейне в доме своих родителей. Бабушку попросили посидеть с ним, и она нашла его, когда мальчик был уже мертв. Естественно, она винила себя в том, что случилось. С самого дня похорон дочь с зятем не разговаривали с ней. У каждого здесь была своя трагедия – одна тяжелее и ужаснее другой. Общее горе связывало всех этих людей. И еще сочувствие.

Офелия рассказала о том, как разом потеряла и мужа, и сына. Но о своем браке она говорила мало. По ее словам, они жили очень счастливо. Почти ничего она не рассказывала и о душевной болезни Чеда, о том, какой отпечаток это наложило на них, о том, как Тед так и не смог, или, вернее, не захотел, смириться с мыслью о неполноценности сына. Едва ли она вообще отдавала себе отчет, как ужасно было для нее самой, когда она пыталась хоть как-то наладить отношения между сыном и мужем, стараясь при этом, чтобы Пип ничего не замечала.

Когда обсуждали, стоит или нет снова ходить на свидания, Офелия больше молчала. Ее не интересовали свидания. За последние месяцы она поняла, что вовсе не стремится снова выйти замуж. Да и мужчины ее не привлекали.

Самый старший из них, восьмидесятитрехлетний старичок, ласково пожурил ее, сказав, что она слишком молода, чтобы отказываться от личной жизни. Он искренне оплакивал умершую жену, однако нисколько не скрывал, что будет только счастлив, если найдется женщина, которой он понравится. И ничуть не стыдился признаться в этом.

– Я ведь запросто протяну до девяноста пяти, а то и до девяноста восьми! – с жизнерадостным оптимизмом каркал он. – Так что же мне прикажете, куковать одному?! Ну уж нет! Лучше жениться!

Тут не принято было стыдиться своих чувств. Каждый откровенно говорил то, что думает. Главное правило – быть честным до конца, как с самим с собой. Кое-кто признавался даже, что до сих пор злится на своих близких за то, что те умерли. Это считалось вполне нормальным. Каждому нужно было проанализировать свои чувства, чтобы понять, как перебороть свалившееся на них горе.

До сих пор Офелия, погрузившись в какое-то мрачное отупение, едва замечала, чем заняты другие. Но теперь все единодушно твердили, что вид у нее гораздо лучше. Офелия боялась в это поверить, боялась, что вновь соскользнет в бездну отчаяния, из которой только-только начала выбираться. Однако остальные отметили, что она стала даже поговаривать о том, чтобы осенью подыскать работу. Когда Офелия упомянула об этом в первый раз, Блейк, руководитель их группы, поинтересовался, чем бы ей хотелось заняться, и Офелия призналась, что и сама толком не знает.

На групповые занятия ее прислал доктор. Случилось это после того, как она призналась, что перестала спать по ночам. После смерти Теда и Чеда ее мучила бессонница. Офелия долго колебалась. Только восемь месяцев спустя она решилась-таки прийти на занятия. К тому времени с бессонницей было покончено. Вместо этого Офелия спала практически весь день, зато почти не притрагивалась к еде. Даже ей приходило в голову, что у нее скорее всего тяжелая депрессия и нужно срочно что-то делать, иначе ей конец. Самым трудным оказалось преодолеть горечь от того, что она не в состоянии справиться с собственными проблемами. Поддерживало ее только то, что она не одна такая. Все, кто ходил на групповые занятия, также оказались не в состоянии совладать с горем в одиночку. Кое-кто пытался, но прошел уже месяц, и Офелия с горечью была вынуждена признать, что в ее состоянии не произошло ни малейшей перемены. Разве что теперь она могла поговорить о своих страданиях с кем-нибудь из таких же горемык. Теперь она чувствовала себя уже не такой одинокой, этим людям она не стыдилась признаваться в поступках, которые мучили ее, – таких, например, что с каждым днем она все больше отдаляется от Пип, что чаше обычного поднимается в комнату сына, просто чтобы лечь на его постель и жадно вдыхать его запах, который еще хранила подушка. Признания Офелии никого не удивляли и не шокировали, поскольку все делали то же, что и она. У всех были свои проблемы. Одна женщина призналась даже, что со дня смерти сына, то есть вот уже целый год, не занималась любовью со своим мужем – просто не могла. Офелия всегда поражалась тому, как на занятиях люди без малейшего стеснения рассказывают о подобных вещах.

Целью занятий было дать ранам зарубцеваться, исцелить разбитое сердце, а заодно и помочь людям заново вернуться к жизни. Первое, о чем всякий раз спрашивал каждого из них Блейк, было: “Ели ли вы что-нибудь?” или “Удалось ли вам поспать?” Офелии всякий раз приходилось отвечать на вопрос, удалось ли ей заставить себя вылезти из ночной рубашки. Случалось так, что сдвиги бывали настолько микроскопическими, что никто, кроме самих членов группы, и не заметил бы их. Однако каждый из них помнил, какими крохотными шажками учится ходить малыш и каким гигантским достижением кажется каждый сделанный вперед шаг. Здесь умели радоваться чужим успехам и сочувствовать чужому горю. Добиться успеха удавалось обычно тем, кто готов был, сцепив зубы и обливаясь потом, карабкаться к счастью, к радости, к нормальной человеческой жизни. Раны, которые им нанесла безжалостная судьба, были еще свежи. И часто, возвращаясь после занятий, многие чувствовали, что они болят куда сильнее, чем прежде. Но это тоже считалось частью выздоровления. Рассказывать о своих горестях вслух порой было мучительно трудно, а иногда слова лились сами собой, как слезы… или летний дождь, после которого становится легче дышать. За последние два месяца Офелии все это довелось испытать на себе. Всякий раз, возвращаясь домой после занятий, она валилась с ног от усталости и в то же время была как будто освеженной и смягчившейся. В глубине души она понимала, что занятия в группе помогли ей намного больше, чем она могла надеяться.

Ее доктор специально порекомендовал ей именно эту группу – во-первых, потому что Офелия решительно отказывалась принимать антидепрессанты, а во-вторых, занятия здесь проходили в менее официальной обстановке. Повлияло на решение доктора и то, что сам он испытывал искреннее уважение к человеку, который проводил занятия, Блейку Томпсону. Тот имел степень доктора, специализировался в клинической психологии, работал в этой области уже почти двадцать лет. Сейчас ему перевалило за пятьдесят. Натура у него деятельная, а сердце – доброе; он был готов испробовать все, лишь бы помочь своим подопечным, и никогда не уставал повторять, что нет универсального способа превозмочь свое горе – каждый должен прийти к этому своим путем. И был только рад помочь всем, чем он мог. Если же что-то не срабатывало, он не злился и не унывал – наоборот, делал все, чтобы подбодрить, утешить и посоветовать что-нибудь еще. И всегда уверял, что, уходя из группы, каждый из его бывших пациентов начинает жить ярче и интереснее, чем до того дня, когда в его жизни случилась трагедия.

Советы его всегда отличались неординарностью. Так, женщине, недавно потерявшей мужа, он предложил брать уроки пения, мужчине, жена которого погибла в автокатастрофе, посоветовал заняться подводным плаванием. Еще одной несчастной, потерявшей единственного сына, он порекомендовал обратиться к Богу, хотя до трагедии она считала себя убежденной атеисткой, а глубокие религиозные чувства стала испытывать только после гибели ребенка. Все, к чему он стремился, – чтобы жизнь его пациентов стала более интересной и насыщенной, чем до несчастья. Успехи, которых он добился за двадцать лет практики, были впечатляющими. На занятиях, которые вел Блейк Томпсон, люди плакали, ругались и бунтовали, но никогда не опускали руки и не отчаивались. Все, о чем он просил их с самого начала, – это попробовать относиться ко всему непредвзято, быть терпимыми к остальным и стараться помочь себе. То, о чем говорилось на занятиях, не должно выноситься за эти стены – тут Блейк Томпсон был крепче алмаза. Соглашение действовало в течение всех четырех месяцев.

И хотя часто случалось, что его пациенты во время занятий находили себе новых спутников жизни, Блейк настойчиво советовал им воздерживаться от свиданий, пока не закончится курс психологического тренинга. Поддавшись искушению произвести впечатление на своего избранника, его пациенты могли попытаться что-то скрыть или выдать желаемое за действительное, а этого ему не хотелось. Это требование, а также условие строгой конфиденциальности во многом обеспечивали те успехи, которых он добивался, хотя, конечно, находились люди, которые не выдерживали и все-таки назначали друг другу свидания еще до того, как заканчивался четырехмесячный курс групповых занятий. Но и тогда Блейк только повторял им, что до сих пор никому еще не удалось придумать “универсальный метод”, для того чтобы найти себе нового спутника жизни.

Кто-то готов был ждать долгие годы в надежде найти супруга, но попадались и такие, кто не хотел и думать об этом. Кто-то считал, что обязан выждать год, прежде чем отправиться на свидание или вступить в новый брак, другие, едва потеряв супруга, спешили обзавестись новым. По мнению Блейка, это вовсе не значило, что человек ничуть не огорчался, потеряв мужа или жену. Наоборот, считал он, значит, человек этот чувствовал, что жизнь продолжается и он еще может и должен быть счастлив. И никому не дано право судить, хорошо это или плохо. “Тут вам не общество ревнителей нравственности, – время от времени повторял он во время занятий. – Мы тут, чтобы помочь друг другу, а не для того, чтобы кого-то судить”.

Блейк никогда не скрывал от своих пациентов, что подтолкнуло его заняться групповым аутотренингом.

Много лет назад, в ненастную ночь, на обледенелой дороге он во время автокатастрофы разом потерял жену и двоих детей. Тогда он считал, что жизнь его кончена. Но прошло пять лет, он снова женился на чудесной женщине, и теперь у него было уже трое детей. “Я бы женился и раньше, если бы встретил ее сразу, но эта женщина стоила того, чтобы ее подождать”, – часто говорил Блейк с улыбкой, которая не оставляла равнодушным никого вокруг. Но цель групповых занятий состояла вовсе не в желании убедить пациентов снова вступить в брак – ведь среди них встречалось немало таких, кого это не интересовало. Тех, кто потерял брата или сестру, родителей или детей и чьи супруги оставались еще живы. Но все они были единодушны в одном: если теряешь тех, кого любишь, особенно ребенка, то это всегда угроза для брака. На занятия приходили и несколько супружеских пар, но чаще случалось так, что один из супругов стремился добиться цели раньше другого. Так что супруги редко приходили на занятия вдвоем, хотя Блейк считал, что это неправильно.

По какой-то неизвестной причине на ближайшем занятии вновь всплыла тема свиданий, и Блейку так и не удалось обсудить желание Офелии подыскать себе работу. Но она заговаривала об этом уже не первый раз, и он предложил ей задержаться после занятий, когда все разойдутся. Блейку пришла в голову одна мысль, и он почему-то сразу решил, что именно это ей нужно. Офелии уже удалось достичь определенного прогресса, хотя Блейку казалось, что сама она вряд ли так считает. Офелию до сих пор мучило чувство вины из-за того, что она совсем забросила дочь. И Блейку меньше всего хотелось, чтобы Офелия винила себя еще больше. Апатия, в которую она погрузилась, не удивляла Блейка – с его точки зрения, такое поведение совершенно естественно. Куда страшнее другое – что чувства, которые она так долго сдерживала, вырвутся наружу и тогда боль от сознания потери станет невыносимой. Глухая стена, которой она отгородила себя от всего остального мира, и стала для Офелии единственной возможностью удержаться, не дать себе скатиться в пучину безумия. Если бы при этом не страдал ребенок, Блейк только радовался бы такому повороту событий. Впрочем, ему не раз уже приходилось сталкиваться с подобной проблемой, а когда речь шла о супругах, такое происходило сплошь и рядом. Процент разводов был особенно высок среди тех супружеских пар, кто потерял детей. К тому времени, как им удавалось оправиться от горя, брак, как правило, разваливался.

Когда Офелия после занятий подошла к Блейку, он поинтересовался, не хочет ли она поработать добровольцем в приюте для бездомных. Мэтт тоже предлагал ей что-то в этом духе, и Офелия решила, что стоит попробовать, к тому же в приюте все-таки не так мучительно, как снова окунуться в мир душевнобольных. И потом она всегда стремилась к благотворительной деятельности, но при жизни Теда и Чеда у нее попросту не было на это времени. Зато сейчас времени у нее хоть отбавляй, с горечью подумала Офелия. Ни мужа, ни сына!

Она с неожиданным интересом ухватилась за предложение Блейка, и тот пообещал, что узнает, где нужны добровольцы. Возвращаясь домой в Сейф-Харбор, Офелия продолжала думать об этом. Сегодня во второй половине дня нужно отвезти Пип в больницу снять швы, вспомнила она.

Не успели они вернуться домой, как Пип моментально влезла в кроссовки и довольно заулыбалась.

– Ну и как ты? – поинтересовалась Офелия, разглядывая дочь.

За последние дни они разговаривали больше, чем за весь год. Конечно, прежней близости между ними пока не установилось, и все-таки это был обнадеживающий признак. Может, она выздоравливает, с тихой радостью подумала Офелия. Возможно, и разговоры с Мэттом сыграли свою роль. Он явно действовал на нее умиротворяюще. Да и неудивительно – сразу чувствуется, какой он добрый, заботливый человек. Сколько раз жизнь била его, а он все-таки не замкнулся в своей скорлупе, не потерял способности сочувствовать другим, оставшись таким же живым и деятельным, как и раньше. Да и занятия в группе тоже во многом ей помогли. К тому же ей нравились те, кто занимался вместе с ней.

– Чуть-чуть еще болит, но это ерунда, – поморщилась Пип.

– Вот и хорошо. Теперь главное – не перетрудить ногу. – Офелия догадывалась, что у Пип на уме. Небось сгорает от желания помчаться на пляж, отыскать Мэтта. За это время у нее собралась внушительная коллекция рисунков, и Пип не терпелось похвастаться ими. – Почему бы тебе не подождать до завтра? Боюсь, сегодня уже поздно, – рассудительно посоветовала Офелия.

Пип для нее была как открытая книга. Только вот последнее время она нечасто туда заглядывала, с раскаянием подумала она. Но сейчас, похоже, они с Пип снова понемногу становятся так же близки, как раньше. Они обе чувствовали это и вместе радовались.

На следующее утро Пип едва дождалась, когда можно будет пойти на пляж. Под мышкой она несла альбом для рисования и набор карандашей, которые принес Мэтт, в руках – пакет с бутербродами. Офелия хотела было сказать, что пойдет с ней, но потом передумала, решив, что не стоит им мешать. Главное – их дружба, а то, что ее тоже тянет к Мэтту, не так уж важно. У них еще будет время. Убедившись, что Пип не забыла надеть кроссовки, Офелия помахала дочери вслед. На этот раз Пип не бежала бегом, как обычно, а шла осторожно, глядя под ноги. И вот наконец она заметила Мэтта. Он тоже как будто почувствовал ее приближение. Оторвавшись от картины, Мэтт обернулся, и на лице его появилась широкая улыбка.

– Я так и думал, что ты сегодня придешь. Решил, что, если тебя не будет, я сам загляну проведать тебя. Ну, как твоя нога?

– Уже лучше. – После долгой прогулки по пляжу нога у Пип немного разболелась, но ей все равно – она согласилась бы пройти и по битому стеклу, лишь бы снова увидеть его. Впрочем, Мэтт тоже явно радовался ее появлению.

– Я по тебе скучал, – со счастливой улыбкой признался он.

– Я тоже. Кошмар – просидеть дома всю неделю! Муссу тоже надоело.

– Бедный малыш, он ведь так любит побегать! Я очень рад, что пришел проведать вас с мамой. Это был замечательный обед!

– Да уж, получше, чем пицца! – ухмыльнулась Пип.

Общение с Мэттом явно пошло матери на пользу. С каждым днем это все больше бросалось в глаза. Да вот хотя бы вчера Пип застала Офелию в тот момент, когда она копалась в сумочке. Ей удалось отыскать старую помаду, и, отправляясь в город, она слегка подкрасила губы. Этого не случалось уже бог знает сколько времени. И Пип возликовала – значит, матери лучше. Лето в Сейф-Харборе явно пошло ей на пользу.

– Мне нравится ваша новая картина, – одобрила Пип.

Это был пока что только набросок: женщина с искаженным от горя лицом стоит на берегу, вглядываясь в океан, словно он отнял у нее кого-то из близких. От картины веяло чем-то трагическим.

– Правда, она очень грустная, но все равно мне нравится. Это мама?

– Ну… может быть, немного похожа. Вообще-то это просто женщина, но думал я действительно о твоей маме. Скорее, это даже не какой-то определенный человек, а просто способ донести до зрителя какое-то чувство, понимаешь? Картина немного в стиле одного художника, его звали Йетт.

Пип задумчиво кивнула. То, что сказал Мэтт, было ей понятно. Поэтому ей так всегда нравилось разговаривать с ним, особенно о картинах.

Пару минут спустя она уже расположилась возле него, разложив на песке альбом и карандаши. Пип было приятно, что он рядом. Часы летели незаметно, и когда перевалило за полдень и пришло время расставаться, обоим стало грустно. Мэтт с радостью просидел бы с ней до поздней ночи.

– Что вы с мамой делаете вечером? – осторожно поинтересовался он. – Как раз собирался ей позвонить – спросить, нет ли у вас желания съездить вместе в город пообедать гамбургерами. Я бы с радостью пригласил вас к себе, вот только повар из меня никакой. Сам я по большей части питаюсь одной замороженной пиццей.

Услышав про пиццу, Пип захихикала.

– Я спрошу у мамы, когда вернусь домой. И она вам позвонит.

– Лучше я сам позвоню, – предложил Мэтт.

Собрав свои вещи, девочка заковыляла к дому, и Мэтт тут же заметил, что она хромает.

– Пип! – Она обернулась, и он замахал ей рукой, чтобы она вернулась.

До ее дома и в самом деле далековато, а кроссовки и так уже изрядно натерли ей ногу в том месте, где еще недавно были швы. Прихрамывая, Пип подошла к нему.

– Я подвезу тебя до дома. Боюсь, твоя нога еще недостаточно зажила для таких прогулок.

– Все в порядке, – с наигранной веселостью сказала она, но Мэтт твердо стоял на своем. К тому же теперь ему нечего было опасаться Офелии.

– С такой ногой ты вернешься домой к завтрашнему утру, – буркнул он.

Он привел веский довод, и Пип без дальнейших возражений захромала вслед за Мэттом туда, где позади коттеджа стояла его машина. Через несколько минут они уже были возле ее дома. Мэтт не собирался выходить из машины, но Офелия увидела его из окна и вышла на крыльцо поздороваться.

– Пип хромает, – в качестве объяснения заявил Мэтт. – Вот я и решил, что вы не станете возражать, если я подброшу ее до дома.

– Конечно, нет. Это очень мило с вашей стороны. Спасибо, Мэтт. Как дела?

– Чудесно. Как раз собирался вам позвонить. Могу ли я пригласить вас обеих пообедать со мной в городе? Гамбургеры и, как следствие, расстройство желудка. Не очень соблазнительно, согласен, но если нам очень повезет, то все обойдется.

– Неплохая идея. – Офелия еще не успела решить, что приготовить на обед. И хотя в ней постепенно пробуждался интерес к жизни, однако к готовке это не относилось. В прошлый раз она приготовила специально для Мэтта настоящий обед, но то был исключительный случай. – А к чему столько хлопот? – осторожно спросила Офелия.

Обитатели коттеджей привыкли вести достаточно простую жизнь, и это считалось нормальным. Все в основном питались барбекю, но Офелия так и не научилась его готовить.

– Да будет вам! – отмахнулся Мэтт. – В семь, идет?

– Да, чудесно. Спасибо.

Помахав рукой, он уехал, чтобы через два часа вернуться за ними. По настоянию матери Пип вымыла волосы шампунем, чтобы избавиться от набившегося в них песка, да и прическа Офелии на этот раз выглядела вполне прилично. Волосы мягкими локонами спадали ей на плечи. И словно в подтверждение, что жизнь мало-помалу вновь возвращается к ней, на губы Офелия нанесла слабый слой помады. Пип пришла в полный восторг.

Решено было пообедать в одном из двух городских ресторанчиков под названием “Лобстер пот”. На обед заказали густую похлебку из моллюсков и свинины с рыбой и овощами, а заодно и лобстера. Посовещавшись, все трое без колебаний договорились забыть о гамбургерах и устроить настоящий пир. Когда с обедом было покончено, они обнаружили, что едва могли двигаться. Но зато обед выдался на славу. Во время его не велось никаких грустных разговоров, они обменивались шутками, рассказывали старые анекдоты и все трое хохотали до упаду. Уже возле дома Офелия предложила Мэтту зайти, но через несколько минут он распрощался, сказав, что у него еще много дел. После его ухода Офелия призналась, что Мэтт ей нравится. Пип с сияющим лицом повернулась к матери:

– Тебе правда он нравится, мам? Ну… как мужчина?

Офелия даже опешила вначале. Потом с улыбкой покачала головой.

– Для меня единственным мужчиной всегда будет твой отец. И я не могу представить себе, чтобы его место занял кто-то другой.

Точно так же она говорила и на занятиях в группе. Тогда многие пытались ей возражать. Но Пип не решилась. Слова матери расстроили ее. Она боялась ее рассердить, иначе напомнила бы, что отец далеко не всегда обращался с ней, как она того заслуживала. Сколько раз он орал на нее, как оскорбительно-груб бывал иногда, в особенности когда речь шла о Чеде, с грустью думала Пип. Конечно, она любила отца и всегда будет любить, но что-то подсказывало ей, что жить с Мэттом, наверное, было бы куда проще.