Текст книги "Деревянная грамота"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Уговорились так – Данила с Тимофеем поехали обратно, дремать при оседланных бахматах, а Желвак с Семейкой остались караулить с тем, чтобы отдохнувшие конюхи их часа через два сменили.

Но ни в ту ночь, ни в следующую ничего не случилось.

* * *

– Ниточка, Гаврила Михайлович! Ниточка!

Деревнин уж не знал, как быть со взбесившимся ярыжкой. Препровожденный к нему Стенька только одно и повторял:

– Нашлась-таки! Слава те Господи – ниточка!

Наконец подьячий взял Стеньку за плечи и принялся трясти, приговаривая:

– Какая тебе еще ниточка, блядин сын? В швецы ты, что ли, подался?!?

– Ниточка, Гаврила Михайлович! – повторил счастливый, словно новобрачный, Стенька. – Семен-то Алексеевич – орел! Он что догадался? Он догадался в бумагах посмотреть, кто от Печатного двора жалованье получает!

– И на кого он в бумагах напал?

– Справщиков-то в Кремле нанимают! Успенского собора ключаря Ивана, попа Михаила, ты его знаешь, ему в прошлом году пропавшую шубу нашли! Ниточка между Верхом и печатней, Гаврила Михайлович! Вот кто мог грамоту-то вынести и передать!

– Да погоди ты радоваться! – одернул Стеньку Деревнин. – На одном-то конце ниточки – еретик Грек, а на другом-то конце? Ты об этом подумал? Кто книжицу-то в печатню посылал?

Тут Стенька и увял…

– Стало быть, не будут справщиков пытать-то? – с унынием вопросил он. – Кабы какого ненужного имени не назвали?

– Коли эта грамота и впрямь затейного письма склад, хотя я сколько служу – не упомню, чтобы на Москве по дереву писали, то никого, Степа, хватать и пытать не будут, а соглядатаев приставят. Так что угомонись, Степа, дельце еще только начинает раскручиваться.

Стенька вздохнул.

Больше ему нечего было доложить Деревнину, который, от греха подальше, исправно строил из себя хворого и в приказе не появлялся. И он отправился туда, где ему сейчас и полагалось быть, – на торг.

Было у него одно дельце – обещал Наталье, что будет ей к Масленице новая сковорода. Подружке ее, Домне Патрикеевой, муж-стрелец купил медную сковородку в пять алтын, так и этой вынь да положь! Без этой сковородки уже и жизнь не мила!

Помянув Домну, которая вечно научит Наталью всяким пакостям, Стенька пошел смотреть сковородку, надеясь сторговать подешевле. Но перед Масленицей это был ходовой товар, ни один сиделец не уступал.

Ярыжка, не желавший тратить на бабьи причуды лишних денег, поплелся прочь. Вдруг его цапнула за плечо крепкая рука и развернула рожей в другую сторону.

Перед Стенькой стоял, ухмыляясь во весь рот, крепкий мужик, до того щекастый и румяный, что сквозь бороду видно было. И так уж он счастливо ухмылялся, что и глаза сделались едва заметными щелочками.

– Ты кто таков? – удивился Стенька.

– Не признал, что ли? Ивашка я!

– Полна Москва Ивашек.

– Ивашка Шепоткин же! И впрямь не признал! – Мужик был так этим озадачен, как ежели бы и впрямь был единственным Иваном на всю Москву, которого каждая подзаборная шавка знает. – Да ты припомни – на торгу встретились!

Для человека, который ежедневно на торгу видит под несколько сот Ивашек, это было плохой зацепкой, и Стенька выразительно пожал плечами.

– Ты меня от смертоубийства спас!

– Тебя?!?

– Кабы не ты, я бы его, блядина сына, зашиб, убил, грех на душу взял!

– Постой! Это ты, что ли, женку свою кому-то там за пятнадцать рублей заложил? – начал припоминать Стенька.

– Ну, я! Так кабы не ты, я бы его убил, порешил и на плаху за него, подлеца, пошел!

Тут и Стенька невольно улыбнулся. Он вспомнил ту драку, неторопливое побоище двух дородных, а в тулупах – еще и безмерно грузных мужиков. Однако раз этому Ивашке Шепоткину угодно полагать, будто Стенька его от неприятности избавил, – пусть полагает! Земский ярыжка, что греха таить, любил заводить среди торгового люда таких знакомцев, чтобы чем-то ему были обязаны. Идешь вот так без гроша за душой – и всегда найдется благодарный человек, угостит, а коли сам не догадается, так ведь и напомнить можно.

– И пошел бы! – весело подтвердил Стенька. – А что, с женкой-то своей помирился? Не прибил ее?

– А что ее, дуру, бить? Как ей велено, так и поступила. Пойдем, добрый человек, прости, не знаю, как звать-величать!

– А Степаном Ивановичем! – сразу определил себе немалую цену Стенька. – Неужто угостить хочешь?

– Кум у меня сбитенщик, такого сбитня нальет – до пяток продерет! Он перцу с имбирем не жалеет!

Стенька, решив, что его отсутствие на общем предпраздничном переполохе не больно скажется, зашагал следом за Ивашкой Шепоткиным. Ивашка, грудью прокладывая дорогу сквозь толпу, поддерживал беседу, то и дело поворачивая крупную башку к земскому ярыжке. И в конце концов ему такое вежество вышло боком.

Извозчик, усаживая седока в саночки, не приметил колдобины. Конек взял с места резво, санки опасно накренились, седок заорал, вываливаясь, но не вывалился, а откинулся в другую сторону. Санки, покатившие было на одном полозе, дернулись и рухнули на другой. Получилось это очень неудачно – как раз по Ивашкиной ноге.

Мужик, шлепнувшись на гузно, взвыл белугой и заругался так, что мудрый извозчик сразу хлестнул конька кнутом. Санки унеслись, а Стенька остался с ревущим Ивашкой в полном бессилии. Как земский ярыжка он мог бы кинуться следом, позвать на помощь – возможно, извозчика бы и остановили. А что с того проку? Починит он Ивашке ногу, что ли?

– Встать можешь? – спросил Стенька.

Ивашка попробовал, но, видать, полозом ему сломало одну из тех мелких косточек, каких в ступне до черта.

Оставить его в таком положении Стенька не мог. Он высмотрел извозчика, крикнул ему и рукой помахал – сюда, мол! Санки подкатили.

– Пособи-ка! – велел Стенька, показывая на сидящего в снегу Ивашку.

Извозчик посмотрел на земского ярыжку с подозрением.

– Знаю я вас! – сказал он. – Так и норовите!

– Что норовим?

– Коли для Земского приказа – чтоб безденежно! Нет уж, другого дурака ищи!

– Сам дурак! – отвечал Стенька. – Что, Иванушка, будут у тебя две деньги, с этим обалдуем расплатиться?

– Да уж будут! – подтвердил Шепоткин.

– Куда везти-то?

– А на Волхонку! – Ивашка тихо взвыл, когда Стенька с ямщиком подняли его, чтобы усадить в санки.

Обогнув Кремль, санки быстро доставили седоков к нужному месту.

– Вон туда, туда! – распоряжался Ивашка. – Да тут разворачивай!

Санки встали.

– Степан Иванович, сделай милость, добеги до моего двора! – попросил Ивашка. – Парня там найдешь, Нечая. Пусть он скоренько выйдет да меня в дом занесет! Чего тебе-то корячиться! Я молодец дородный!

Стенька понял – Ивашке Шепоткину вовсе не хочется переплачивать извозчику полушку за услугу. И одобрил – каждому полушку, так самому-то что останется?

Очевидно, чтобы никто из бывших владельцев Марфицы, ни торговый человек из Суздали Никишка Ревякин, ни оставшийся для Земского приказа безликим и безымянным Пасынок, не могли до нее вновь добраться, Шепоткин завел большого лохматого черного кобеля. Войдя в калитку и бывши немилосердно облаян, Стенька заорал что было духу, вызывая хозяйку. Но откликнулся мужской басовитый голос. Стенька развеселился было – опять Ивашке не повезло! – но тут из-за угла вышел с топором в руке человек росту невиданного и с безбородым круглым лицом, как у красной девицы. С лица-то ему было – хорошо, коли восемнадцать. А когда судить по плечищам – мужичище в сочной поре, да и топор в его лапище казался игрушечным.

– Чего орешь? – осведомился этот человек.

Тут Стенька сообразил – да это же и есть парень, Нечай, которого велено позвать на помощь!

– Хозяина из саней взять нужно, принести в дом, – сказал он. – Ногу ему полозом повредило.

– Погоди, топор положу. И что у вас на Москве за топоры! Тихо ты, Арапка! Нишкни!

Нечай показал псу кулак, хороший кулак, нешуточный, и пошел за угол – вбить в колоду топор. Вернулся он пасмурный.

– И что у вас на Москве за колоды…

«Развалил!..» – с ужасом подумал Стенька. И этого вполне от Нечая можно было ожидать. Хотя располовинить колоду для рубки дров было немалым подвигом.

Нечай пошел к калитке. Тут только Стенька заметил, что был он в одном расстегнутом зипуне поверх холщовой простой рубахи да в полосатых портах и лаптях. Насчет обувки Стенька злорадно усмехнулся – как ты, парнище, ни здоров, а ходить тебе в лапотках, потому что сапог такой удивительной величины по всей Москве не сыщешь! Заказывать же сапожнику – удовольствие не дешевое, а ты, брат, вряд ли больно денежен.

– Да скорее ж! Поспешай, свет! – распоряжался Ивашка Шепоткин, позволяя Нечаю взять себя в охапку. – Не ровен час, увидят!

Стенька подивился тому, что Шепоткин стыдится перед соседями за увечье. Но прочь не пошел – коли было обещано угощение, так слово держать надобно!

Когда Нечай вносил Ивашку, Стенька придержал калитку и опять подивился: здоровый мужик, да еще в огромной, колом стоящей шубе, был на руках у этого верзилы не то чтобы совсем как дитя, а скорее как подросток.

– Забеги вперед, – велел Стеньке Нечай, – двери в сени распахни и другие тоже.

Вежества в парне было – ну, ни на медный грош!

Но Стенька сделал, как велено. Ему стало любопытно – что же это за орясина такая невоспитанная, откуда взялась? В лесу родилась, пням молилась?…

– Ахти мне! – переполошилась, увидев чужого, маленькая кругленькая Марфица, хлопотавшая по хозяйству в одной подпоясанной рубахе и в распахнутой душегрее. – Господи Иисусе! А ну, пошел вон! Нечай! Нечаюшка!

– Тут я! – отвечал парнище.

– Не галди! – добавил, въезжая в горницу на богатырских руках, Ивашка Шепоткин. – Одевайся-ка да за бабкой беги, ногу мне править!

Его усадили на лавку. Марфица кинулась разувать мужа. И точно – пострадавшая нога посинела и припухла.

– Да пойдешь ты за бабкой?! – рявкнул Ивашка.

Марфица бросилась за крашенинную занавеску – накинуть хоть сарафан, чтобы не надевать шубку прямо поверх рубахи.

– Вот, Степан Иванович, так и живу, – горестно сказал Ивашка. – С бабой бестолковой! Другая бы босиком по снегу ради мужа побежала…

– Племянник, что ли? – мотнув головой в сторону Нечая, осведомился Стенька. Предположить, что Шепоткин породил такого молодца, он никак не мог.

– Какое там – племянник! – Ивашка запнулся, словно бы брякнул лишнего. – Поди, Нечаюшко, мы тут о деле говорить будем. Дров-то наколол?

– Малость осталось.

– Ну, поди, Господь с тобой.

Парнище, пригибаясь, вышел.

– Здорова у тебя родня! – одобрил Стенька.

– Седьмая вода на киселе, – пренебрежительно отозвался Ивашка. – Ты садись на другую лавку, подожди. Бабка-костоправка у нас по соседству живет, сейчас ее Марфица приведет… Ты там скоро? А то гляди мне!

– Ахти мне! – отвечал голосок из-за крашенинной занавески. – За угол подолом-то зацепила, шов разошелся!

– Да кто твой сарафан под шубой-то увидит, дура?! – возмутился Ивашка.

– А что? – Стенька встал с лавки, на которой сидел, не раздеваясь и лишь шапку сняв. – Дай-ка я до бабки добегу. И сам ее сюда доставлю! А ты, голубушка, пока лоскутов холщовых достань, длинных, они бабке пригодятся – ногу замотать. Куда бежать-то?

– Лоскутья-то у тебя, у дурищи, есть?! – зарычал Ивашка.

– А бабка Козлиха на нашей улице и живет, от нас второй домишко! – объяснила Марфица.

– В которую сторону?

– Как к церковке идти!

– Да там с обеих сторон храмы Божии! – вмешался Ивашка.

Не дожидаясь супружеской разборки, Стенька выскочил за дверь.

Природная любознательность не впервые тихонько подсказывала ему: Степан Иванович, обрати внимание! Вроде и слов никаких загадочных не было, и взглядов многосмысленных, однако есть нечто странное в отношении Ивашки Шепоткина к этому парню Нечаю. На бабу он орать горазд. Надо полагать, и седьмая вода на киселе, нищий родственничек, должен был от него немало гнилых словес услышать. А Ивашка с этой здоровенной орясиной лучше, чем с родным сыном, обращается… Опять же, чего проще – Нечая за бабкой послать?

И что бы это значило?

Стенька поспешил через двор, опасливо поглядывая на кобеля Арапа. Но не Арап, а Нечай заступил ему дорогу.

– Чего тебе, свет? – спросил Стенька.

– Просьбишка у меня.

– Ну, говори!

– Возьми меня с собой! – выпалил Нечай.

– Куда, к бабке Козлихе, что ли?

– К бабке?…

Парень имел такой разочарованный вид – Стеньке поневоле сделалось его жалко.

– Ну, я заместо Марфицы за бабкой сбегаю, – объяснил ярыжка. – А ты что – сам за ворота выйти боишься?

– Да дядька Иван не велит!

– Чего ж это он не велит? Украдут тебя, что ли, за воротами?

– Не велит, да и все тут! Говорит – ты человек лесной, ты в городе потеряешься! Ищи тебя потом! И злые люди, говорит, вокруг пальца обведут! Весной только, говорит, найдем тебя, когда сугробы стают!

– А на что ты злым людям сдался? – разумно спросил Стенька. – Шуба на тебе не соболиная, вообще никакой, денег тоже, поди, и алтына не имеешь. Какой им с тебя барыш?

– Да и не дамся я им! – со всем возмущением восемнадцатилетнего плечистого верзилы добавил Нечай. – А вот потеряться – это дядька Иван прав! Как меня сюда везли, то и дело поворачивали. А улицы-то все одинаковые! А на торгу, сказывали, целая площадь полным-полна людей! Человек сто, не меньше! Вот где потеряться можно!

– Пошли! – решительно сказал Стенька. – Пока до бабки Козлихи добежим, ты и расскажешь, откуда такой взялся. Сто человек! Да там двадцать раз по сто! А то и поболее!

– Откуда же их столько набралось? – спросил потрясенный Нечай.

– Москва же!

– Ого!

– Сам-то ты откуда?

– А из Бунькова! – гордо отвечал парень. – Неужто ты Бунькова не знаешь?

И всем видом показал изумление.

Они как раз вышли в калитку, и Стенька быстрым шагом припустил в сторону церкви. Нечай шел рядом, вроде и не торопясь, однако длинные ноги позволяли ему идти вровень со спешащим Стенькой без малейшей суеты.

– Город это, что ли? – спросил Стенька.

– Вроде города… – не совсем уверенно молвил Нечай.

– И где же твое Буньково?

– А за Ивановкой.

– Еще того не легче!

Стенька кинулся наперерез первой же тетке.

– Слышь, где тут бабка Козлиха проживает?

– А вон, молодец!

– Бог в помощь! – запоздало приветствовал тетку Стенька и повернул к калитке в почерневшем заборе.

– Ты и Ивановки не знаешь?

– Погоди ты! – прикрикнул на парня Стенька. – Дай бабку сыскать! Потом про города с деревнями рассуждать будем!

Бабка Козлиха первым делом принялась выспрашивать Стеньку – тяжелы ли были сани, громко ли выл Ивашка Шепоткин, и выл ли, лежа потом в санях в неподвижности. При этом она увязывала в холстину травы с корешками, которые снимала со стены.

Стенька с Нечаем, который непонятно как и поместился в бабкиной избушке, молча и дружно поворачивали головы – с такой скоростью металась взад-вперед старенькая, скрюченная, но безмерно разговорчивая и шустрая бабка.

– Ну, ступайте! – прикрикнула она. – Не оставлять же вас в избе!

Вышли на двор, и тут бабка понеслась вперед. Кабы не черный плат, то была бы она, маленькая и стремительная, как мальчишка, выпущенный поиграть в снегу.

– Не знаешь, стало быть, Ивановки, – огорченно сказал Нечай. – А от нее до Касимова, сказывали, верст пять всего.

– Вот оно что, касимовский ты! – Об этом Стеньке следовало и самому догадаться.

Нечай при всем своем пригожестве, при светлых кудрях и румяных щеках, глаза имел раскосые и скулы высокие. В тех краях немало служилых татар проживало – должно быть, кто-то Нечаевой бабке и пособил…

– Буньковский.

– Как же ты в Москву-то из такой дали заехал?

– А купец Рудаков привез.

– И зачем же ты тому купцу на Москве понадобился?

– Кабы я знал! – воскликнул Нечай. – Купец сказывал – на Москве житье привольное, каждый день калачи и пряники едят, можно в Кремль пойти и самого царя увидеть!

– Выходит, он тебя царя смотреть повез? – Стенька поглядел снизу вверх, пытаясь по лицу собеседника понять, не шутит ли тот.

Но Нечай не шутил. Он искренне был огорчен, что из такой дали завезли в столицу да и держат взаперти.

– А к дядьке Ивану ты как попал? – заехал с другого конца Стенька.

– Так мы ж все вместе ехали!

Стенька вспомнил – и точно, Ивашка в приказе вопил, что куда-то ездил на полгода, почему и заложил женку Марфицу за пятнадцать рублей.

– Купец, стало быть, тебя сманил, а у дядьки Ивана ты поселился?

– Да они сговорились, чтобы я тут жил! Купец-то за меня кормовые деньги дядьке Ивану дал, по две деньги на день.

– А чем это ты ему так полюбился, что он за тебя кормовые деньги вносил? – Чем дальше, тем более странным казался Стеньке Нечаев приезд в Москву…

– А за жернова!

– Какие жернова?

Они уже почти подошли к шепоткинским воротам. Чтобы услышать поболее, Стенька удержал верзилу у калитки.

– А то ты не знаешь! Наши касимовские жернова всюду славятся! Как зима, так к нам за жерновами и едут! Которые купцы красную юфть возами берут, которые – сукно. Я одного видел – сита с решетами вез, и ничего больше! Разве это товар! Его и девка погрузит! А вот жернова грузить – это такое дело!

– Так ты что, жернова там у себя, в Бунькове, тесал? – Стенька окончательно перестал понимать, кто таков Нечай и за каким чертом привезен на Москву.

– Нет, в лес с охотниками хаживал. У нас леса знатные! Уйдешь, бывало, с мужиками на седмицу, идешь, идешь, конца-края нет…

– А купца Рудакова в лесу повстречал! Он на зиму в берлогу спать залег, лапу сосать, а ты его и поднял!

Нечай уставился на Стеньку в недоумении – видать, шутки в Бунькове были не в ходу.

– У него сани сломались, – несколько обиженно сообщил парень. – Бунькова не доехал, сани и не выдержали. Жернова-то весят! Он у нас новые купил, а я жернова перегружал. Он мне и говорит, чего тебе тут гнить, поехали со мной! Я и согласился.

– Так ты, выходит, беглый! – догадался Стенька.

Теперь он осознал, почему парня так старательно прячут. Детина приметный, с Ивановскую колокольню ростом будет… хотя… Кто из того замшелого Бунькова в Москву поплетется беглого искать?

– Так все ж бегут! – воскликнул Нечай.

Стенька только вздохнул.

Нечай был из тех, кого зовут – простая душа. Его и впрямь выпускать со двора было опасно.

– По-разному бегут-то, – заметил Стенька. – Ну, брат Нечай, там теперь не до меня. Коли хозяин ногу сломал, бабка с той ногой долго возиться станет.

– Так ты уходишь, что ли? – огорчился детинушка.

– Да не век же мне тут вековать! Я человек служилый.

– Эх!..

Столько скорби было в этом кратком слове, что Стеньку поневоле жалость проняла.

– Да не тоскуй ты! Обживешься – и в Кремль сходишь, и всюду!

– Да-а, всюду! Вон дядька Иван охромел – кто меня поведет? А обещали-то, обещали! И в Кремль, и в Успенский собор на царя посмотреть, и в бани, где дородные девки, и Охотный ряд показать, и боевые часы на башне, и Евангелие напрестольное в два пуда, и конные бега, и деревянную грамоту, и как на Лобном месте дьяки царев суд возвещают…

Парень перечислял все соблазны, не замечая, что у собеседника глаза явственно лезут на лоб.

– Вот, стало быть, чем тебя сманили… – осторожно, осторожнее некуда, чтобы не спугнуть, молвил Стенька. – Ну, в Успенский собор – это понятно, и царя посмотреть, и Богу помолиться. В баню… А что, у вас своих нет?

– Да мы-то в печах моемся. В вытопленную печь свежей соломки настелят и залезают мыться.

– А в Охотном ряду чего покупать собрался?

– Да хоть поглядеть-то!

Стенька собирался понемногу добраться и до главного, но тут старушечий голос принялся звать Нечая.

– Молоде-ец! Поди сюда-а! Хозяин зовет!

– Ахти мне! Проведает еще, что я за калитку выходил! – забеспокоился Нечай, и стало ясно, что при своем богатырском росте он еще – дитя малое, неразумное.

– Ты беги, беги! – велел Стенька. – А я вдругорядь приду! С дядькой Иваном уговорюсь и сам тебя всюду отведу!

– Не обманешь? – Нечай от радости так ухватил благодетеля за плечо, что Стенька чуть не взвыл, железные пальцы парня и сквозь тулуп, пожалуй, чуть ли не до кости впились.

– Вот те крест! – Стенька радостно перекрестился.

Надо же – вот где на сей раз вынырнула деревянная грамота!

Поскольку дело попахивало изменой, он решил прежде всего посовещаться с Деревниным. Но сразу же бежать к страдальцу домой он не мог – и так уже достаточно долго пропадал незнамо где, а его место сегодня было – торг на Красной площади.

Ближе к вечеру, разняв две драки, поймав за ворот вороватую бабу и еще немало добрых дел совершив, Стенька направился к Деревнину.

Он шел через торг, уже предвкушая, как расскажет о странных словах Нечая, как поразится Гаврила Михайлович, как они вместе будут обсуждать дальнейший розыск, как они придумают ловушку для Ивашки Шепоткина и купца Рудакова, что неопытных деревенских детин деревянными грамотами прельщают. И как увяжут все это вместе с тем розыском, который, никому не сказавшись, затеяли около печатни…

Деревнин, узнав про Нечая, прямо встрепенулся.

– Так я ж толковал – еретическое писание! – воскликнул он. – Башмакову невесть что мерещится, а мы и струсили! Видать, еще какой-то старец на Москве объявился, на новый лад веру переиначивает!

Воспрял духом Деревнин! В приказ наутро засобирался! Грамотку написал Протасьеву – что-де надо взять за приставы Ивашку Шепоткина и живущего у него Нечая, как по прозванию – неведомо. Стенька понесся с грамоткой и добился, что сам пойдет с приставами брать того Ивашку с Нечаем. Как всегда, когда предстояло куда-то бежать, кого-то хватать, действовать решительно и отчаянно, он разгорелся – глаза выпучил, волосы сами дыбом поднялись, голос сделался звонкий, отрывистый. Боец, да и только!

Примчавшись домой, он обнаружил спящую жену и ужин на столе. По зимнему времени темнело в такую рань, что невольно тянуло в сон сразу после заката. Стенька постоял, глядя на свою Наталью и улыбаясь. Подумал, а не подходящий ли день для супружеского дела. Обычно Наталья строго за этим следила, в ночь на среду и на пятницу к себе не подпускала, да еще прибавлялось множество предпраздничных ночей и четыре поста, и обо всем об этом предупреждал баб в слободской церкви отец Кондрат. А матушка Ненила всякий раз, когда приносили в январе или феврале крестить дитя, старательно высчитывала, не во грехе ли, в самый Великий пост, зачато. То же касалось майских и июньских детишек, а также апрельских и августовских.

Хотя следовало бы разбудить Наталью и посовещаться с ней о важных делах, Стенька решил просто потихоньку лечь. Предстоял трудный день, и лучше встретить его в чистоте, может, оно и зачтется…

Ночью приморозило, а в такие ночи особенно сладко спится. Проснулись оттого, что печка остыла, а в затянутое пузырем оконце явственно пробился свет.

Стенька ахнул и стал впопыхах собираться, правую ногу заматывая в онучу, а левую, босую, суя в сапог… Наталья только и успела сунуть ему за пазуху кусок круто посоленного хлеба.

В приказе уже все было готово к походу за Ивашкой Шепоткиным и Нечаем, а заодно и никому не ведомым купцом Рудаковым. Стенька единственный знал, где Шепоткин живет, поэтому ждали лишь его и покрыли гнилыми словами с головы до ног. Деревнин – и тот словечком припечатал.

Несколько обидевшись, Стенька поспешил выполнять задуманное. На сей раз покалеченных с ним не было, извозчика нанимать не стали – и пришлось идти к Шепоткину на Волхонку пешком, а поселился он там, где Волхонка уже звалась Пречистенкой и стояли недавно отстроенные белокаменные боярские и княжеские дома. Неподалеку стояли и Большие конюшни, которые по привычке все называли Чертольскими.

– Вот! – Стенька указал рукавицей.

Пристав Никон Светешников негромко стукнул кулаком в ворота. Залаял кобель.

– Отворяй! – грянул Никон.

Одно это он и умел – греметь страшным голосом, наводя ужас на посадский люд.

Кобель заливался, а из людей никто не подал голоса.

– Отворяй, не то ворота высадим!

– Хозяин у них ногой скорбен, – сказала, подойдя, статная женка. – Погодите, добрые люди, пес меня знает, я войду и хозяйку вызову.

– Дай Бог здоровья, голубушка, – проявил вежество Стенька.

И как было не проявить – такие длинные, без уголька черные брови да такие огненные глаза не всякий день на улице встретишь!

Голубушка повернулась к нему и посмотрела пристально.

– Всем хорош молодец, – сказала она загадочно. – Послушай меня, я баб знаю, не давай своей женишке воли!

– Да что ты такое плетешь! – под общий хохот воскликнул покрасневший Стенька.

– Ты думаешь, она в твоей воле ходит, а она себе иное в голову забрала! Ох, молодец, замесили на дрожжах – не удержишь на вожжах!

И с тем она проскользнула в калитку.

– Умом баба тронулась, – сказал другой пристав, Кузьма Глазынин. – Вот ходит такая, что-то там себе думает, а потом как начнет в церкви выкликать! И вчетвером ее оттудова не выведешь – лягается! Потом возят к старцам – отчитывать…

– С нами крестная сила! – произнес испуганный Никон, а Стенька подумал, что ему во время розыска для полного счастья только кликуш недоставало.

– Заходите, я кобелю цепь укоротила! – позвала женка.

Стенька, оба пристава и стрелец Трофимка Баламошный вошли на двор и поднялись на крыльцо.

Увидав таких гостей, Ивашка, сидевший на скамье и евший калиновую кулагу с хлебом, чуть не обмер.

– Ах, вот ты как? – напустился он на Стеньку. – Мало вам было той полтины? Теперь еще и на суд потянете? Почуяли, что можно из меня денег вытянуть?!

Он подумал, что Земский приказ все же решил докопаться до правды о закладе жены Марфицы за пятнадцать рублей.

– Уймись! – прикрикнул Стенька, в то время как прочие трое крестились на образа. – Ты полтину уплатил, и на том дело закрыто. А пришли мы вот за чем – позови того парня, Нечая, что у тебя живет!

– Какого Нечая? – весьма правдоподобно удивился Ивашка.

– Какого? А такого, что вчера тебе дрова колол!

– Ах, его? Ну так он дрова поколол да и прочь со двора пошел.

– Ври, да не завирайся! – прикрикнул на хозяина Стенька. – Ведомо нам учинилось, что тот Нечай – беглый, и купец Рудаков его к тебе жить определил, и по две деньги на день кормовых давал. Вот и зови Нечая! Не ты, а он нам надобен!

Ивашка Шепоткин уставился на земского ярыжку с подлинным ужасом.

– А ты как проведал?

– Запираться станешь – на дыбу пойдешь! С первой виски промолчишь – со второй заговоришь! – принялся стращать Стенька.

Он собирался было добавить про горящие веники, которыми кат гладит по ребрам несговорчивых, но тут из-за крашенинной занавески заголосила Марфица. Да как!

– Ахти мне, бессчастной, горькой сиротинушке! Останусь я вдовой ненадобной, буду меж чужих дворов скитаться, голодная, холодная, раздетая, разутая!.. Ахти мне, смертушка моя пришла!

– Люди добрые! Безвинно на дыбу тащат! Злодеи оговорили! – возвысил голос и Ивашка.

Кузьма Глазынин зажал уши, Трофимка Баламошный присел и голову в плечи втянул.

– Молчи, дура! Не мешай государеву розыску! – прикрикнул на Марфицу Стенька, но она лишь пуще соловьем разливалась.

В это время странноватая женка, войдя из сеней, прошла к печке и зашла за занавеску. Там вдруг сделалось тихо. Ивашка тоже вдруг перестал блажить. Женка вышла и направилась к Стеньке.

– Ты, молодец, коли что надобно, меня спроси. Я тут многих знаю.

– Ты уж мне наговорила! – огрызнулся Стенька.

– Что увидела, то и сказала. А Нечая и точно увезли. Приезжали за ним на санях. Так что тебе его уже не тут искать надобно.

– А кто приезжал? – Стенька решил, что от женки будет больше толку, чем от заполошного семейства Шепоткиных.

– А кто привез, тот и увез.

– Купец Рудаков, что ли?

– Этого я знать не могу. А вот что скажу – никогда раньше тут этого человека не встречала. Иванушка! – Она повернулась к Ивашке. – Кто тебе этого подкидыша сосватал?

– Да купец Рудаков же!

– А кто он таков, откуда взялся?

– В дороге сошлись, как я из Касимова ехал, и он там был со своими возами…

– И сговорились, чтобы тот Нечай у тебя пожил? – осторожно вмешался Стенька. – Да ты не бойся, что беглого к себе пустил, это он пусть боится! Вольно ему парней сманивать!

– Ахти мне! – взвыл Ивашка, и таким же криком отозвалась Марфица.

Стенька замахал на Ивашку руками.

– Помолчал бы ты, Иванушка! А как того Рудакова звать-величать? – спросила женка.

– А звать его Перфилием, а по отчеству – не помню… – хмуро отвечал Ивашка. – Мне до него дела нет. Я за него не ответчик!

– А живет он где? Ты, Иванушка, добром скажи! – потребовала женка, да как! Брови сошлись, с лица она сделалась как те рыси, которых для государевой потехи выкармливали зверовщики Семеновского потешного двора.

– Да ведь он меня в гости не зазывал! Я даже не знаю, есть ли у него на Москве двор-то! Коли он парня своего мне подсунул!..

– А парня как звать? – не давая земскому ярыжке и слова молвить, продолжала вести розыск разумная женка. – Нечай – это по-домашнему. А крещен каким именем?

– А я откуда знаю! Меня на крестины не звали!

– Ты кому другому, Иванушка, а не мне огрызайся! – предупредила женка. – Вот уйду сейчас вовсе – кто твою скорбную ногу править станет? Меня бабка Козлиха потому и прислала, что я это могу, а у нее уже не так получается.

И повернулась к Стеньке.

– Ты, молодец, больше от него ничего и не выведаешь. Я его знаю – он всю дорогу от Касимова до Москвы пьян был. Его, как мертвое тело, везли. А про того купца Рудакова скажу – не стар, боек, шуба у него и точно дорожная – волчья, поди. Ростом невелик. И уж не знаю, показалось иль нет, а одно плечико у него выше другого. Шуба большая, поди разбери…

Женка приподняла левое плечо, задумалась, припоминая, приподняла правое…

– Вот так он и шел, чуть боком.

– Перфилий Рудаков, ростом невысок, не стар, правое плечо выше левого, шуба волчья, – повторил Стенька. – Может ты еще, голубушка, скажешь, какой сотни купец?

– Скажу, что из небогатых.

– Сани с конем, что ли, плоховатые?

– В конях не смыслю, а ты уж моему слову поверь.

– Та-ак… – Стенька повернулся к Ивашке. – Стало быть, по дороге с тем Перфилием Рудаковым знакомство свел?

– Да пили они вместе! – объяснила женка. – У него таких знакомцев – пол-Москвы!

– Погоди ты! Я ж розыск веду! Я! И когда тот Перфилий сманивал Нечая в Москву с ним ехать – ты при том был?

– Да разве я того Перфилия стерег? Сани у него сломались, Нечай перегружать помогал, это я помню. А потом гляжу – он уж с нами едет!

– И разговаривал ли при тебе тот Перфилий с тем Нечаем?

– А чего им разговаривать? Один – купец, другого до Москвы обозным мужиком взяли.

– А обещал ли при тебе тот Перфилий, что в Москве поведет того Нечая в Успенский собор, и в баню, и в Охотный ряд?

– Да на что тебе? – хором изумились Ивашка и женка-знахарка.

– Надобно! – таким путем Стенька издалека подъезжал к деревянной грамоте.

Но Ивашка намертво отперся – никаких соблазнов при нем Рудаков Нечаю не рассказывал, ничем не прельщал.

Тогда Стенька в отчаянии решил сказать прямо.

– А не говорил ли при тебе тот Перфилий, что видывал-де некую деревянную книжицу, и не обещал ли тебе ее показать?