Текст книги "Эксгумация"

Автор книги: Даниэль Жирар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

8

Сан-Франциско, Калифорния

Забравшись под одеяло, Аннабель Шварцман прижалась лицом к желтым шелковым простыням. Ветерок колыхал тонкие тюлевые занавески. Кстати, не желтые. «Цвета кукурузной муки», – сказал декоратор и для контраста сопоставил их с васильковым цветом. Кукурузная мука и василек. Смех, да и только, но она сделала вид, что ей нравится. Считалось, что женщинам очень важно, как называется цвет их штор и подушек. Успешные женщины знали разницу между кукурузной мукой, нарциссом и сеном, а также акцентные цвета тканей изголовья и декоративных подушек.

Спенсер обожал желтый цвет, но, может, выбор был ее собственным? Даже если решение было за ней, оно все равно оставалось его решением. Такова была его магия. Его обаяние.

Неким загадочным образом эти вещи стали для нее важнее учебы, хотя все три года в Дьюке она была лучшей на курсе. «Умная, совсем как ее отец, – говорили люди. – И красивая, как мать». Это было правдой. У нее был нос с горбинкой, как у отца, ярко-голубые глаза матери, стройное телосложение и длинные отцовские ноги. Она была красавицей.

В юности это было для нее важно. Лишь позже Шварцман осознала, что ее мать беспокоилась о красоте. Даже слишком. И тогда было решено: если она, Анна, достаточно красива для Спенсера Генри Макдональда, значит, она прекрасна.

Все могло быть иначе, если б отец не умер. Но после его смерти Спенсер Макдональд вселил в мать уверенность в том, что о ее дочери позаботятся. Он вернул на лицо ее матери улыбку, хотя после смерти мужа та, казалось, забыла, что такое улыбка. Какой же выбор был у самой Анны, кроме как поддаться его обаянию?

И она бросила колледж и стала идеальной женой. Даже вступила в «Ротари-клуб», чтобы принимать участие в разного рода благотворительных акциях, но старалась не слишком ими увлекаться: на первом месте стояли домашние обязанности.

В тот вечер проходил сбор средств для детской библиотеки, за которым следовало собрание женского вспомогательного совета.

В начале их брака Анна представляла себе, как войдет в совет, как будет помогать менее удачливым в этой жизни. Сама она, конечно, не построит карьеру, но наверняка сможет возглавить одну из крупных местных благотворительных организаций. Однако Спенсер не одобрял руководящих постов. Ничего такого, что потребовало бы от нее слишком многого – слишком много времени, слишком много внимания, слишком много ее самой. В конце концов, ей следовало в первую очередь думать о семье, муже и его потребностях.

В тот вечер она нарушила хрупкий баланс. Ей следовало пойти на одно из мероприятий. Не на оба. Тогда она заметила бы, что простыни не поменяли. Не чувствовала бы себя настолько измотанной и наверняка пошла бы в гардеробную, чтобы снять желтую блузку, которая теперь едва сходилась на ее животе, и яркую юбку, которую мать купила ей в каком-то непомерно дорогом магазине для беременных.

У нее было бы время умыться и наложить крем для рук, прежде чем кровь в отекших ногах превратила каждый ее шаг в неимоверное усилие, словно к ним привязали мешки с песком.

Она смутно помнила, что простыни были прохладными и приятными на ощупь, что они холодили ей ноги и спину.

Ребенок был активным, как часто бывало, когда она ложилась в постель. Как будто ей не хватало движения матери. Она. Девочка, хотя тогда они этого не знали.

Спенсер ничего не желал знать. Анна же была совершенно неспособна даже на этот небольшой акт неповиновения и сказала себе, что боится проговориться. Что было неправдой, так как к тому времени она стала невероятно искусна по части хранения секретов.

Спенсер изобрел множество способов измываться над ней. Анна уже давно заметила, как он запоминает каждый незначительный промах, чтобы в дальнейшем использовать его как оружие против нее. Его мастерство впечатляло. Он мог даже не обращать ни на что внимания, однако неким образом запоминал вещи, которыми она делилась с ним. Самые простые, банальные мелочи в его руках становились орудием пыток. Ее неприязнь к брюссельской капусте означала, что, если Спенсеру казалось, что жена его ослушалась, по его указанию ей подадут брюссельскую капусту на обед или ужин. Как-то раз он выбросил свежую клубнику, которой поделился сосед, потому что знал, как она обожает эти яркие, сочные ягоды.

– Должно быть, их выбросила Труди, – заявил Спенсер, имея в виду экономку. – Наверное, они были гнилые.

Анна не осмелилась спросить Труди. По тому, как Спенсер сообщил это известие, она знала: это сделано по его распоряжению. Их не отдали кому-то другому, хотя Труди с благодарностью приняла бы ягоды в дар для своих собственных сыновей. Нет, Спенсер наверняка велел их выбросить, и любое другое действие стало бы основанием для сурового наказания.

Шварцман вспомнила, какое впечатление произвели на нее работники Спенсера. У него были те же кухарка и экономка, те же садовник и водитель, что и несколько лет назад, когда он в двадцать один год купил этот дом. Спенсер не увольнял людей за неподчинение. Он наказывал их тем, что лишал возможности уйти.

В этом смысле его жена ничем не отличалась от них.

В ту ночь она крепко спала. Младенец тоже уснул, устроившись так, что ни крошечные ступни, ни локотки не касались ее чувствительных органов. Она спала, положив руку на живот, как делала, начиная с третьего месяца беременности. Кстати, ее беременность, похоже, умиротворила даже Спенсера: он реже отсутствовал; они чаще ели дома и вместе обсуждали оформление детской комнаты. Казалось, он привыкал к будущему отцовству.

Да, наверное, Спенсер мог бы стать тем человеком, которого все видели вне дома. Любящим, харизматичным. Он уже добился успеха в жизни. Его интеллект, увлеченность делом, способность к стратегическому планированию – все это говорило само за себя. Работая в банке, он уже достиг многого.

В ту ночь Спенсер отсутствовал, отмечая не то слияние, не то начало партнерства, – Анна не знала, что именно. Но ей было интересно это знать. Ей нравилось иметь дело с большими цифрами. Однако, как он часто напоминал ей, она даже не закончила колледж и поэтому ей больше подходило рисование, нежели расчет прибылей и расходов.

В какой-то момент хлопнула входная дверь и разбудила ее. Стекла в комнатах вздрогнули, а вместе с ними и она сама.

Бо́льшую часть событий той ночи Анна помнила ясно и четко, но после дребезжания стекол воспоминания походили скорее на разрозненные снимки, чем на фильм. Сильнее всего ей запомнилось, как она прижала к груди Спенсера ладони, как боролась с ним. Его лицо побагровело, с губ летела слюна. Он развернул ее и швырнул через комнату.

Анна налетела животом на его туалетный столик, разбив при этом пузырек одеколона «Гуччи», запах которого отныне всегда будет напоминать ей о смерти. Она помнила ощущение крови и околоплодных вод, как все это, словно густой теплый суп, стекало по ее ногам на бледно-желтый ковер. Она видела, как на нем уже собралась лужа.

Анна пыталась дать картинам той ночи исчезнуть. Она уже переживала их слишком много раз.

Боль от удара, когда она налетела на туалетный столик, от того, как ей в живот с силой врезается мраморная столешница. Ощущение, что все внутренности бьются о позвоночник. Анна знала с абсолютной уверенностью, что именно этот, третий удар в живот убил ее будущую дочь. А вид крови остался с ней навсегда…

Она заморгала и сжала в кулаке темно-серые хлопковые простыни.

Ты в безопасности.

– Ты в безопасности, – сказала она вслух. Голос был хриплым, в горле пересохло, как будто она кричала.

Сидя спиной к деревянному изголовью, Шварцман сделала несколько глубоких вдохов и оттолкнулась от него, глядя на четыре угла своей спальни. Слева – угол, где встречаются две серые стены. На одной из них – черно-белый силуэт женщины, который она купила на базаре ремесленных изделий в Сиэтле. Второй угол – с темной дверью в гардеробную. Красивая дверь из шести панелей, которую она выкрасила в черный цвет, чья текстура напоминала завитки серого песка; а узлы древесины подобны лужицам смолы. Третий угол – с окнами, задернутыми черными жалюзи; справа от нее пепельного цвета прикроватная тумбочка с металлическим светильником со светлым абажуром.

«Его здесь нет, – сказала она себе. – Его здесь нет. Ты в безопасности».

Проверенный метод борьбы с воспоминаниями. В комнате было тихо. В ее комнате. Спенсер Макдональд сюда не войдет.

Она снова устроилась на кровати, притянула к себе подушку и крепко прижала ее к пустоте своего живота. Но сон не шел. Вместо этого Шварцман лежала в постели, глядя в потолок, пока солнце не поднялось над горизонтом и комнату не залил утренний свет.

* * *

Шварцман прибыла в морг сразу после восьми. Когда она, завязывая на талии халат, вошла туда, ей показалось, что в помещении как-то особенно холодно. Анна проверила термометр, но тот, как всегда, показывал положенные шестьдесят семь градусов1010
  67 градусов по Фаренгейту – 19,4 градуса по Цельсию.


[Закрыть].

Пока она шла через комнату, ее пальцы машинально потянулись туда, где на плоской, твердой поверхности грудины, несколькими дюймами ниже яремной впадины, лежал кулон. Но они нащупали лишь кожу.

Некоторые люди говорят, что без обручального кольца чувствуют себя голыми. Шварцман их понимала. Она постаралась выбросить из головы картинки с места преступления. Они будут лишь отвлекать.

Ее работа – в этой комнате, на этом стальном столе. Все, что она сможет узнать об этой женщине из физических особенностей ее тела, поможет полиции найти убийцу. Для нее этого достаточно.

Анна нащупала инструменты на металлическом подносе. Скальпели, пилы для кости, камера для документирования травм, ножницы, которыми она прорезала ребра… Все на месте. Всегда. Шварцман вновь пробежала пальцами по инструментам – ей почему-то казалось, что чего-то не хватает.

Что бы она там ни упустила, это нечто не давало о себе знать. Стуча металлическими колесами по цементному полу, Шварцман подкатила каталку к телу. Связала волосы в пучок на затылке, проверила, не болтаются ли свободные пряди, и надела пару латексных перчаток.

Невозможно предугадать, сколько времени займет вскрытие. Она начнет с одежды. Хейли и Хэл забрали единственное украшение, а она захватила балетки от «Тори Берч», размер восемь с половиной… кстати, такой же, как у нее. Затем проверила два небольших квадратных кармашка на лифе желтого платья. Убедившись, что они пусты, осторожно сняла платье и сложила его в мешок в качестве вещдока. Под платьем у Виктории Стайн были надеты простой белый кружевной бюстгальтер и такие же белые трусы.

Бюстгальтер на косточках, что удивительно, поскольку Спенсер не любил бюстгальтеры на косточках. Трусики традиционного покроя, не стринги. Спенсер также не любил стринги.

Шварцман сложила обе части по отдельности, проверила правильность маркировки и положила стопку вещдоков на стойку у двери, чтобы потом отнести в лабораторию.

Теперь, когда Виктория Стайн лежала перед ней голая, Шварцман включила диктофон и назвала ее личные данные.

– Имя: Виктория Стайн. Возраст: тридцать три года. Рост: пять футов, семь дюймов…

Всего на дюйм ниже ее самой.

– Вес: сто тридцать пять фунтов. Раса: белая. Цвет волос: брюнетка.

Она изучила корни волос жертвы. Волосы недавно выкрашены, причем явно дорогой краской. Шварцман собрала несколько прядей в пакетик для улик.

Ухоженные волосы соответствовали дорогой квартире. Ногти жертвы были недавно отполированы и покрыты лаком телесного розового цвета. Спенсер одобрил бы.

Выбросив его из головы, Анна вновь переключила внимание на жертву.

Имелось во внешности Стайн нечто такое, что слегка озадачивало. Например, то, что на ее руках и лице было больше признаков повреждения кожи, чем Шварцман обычно видела у обеспеченных женщин ее возраста. Она отметила это несоответствие.

Прежде чем пытаться установить причину смерти, Шварцман осмотрела тело на предмет внешних повреждений, а также любых отметин на коже. У Стайн не было татуировок, часто помогавших при опознании личности, зато имелось несколько других отличительных отметин. На тыльной стороне левого предплечья виднелся небольшой невус, а на груди и плечах – несколько примечательных родинок. Анна задокументировала каждую по отдельности и при помощи маленькой линейки зафиксировала их размеры.

В правой подколенной ямке обнаружилась еще одна родинка, на этот раз гемангиома. Гемангиома – иногда ее называют малиной – возникает в результате скопления кровеносных сосудов еще в утробе матери и никогда полностью не рассасывается. Шварцман также задокументировала несколько небольших шрамов, в основном на правой руке жертвы. Кстати, правая кисть была немного больше, и этот факт, вкупе с наличием большего числа шрамов, предполагал, что Стайн, вероятно, была правша. Люди обычно режут и царапают преобладающую руку чаще, чем наоборот.

Еще один шрам обнаружился кнутри от правой тазовой кости. Рубец от аппендэктомии был бы сдвинут чуть более к центру. Неровный край предполагал травму, но шраму, похоже, не меньше десяти лет. Шварцман задокументировала его на видео, а затем провела финальный осмотр на предмет того, что еще могла пропустить.

– Глаза: серо-голубые. Никаких признаков петехий.

То есть жертву не задушили.

Анна уже делала это на месте проишествия, но на всякий случай еще раз проверила рот и нос при помощи маленького фонарика в пластиковом чехле, на предмет повреждений или инородных предметов.

– Носовые и трахеальные ходы чистые и не имеют препятствий.

Сняв камеру со стола, она ощупала череп, проверяя наличие ушибов, а потом сделала серию снимков лица и головы. Быстро пролистала изображения. Камера была сконструирована так, чтобы улавливать любые признаки кровоподтеков, но ни на черепе, ни на изображениях не было никаких следов травм или борьбы.

Завершив внешний осмотр, Шварцман изучила половые органы на предмет изнасилования, хотя никаких признаков недавнего полового акта не было, и уж тем более насильственного.

Она взяла на токсикологический анализ кровь, сделала соскоб с ногтей и осмотрела рот жертвы в поисках следов чего-либо такого, что могло застрять между зубами. Прошлой осенью, в Сиэтле, у нее получилось раскрыть дело, исследовав частицу ткани, застрявшей между нижними центральными и боковыми резцами жертвы. Так удалось опознать ДНК, принадлежащую насильнику, который был освобожден незадолго до этого условно-досрочно. Триумф, который Анна ощутила, когда ей тогда позвонили, с трудом поддавался описанию. Это было подобно наркотику.

Она была рождена для этой работы.

С помощью небольшого щупа с камерой на конце, Шварцман исследовала носовые ходы жертвы глубже, до носовых пазух. Оказавшись там, камера начала передавать изображение на экран рядом с прозекторским столом.

Нажав на кнопку, она сохранила изображение и поместила его в отдельный файл. В носовых пазухах Виктории Стайн имелись признаки кровотечения. Анна впилась глазами в экран, пристально изучая изображение.

Утопление.

Виктория Стайн пыталась дышать. Это создало давление в носовых пазухах, и они начали кровоточить.

Шварцман осторожно прощупала желудок жертвы. Мышца была немного увеличена, жидкое содержимое булькало под прикосновением ее руки. Еще один признак утопления. Она сняла перчатку и подняла к губам диктофон.

– Признаки кровотечения из носовых пазух позволяют предположить, что жертва утонула. – Анна помолчала пару секунд. – Внешнее обследование завершено.

Она отложила диктофон и заменила снятую перчатку на новую.

«Просто еще один случай», – сказала она себе.

То, что жертва похожа на нее, не имело значения: было много жертв с таким же цветом волос и глаз, как у нее, – брюнеток со светлыми глазами. Многие такие же высокие и худые, как и она, а некоторые даже с орлиным носом, как у нее, а также те, что, родились с ним, а потом хирургическим путем удалили горбинку.

Это были просто совпадения, игра случая.

Чем больше жертв она обрабатывала, тем больше была вероятность столкновения с теми, кто чем-то внешне походил на нее. Главное – относиться к Стайн, как и к любой другой жертве.

Шварцман вытащила из носовых пазух камеру и выбросила одноразовый защитный чехол. Проталкивая скальпель через кожу, жир и мышцы груди, проделала Y-образный разрез от края ключицы до грудины. Как только два диагональных разреза были готовы, провела скальпелем вниз по брюшной полости до тазовой кости и вскрыла грудную клетку Стайн, разрезав соединительную ткань и удалив плоть, чтобы обнажить брюшину.

Желудок был раздут и полон, но грудная полость жертвы выглядела нормально. Шварцман собиралась удалить желудок, чтобы собрать его содержимое, однако сначала хотела увидеть легкие и сердце.

В морге имелась пара металлических резаков для ребер, но ими было неудобно пользоваться. Ручки были слишком маленькими, и требовались огромные усилия, чтобы прорезать кость. Во время одной из своих первых поездок в Сан-Франциско Анна купила в садовом магазине пару секаторов с красными ручками. С их помощью она прорезала внешний край ребер, чтобы обнажить органы грудной клетки. Ее внимание было сосредоточено на легких – увеличенных и раздутых, как и желудок, что опять наводило на мысль об утоплении. С помощью большой иглы Шварцман взяла из легких несколько образцов жидкости, чтобы отправить их в лабораторию для исследования. И тут, вводя образцы жидкости во флакон, уловила слабый запах лаванды, исходящий от содержимого легких.

Борясь с рвотным рефлексом, Анна отпрянула от стола.

Спенсер любил, чтобы в доме пахло лавандой. Она была в каждом ящике, в каждом шкафу, в каждой ванной. Мирный, успокаивающий запах.

В начале их брака он ей тоже нравился. Она использовала лавандовый спрей, чтобы уснуть. Но затем запах сделался слишком навязчивым, создавая ощущение ловушки. Шварцман обнаружила, что, вместо того чтобы помочь уснуть, он вызывает у нее бессонницу.

Когда это случилось? Она не могла вспомнить, когда ей перестал нравиться этот запах.

Анна сняла перчатки и отступила к металлическому столу и стулу в другом конце комнаты. Она редко делала паузы на середине вскрытия, но сейчас просто не могла заставить себя продолжить. Вытащив из холодильника бутылку минеральной воды «Пеллегрино», открутила крышку и сделала три или четыре больших глотка.

Это всего лишь запах.

Мертвое тело всегда полно запахов.

Шварцман не помнила, чтобы в доме жертвы пахло лавандой. Записав это, она намылила руки грейпфрутовым лосьоном. Через пару минут вдохнула чистый цитрусовый аромат, надела чистые перчатки и вернулась к телу. Все основные полости уже были вскрыты и очищены от жидкостей; пришло время удалить внутренние органы. Она взвесила каждый и взяла образцы тканей.

Сердце было в норме и весило чуть более восьми фунтов, в пределах среднего показателя для здоровой женщины ее роста. Почки, железы, поджелудочная железа, селезенка – тоже в норме. Обследование матки показало, что Виктория Стайн никогда не рожала и не была беременна.

В самом конце Анна собрала в чистый контейнер содержимое желудка. Красное вино можно было легко опознать по уксусному запаху и розоватому оттенку. Была также зелень, скорее всего, от салата; маленькие красные кусочки, слишком твердые для помидоров – вероятно, красный перец, – и около дюжины мелких семян, похожих на лаванду.

Содержимое желудка оказалось менее разбавленным, чем она ожидала, – жертва выпила больше вина, чем воды. Будь Виктория Стайн в сознании, во время утопления она проглотила бы много воды во время борьбы за жизнь.

Итак, ее напоили. Возможно, сначала подмешали наркотики, а затем уже утопили.

Завершив осмотр, Шварцман ополоснула тело водой, готовя его к отправке в похоронное бюро, и внимательно посмотрела на то, что осталось. Тихое задумчивое лицо над Y-образным разрезом, творением рук самой Анны. Настенные часы показывали почти шесть вечера. Усталость от недосыпа острыми когтями впилась ей в шею и плечи. Она позвонит Хэлу и сообщит результаты по дороге домой.

В кармане зазвонил мобильник. Судмедэксперт сняла перчатки и вытащила телефон.

– Шварцман.

– Это Аннабель Шварцман? – спросил веселый голос. Анна мгновенно пожалела, что ответила.

– Это я.

– Это Кэсси, из офиса доктора Хан. Радиология прислала результаты вашей последней маммограммы.

Слово радиология привлекло ее внимание.

– Да?

– Они хотели бы взглянуть еще раз. Вы не могли бы прийти завтра утром? У нас есть свободное время в восемь сорок пять.

Они хотят, чтобы она приехала к ним снова. Завтра.

– И что там не так?

– Простите?

– Что обнаружила радиология, что они должны взглянуть еще раз?

– А! – воскликнула Кэсси, с явно наигранной бодростью. – Просто на снимках видна некоторая асимметрия.

– Асимметрия, – повторила Шварцман. – Это означает лишь то, что ткань отличается от предыдущего раза.

Ее опыт онкологических заболеваний ограничивался медицинским факультетом и ординатурой. Слишком давно.

– И часто это бывает?

– Бывает, – сказала медсестра. Анна мгновенно почувствовала на другом конце провода наигранный оптимизм.

– И тогда маммографию делают еще раз?

– Да. И наверное, УЗИ тоже… Значит, восемь сорок пять вам подойдет, мисс Шварцман?

– Да. Я приеду.

– Прекрасно. И помните – не пользуйтесь дезодорантом, так как он может мешать сканированию.

– Хорошо.

Анна положила трубку, и ее взгляд вернулся к Виктории Стайн, лежащей на прозекторском столе.

Лаванда. Зачем топить ее в лавандовой воде?

Но эту мысль сразу вытеснила другая. Врач хотел сделать еще одну маммографию. «Ничего страшного, – сказала она себе. – Просто асимметрия».

На ночь она выбросит это из головы. Примет горячую ванну и крепко уснет. И проспит двенадцать или четырнадцать часов. Или все двадцать. А может, и целый день.

Даже не считая того, что на утро был запланирован визит к врачу, Анна не могла спать позже семи часов, сколь усталой она ни была. Ее тело всегда будило ее.

Проснуться первой – эта тактика помогала ей сохранить мир со Спенсером. Несмотря на то что бывший игнорировал ее желание работать, он всегда страшно злился, если вставал раньше нее. Шварцман спала с будильником под подушкой, чтобы его звон не разбудил Спенсера. Будильник всегда был поставлен на семь часов, чтобы она успела встать, одеться и приготовить кофе, прежде чем он сам встанет в семь тридцать. Даже по выходным, когда Спенсер часто спал до девяти, Анна вставала рано, опасаясь, что единственный день, когда она позволит себе понежиться в постели, окажется тем единственным днем, когда он проснется рано.

Мысль о том, что она может проваляться в постели двенадцать часов, раньше казалась настоящей свободой.

Теперь свободы не было ни в чем.