Текст книги "Замок Дор"

Автор книги: Дафна дю Морье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 12 «Освежите меня яблоками…»

На следующий день было воскресенье. В июньских лесах звонко куковала кукушка. Линнет вместе со своей служанкой Деборой, которая гребла, плыли по реке, по-весеннему широко разлившейся. Они выбрались из дома под предлогом посещения вечерней службы в Сент-Винноу, а после службы, как только начнется отлив, должны были вернуться домой. Они захватили с собой корзину для пикника, куда Дебора тайком засунула фляжку с вином.

Они миновали церковь за целый час до того, как должен был зазвонить колокол, призывая на богослужение, затем добрались почти до самого виадука под Лантиэном. Здесь, среди остро пахнущих болотом камышей, женщины высадились на берег и нашли себе уютное местечко повыше, у подножья одной из арок виадука. Линнет расположилась там, а Дебора отправилась за сухими веточками и листьями, чтобы сложить костер. Прошлой осенью тут вырубили рощу, и теперь землю устилал ковер из сухих листьев. Дебора разожгла костер и поставила на огонь чайник.

Едва чайник начал шуметь, показался Амиот, который вел своих лошадей на водопой, – женщины знали, что так и будет. Он ехал верхом на Весельчаке, в правой руке держа поводья Милашки.

Амиот остановился, изумленный тем, что видит их здесь. За спиной у него висела скрипка, и он объяснил:

– Я прихожу сюда по вечерам заниматься, журчание воды помогает – уж не знаю почему.

– Ну что же, отложите скрипку и выпейте с нами чаю.

Они попили чаю, и Дебора, подбросив в огонь большую охапку листьев, направилась к лодке, оставив их вдвоем.

По виадуку прогромыхал поезд.

– Это ночной экспресс, – сказала Линнет. – Он делает остановку в Плимуте, а потом можно унестись в другую жизнь – и проснуться в Лондоне.

– Все зависит от того, – серьезно произнес Амиот, – хочется ли другой жизни. Вам хочется?

– Глупый! Конечно хочется! – Откинув голову, Линнет посмотрела наверх, на арку виадука. – Я приезжаю сюда так часто, как позволяет прилив. Эти поезда – только подумать! – уносят столько людей в какую-то иную жизнь!

Линнет открыла фляжку, а Амиот, отойдя к лошадям, похлопал Милашку по крупу и приказал им возвращаться домой, в стойло.

Вернувшись, он присел у костра, сказав: «С вашего позволения, миссис». Скрипку он положил себе на колени, наивно полагая, что таким образом угодит Линнет.

Она наполнила маленький бокал и протянула ему над костром, при слабом пламени которого вспыхнула янтарная жидкость.

– Прошлым вечером… – начала она. – Я пришла специально, чтобы объяснить: вчера вечером, на возу, я поскользнулась нарочно. Вы понимаете?

– Это был очень опасный фокус, – твердо ответил он, явно не совсем еще понимая. – Вы же были просто на волосок от гибели – зубья чуть не вонзились вам в бок. Они были совсем близко, когда я подхватил вилы. – Юноша даже вздрогнул. – Я не сознавал, куда их швыряю, – слава богу, миссис, они ни в кого не попали!

– О, конечно, это получилось случайно. Я просто схватилась за вилы, чтобы удержаться на ногах, – теперь-то я понимаю, что, если бы они воткнулись мне в бок, я бы истекла кровью и умерла у вас на руках.

– Ах, не надо, не надо!..

– Но, как видите, я жива и пришла поблагодарить вас. Да, хорошо быть живой… Выпейте за меня, Амиот.

Их разделял мерцавший костер. Взяв бокал, он с изумлением посмотрел в ее колдовские глаза. Пригубив, он вернул ей бокал, и она тоже отпила чуть-чуть.

Амиот опустился на локоть. Пламя взметнулось, когда Линнет выплеснула остатки из бокала на тлеющие угольки. Она откинулась на подушку из мха. Огонь в костре угасал. Хотя она была прекрасна и соблазнительна, юноша не осмеливался перешагнуть через костер и дотронуться до нее. Сердце его сжалось, он не мог сделать ни шагу. Чуть ли не теряя сознание, он понял, что это чудо красоты его хочет и что она должна стать его навеки.

Припозднившаяся июньская кукушка в последний раз прокуковала в лесу и умолкла. Наступившая тишина словно развеяла чары, Амиот сел, потянулся за своей скрипкой и начал пощипывать струны, имитируя заунывный голос кукушки.

– Я ненавижу эти звуки, – вдруг заявила Линнет. – Они такие печальные, словно кто-то плачет по покойнику.

Он встал, сломал скрипку о колено и бросил ее в огонь, который почти сразу же начал лизать корпус скрипки.

Их взгляды встретились, и, весь дрожа, он сделал движение, вознамерившись перешагнуть костер и наклониться над ней, но тут хрустнула ветка и из темного леса появилась Дебора.

Она взглянула на две фигуры и на быстро угасавший костер, который все еще разделял их.

– Начинается отлив, хозяйка. Даже сейчас вам вряд ли удастся не испачкать туфли в иле. А лодка наполовину в воде, наполовину на траве. Вы пришли сюда, как приходили и раньше, – обратилась она к Амиоту, – а мы не сходили в церковь и пропустили проповедь. Давайте-ка собираться домой.

ГЛАВА 13 Вмешательство миссис Бозанко

– Габриель, я очень тревожусь, – однажды ранним утром призналась мужу миссис Бозанко. – Я сегодня всю ночь глаз не сомкнула… Ты уже проснулся?

– Почти, – сонным голосом ответил фермер и сразу же повернулся к жене, как заботливый муж, который с самого дня свадьбы никогда не забывал, что он еще и любовник. – Тревожишься? – повторил он. – Ты же не хочешь сказать, что детям нездоровится?

– Нет, слава Богу.

– А Пеструха позавчера отелилась, да еще и телочку родила; остальные дают много молока. С балансом в банке тоже все в порядке. Более того, мы же внесли деньги на счет?

– Да, конечно, я уже тебе говорила.

– Тогда я не понимаю, в чем дело. Положи-ка мне головку на плечо, моя дорогая, и расскажи, что тебя тревожит.

– Это касается Амиота… и миссис Льюворн.

– Я не вижу тут никакой связи – наверно, тебе что-то приснилось, ведь в снах все так перепутывается и два плюс два дает пять. Просыпайся, дорогая, и расскажи мне всё.

– Она его любит.

– Ну и что, мы все его любим, и дети тоже.

– Она слишком его любит. И беда в том, что и он ее любит. Я сразу заметила, что она к нему неравнодушна. Но он же такой доверчивый… Ты заметил в нем какие-нибудь перемены за последнее время?

– Сейчас, когда ты заговорила об этом, я припоминаю, что теперь мне приходится дважды обращаться к нему, прежде чем он ответит. А ведь обычно он так быстро все схватывает, и проворнее его работника не найдешь.

– Вот я и тревожусь. Мы пребываем в счастливом неведении. Лошади его любят, и дети его любят. А между тем недалеко до греха. Он должен уйти.

– До греха?

– Конечно. Она же замужняя женщина.

– Ну, если дело обстоит так, как ты говоришь…

– Я в этом уверена.

– Если все обстоит так, как ты говоришь, что же тут поделаешь? Коли старому Льюворну взбрело в голову жениться на девушке втрое моложе себя, пусть он и беспокоится. Я считаю, что это не наше дело.

– Нет, наше. Послушай-ка – придвинься поближе, – разве ты не знаешь, что любая женщина рано или поздно, после определенного возраста, просто до безумия жаждет, чтобы ее любили? Разве ты не знаешь? Ах, мой дорогой, в самом деле не знаешь?!

– Допустим. И все-таки я никак не возьму в толк…

– Не говори глупостей – просто слушай. Я всё обдумала, пока ты тут похрапывал. И вот к какому заключению я пришла: Амиоту придется уйти.

– Мне никогда не нравился Марк Льюворн, я всегда его не переваривал, – пробурчал фермер хриплым со сна голосом. – Но даже если ты и права – пусть он сам присматривает за своим добром. Какое нам до этого дело! Мне нравится этот парень, и тебе тоже; и если придется его выставить, то под каким предлогом я это сделаю, интересно бы знать?

– Предоставь это мне, я всё скажу сама.

– Да ты и всегда это делаешь, слава Богу!

– Но прежде всего я отправлюсь в Трой…

– А это еще зачем? – Мистер Бозанко резко сел в кровати. – Ты же не собираешься всё рассказать Льюворну?

– Нет, мой бедный дурачок! Приляг опять. Я пойду на таможню и спрошу, не нужен ли какому-нибудь шкиперу матрос. Я там знаю сборщика таможенных пошлин – правда, не очень близко. Его фамилия Макфейл, и говорят, он добрый человек. Я просто схожу к нему и скажу, что Амиот – парень с бретонского корабля, и как его к нам привезли, а потом он стал у тебя служить; но поскольку он плавал на корабле, то теперь хочет вернуться в море.

– Но, допустим, Амиот не захочет?

– Захочет, когда я с ним поговорю, – твердо ответила миссис Бозанко. – Но это, полагаю, будет не так-то просто. Что касается миссис Льюворн, то я не думаю, что причиняю ей зло. Мне жаль ее, бедняжку. По-своему я ее понимаю. Но существуют же принципы. К тому же у нас дети, и негоже, чтобы рядом с двумя невинными существами творилось такое.

– Да, – согласился мистер Бозанко, – это серьезный довод, моя дорогая. Не они ли там чирикают за стенкой, в соседней комнате?

– Чирикают, как пара воробушков.

– Почему так рано?

– Потому что сегодня Мэри исполняется четырнадцать лет, и Джонни разбудил ее, чтобы вручить свой подарок – хорошенький молитвенник, который я купила, в переплете, украшенном слоновой костью, с духовными гимнами Уэсли!

Миссис Бозанко отправилась в Трой в двуколке и вернулась, когда еще не было трех часов. Таким образом у нее осталось достаточно времени, чтобы упаковать корзину для пикника по случаю дня рождения, которую Амиот и Зилла отнесли на место, выбранное детьми, – у подножия виадука, под лиственницами.

Она послала Зиллу на конюшню, а сама поднялась наверх, чтобы принарядиться. Это заняло совсем немного времени, и когда вернулась служанка, миссис Бозанко уже поджидала ее на пороге черного хода.

– Он сейчас придет, – сообщила Зилла.

– Что за женщина беседовала с ним? Я заметила ее из окна спальни.

– Это была служанка мистера Льюворна, из Троя. Я видела ее раза два, однако узнала, когда она шмыгнула прочь. «Шуры-муры», – сказала я себе, хотя и не знала, встречались ли они раньше. Ну что ж, лето – самое подходящее время для таких дел. И я в свое время слушала кукушку. Но он ушел в море и сгинул там зимой.

– Сейчас конец июля. «В июле он готовится сбежать», – процитировала хозяйка.

Семья устроила праздничное чаепитие под виадуком. Дети занялись костром, беспрерывно споря и стараясь убрать пепел от костра, который кто-то разложил здесь раньше.

– Но что это такое? – спросил Джонни, поднимая кусок обуглившегося дерева.

– Это моя скрипка, – признался Амиот. – Я понял, что никогда не смогу играть на ней правильно, и сжег ее здесь.

– Значит, мелодий больше не будет?

– И историй не будет?

– О, истории будут, много-много, я надеюсь.

Дети начали к нему приставать, и он рассказал им бретонский вариант истории о Рудольфе и леди из Триполи – одну из тех легенд, которые странствуют по миру. Голос его звучал взволнованно, он раскраснелся и жестикулировал больше, чем обычно. Миссис Бозанко пристально за ним наблюдала. Взгляд ее мужа был устремлен на берег реки и на пшеничное поле.

Потом показались грачи, летевшие в Пенквайт, и Амиот, пересчитывая птиц, говорил, кто из них родители, а кто – птенцы; юные грачи учились летать, с каждым днем все выше и дальше.

Когда чаепитие закончилось и все было упаковано в корзину, миссис Бозанко тронула юношу за рукав:

– Задержись-ка, Амиот. Я хочу сказать тебе пару слов.

Вздрогнув, Амиот посмотрел на нее.

– Что-то случилось, мадам? Я сделал что-нибудь не так?

– Надеюсь, нет – уверена, что нет; а если это так, то я как раз вовремя.

– Если у хозяина есть какие-то жалобы на мою работу…

– Жалоб нет. Как раз сегодня утром он хвалил тебя.

– Тогда, если я ненароком вас обидел и вы не можете мне простить…

– Нет, Амиот, ничего такого. Ты же знаешь, что все мы – и мистер Бозанко, и я, и дети – очень тебя полюбили.

«Да поможет мне Бог, – подумала она про себя. – Ведь я отсылаю его как раз в тот вечер, когда у Мэри день рождения. Это разобьет ребенку сердце».

– Тогда я понимаю, в чем дело. Вы и хозяин не так богаты, чтобы позволить себе и дальше быть со мной столь щедрыми. Мне следовало бы об этом подумать. Но если дело только в этом, то хозяин может не платить – ведь это он сам великодушно предложил мне плату. И все эти деньги лежат в верхнем ящике комода в моей комнате – в носовом платке, завязанном узелком. Для чего мне здесь деньги? А что до еды, то в последнее время я обнаружил, что мне нужно совсем мало.

При этих словах миссис Бозанко чуть не рассмеялась. Конечно, она это заметила – ей ли, такой рачительной хозяйке, этого не заметить! Но – увы! – она знала, из-за чего он потерял аппетит.

– Амиот, – сказала она, – это совсем тут ни при чем, совсем. Я сказала, что мы тебя любим, но последнее время я за тобой наблюдала, как мать за собственным сыном. И я говорю тебе, точно так же как сказала бы своему сыну, будь он твоего возраста: «Ты должен с этим покончить!»

– Да, вы были мне самым лучшим другом из всех. Я не спрашиваю почему, так как знаю это. Только из-за вашего доброго сердца вы так отнеслись ко мне, чужаку, лишенному друзей. Но разве я не отплатил всем, что было в моих силах?

– Отплатил.

– Тогда скажите мне, по крайней мере, в чем моя вина?

– Ты влюблен.

Он потупился, а потом взглянул ей прямо в глаза.

– Да, влюблен. Это преступление?

– Амиот, ты влюблен в замужнюю женщину, Линнет Льюворн. Она передает тебе послания через свою служанку. Сегодня вечером она тоже послала тебе записку. Не так ли?

– Так, мадам. Но вы сказали «замужняя»?

Миссис Бозанко поморщилась.

– Что она тебе сказала?

– Вообще-то она ничего мне не сказала, мадам. Но у меня, конечно, есть свои мысли, как и у вас – ваши. Вы мудрее меня. Что же думаете вы?

– Она и ее муж едины пред ликом Божьим, – ответила миссис Бозанко.

– Я очень мало знаю о Божьем лике, – сказал Амиот. – Как вам известно, я попал на исландское рыболовное судно, толком не поучившись в школе. На борту моего первого судна я слышал много грязных разговоров. Но это другое, совсем другое!

– Послушай, Амиот. Я действительно говорю с тобой как с собственным сыном. Ты должен уйти сегодня вечером, покончив с этой ребяческой любовью, ты еще станешь взрослым мужчиной.

Однако миссис Бозанко все время сознавала, что, беседуя с ним как с мальчишкой, она обращается к мужчине – он внезапно повзрослел, и это любовь сделала его взрослым.

– Сегодня я ездила в Трой, – продолжала она, – и завтра утром ты можешь взойти на борт пакетбота «Дауншир», там тебе будут хорошо платить. Ты можешь отнести свои вещи на судно сегодня вечером. Сейчас его грузят, а завтра оно отплывает на Рио-Гранде. Ах, мальчик, поезжай, посмотри мир и забудь всё!

– Забыть? Вы имеете в виду – в объятиях другой женщины? Это будет – ведь я еще только учусь! – это будет угодно Божьему лику?

– Ах, Амиот, не делай этого! Никогда не делай! Вот уж никак не думала, что с тобой будет так трудно говорить!

– Вам не нужно бояться этого.Ничто не может меня соблазнить, заставив забыть грех, которого боитесь вы, никогда в жизни – как ничто не может стереть память о вашей доброте ко мне. Пожалуй, я побегу собирать вещи.

Подхватив корзины, он растаял в сгущающихся сумерках.

«Теперь уж и не знаю, – подумала миссис Бозанко, – правильно ли я поступила!»

Она медленно шла в гору, размышляя, как бы сообщить новость детям.

Мэри и Джонни играли во дворе возле конюшни: Джонни носился с новым обручем, а Мэри, с надменным видом усевшись на бревно, хронометрировала его круги по своим новеньким часам.

Остановившись, миссис Бозанко несколько минут за ними наблюдала, пытаясь решить, что же сказать им за ужином. Но ей ни к чему было беспокоиться. Когда она вернулась в дом, то обнаружила на столике в холле два маленьких пакета, между которыми лежала сложенная записка. Она сама научила Амиота писать по-английски и сейчас, хоть и была озабочена, все же заметила, каким аккуратным почерком, несмотря на спешку, он написал эту записку.

Дорогие хозяин и хозяйка!

Я взял с собой несколько шиллингов. Остальное мое жалованье, пожалуйста, возьмите – оно в этих двух пакетах. Меньший предназначен для Зиллы. Я подумал, что лучше мне не прощаться с ней, да и с остальными тоже. Я бы не смог это вынести. Я поговорил только с лошадьми. Пожалуйста, передайте мой привет мисс Мэри и молодому мастеру Джонни и скажите им, что я всегда буду их помнить. Также передайте, пожалуйста, мои извинения доброму мистеру Трежантилю. За вашу доброту ко мне я благословляю этот дом, стоя на его пороге, перед тем как уйду, и молюсь о том, чтобы Бог был вечно милостив к нему.

Амиот

Накрыли к ужину, и на столе были конфеты-хлопушки. Миссис Бозанко с затуманенным взором собственноручно разложила их. Дети были в восторге.

– А почему опаздывает Амиот? – спросил Джонни, когда, наконец угомонившись, перестал хлопать в ладоши и подпрыгивать на своем стуле.

Его мать собралась с духом перед ужасным моментом:

– Амиота здесь нет, милые. Он посылает вам привет и поздравляет Мэри с днем рождения, желая ей счастья. Но его вызвали, и он ушел в море, как когда-то покинул его. – Потом, взглянув на их лица, миссис Бозанко впервые в жизни солгала: – Но он обещал скоро вернуться и рассказать вам новые чудесные истории. – При этих словах она расплакалась.

На Джонни ее слезы подействовали мгновенно. Он никогда прежде не видел свою маму плачущей. Вскочив со стула, он подбежал к ней. Мэри же поднялась и пристально смотрела на них обоих. Она выглядела как маленькая трагическая актриса. Ее сухие глаза смотрели прямо в полные слез глаза матери, когда та подняла голову с плеча прильнувшего к ней мальчика; и когда их взгляды скрестились, мать поняла, что она может ласкать мальчика и принимать его ласки, но в будущем ей придется иметь дело с женщиной: не просто с ребенком, тоже вышедшим из ее чрева, – но и с женщиной.

Это был один быстрый взгляд гладиатора. Клинки впервые скрестились. Мэри повернулась к отцу:

– Если вы так представляете себе день рождения, вы двое, то я представляю его себе иначе! – И она вышла из комнаты.

– Куда она пошла, Зилла? – спросил фермер через какое-то время.

– Думаю, наверх, в свою комнату, сэр.

Но Мэри не поднималась в свою комнату. Она вышла прямо в темноту; позже там ее и нашел отец: она сидела на бревне, и тело девочки сотрясалось от душивших ее рыданий. Он поднес фонарь к лицу Мэри – оно не было мокрым от слез.

– Пойдем, детка, пойдем, моя дорогая…

Она позволила взять себя за руку, потом отдернула ее.

– Отец, отец! Ты же не мог быть таким жестоким!

Он уговорил Мэри войти в дом и подняться в ее спальню. Миссис Бозанко, услышавшая ее шаги, немного подождав, встретила мужа на лестничной площадке.

– Она немного успокоилась, – шепотом сообщил он. – Я ушел, чтобы она могла раздеться.

– Я должна пойти к ней и помириться, – сказала жена. – Отправляйся спать, дорогой. Возможно, я вернусь поздно. Мое дитя! Мое бедное дитя!

Прежде чем перейти со своей свечой на половину Мэри, она уложила Джонни. Внизу, в столовой, Зилла согласно указаниям потушила лампы; к ужину никто не притронулся. Через час, вспомнив, что в Корнуолле считается дурной приметой оставлять на ночь белую скатерть на столе, добрая женщина спустилась по лестнице и тихо как мышка убрала все: и праздничный пирог, и хлопушки, и все остальное. Так что вскоре после того, как она закрыла дверь столовой и прокралась обратно в свою мансарду, взошедшая луна, заглянув в щелочку между портьерами, осветила лишь пустой стол из полированного красного дерева и вазу с подсолнухами.

ГЛАВА 14 Тайное свидание в Замке Дор и его последствия

Что же сказала Дебора Бранжьен Амиоту на конюшне? Она сказала прямо:

– Госпожа хочет с вами поговорить. Она будет в Замке Дор в девять часов. Ее муж уехал на обед масонов в Сент-Остелл. Он вернется поздно, пьяный. Или, если уснет там на людях, то вернется рано утром. В его отсутствие мы с хозяйкой по очереди управляемся с гостиницей и баром.

– Кажется, я понял, что вы имеете в виду. Но если вам нужна защита, мне стоит лишь попросить разрешения, и я могу вернуться домой после того, как гостиница будет закрыта и я смогу быть уверен, что с вами обеими все в порядке. Правда, я могу запоздать на несколько минут: сегодня вечером праздничный ужин в честь дня рождения мисс Мэри.

– Ну ты и простак! Тебя что, нужно всему учить? Слушай же: я женщина, как и она, и тоже Константайн – только незаконнорожденная. О господи! Я ее служанка, но даже я – слышишь, простофиля! – могла бы тебя кое-чему научить, если бы ты попросил. Короче, она будет в Замке Дор в девять часов с каким-то сообщением – а уж каков его смысл, я не ведаю.

Как нам известно, этот разговор происходил между Амиотом и служанкой перед праздничным чаепитием, примерно за час до того, как миссис Бозанко уволила Амиота. Да, влюбленные должны страдать за любовь, и чем она сильнее, тем сильнее страдания. Ибо истинная любовная страсть, вспыхнувшая с невероятной силой, неизбежно кончается трагедией.

У Амиота, как и у каждого влюбленного, не было никаких дурных предчувствий. Чужой в этой стране, он не поклонялся ее богам. Он знал лишь, что небо стало яснее, зелень листвы – ярче, что птицы стали петь более звонко и проникновенно. Поддавшись настроению, он сломал свою скрипку, но теперь даже не понимал, зачем ему нужно было склоняться над струнами, пытаясь извлечь звуки из куска древесины, когда вокруг поет весь мир, все живое: и лес, и поле – поют от счастья, да и сам он, раскрепощенный, звенит как колокол, и эту музыку подхватывает ветер.

Почему же весь мир не может стать счастливым? Конечно, в нем много жестокости. Далеко, на севере, ему довелось познать дикую ярость моря, когда он много дней отчаянно боролся за свою молодую жизнь. Существовали и такие негодяи, как шкипер Фугеро. И отчего это к радости всегда примешивается печаль? Почему она отыскала его в этом прекрасном краю, куда его таким загадочным образом забросила судьба и где его с такой добротой лечили, кормили и даже приняли в семью? И он платил чем мог – благодарностью, преданностью, работой, любовью. Почему миссис Бозанко, его вторая мать, относившаяся к нему почти с такой же нежностью, как к своим детям, выставила его за дверь, хотя он ни в чем не провинился? Его родная мать сказала ему однажды, что он был рожден в печали и в печали крещен. Он предполагал, что отец его утонул ночью в Baie des Trés-passés – в Бухте мертвецов, как раз накануне того дня, когда его сын появился на свет. Он недолго проучился в школе, а затем ушел в море на исландском рыболовецком судне. Да, тогда-то и начались ужасы: огромные волны бушевали за бортом, подбрасывая судно как скорлупку, а на борту кипели дикие, просто зверские страсти. Ну что же, Богу виднее. Судьба даровала ему отрадную передышку, а теперь – снова в море. Для того он и родился на свет, и нет в его душе вражды к морю.

Он начал подниматься в гору, проходя мимо стогов, которые сам помогал ставить. Их благоухание в этот июльский вечер напомнило ему о Мэри и Джонни, об их невинных играх, в которых он участвовал, о чудесном мирке, от которого его отлучили за то, что он полюбил. У поворота дороги он остановился и оглянулся. Внизу, в долине, светилось окно; и снова, с печалью в душе, он благословил этот дом.

Миновав поле, прозванное Воротами Марка, он выбрал кратчайший путь к Замку Дор. Возле земляного вала он вспомнил наставления Деборы и вошел в амфитеатр. Там было пусто. Дважды он обошел амфитеатр, а затем через ворота выбрался на дорогу.

На некотором расстоянии от Замка Дор на дорогу падала широкая лента света из кузницы. Эту ленту пересекла фигура, отбрасывавшая длинную тень. Казалось, ему было суждено всегда видеть ее в сполохах огня.

– Вы пришли раньше времени, – заметила Линнет.

– Случайно. Я недолго ждал.

– Случайно? А что это за узелок у вас на палке?

– Это все, что у меня есть. Меня уволили. Я должен ехать в Трой и рано утром явиться на таможню, чтобы сесть на пакетбот «Дауншир». Кажется, он отплывает до полудня – так сказала миссис Бозанко, которая все это устроила. Таким образом, нам по пути, и я все объясню, пока буду провожать вас до дому, если позволите.

Но она кивнула в сторону ворот, и он открыл их, пропуская ее вперед.

– Мы можем побеседовать здесь. Она вас уволила? Почему?

– Потому что… – Он запнулся и беспомощно умолк.

– О, я знаю! Эти холодные женщины севера, исполненные чувства долга! Итак, Дебора принесла вам мою записку – и вы уезжаете, Амиот!

– Миссис!

– Здесь темно, и я не вижу ваших глаз. Но посмотрите мне в лицо и скажите правду: что-нибудь случилось с вами в последнее время?

– Я не знаю, не знаю!

В следующее мгновение она оказалась у него в объятиях, захлебываясь счастливым смехом:

– Ты никуда не поедешь! Скажи, что ты никогда не уедешь! Амиот! Амиот!

Они стояли у ворот, и над ними сияла Диана [36]36
  Диана– в римской мифологии богиня, олицетворявшая луну.


[Закрыть]в своей первой четверти, яркая, с заостренными концами, как кривая восточная сабля.

Старый лесник, живший в домике над маленьким пляжем – вдоль берега тянется целая цепочка таких домишек, к которым спускаются леса от Замка Дор, – поднялся в четыре утра с намерением проверить свои сети. Он исполнял самые разнообразные обязанности при своем хозяине, большой дом которого стоял наверху: сторожил лес, помогал в саду, рыбачил… Всю последнюю неделю в бухте было полно барабульки. У хозяина гостила целая компания, а из рыбного нет ничего вкуснее к завтраку, чем только что выловленная барабулька.

Этот старик, по имени Эли Роу, был не из тех, кого посещают видения, но, занятый своей работой, он вдруг услышал плеск воды – слишком близко к скалам, чтобы это мог быть лосось.

Нет – это нырнул человек: через минуту-другую стало слышно, как кто-то плывет, энергично рассекая воду. Старик вгляделся. Даже в предрассветных сумерках были видны руки пловца в фосфоресцирующей воде, и ясно можно было различить темноволосую голову мужчины.

Потом к кромке воды приблизилась еще одна фигура – женская, в полном одеянии. В тишине рыбак отчетливо слышал, как у нее под ногами хрустит галька. В руках у женщины было что-то, похожее на легкий узелок. Когда пловец повернул обратно к берегу, женская фигура исчезла за выступом скалы.

Эли увидел, как пловец, выйдя из воды, бежит по берегу. Ну что же, в этом странном мире полно людей именно там, где их меньше всего ожидаешь увидеть. И не его это дело.

Но позже, пристав к берегу и вытащив из лодки улов, он, уже стоя возле калитки своего сада, увидел на тропинке женскую фигуру, удалявшуюся от моря, и подумал, что вид у женщины удрученный. Мужчина же исчез.

Линнет и Амиот пришли на берег лесом, в котором благоухали субтропические кустарники и столь знакомые англичанам мята и чабрец. В теплом ночном воздухе все эти растения источали сильнейший аромат, который окутывал пару, погруженную в свои грезы. Время от времени в тишине были слышны легкие шорохи: лес жил своей жизнью.

– Ты не уедешь!

– Я должен, должен – я дал слово.

– Ну и что? Что значит слово по сравнению с любовью? Любовь – это документ, в конце которого поставлена подпись.

– Поставлена навеки.

– И все-таки ты уезжаешь? Ты мог бы спрятаться в лесах над Лантиэном. Никто бы тебя не искал, и мы могли бы встречаться.

– Я обещал. Разве могу я нарушить свое слово, данное людям, которые были столь добры ко мне? Но однажды я вернусь и встречусь с тобой возле Лантиэна. Клянусь тебе. О, любовь моя, как же я могу не вернуться?!

– Я слышала, что мужчины всегда клянутся… Кто это там двигается за деревьями, над нами?

– Всего лишь тени. Там никого нет.

Он открыл калитку; внизу был маленький пляж, залитый лунным светом. Здесь вдруг повеяло соленым запахом моря, перебившим лесные ароматы. Волны лениво лизали белую гальку. На мелководье были видны спутанные водоросли, издававшие острый запах, который разносился по всему побережью. По тропинке они спустились на пляж.

– Побудь здесь, – сказал Амиот. – Я хочу поплавать. А ты умеешь плавать?

– Увы, нет.

– Когда-нибудь я тебя научу. Боже мой, что это будет за урок, когда моя рука будет поддерживать твое нежное тело!

– «Когда-нибудь»! Ах, это так долго, долго! Все мужчины говорят «когда-нибудь», когда обещают.

Но любовь, ввергнув поначалу Амиота в оцепенение, сделала его сильным. Она превратила его из мальчика в мужчину, властелина.

– Садись здесь, – велел он.

И она, выскользнув из его объятий, раскинулась на гальке, расслабившись под его поцелуями. Ей нравился его новый тон.

После долгого поцелуя, который, казалось, вынул из нее всю душу, он, отбежав чуть в сторону, разделся в тени утеса, вскарабкался на него и нырнул.

Сквозь дрему она услышала тот же всплеск, что и лесник, а потом – звук, с которым пловец рассекал воду. И внезапно наступила тишина. На самом-то деле Амиот перевернулся на спину и созерцал небо – бездонное, безграничное.

В этой тишине ей вдруг пришла в голову мысль, что он утонул. Ужасный урок, заключающийся в том, что блаженство мимолетно и ничто совершенное не вечно, был преподан ей под рокот волн, набегавших на берег и оставлявших на гальке ручейки.

Она сбросила туфли и чулки и произнесла почти шепотом:

– О, любовь моя! Ты жив? Ты там?

Так она позвала дважды, на третий раз – громче. Он снова поплыл, делая сильные взмахи руками, и наконец побежал к берегу, сверкающий, весь в каплях морской воды.

Она вошла в воду, двигаясь ему навстречу.

– Любовь моя, если бы я умела плавать!

– Что тогда, любимая?

– Мы бы плыли бок о бок, пока не добрались до берега. И даже если бы мы утонули, то там, в самой глубине, были бы потайные пещеры с песчаным дном.

Она провела рукой по его влажному плечу. Он, опустившись на песок, поцеловал ее белые ступни.

– Я вернусь – клянусь тебе в этом.

– Не клянись, Амиот. Не клянись в этом, любовь моя! Все мужчины так поступают, а я хочу ждать и думать, что ты – другой.

– Насколько я понимаю, вам следовало быть здесь вчера вечером, в девять или около того, – сурово произнес мистер Макфейл, когда Амиот появился на таможне. – Я пришел сюда после ужина по просьбе миссис Бозанко, выправил ваши бумаги, и вы могли бы взойти на борт судна. Итак, «Дауншир» уже отплыл. Неужели миссис Бозанко перепутала то, что я ей сказал? Непохоже на эту добрую женщину – по крайней мере, у меня сложилось о ней иное мнение.

– Нет, сэр. Она мне сказала, что «Дауншир» отплывет рано!

– Она сказала, что я буду здесь ждать?

– Я виноват, месье!

– Я полагаю, вы опоздали. Увидели, что в окнах темно, а дверь заперта, да? Может быть, вы выпили?

– Нет, сэр. Я пришел сюда всего пять минут назад.

– Ну что же, «Дауншир» отплыл сегодня утром, в шесть часов.

И действительно, когда Амиот, ошеломленный свалившимися на него блаженством и бедой, сидел у воды на восходе солнца, он видел, как на большом расстоянии от берега мимо прошел пакетбот – несомненно, это был «Дауншир».

– Так, значит, вы провели ночь в Лантиэне? – спросил мистер Макфейл.