Текст книги "Отзвуки эха"

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Им не обязательно знать правду. Мы можем во всем обвинить папу, – улыбнулась Беата. Обе знали, что Якоб никогда не смягчится, поэтому вероятность, что он захочет познакомиться с внучками, была нулевой. Моника же всем своим существом чувствовала, что он больше не имеет права заставлять ее участвовать в этой трагедии. И она больше не позволит мучить ни себя, ни Беату.

– Не волнуйся, я что-нибудь придумаю, – заверила дочь. – Они будут счастливы познакомиться с бабушкой. И знаешь, мама… – Она едва не задохнулась. – Я не могу дождаться, когда увижу тебя.

– Я тоже, – взволнованно призналась мать.

Беата всю ночь проворочалась без сна, придумывая, что скажет дочерям, и утром за завтраком объявила, что сегодня к ним придет одна дама, которая очень хочет встретиться с ними.

– Кто это? – спросила Амадея без особого интереса. Сегодня ей предстояла контрольная работа, поэтому она допоздна занималась и плохо выспалась. Училась девушка отлично.

Беата слегка поколебалась.

– Ваша бабушка, – сказала она наконец. Девочки дружно ахнули.

– Я думала, она умерла, – с подозрением пробормотала Амадея, уже не зная, чему верить.

– Я солгала, – призналась Беата. – Когда я выходила замуж за вашего отца, Франция и Германия воевали и народы обеих стран считали друг друга врагами. Мы с папой встретились в Швейцарии, когда вместе с родителями приехали туда на отдых. Мой отец хотел выдать меня замуж за другого, за человека, которого я почти не знала.

Как трудно объяснять это им сейчас, после стольких лет! И уж совсем невозможно подобрать слова. Все это было так давно…

– Обе семьи были против нашего брака, потому что папа был французом, а я – немкой. Но мы были безумно влюблены и молоды, и я сказала отцу, что хочу выйти замуж за вашего папу и пойду ради этого на все. Тогда он заявил, что, если я его ослушаюсь, больше никогда не увижу родных. А ваш папа был ранен и ждал меня в Швейцарии. Его кузен разрешил нам жить на принадлежащей ему ферме. И я ушла из дома: совершенно неслыханный для того времени поступок. Но я знала, что права, потому что ваш отец – очень хороший человек. И я никогда не пожалела о том, что сделала. Но мой отец, верный своему слову, отказался от меня. И не позволил никому из домашних встречаться со мной: ни матери, ни сестре, ни братьям. Все мои письма к ним возвращались нераспечатанными. Отец запретил маме видеться и разговаривать со мной. Но недавно я увидела ее… случайно.

Беата ничего не рассказала про синагогу, посчитав, что девочкам ни к чему лишние сложности. Вряд ли их обрадует известие о том, что они наполовину еврейки. Это только смутит их души, а может грозить и бедой, учитывая отношение Гитлера к евреям.

– При встрече я дала маме наш адрес и номер телефона. Вчера вечером она позвонила и сказала, что хочет познакомиться с вами. Обещала прийти сегодня днем, когда вы вернетесь из школы.

Все оказалось проще, чем она ожидала. Обе ее дочери изумленно смотрели на нее.

– Как он мог быть таким бесчеловечным? – возмутилась Амадея. – А папина семья тоже отреклась от него?

– Да. Они ненавидели немцев так же сильно, как мои родные – французов.

– Как глупо. И как подло. А ты могла бы так поступить с нами? – спросила Амадея, хотя уже знала ответ.

– Я? Ни за что. Но это было давно, и война была жестокой.

– Но почему он не позвал тебя потом? – рассудительно спросила Дафна.

– Потому что он такой упрямый старик, – бушевала Амадея.

Сама Беата давно простила отца и после долгих терзаний смирилась с его волей.

– А твоя сестра и братья? – допытывалась Амадея, все еще потрясенная услышанным. – Они ведь тоже живы? Почему же они не хотят тебя видеть?

– Боятся ослушаться отца, – просто ответила Беата, не желая вспоминать о том, как отец объявил ее мертвой.

– Должно быть, он действительно ужасен, если все так его боятся, – заключила Амадея, не в силах понять, как можно так обращаться с людьми: ведь ее отец был таким мягким, таким добрым человеком. – И папины родные тоже.

– А твоя мама очень храбрая, если пошла против твоего отца. Что, если он ее побьет, когда она вернется домой? – встревожилась Дафна.

– Не беспокойся, этого не будет, – улыбнулась Беата. – Она просто не скажет, что ходила к нам, иначе он слишком расстроится. А он действительно стар, да и мама тоже. Вряд ли им стоит сейчас ссориться. Но я так счастлива, что мама увидит вас. – На глазах Беаты выступили слезы, что очень растрогало девочек. – Я так скучала по ней. Особенно после смерти папы.

Амадее вдруг захотелось спросить, не имеют ли ее посещения синагоги какую-то связь с визитом бабушки. Но она промолчала. Маме и без того слишком много пришлось пережить.

– Я только хотела, чтобы вы все это знали, прежде чем встретитесь с бабушкой.

Девочки, еще не пришедшие в себя, ушли в школу. Сегодня перед ними приоткрылось прошлое матери. Как странно было узнать, что у них есть бабушка. Живая и здоровая! И не только бабушка, но и дед, тетка и два дяди!

– Я очень рада за маму! – удовлетворенно заметила Амадея. – С ней ведь так жестоко поступили! Представь, что было бы, поступи она так с нами!

Амадею переполняли сострадание и печаль. Какая огромная, огромная потеря – лишиться всех ради любимого мужчины! Но если бы мать не решилась поссориться с отцом, они с Дафной никогда бы не родились!

– Я бы плакала с утра до вечера, – призналась Дафна.

– И я тоже, – поддакнула Амадея и взяла сестру за руку, чтобы перейти улицу. – Попробуй только скрыть от меня что-то подобное, я тебе задам трепку.

Дафна засмеялась, нисколько не поверив сестре.

– Ладно, обещаю ничего от тебя не скрывать.

Взявшись за руки и тихо переговариваясь, девочки добежали до школы. Обе думали о матери и бабушке, которую никогда не видели. Амадея уже забыла свою догадку о том, что, возможно, дед и бабка были евреями. Да и почему она так решила? Мать была католичкой, так что она скорее всего ошибается. Если мать католичка, значит, и ее родители тоже католики.

Глава 8

Ровно в четыре часа в дверь позвонили. Беата на секунду замерла, затем поправила юбку и пригладила волосы. На ней было простое черное платье, строгость которого несколько смягчала жемчужная нить, подаренная Антуаном на десятую годовщину их свадьбы. Лицо было пугающе бледным. С сильно бьющимся сердцем она открыла дверь и увидела мать в элегантном черном пальто поверх фиолетового платья. В тон пальто были замшевые туфли и сумочка. Черные замшевые перчатки, сшитые на заказ. Как всегда, она была неотразима. На шее молочно переливались гигантские жемчужины.

Взгляды матери и дочери встретились, и женщины молча бросились в объятия друг другу. Беата вдруг ощутила себя маленькой девочкой, наконец-то отыскавшей потерянную мать. Ей хотелось бесконечно гладить мать по лицу и шелковистым волосам, целовать ее щеки. Моника душилась все теми же духами, запах которых Беата помнила с детства. И, словно это было вчера, ее вдруг пронзил такой же ужас, как в тот день, когда ей пришлось уйти из дома. Но сейчас все было позади. Они снова нашли друг друга, и семнадцати тяжелых лет словно не было.

Беата провела мать в гостиную. Они уселись на диван и заплакали. Обе долго не могли выговорить ни слова.

– Спасибо, что пришла, мама. Я так по тебе скучала.

И так долго держала в узде тоску и боль.

Сейчас Беате вспомнилось все. Все те случаи, когда ей так не хватало матери: свадьба, рождение Амадеи и Дафны, семейные праздники, значительные моменты ее супружеской жизни… смерть Антуана. И рядовые события одинокого существования…

И наконец они вместе. Беата не испытывала гнева и сожаления о всех потерянных годах. Только печаль. Но теперь еще и облегчение.

– Ты не представляешь, какой все это было пыткой, – рыдала Моника. – Я обещала, что не буду искать встречи с тобой. И боялась ослушаться Якоба. Но как же я тосковала по тебе каждую минуту…

Моника так и не смирилась с уходом дочери. Для матери потеря ребенка хуже смерти.

– Все мои письма вернулись, – вспомнила Беата, сморкаясь в платочек.

– Я о них даже не знала. Должно быть, папа отсылал их, не показывая мне.

– Я так и думала, – печально вздохнула Беата, вспомнив надписи на конвертах, сделанные отцовской рукой. – Но те, что я посылала Бригитте, тоже возвратились. Я как-то видела ее на улице, но она не стала со мной говорить. И Ульм с Хорстом тоже.

– Мы отсидели шиву по тебе, – скорбно напомнила мать. Тот день стал худшим в ее жизни. – Папа считает тебя мертвой. Думаю, Бригитта не хотела расстраивать меня, поэтому и не упомянула о вашей встрече.

– Бригитта счастлива?

Мать покачала головой.

– Она в разводе. Хочет найти себе другого мужа. Менее ветреного. Папа не одобряет ее поведения. А твои дети? Воспитаны в иудейской вере? – с волнением спросила мать.

Беата покачала головой:

– Нет, в католической.

Беата не сказала матери, что перешла в другую веру, когда выходила за Антуана. Вдруг для нее это известие станет большим ударом?

Но следующие слова матери потрясли ее. Моника сама догадалась, что Беата обратилась в другую веру, поскольку иначе вряд ли могла бы выйти за католика.

– Может, так оно и лучше. Нацисты творят ужасные вещи. Папа говорит, что нам бояться нечего. Но кто знает, чем все обернется? Никому не говори, что ты еврейка. Они еще долго будут рыться в книгах регистрации. Может, и документы на тебя утеряны, раз ты объявлена мертвой. Если ты теперь христианка, ею и оставайся. Так безопаснее, – решительно посоветовала она, но тут же с беспокойством взглянула на дочь:

– Что ты сказала обо мне детям?

– Что я люблю тебя и что папа был против моего брака с Антуаном, так как тот был французом, а наши страны воевали. И что семья Антуана отнеслась ко мне точно так же, как вы к нему. Девочки были потрясены, но, думаю, поняли все правильно.

Для них это действительно было настоящим шоком. Осознать подобное трудно, но Беате показалось, что ее дочери справились.

– Значит, его родные так ни разу тебя и не видели?

Беата молча качнула головой.

– Как он умер?

– Антуана сбросила лошадь. Его отец умер двумя неделями раньше. Знаешь, я теперь графиня.

– Какая честь для меня! – невесело пошутила Моника.

Женщины невольно улыбнулись друг другу.

В этот момент в комнату робко вошли вернувшиеся из школы девочки. Приблизились к женщине, которая, как теперь они знали, была их бабушкой, увидели сияющее лицо матери. Беата представила матери сначала Амадею, потом Дафну, и Моника, снова заплакав, протянула к ним руки.

– Пожалуйста, простите меня за все глупости, которые я сделала. Я так счастлива, так горжусь вами! Какие вы красивые! – всхлипывала она, промокая глаза кружевным платочком.

Девочки во все глаза глядели на бабушку. Дафне она показалась прекрасной. Амадея сгорала от нетерпения спросить, почему бабушка позволила мужу так жестоко поступить со своей дочерью, но не решилась, тем более что бабушка показалась ей очень приятным человеком.

Бабушка продолжала плакать, и теперь к ней присоединилась Беата. Немного успокоившись, они пили чай и разговаривали. Девочки вдруг осознали, что их бабушка и мама очень похожи, даже голоса у них почти одинаковые.

Они прекрасно провели время вместе, но вот Моника поднялась. Дафна с любопытством уставилась на нее:

– А как нам вас называть?

Вопрос был вполне резонным. Амадея тоже была не прочь услышать ответ.

– Можно бабулей… если не возражаете, – нерешительно предложила Моника, переводя взгляд с внучек на дочь. Правда, она не заслужила, чтобы внучки называли ее так ласково, но все же…

– Я буду счастлива, если вы согласитесь.

Девочки дружно кивнули, она обняла их перед уходом и долго держала Беату за руку. Мать и дочь никак не могли расстаться.

– Ты еще придешь? – тихо спросила Беата, провожая ее до двери.

– Конечно. Когда захочешь. Я на днях позвоню, – пообещала мать, и Беата знала, что так оно и будет. Мать всегда держала слово и вряд ли отступит от своих принципов сейчас.

– Спасибо, мама, – выдохнула Беата, обнимая мать в последний раз.

– Я люблю тебя, – прошептала та в ответ, поцеловала дочь в щеку и скрылась за дверью. Обеим пришлось пережить сегодня слишком много волнений.

Вечером Амадея застала мать в гостиной. Беата сидела, погруженная в глубокие раздумья.

– Мама!

Беата с улыбкой подняла глаза:

– Да, милая? Что тебя беспокоит?

– Как грустно, что бабушки так долго не было с нами. По-моему, она очень тебя любит.

– Я тоже ее люблю. И очень рада, что она пришла повидаться с вами.

– Ненавижу твоего отца за все, что он с тобой сделал, – ледяным тоном обронила Амадея.

Мать промолчала, хотя не была согласна с ней. Беата не могла ненавидеть отца, хотя тот подверг ее и Монику неслыханным мукам. Его решение изгнать дочь нанесло огромные душевные раны им, а возможно, и ему тоже, хотя он никогда бы в этом не признался. Но они с отцом всегда были очень близки, и Беата нанесла ему жестокий удар, уйдя из дома. В глазах отца ее поступок был подлым предательством. Правда, Беата не думала, что изгнание продлится всю ее жизнь, но, даже знай она это, не отказалась бы от Антуана.

– Не стоит кого-то ненавидеть, – тихо посоветовала она. – Это слишком большой труд. К тому же ненависть отравляет. Я усвоила это еще в молодости.

Амадея внимательно слушала, похоже, готовая признать правоту матери. Она считала ее выдающимся человеком, умеющим сдерживать свои эмоции. Но девочка была уверена, что на месте матери она и сама вела бы себя точно так же.

Амадея села на диван, где еще недавно сидела бабушка, и обняла Беату, совсем как та обнимала свою мать всего час назад. Какое счастье, что все они встретились!

– Я люблю тебя, мама, – прошептала Амадея, и Беате послышался материнский голос. Несмотря на время и расстояние, между женщинами существовала неразрывная связь, и сегодня мать Беаты доказала ей это.

Глава 9

В течение двух лет Моника приходила к ним раз в неделю. Это стало традицией, своеобразным ритуалом, а кроме того, и драгоценным подарком. Беата и Моника узнали друг друга так глубоко и близко, как не могли знать семнадцать лет назад. Теперь Беата тоже была матерью, и обе женщины много выстрадали и пережили. А с годами пришла и мудрость. Моника даже осмелилась подойти к Якобу и умоляла простить дочь. Пришлось солгать, что как-то она видела Беату на улице с двумя девочками.

Но Якоб полоснул ее гневным взглядом:

– Я не понимаю, о чем ты толкуешь, Моника. Наша дочь умерла в девятьсот шестнадцатом.

Тема была закрыта. Каменное сердце мужа не дрогнуло. Моника больше никогда не заговаривала о Беате. Пришлось довольствоваться еженедельными визитами. Но Беата была благодарна судьбе уже и за то, что мать снова появилась в ее жизни.

Моника приносила фотографии. Бригитта по-прежнему была прекрасна. Теперь она с детьми жила в родном доме. Мать тревожилась за нее, объяснив, что Бригитта слишком много развлекается по вечерам, слишком много пьет, целые дни проводит в постели и почти не уделяет внимания детям. Она мечтала только о новом браке, но почти все порядочные мужчины ее возраста были уже женаты. За Хорста и Ульма можно было не беспокоиться, правда, одна из дочерей Ульма родилась слабенькой и часто болела. Доктора предупреждали, что у нее больное сердце.

За это время Моника очень привязалась к девочкам Беаты. Амадея считала бабушку умной и образованной женщиной, но все-таки не могла забыть того, что она позволила Якобу изгнать Беату. Амадея считала это бесчеловечным и поэтому немного сторонилась бабушки. Дафна же была достаточно юной, чтобы безраздельно влюбиться в Монику. Ей нравилось иметь не только мать и сестру, но еще и бабушку. Она не помнила отца, и ее мир был целиком женским, как и мир Беаты. После гибели Антуана Беата больше не взглянула ни на одного мужчину, хотя по-прежнему была ослепительно красива. Она говорила, что воспоминаний о годах, проведенных с мужем, хватит на всю оставшуюся ей жизнь.

В тысяча девятьсот тридцать пятом году, через два года после первого визита к дочери, Монике исполнилось шестьдесят пять. Беате было сорок. Они стали большим утешением друг для друга. Германия тем временем превращалась в страну террора, хотя ужасы фашизма не коснулись их. Пока.

Амадея часто возмущалась растущим в Германии антисемитизмом. Евреев изгоняли из немецких профсоюзов и больше не позволяли иметь медицинскую страховку. Они не могли работать юристами и служить в полиции: первый признак того, что ожидало их впереди. Беата предвидела, что дальше будет только хуже. Даже актерам и музыкантам редко давали работу.

Наступали страшные времена.

Как-то Моника, пока девочки были в школе, завела с Беатой разговор о том, что ее очень волновало. Она беспокоилась о документах дочери и внучек: что ни говори, а Беата – еврейка, следовательно, девочки тоже наполовину еврейки. Что, если власти начнут преследовать и их? За последние два года евреи победнее, те, что не имели ни связей, ни денег, были отправлены в исправительно-трудовые лагеря.

Правда, Якоб продолжал утверждать, что с ними такого не произойдет. Высланные были «маргиналами», по крайней мере так считали нацисты. Заключенные, преступники, цыгане, бродяги, безработные, смутьяны, коммунисты, радикалы, люди, неспособные содержать себя и свои семьи, попадали под топор нацистского «правосудия». Иногда в лагерях оказывались и дальние знакомые Витгенштейнов. У Моники была горничная, брата которой сослали в Дахау. За ним последовала и вся семья. Но этот человек увлекался политикой, считался коммунистом и распространял листовки, направленные против нацистов, так что, возможно, сам навлек беду на себя и семью. Однако Моника, несмотря на все, казалось бы, логичные доводы, по-прежнему тревожилась. Евреев понемногу выдавливали из общества, отделяли от остальных людей. На каждом шагу им чинили препятствия, не давая нормально жить. Если ситуация еще ухудшится, что станет с Беатой и девочками?

Беату тоже не могло не волновать происходящее. Их некому защитить. Им не к кому обратиться.

– Не думаю, что у таких, как мы, будут проблемы, – старалась она успокоить мать.

Монике не нравилась ее худоба. Беата всегда была миниатюрной, но за последние годы просто истаяла, а без косметики лицо ее казалось пугающе бледным. После смерти Антуана она так и не сняла траура. Смерть мужа словно раздавила ее, отгородив от окружающего мира. В жизни Беаты не осталось ничего, кроме детей. Но теперь у нее была и мать.

– Так что насчет документов девочек? – снова спросила Моника.

– У них нет никаких документов, кроме школьных табелей, где стоит фамилия де Валлеран. Обе исповедуют христианство. Обе католички, как и я. В приходе нас хорошо знают. Вряд ли кто-то догадывается о моем истинном происхождении. Поскольку мы приехали из Швейцарии, окружающие, вероятно, считают нас швейцарцами. Даже в брачном свидетельстве указано, что мы оба католики. Срок действия моего паспорта истек много лет назад, а у девочек вообще не было паспортов. Амадея была ребенком, когда мы вернулись, и пересекла границу по моему паспорту. Кто обратит внимание на вдову с двумя дочерьми и аристократической французской фамилией? Я всюду значусь как графиня де Валлеран, поэтому мы скорее всего в безопасности, если будем держаться тихо и незаметно. Меня больше беспокоите вы.

Их семья была достаточно хорошо известна в Кельне. Все знали, что они евреи. И то, что двадцать лет назад Витгенштейны изгнали Беату и объявили ее мертвой, может послужить для дочери и внучек некоторой защитой, и Моника в душе благодарила за это Бога. А вот остальная семья… Их положение в городе было одновременно и преимуществом, и недостатком. Витгенштейны полагали, что нацисты не станут преследовать столь уважаемых людей. Как и многие немцы, они были убеждены, что мишенью властей стали маленькие людишки, отбросы общества. Но постепенно антисемитизм становился политикой страны, и сейчас сыновья Моники считали, что причины для тревоги есть. И Хорст, и Ульм работали в отцовском банке. Сам Якоб намеревался уйти на покой. Ему исполнилось семьдесят. На принесенных Моникой снимках он казался хотя и бодрым, но стариком. В отличие от жены он выглядел старше своих лет. Амадея отказалась даже взглянуть на фото. Дафна утверждала, что дед страшный. Бабулю она любила, деда боялась.

Бабушка всегда приносила девочкам какие-то подарки, что приводило обеих в восторг. Время от времени она отдавала Беате что-нибудь из своих драгоценностей, но не из самых дорогих, пропажа которых наверняка не осталась бы для Якоба незамеченной. Даже если сейчас он и замечал пропажу, она говорила, что потеряла кольцо или серьги, и муж журил ее за беспечность. Но с возрастом он стал забывчив, так что все обходилось. Оба не становились моложе, и многое можно было списать на потерю памяти.

Единственной проблемой семьи де Валлеранов стало желание Амадеи поступить в университет. Она страстно, как когда-то Беата, мечтала изучать философию, психологию и литературу. Беате не позволил отец. Амадее же препятствовали нацисты. Если она попытается поступить в университет, наверняка обнаружится, что ее мать – еврейка. Риск был слишком велик. Амадее придется показать не только свидетельство о рождении, где указано, что ее родители – католики, а сама она родилась в Швейцарии, но и документы, удостоверяющие расовое происхождение родителей. В этом-случае Беата и Дафна тоже пострадают. Такого допустить было нельзя.

Без объяснения причин Беата отказалась позволить Амадее сдавать экзамены в университет: только в этом случае им ничего не грозило. Она посоветовалась с Моникой. Та тоже считала, что, даже будучи лишь наполовину еврейкой, Амадея может попасть в беду. Поэтому Беата объяснила дочери, что в эти тревожные времена университет – очень опасное место, где полно радикалов и коммунистов, а также людей, выступающих против нацистов, за что их и ссылают в лагеря. Амадея может даже оказаться замешанной в мятеже, последствий чего нельзя даже предугадать.

– Но это вздор, мама, – возражала дочь. – Мы не коммунисты. Я всего лишь хочу учиться. Никто не пошлет меня в лагерь.

Амадея не могла понять, почему мать с таким непробиваемым упорством отказывает ей в простом желании. Сейчас она, по мнению девушки, удивительно походила на своего отца.

– Разумеется, все так, – кивнула Беата, – но я не хочу, чтобы ты общалась с подобными людьми. Подожди несколько лет, пока все не утихомирится. Сейчас в Германии неспокойно. Я места себе не найду, если ты пойдешь учиться сейчас.

Больше она ничего не сказала. Не решилась открыть правду. Это никого не касается, даже девочек. Чем меньше людей знает об их подлинном происхождении, тем больше их шансы выжить. И Беата будет хранить тайну до конца дней своих, тем более что все эти годы она ни с кем из посторонних не общалась. Кроме того, Амадея имела истинно арийскую внешность. Впрочем, и Беата с Дафной, несмотря на темные волосы, не были похожи на евреек. У обеих были тонкие черты лица и голубые глаза, что, с точки зрения многих обывателей, не соответствовало принятому представлению о евреях.

Спор об университете продолжался несколько месяцев. Но мать, к большому облегчению бабушки, оставалась непреклонной. С Моники довольно было и тревог по поводу остальных членов семьи. Она полностью разделяла позицию Беаты, отдавая себе отчет, что с гибелью Антуана его жену и детей некому защитить и некому о них позаботиться. Они одни в мире, тем более что Беата стала настоящей отшельницей. У нее нет друзей, кроме Добиньи. Да и тех она видит от случая к случаю.

Отношения Беаты и Амадеи становились все напряженнее. Между ними шел постоянный поединок характеров. Ни та, ни другая не думали уступать. Но Беата была непреклонна, и Амадее пришлось волей-неволей смириться: своих денег у нее не было. Беата предложила ей заниматься самостоятельно, пока обстановка не станет спокойнее. В июне, через два месяца после своего восемнадцатилетия, Амадея оканчивала школу. Дафне же еще долго предстояло учиться, и она в свои неполные десять казалась матери и сестре совсем ребенком. Дафна ненавидела споры между сестрой и матерью и жаловалась бабушке, которую обожала, считала красавицей и самой элегантной женщиной на свете. Бабушка всегда позволяла Дафне рыться в своей сумочке и играть с найденными там сокровищами вроде помады и пудры, давала примерять свои драгоценности и шляпки. Одевалась Моника всегда хорошо. Беата же с годами стала совершенно равнодушна к одежде, и Дафна терпеть не могла ее унылые платья одинаково черного цвета.

Перед самым днем рождения Амадеи бабушка перестала приходить, пропустив два визита подряд. В первый раз ей удалось позвонить и сказать, что она нездорова. На вторую неделю она просто не появилась. Беата не находила себе места и в конце концов осмелилась позвонить матери.

Ответил незнакомый женский голос. Это оказалась одна из горничных, которая объяснила, что миссис Витгенштейн слишком больна, чтобы подойти к телефону.

Всю следующую неделю Беата изнемогала от тревоги, но, к ее невероятному облегчению, мать все-таки пришла. Выглядела она ужасно. Кожа приобрела сероватый оттенок, передвигалась Моника с трудом, лихорадочно хватая ртом воздух. Беата подхватила ее под руку, отвела в гостиную и помогла сесть. Некоторое время Моника не могла отдышаться, но после чашки чаю почувствовала себя лучше.

– Мама, что с тобой? Что говорит доктор? – допытывалась Беата.

– Ничего страшного, – храбро, но неубедительно произнесла мать. – Эти приступы начались несколько лет назад, но потом прошли. И вот теперь опять… что-то с сердцем. Возраст, полагаю. Механизм износился.

Беата подумала, что шестьдесят пять лет – не такая уж и старость, однако выглядела мать ужасно. Будь все по-другому, Беата поговорила бы с отцом. Моника сказала, что Якоб тоже обеспокоен. Завтра ей предстоял визит к доктору, а затем новые анализы. Но Монику собственная болезнь только раздражала. Правда, никто не назвал бы ее раздраженной. Скорее очень больной.

Когда Моника собралась уходить, Дафна крепко поцеловала бабулю на прощание, а Амадея непривычно крепко обняла ее. Беата на этот раз проводила Монику до самой улицы, понимая, что матери трудно идти, и поймала ей такси. Моника всегда приезжала и уезжала на такси, чтобы водитель не проговорился Якобу, где она была. Из страха перед мужем она никому не доверяла своей тайны. Страшно подумать, что сделает с ней Якоб, если узнает! Он всегда требовал от жены и детей беспрекословного подчинения.

– Мама, пообещай, что завтра ты обязательно пойдешь к доктору, – взволнованно попросила Беата, прежде чем усадить мать в такси. – Дай слово, что не отменишь визита!

Последнее было сказано недаром: слишком хорошо Беата знала свою мать.

– Разумеется, нет! – улыбнулась Моника, и Беата с радостью отметила, что мать сейчас дышит куда легче. Задержавшись у машины, Моника долго смотрела на дочь.

– Я люблю тебя, Беата. Береги себя и будь поосторожнее. Я постоянно беспокоюсь о тебе, – со слезами на глазах призналась она. Ей до сих пор нелегко было смириться с тем, что столько лет ее дочь была оторвана от семьи, словно уличенная преступница. Но Моника всегда считала, что любящие друг друга люди не могут ни в чем быть виноваты.

– За меня не волнуйся, мама. У нас все будет хорошо, – успокаивала мать Беата, хотя сама не слишком этому верила. – Главное, лечись хорошенько. И знай, что я тебя люблю. Спасибо, что пришла.

Беата была неизменно благодарна матери, зная, какая смелость требовалась от нее, чтобы навещать блудную дочь. Но даже теперь, больная, она рвалась увидеть Беату и внучек.

– Я люблю тебя, – прошептала Моника еще раз, вложив что-то в руку Беаты, и захлопнула дверцу машины. Беата, сжав руку в кулак, помахала вслед удалявшемуся такси и еще долго стояла на тротуаре, прежде чем разжать пальцы. На ладони лежало кольцо с маленьким бриллиантом, которое Моника носила всю свою жизнь. Подарок Монике от ее матери, кольцо, переходившее из поколения в поколение. При мысли о матери Беата всегда вспоминала его. Этот подарок глубоко тронул ее, но, надевая кольцо рядом с обручальным, Беата вздрогнула. Почему мать отдала кольцо именно сейчас? Может, она больна куда серьезнее, чем считала Беата? Или просто тревожилась? Она говорила, что такие приступы бывали у нее и раньше, но потом все прекратилось.

Однако всю ночь Беата не спала. Наутро она решила позвонить матери, только чтобы убедиться, что та на ногах и собирается к доктору. С нее вполне станется никуда не пойти. Слишком хорошо Беата знала, как не любит мать докторов и какой независимой она всегда была. Звонить домой было опасно, за последние два года Беата отваживалась на это всего два-три раза. Впрочем, отец должен сейчас быть в банке, а за девятнадцать лет в доме не осталось прислуги, которая знала бы ее голос.

Волнуясь, Беата набрала номер и заметила, как дрожит ее рука. Она заставила себя справиться с неприятным ощущением. Главное сейчас – здоровье матери.

На этот раз ответил мужчина. Беата предположила, что говорит с дворецким, и деловым тоном попросила позвать к телефону фрау Витгенштейн. Последовала долгая пауза, после которой незнакомец спросил, кто ее спрашивает. Беата, не зная, что ответить, назвалась Амадеей де Валлеран.

– Сожалею, мадам, но фрау Витгенштейн в больнице. Ночью ей стало плохо.

– О Господи… какой ужас… Что с ней? Куда ее отвезли? – всполошилась Беата, забыв про официальный тон. Дворецкий назвал больницу, но, видимо, только потому, что она показалась ему такой расстроенной и он предположил, что какая-то близкая подруга хочет послать его хозяйке цветы.

– Сейчас к ней пускают только родственников, – добавил он, чтобы удержать собеседницу от попытки навестить Монику, и Беата послушно кивнула:

– Разумеется.

Попрощавшись, она повесила трубку и долго глядела в пространство. Она обязательно должна увидеть мать. Любым способом надо пробраться в больницу. Что, если она умрет? Не может же отец отказать Беате в такой малости: увидеть мать на смертном одре!

Беата даже не позаботилась одеться как следует: просто накинула черное пальто на платье того же цвета, нахлобучила шляпу, схватила сумочку и выбежала за дверь. Минут через пять она уже давала таксисту адрес больницы. Всю дорогу Беата машинально вертела на пальце кольцо, подаренное вчера матерью. Слава Богу, что вчера у Моники нашлись силы приехать!

Беата вбежала в больницу, и медсестра в приемной объяснила ей, в какой палате и на каком этаже лежит больная. Это была лучшая больница Кельна. По коридорам расхаживали доктора, сестры и хорошо одетые посетители. Беата вдруг застеснялась своего непрезентабельного вида, но тут же махнула рукой. Это сейчас не так важно, главное – хотя бы немного побыть рядом с матерью.