Текст книги "Дети подземелья"

Автор книги: Даниэль Клугер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Клугер Даниил
Дети подземелья

Даниэль Клугер

Дети подземелья

Проза есть выродившаяся поэзия. Так считали древние греки – в их числе Аристотель. Я обеими руками подписываюсь под этим суждением – если под вырождением имеется в виду утрату наследственных черт по мере эволюции. В этом случае можно задуматься: какой из видов – или жанров – прозы "выродился" в наименьшей степени? Иными словами, стоит нынче ближе всех к поэзии? Рискуя навлечь на себя гнев ревнителей "серьезности" литературы, поклонников исключительно "мэйнстрима", со снисходительным презрением относящихся к "масскульту", хочу сказать: это детектив. Вообще, критики многократно и постоянно гонимого жанра демонстрируют образчик своеобразного литературного расизма, отказывая в принадлежности к подлинному искусству не отдельных книг, а целого жанра как такового. Утверждение: "Я не люблю поэзию", – воспринимается в приличном обществе неким чудачеством. Гордое заявление: "Я не люблю детективы!" – рассматривается признаком серьезного и глубокого отношения к духовным ценностям, каковых означенный жанр не содержит. Ну конечно – с одной стороны вроде бы, макулатура, заполняющая книжные прилавки, с другой – Пушкин и Байрон. Но ведь можно построить сопоставление и иначе: с одной стороны – Борхес и Эко (или Эдгар По и Роберт Стивенсон), с другой, например, – рифмованная халтура из многочисленных сборников и альманахов 70-90-х годов.

Возвращаясь к вопросу о родстве детектива и поэзии (уже затронутого в "Баскервильской мистерии"), я хочу отметить для начала "формальные" признаки двух разделов литературы. Цитата: "Ведь все ради этой строки написано? – Как всякие стихи – ради последней строки. – Которая приходит первой. – О, вы и это знаете!" Это разговор двух гениальных поэтов – Марины Цветаевой и Михаила Кузмина, приведенного Цветаевой в рассказе "Нездешний вечер". Так вот: всякий, кто пишет или пробует писать детектив, прекрасно знает: детектив пишется "ради последней строки" – ради развязки. Которая приходит первой – ибо специфика жанра такова, что детектив "пишется с конца", с развязки. Далее: в наибольшей степени от ритмической упорядоченности из всех прозаических зависит успешность или неуспешность именно детектива поскольку прихотливая цепочка интеллектуального расследования требует очень четкого ритма – иначе читатель просто не воспримет текст, произведение рассыпется. И, наконец – рифма. Детектив без рифмы просто не существует! Правда, рифма эта специфична: улика. В детективном произведении рифмуются улики. Они увенчивают "строфы" и увязывают их друг с другом – чтобы в конце построить образ, изначально задуманный автором – ту самую "последнюю строку, которая приходит первой".

Впрочем, все это, как я уже сказал, "формальные" признаки родства. Есть и более глубокие, внутренние, связанные с тем, что детектив – и это признано большинством исследователей – представляет собой современную сказку. Например, все тот же Тудор Кестхейи в "Анатомии детектива" пишет: "Назвали его (детектив – Д.К.) романом или новеллой и в таком качестве осудили, хотя он – сказка... Сказка и детектив одинаково плетут цепь событий вокруг лишь эскизно обрисованных образов..." И далее: "Невинно подозреваемые – это отданные во власть дракона золушки и принцессы детективной истории..." То, что в этой работе столь часто цитируется венгерский исследователь, объяснимо тем, что на сегодняшний день это чуть ли не единственное исследование детектива, имеющееся на русском языке, а ссылок на книги, вышедшие на других языках, я стараюсь по возможности избегать.

Итка, детективное повествование представляет собою волшебную сказку, обряженную в сегодняшние урбанистические одежды. Сказка же происходит от эпической поэзии и мифологии – с того момента, когда эпос и миф утрачивают религиозное значение и становятся частью фольклора. Ну, а поэтическую природу фольклора, надеюсь, никто отрицать не будет. И все, что следует ниже, имеет целью показать, сколь причудливые и древние персонажи скрываются под масками героев детективных произведений. Так же, как в сказку, они пришли из мифа, так же как в сказке – и еще в большей степени – они постарались прикинуться реальными людьми, живущими на соседней улице. Для того я предлагаю рассмотреть книгу, фактически относящуюся к любимому мною (и надеюсь, вами) жанру, но до известной степени.

История детектива как жанра точкой своего отсчета имеет 1841 год появление рассказа Эдгара По "Убийство на улице Морг". И несмотря на то, что в разных странах на роль основоположника претендовали разные авторы, отцом жанра единогласно признан американский романтик. Тем не менее, говоря о генезисе центральной фигуры детектива – сыщика-интеллектуала, – я хочу обратить ваше внимание на другого писателя – столь же великого, что и "безумный Эдгар". Речь пойдет об Александре Дюма. Следует заметить, что произведения Дюма, могущие быть полностью отнесенными к детективу, являются наименее удачными в его наследии – тринадцать историй о Скотланд-Ярде сегодня рискнет прочесть разве что уж очень большой энтузиаст. Они скучны, примитивны и плохо написаны. Говоря о Дюма-предтече я имею в виду, напротив, лучший его роман (или один из лучших) – "Граф Монте-Кристо", вышедший в свет тремя годами позже "Убийства на улице Морг" – в 1844 году.

"По слабому свету, падающему сверху" "Дантес... посмотрел в ту сторону, куда направлялась лодка, и увидел в ста саженях перед собою черную отвесную скалу, на которой каменным наростом высился мрачный замок Иф..." Сюжет "Графа Монте-Кристо" настолько хорошо известен, что пересказывать предысторию заключания Эдмона Дантеса нет никакого смысла. Я предлагаю внимательнее присмотреться к самым важным для сюжета романа (и для вопроса о происхождении центрального образа детективного жанра) сценам пребывания Дантеса в замке Иф. Если помните, товарищем несчастного моряка по заключению стал узник весьма необычный аббат Фариа. Фариа обладает поистине энциклопедическими знаниями, блестящим интеллектом, и некоторыми другими качествами, о которых речь пойдет ниже. Вскоре после знакомства с ним, пораженный проницательностью своего соседа, Дантес просит помочь разгадать загадку ареста: как и почему он оказался в узилище? Дальше я хочу привести сцену из книги и прошу прощения за длинную цитату, но задача того требует. Итак:

"– В науке права, – сказал он (аббат – Д.К.), помолчав, – есть мудрая аксиома, о которой я вам уже говорил: кроме тех случаев, когда дурные мысли порождены испорченной натурой, человек сторонится преступления Но цивилизация сообщила нам искусственные потребности, пороки и желания, которые иногда заглушают в нас доброе начало и приводят ко злу... если хочешь найти преступника, ищи того, кому совершенное преступление могло принести пользу. Кому могло принести пользу ваше исчезновение?

– Да никому. Я так мало значил...

– Вас хотели назначить капитаном "Фараона"?

– Да.

– Вы хотели жениться на красивой девушке?

– Да.

– Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном "Фараона"? Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес? Отвечайте сперва на первый вопрос: последовательность – ключ ко всем загадкам. Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном "Фараона"?

– Никому, меня очень любили на корабле. Если бы матросам разрешили выбрать начальника, то они, я уверен, выбрали бы меня. Только один человек имел причину не жаловать меня: я поссорился с ним, предлагал ему дуэль, но он отказался.

– Ага! Как его звали?

– Данглар.

– Кем он был на корабле?

– Бухгалтером.

– Заняв место капитана, вы бы оставили его в прежней должности?

– Нет, если бы это от меня зависело; я заметил в его счетах кое-какие неточности.

– Хорошо. Присутствовал ли кто-нибудь при вашем последнем разговоре с капитаном Леклером?

– Нет; мы были одни.

– Мог ли кто-нибудь слышать ваш разговор?

– Да, дверь была отворена... и даже... постойте... да, да, Данглар проходил мимо в ту самую минуту, когда капитан Леклер передавал мне пакет для маршала.

– Отлично, мы напали на след. Брали вы кого-нибудь с собой, когда сошли на острове Эльба?

– Никого.

– Там вам вручили письмо?

– Да, маршал вручил.

– Что вы с ним сделали?

– Положил в бумажник.

– Так при вас был бумажник? Каким образом бумажник с официальным письмом мог поместиться в кармане моряка.

– Вы правы, бумажник оставался у меня в каюте.

– Так, стало быть, вы только в своей каюте положили письмо в бумажник?

– Да.

– От Порто-Феррайо до корабля где было письмо?

– У меня в руках.

– Когда вы поднимались на "Фараон", любой мот видеть, что у вас в руках письмо?

– Да.

– И Данглар мог видеть?

– Да, и Данглар мог видеть.

– Теперь слушайте внимательно и напрягите свою память; помните ли вы, как был написан донос?

– О, да; я прочел его три раза, и каждое слово врезалось в мою память.

– Повторите его мне.

– Вот он, слово в слово: "Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского прокурора, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле "Фараон", прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитету в Париже. В случае его ареста письмо будет найдено при нем или у его отца, или в его каюте на "Фараоне".

Аббат пожал плечами.

– Ясно как день, – сказал он, – и велико же ваше простодушие, что вы сразу не догадались... Какой был почерк у Данглара?

– Очень красивый и четкий, с наклоном вправо.

– А каким почерком был написан донос?

– С наклоном влево.

Аббат улыбнулся, взял перо, обмакнул в чернила и написал левой рукой, на холсте, заменяющем бумагу, первые строки доноса.

– Невероятно! – воскликнул Дантес. – Как этот почерк похож на тот!

– Донос написан левой рукой. А я сделал любопытное наблюдение. Все почерки правой руки разные, а почерки левой все похожи друг на друга. Перейдем ко второму вопросу. Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес?

– Да, одному молодому человеку, который любил ее.

– Его имя?

– Фернан.

– Имя испанское.

– Он каталанец.

– ...Знал ли его Данглар?

– Нет... Да... Вспомнил!... За день до моей свадьбы они сидели за одним столом в кабачке старика Памфила. Данглар был дружелюбен и весел, а Фернан бледен и смущен...

– ...Хотите знать еще что-нибудь? – спросил аббат с улыбкой..."

Далее с той же легкостью и тем же способом Фариа объясняет поведение прокурора Вильфора, за обманчивым сочувствием которого крылся страх перед разоблачением отца-заговорщика и крахом карьеры, и т.д. Я не привожу в параллель фрагменты из произведений, безусловно принадлежащих к детективному жанру, потому только что не хочу утомлять читателя чрезмерным цитированием. Но таких параллелей – и у Артура Конан-Дойла, и у Агаты Кристи и у прочих мастеров более чем достаточно. Думаю, читатель согласится: перед нами типичная сцена из детектива, в которой сыщик путем дедукции раскрывает загадку преступления. Обращаю ваше внимание на еще один фрагмент из "Графа Монте-Кристо" и вновь прошу прощения за длинную цитату по причинам, изложенным выше. Аббат Фариа рассказывает Дантесу о том, каким образом он стал обладателем тайны несметных сокровищ кардинала Спады, как расшифровал завещание последнего – Фариа нашел обрывок уничтоженного завещания погибшего кардинала. Вот он: "Сего 25 апреля 1498 года, бу... Александром VI и опасаясь, что он, не... пожелает стать моим наследником и го... и Бентивольо, умерших от яда... единственному моему наследнику, что я зар... ибо он посещал его со мною, а именно в... ка Монте-Кристо, все мои зол... ни, алмазы и драгоценности; что один я... ценностью до двух мил... найдет его под двадцатой ска... малого восточного залива по прямой линии. Два отв... в этих пещерах; клад зарыт в самом даль... каковой клад завещаю ему и отдаю в по... единственному моему наследнику.... 25 апреля 149..." Далее он объясняет Дантесу: "По уцелевшему отрывку я разгадал остальное, соразмеряя длину строк с шириной бумаги, проникая в скрытый смысл по смыслу видимому." И приводит свою реконструкцию: "...дучи приглашен к обеду его святейшеством... довольствуясь платою за кардинальскую шапку... товит мне участь кардиналов Капрара... объявляю племяннику моему Гвидо Спада... ыл в месте, ему известном... пещерах остров... отые слитки, монеты, кам... знаю о существовании этого клада... лионов римских скудо, и что он... лой, если идти от... ерстия вырыты... нем углу второго отверстия... лную собственность, как... 8 года... аре Спада...". Вот полученный результат: "Сего 25 апреля 1498 года, бу...дучи приглашен к ободу его святейшеством Александром VI и, опасаясь, что он, не... довольствуясь платою за кардинальскую шапку, пожелает стать моим наследником и го...товит мне участь кардиналов Капрара и Бентивольо, умерших от яда... объ являю племяннику моему Гвидо Спада, единственному моему наследнику, что я зар...ыл в месте, ему известном, ибо он посещал его со мною, а именно в... пещерах островка Монте-Кристо, все мои зол...отые слитки, монеты, камни, алмазы и драгоценности, что один я... знаю о существовании этого клада, ценностью до двух мил...лионов рим ских скудо, и что он найдет его под двадцатой ска...лой, если идти от малого восточного залива по прямой линии. Два отв...ерстия вырыты в этих пещерах: клад зарыт в самом даль...нем углу второго отверстия; каковой клад завещаю ему и отдаю в по.. лную собственность, как единственному моему наследнику. 25 апреля 149...8 года. Чез...аре Спада".

Скажите, что эта изящная дешифровка уступает истории из "Золотого жука" того же Эдгара По или "Пляшущим человечкам" А.Конан Дойла! С уверенностью можно сказать, что аббат Фариа, плод фантазии гениального французского романиста, достоин занять свое место в галерее великих сыщиков – рядом с Огюстом Дюпеном и Шерлоком Холмсом. Он не хуже их и – главное – тем же методом – умеет "отыскивать путь в подземелье по слабому свету, падающему сверху".

"Вы – мой сын..." Итак, мне кажется, нет нужды далее доказывать очевидную истину – аббат Фариа вполне подходит на роль одного из прародителей шеренги великих сыщиков. И полагаю, любителям детективной литературы не составит большого труда назвать тех героев, которые состоят в прямом родстве с узником замка Иф. Первым на ум приходит, конечно же, патер Браун, рожденный воображением Гилберта К.Честертона, далее – менее знаменитый, но от того не менее привлекательный монах-бенедиктинец брат Кадфаэль, герой детективно-исторического сериала английской писательницы Элис Питерс; запоминающийся брат Вильгельм Баскервильский из романа Умберто Эко "Имя розы". И даже раввин Дэвид Смолл, блистательно раскрывающий загадочные преступления в романах американца Гарри Кемельмана. Словом, те персонажи детективов, которых условно можно назвать "сыщик в рясе" (рабби Смолл, правда, предпочитает таллит и тфиллин), иными словами – священнослужитель, загнимающийся раскрытием преступлений.

Но это, так сказать, ипостась героя, предназначенная для решения Загадки. Если читатель помнит, в главе "Баскервильская мистерия" я писал о том, что в основе классического детектива лежит не только Загадка логическая задача, сводящаяся к поиску ответа на вопрос: "Кто убил?" (и вытекающие из него), но и Тайна – тот подтектст, раскрыть который в процессе расследования не представляется возможным в реалистических декорациях. В основе детектива лежит извечная парадигма языческих мифов – древняя гностическая мистерия об извечном противоборстве Добра и Зла, к тому же мы говорили (на примере "Собаки Баскервилей") об удивительной связи главного героя – сыщика – с миром темным, потусторонним, миром Смерти, присутствие которого постоянно ощущается на страницах рассматриваемых произведений. Мало того, мы охарактеризовали детектива, борющегося с силами Зла, как существо, с этими силами связанного, несущего печать порождения или, во всяком случае, причастности к миру Смерти, из которого эта самая смерть и прорывается в мир реальный, обыденный. Собственно, проникновение иррационального (т.е., смерти) в рациональное и есть суть детективного произведения.

И вдруг – милейший патер Браун... Или добрейший целитель брат Кадфаэль... Не правда ли – вышесказанное кажется нелогичным? Уж не ошибаемся ли мы, пытаясь усмотреть в их чертах – черты иные, древние, темные и пугающие? Но не спешите с выводами. Давайте-ка присмотримся к фигуре прародителя – аббата Фариа. Кто он такой? Почему, говоря о родстве детектива с мифом (через сказку и эпическую поэзию), мы вспомнили именно об этом герое? Политический заключенный, сокрытый в подземелье зловещего замка Иф? Или фигура более могущественная – и древняя?

Общаясь с новообретенным другом, Дантес однажды оказывается свидетелем приступа странной болезни, во время которой Фариа, по сути, превратился в ...мертвеца: "...Дантес посмотрел на посеревшее лицо аббата, на его глаза, окруженные синевой, на белые губы, на взъерошенные волосы..." Аббат предупреждал его об этом заранее и сообщил, как тот сумеет ему помочь: "...Есть только одно средство против этой болезни, я назову вам его; бегите ко мне, поднимите ножку кровати, в ней вы найдете пузырек с красным настоем... Когда вы увидите, что я застыл, окостенел, словом, все равно, что мертвец, тогда – только тогда, слышите? – разожмите мне зубы ножом и влейте в рот десять капель настоя; и может быть, я очнусь..." Что же это за средство и что за болезнь такая овладела нашим героем? Заглянем через плечо склонившегося над похолодевшим аббатом Дантеса. Что он делает? "Он... влил одну за другой десять капель крсного настоя и стал ждать... Наконец, легкая краска показалась на щеках; в глазах, все время остававшихся открытыми и пустыми, мелькнуло сознание; легкий вздох вылетел из уст; старик пошевелился..."

Впечатление жутковатое. Мертвец, красная жидкость, возвращающая его к жизни... Сырое подземелье, каменный мешок, непроглядная тьма... Остановившееся время... Никаких ассоциаций не вызывает? Уж не склеп ли это графа Дракулы? Или какого-то другого вампира? Похоже, весьма похоже.

Перелистаем десяток-другой страниц, перейдем в другую часть романа. Как читатель, я надеюсь, помнит, после "окончательной" смерти аббата, Дантес, заняв его место в зашитом мешке-саване, совершает дерзкий побег из замка Иф – с тем, чтобы, вступив во владения сокровищами аббата, приступить к мести врагам. И вот, чуть ли не на каждой странице мы встречаем странные намеки, да что там намеки! Точные указания на изменившуюся природу моряка Эдмона Дантеса. Вот, например, графиня Г. : "Послушайте! – отвечала она. Байрон клялся мне, что верит в вампиров, уверял, что сам видел их, он описывал мне их лица... Они точь-в-точь такие же: черные волосы, горящие большие глаза, мертвенная бледность..." А вот дальше: "Граф стоял, высоко подняв голову, словно торжествующий гений зла". "Глаза красноватые с расширяющимися и сужающимися по желанию зрачками, – произнес Дебрэ, орлиный нос, большой открытый лоб, в лице ни кровинки, черная бородка, зубы блестящие и острые, и такие же манеры... Уверяю вас, он окажется вампиром. Смейтесь, если хотите, но то же самое сказала графиня Г., которая, как вам известно, знавала лорда Рутвена..." Лорд Рутвен – вампир, герой рассказа Д. Полидори, личного врача Байрона.

А вот слова самого "графа", которые он произносит перед дуэлью, долженствующей стать кульминацией его мести: "Мертвец вернется в могилу, призрак вернется в небытие..."

Хочу заметить, что тема воскрешения из мертвых повторяется на страницах второй части знаменитого романа весьма навязчиво: воскресшим из мертвых оказывается Бенедетто – незаконнный сын прокурора де Вильфора: "Мой отец взял меня на руки, сказал моей матери, что я умер, завернул меня в полотенце... и отнес в сад, где зарыл в землю живым..." Восстает из мертвых отравленная Валентина – возлюбленная Максимилиана Морреля. Воскрешает якобы умершая (проданная в рабство на Восток) дочь Али Тебелина Гайдэ. И так далее. Обращаю ваше внимание на то, что, за исключением случая с Валентиной, все прочие истории – истории мести за предательство – мести восресшего покойника: Бенедетто мстит коварному отцу; Гайдэ – предателю де Морсеру; сам граф Монте-Кристо являет нам еще один парафраз "Коринфской невесты", вдохновившей в свое время Гете – возвращение мертвого жениха к не сохранившей верность невесте. Жениха-вампира, одержимого жаждой мести живым.

Каким образом моряк Дантес, невинно оклеветанный и посаженный в замок, стал вампиром, воскресшим мертвецом? Думаю, именно таким перерождением обеспечил его аббат Фариа, сделав гостя своего темного царства своим "сыном" – в довесок к сокровищам островка Монте-Кристо ("Христова Гора", то есть, Голгофа, смертное место): "– Это сокровище принадлежит вам, друго мой, – сказал Дантес, – оно принадлежит вам одному, я не имею на него никакого права; я не ваш родственник. – Вы мой сын, Дантес! – воскликнул старик. – Вы дитя моей неволи!.." Или могилы, добавим мы, ибо тюрьма, подземелье замка, подземная камера – аналог могилы (разумеется, в сказке см., например, работу В.Проппа "Исторические корни волшебной сказки"). Эдмон Дантес изъят из мира живых – как и положено сказочному герою, в день свадьбы, то есть, в канун зрелости. И отправлен в подземелье, перенесен в мир смерти, потусторонний мир.

Подземное царство.

Конечно же, как и следует герою волшебной сказки, он не может не встретиться с повелителем этого темного мира, с его истинным владыкой аббатом Фариа. Фариа слеп (во всяком случае, таким он воспринимается), но прекрасно ориентируется во тьме: тьма – это его среда обитания, его дом. Он всесилен в своем царстве – из ничего (из "подручных средств") создает волшебные предметы. Он владеет несметными сокровищами, которыми распоряжается по своему усмотрению, которыми может одарить всякого, кто в него поверит (очень важный момент для любого культа): инспектор тюрем ему не верит – и много лет спустя получает жалкие франки от поверившего и разбогатевшего графа Монте-Кристо. Правда, с сокровищами дело обстоит не так просто. Согласно В.Проппу, в клад превращалист магические предметы, утратившие свое первоначальное предназначение. Впрочем, сокровища острова Монте-Кристо не являются темой настоящих заметок. Вернемся к аббату Фариа и отметим еще две особенности: всесилен Фариа только в своем царстве (в верхнем, земном мире он изгой, преступник). И он требует жертвоприношений помните о "красном настое", о "соке особенного свойства" (Гете), без которого инициация этого подземного владыки, оживление – невозможны? Кстати, согласно греческим мифам, покойники, чтобы обрести память, нуждались в крови. Одиссей, чтобы получить пророчества от прорицателя Тиресия, пришел под землю, к вратам Аида и напоил тень Тиресия кровью:

"В это время душа Тиресия старца явилась,

Скипетр держа золотой; узнала меня и сказала:

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!

О несчастливец, зачем ты сияние солнца покинул,

Чтобы печальную эту страну и умерших увидеть?

Но отойди же от ямы, свой меч отложи отточенный,

Чтобы мне крови напиться и всю тебе правду поведать..."

Только напившись "красного настоя" умерший Тиресий возвращает себе память, а вместе с памятью и возможность провидеть будущее. Давать советы.

И, возможно, решать логические загадки, добавим мы. С помощью дедуктивного метода.

Итак, перед нами – истинный лик того, кто прятался под рубищем жалкого узника замка Иф. Нет, он не вампир, как могло показаться поначалу. Вернее, вампир, но более древнего происхождения, имеющий природу демоническую – или даже божественную, подземного, хтонического божества, древнего Диониса. Его слепота – оттуда же; для него закрыт мир материальный, но он прекрасно видит мир иной. Он всемогущ в своем царстве, он взыскующет крови и владеет профетическим даром, но не имеет возможности вернуться в мир живых.

А что же Дантес? Похоже, и для него такая возможность закрыта: в мир вернулся не моряк Эдмон Дантес, а таинственный граф Монте-Кристо. И таинственность его, сопряженная с тайной, ощущающейся за текстом, не раскрывается до конца, оставляя читателя в неведении: так все-таки, что же мы прочли? Я уже высказывал предположение, что во второй части романа действует покойник – мертвец, одержимый жаждой мести живым, вампир, инициированный Властелином подземного царства, ставший его слугой. Он не устоял перед соблазном: принял дар властелина подземного царства, царства мертвых. Но ведь во всех сказках существует запрет на пользование пищей, питьем, богатством подземного царства. Не устоявший перед искушением и принимающий коварный дар навсегда остается в мире смерти...

И выходит наверх, к живым только в роли вампира, ожившего мертвеца.

Есть и еще одно объяснение, не противоречащее предыдущего, а дополняющее его. Мне представляется, что роман построен по той же схеме, что и знаменитый рассказ Амброза Бирса "Случай на мосту через Совиный ручей". Вкратце сюжет таков: во время Гражданской войны в США южане вешают пойманного разведчика северян. Во время казни веревка обрывается, осужденный падает в воду (повешение происходило на мосту через Совиный ручей – отсюда название рассказа), уходит от преследователей, добирается домой, встречается с горячо любимой женой, но... все это оказывается лишь видениями несчастного, посетившими его гаснущее сознание в те короткие мгновенья, когда тело его падало с моста и до момента, когда петля затянулась навсегда. Иными словами, вся вторая часть романа (после смерти Фариа) – предсмертные видения тонущего Дантеса, так и не сумевшего выбраться из мешка-савана. Может быть, потому в истории графа Монте-Кристо так много аляповатых, неестественных деталей, откровенно сказочных (упрощенно-сказочных, почти китчевых). И по той же причине, возможно, столь часто на страницах второй половины романа встречается образ воды, влаги, водной стихии – это реальность врывается в предсмертные грезы несчастного узника замка Иф подземного царства. Живой не может выйти из мира смерти... Впрочем, предмет нашего рассмотрения – не роман Александра Дюма как таковой, а образ аббата Фариа – предтечи великих сыщиков. Вернемся же к это теме.

Что же выходит? Природа любимых персонажей детективного жанра столь отталкивающа? Ну, прежде всего, отнюдь не отталкивающа. Просто – нереальна. При том, что они "хорошо маскруются". В это легко убедиться, рассмотрев многочисленных потомков "аббата Фариа", появившихся на страницах книг спустя десятилетия и даже столетия после него и частично названных в начале этой главы. Пожалуй, каждому из них и с гораздо большим основанием, нежели Дантесу, старый узник замка Иф мог бы сказать: "Вы – мой сын..."

"Всех этих людей убил я..." Тремя характерными чертами обладает герой Дюма – и три, если можно так выразиться, группы его наследников, для каждого из которых какая-то из этих черт стала доминирующей, мы можем выделить в последующей детективной литературе, вплоть до сегодняшнего дня. Первое: обратим внимание на его звание – "аббат Фариа". "Аббат", священнослужитель, монах – сия ипостась чрезвычайно важна, не меньше других, о которых разговор впереди. К слову сказать, в самом романе "Граф Монте-Кристо" временами, словно для того, чтобы подчеркнуть: "Я – инкарнация Фариа", – Эдмон Дантес является в сутане и тоже зовется "аббатом". Аббат Бузони – таким он то и дело приходит к своим недругам и недоброжелателям – или к тем, кого избрал орудиями своей мести. И – заметьте – именно в этом облике он оказывается неуязвимым, бессмертным:

"...– Черта с два! – воскликнул Кадрусс, выхватывая нож и ударяя графа в грудь. – Ничего ты не скажешь, аббат!

К полному его удивлению лезвие не вонзилось в грудь, а отскочило..."

Все-таки, почему именно монах становится образом, связанным, как уже было сказано выше, с хтоническим, подземным божеством? В "Баскервильской мистерии" я говорил о том, что детектив представляет собою извечную мистерию борьбы Добра и Зла, персонажи которой обряжены в современные читателю одежды, но сквозь более-менее узнаваемые пейзажи проступает мерцание инфернального мира, мира смерти, находящегося в двух шагах от нашего. Действие происходит на пороге иной реальности. И неважно, как этот порог, этот край называется в конкретом случае: Гемптонской трясиной, цистерцианским монастырем или Негритянским островом – все это символы Порога, врат Смерти. Священнослужитель уже своим статусом в минимальной степени связан с миром реальным (слишком мало связей – он не имеет своего дома, он не нуждается в деньгах, он живет в безбрачии), строго говоря, его функция – бороться с грехом и "с самим Прародителем зла" (повторяя слова Шерлока Холмса), но еще важнее то, что он – Посредник. Проводник из этого мира в иной, своеобразный Харон-перевозчик. Аббат, монах, отрешившийся от суетного мира, т.е. от мира живых и остановившийся на пороге мира мертвых, он – Страж, Охранитель, Стоящий у Врат... И как таковой, он – Познавший, ему открыты потусторонние тайны. В романе Германа Гесс "Игра в Бисер" есть изумительная новелла "Средневековое жизнеописание", рассказывающая о жизни раннехристианских исповедников. Один из двух главных героев – отец Дион Пугиль – на вопрос главного героя Иосифа там, говоря о приходящих к исповеди грешниках, произносит весьма знаменательную фразу: "Это не они греховны, а мы. Потому что мы познали Грех, познали Добро и Зло". Вот это познание и обеспечивает образу священнослужителя место в череде "сыщиков в сутанах". И патер Браун, и брат Вильгельм, и брат Кадфаэль, все прямые потомки таинственного узника замка Иф – "люди с прошлым". И это прошлое – темно и тяжко. Например, брат Кадфаэль, монастырский целитель и добровольный сыщик, придуманный английской писательницей, в пору бурной молодости был крестоносцем, сражавшимся в Святой Земле с неверными и убил не один десяток людей, виновных в сущности лишь принадлежностью к иной вере: "Он помнил каждый год и день своего пребывания в миру и был благодарен судьбе за беззаботное детство, полную приключений юность, за женщин, которых знал и любил, за то, что ему посчастливилось принять крест и сражаться за христову веру в Святой Земе и бороздить моря у берегов Иерусалима. Вся его жизнь в миру была как бы долгим паломничеством, которое привело его в эту тихую обитель. Однако ничто в прошлом не пропало даром – ни ошибки, ни промахи, ибо все так или иначе сделало его таким, каким он был ныне, и подтолкнуло к принятию обета. Господь дал ему знак, и у него не было нужды ни о чем сожалеть, ибо прошлое и настоящее составили ту жизнь, судьей которой мог быть один Всевышний..." Ныне этот скромный и незаметный персонаж "не просто удалился от мира, но воистину вернулся домой, ибо жить именно здесь было предначертано ему от рождения". Как же он живет сейчас, в скромной бенедиктинской обители в графстве Шрусбери? "Брат Кадфаэль лежал в темноте неподвижно, словно в гробу, вытянув руки вдоль тела. Полузакрытые глаза ловили сквозь дрему слабые отблески света на переплетении потолочных балок. В эту ночь молнии не сверкали, но дважды, до и после полуночного молебна, прозвучали отзвуки отдаленных раскатов грома, такие тихие, что остальные братья их вовсе не заметили, но брату Кадфаэлю, отчетливо слышавшему их, когда он поднимался на службу и когда снова укладывался спать, они показались знамением..." Из Палестины, из Азии он приходит, к слову сказать, некоей испостасью уже упоминавшегося нами Диониса (тоже уроженца Азии), с незнакомыми растениями, культивированием которых и занимается в монастыре: "...Редкостные сокровища брата Кадфаэля – восточные маки, вывезенные из Святой Земли и заботливо взлелеянные здесь..." Восточные – опиумные – маки, дар Востока Западу, подобный чудесному соку – вину, тоже привезенному, кстати, из Азии, все тем же Дионисом. Садовод с бурным прошлом, проведенным на Востоке, сыщик, легко раскрывающий преступления, но более всего обожающий возиться в собственном садике и по возможности не покидающий стен обители он очень напоминает в этом отношении еще одного сыщика, жившего не в Англии XIII, а в Америке ХХ века, которому мы далее посвятим отдельный, более подробный рассказ. Связь монаха-крестоносца с растениями, с дарами земли прослеживается во всех романах Элис Питерс: "Садик Кадфаэля окружала живая изгородь из кустов боярышника, усыпанных белоснежными цветами, и орешника, на которых покачивались серебристые сережки. Из травы выглядывали анемоны, поднимали плотные, тугие головки ирисы. Даже розы, судя по набухшим бутонам, вот-вот должны были распуститься, а круглые коробочки пионов, полные пахучих семян, которые брат Кадфаэль использовал при приготовлении целебных снадобий..." Коль скоро мы уже говорим об этом, не могу не вспомнить еще одного из ранних предшественников современных героев детективных романов: сыщик Кафф из романа Уилки Коллинза "Лунный камень" интересовался разведением роз куда больше, чем расследованием преступлений...