355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Цици Дангарембга » Безутешная плоть » Текст книги (страница 2)
Безутешная плоть
  • Текст добавлен: 27 августа 2021, 18:01

Текст книги "Безутешная плоть"


Автор книги: Цици Дангарембга



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Чьи-то руки снимают Гертруду с подножки автобуса и бросают на землю, она, потрясенная, падает мешком. Толпа делает подготовительный вдох. Вид красивой соседки наполняет тебя пустотой, от которой становится больно. Ты не подаешь назад, как хочет одна часть рассудка, а, подчиняясь остальным, проталкиваешься вперед. Ты хочешь увидеть рисунок боли, проследить ее артерии и вены, отодрать сеть ее капилляров от тела. Людская масса напирает вперед. Ты тянешься к камню. Он в твоей руке. Рука медленно поднимается.

Толпа опять рычит. Теперь от разочарования. Возле Гертруды стоит мужчина и набрасывает ей на ягодицы потрепанную брезентовую куртку. Это водитель другого автобуса. Солнце отражается от его зубов и темных очков. Он оборачивается к толпе с видом сочувствия. Гертруда изумленно поднимает на него вытаращенные, ужасно белые глаза и, словно осознав это, отворачивается.

– Тамбу, – шепчет она, найдя тебя глазами.

Ее рот сплошная яма. Она затягивает тебя туда. Ты не хочешь, чтобы она тебя там похоронила. Ты опускаешь взгляд, но не двигаешься, потому что, с одной стороны, ты зажата толпой. С другой, если ты вернешься в одиночество, то упадешь внутрь себя, туда, где нет места, чтобы спрятаться.

– Помоги мне, – просит Гертруда.

Продолжая мягко улыбаться, молодой водитель что-то шепчет Гертруде и снимает футболку, чтобы та сыграла роль ширмы. Гертруда поднимает клочки своей юбки из грязи и обвязывает вокруг бедер. Надевает и застегивает куртку, прикрыв грудь.

Толпа опять приходит в бешенство, на сей раз при виде благородства. Мальчишка швыряет банку из-под колы. Она попадает в зад молодому человеку и откатывается, но тот делает вид, что не замечает, и протягивает Гертруде руку.

– Молодой человек, вы не могли найти поприличнее? Судя по вашему виду, вам это вполне по силам! – будто злобный дух, кричит какая-то женщина.

– Или держи своих шлюх дома, – говорит один из строителей.

– И позаботьтесь, чтобы она не задерживала людей, которые не хотят ничего видеть, которые просто хотят ехать туда, куда едут, – ворчит какой-то мужчина.

– Хорошо, я ей скажу. Я позабочусь о том, чтобы она все услышала. – Молодой человек улыбается, держа руку твоей соседки в своей. – Сиси, ты ведь их слышала? – спрашивает он у нее.

Гертруда встает. Голова ее опущена, она дрожит и не отвечает. Строитель громко кричит голосом, в котором слышится отвращение:

– Теперь, когда ты в приличном виде, почему не садишься в автобус?

Горе затопляет лицо Гертруды. Другой мальчишка, когда она забирается в автобус, равнодушно швыряет в него пластиковую бутылку.

– Эй, иве, ты что, не знаешь, чей это автобус? Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если поймаю? – рычит водитель на парнишку.

Тот улепетывает, сверкая зубами и поддерживая трепыхающиеся на коленках драные шорты. Камень скатывается у тебя с руки.

Глава 3

Вечером хостел как будто еще плотнее скрестил руки, отгораживаясь от тебя. Ты чувствуешь это, когда заходишь в столовую и видишь Гертруду. Она сидит за столом со своей компанией, члены которой обсуждают последнюю помаду и соревнуются, кого из них больше любят или над кем меньше издеваются их парни. Ты никогда не садишься с ними за стол.

Лицо Гертруды похоже на рельефные карты, над которыми ты корпела в школе на уроках географии. Горы и русла рек наляпаны или вычерпнуты порезами и синяками, следами ног – босых, в сапогах, с железными набойками. Вечерний свет бросает тени на кожу, утолщая вздутия отеков, углубляя раны.

Изабел проводит тыльной стороной пальца по ее щеке, нежно, с такой бережностью, что наверняка коснулась лишь волосков на лице. Гертруда скулит и хватает Изабел за запястье; даже ласковое касание для нее это слишком. Какое-то время они сидят, взявшись за руки. Все пять забывают о желтой подливе, стекающей с сытного коричневого пудинга в тарелках, что перед ними.

У тебя дома говорят: никто не теряет аппетит из-за чужих проблем. И тебе не терпится приняться за еду. Ты пробираешься к белым девушкам, которые сидят чуть подальше, ближе к буфетам. За болтовней они поливают соусом из бульонных кубиков кусочки ростбифа в горшке и вареную картошку. Ты проходишь мимо, и Гертруда с соседками по столу вздергивают на тебя подбородки и наклоняют головы набок, как если бы это была одна женщина.

Когда ты отходишь на несколько шагов, они снова поворачиваются друг к другу, с резким шипением втягивая воздух сквозь зубы.

Пять.

Это твоя мысль.

Против рынка. Пять. Против города, народа. Планеты. Женщины. Пять. Чего, по их мнению, они могут добиться? Они могут шипеть, сколько душе угодно.

Когда ты идешь обратно, неся поднос с наставленной на него едой, на тебя пялятся десять глаз. Ты сидишь одна, подставив им профиль, демонстрируя, что их глазам до тебя не дотянуться. Потом они уходят, и ты возвращаешься к буфету, следя за тем, чтобы идти медленно. Накладываешь на тарелку еще мяса и картошки и еще одну двойную порцию пудинга. Проходишь мимо пустого стола, за которым сидели соседки. На том месте, где лежала рука Гертруды, смазанная кровь. Жевать и глотать; жевать и глотать. И ты жуешь и глотаешь, пока не звонит колокольчик, означающий, что обед окончен. Официанты в комбинезонах цвета хаки собирают поцарапанные тарелки, ставят их на тележки и отвозят. Молодой человек стоит на страже у входной двери, выпуская последних обедающих и не впуская опоздавших. Ты коротко ему улыбаешься и начинаешь гонять языком застрявший в зубах кусочек хряща.

– Манеру! Добрый вечер, добрый вечер, тетушка! – уважительно кивает он, распахивая тебе дверь.

– И привет вашей семье. Всем у вас дома, – говоришь ты, пожелав ему хорошего вечера.

Юноша широко улыбается, обещая передать привет.

Ты осторожно пересекаешь фойе, чтобы не спугнуть миссис Мей, и с облегчением вздыхаешь, когда ее склоненная голова не поднимается от кроссворда.

– Что ты тут стоишь, – произносишь ты, остановившись у дверей в свою комнату.

Ты не потрудилась интонировать фразу как вопрос. Почему везде надо ставить вопросительные знаки? Сегодня столько всего произошло, а тебя никто ни о чем не спросил. Кроме того, ты точно знаешь: ты не хотела делать того, что делала на рынке. Не хотела, чтобы так случилось; никто не хотел. Ни один человек. Просто так вышло, миг безумия.

– Так ты тут устроила на меня засаду, – говоришь ты Изабел.

Она ждет тебя в тени колонны. Твои губы раздвигаются в подобии улыбки. Тебе нравится, что девушка чего-то от тебя хочет. Это наделяет тебя двумя родами власти. Первый происходит от ее желания. Смешна женщина, которая чего-то хочет и бегает туда-сюда, чтобы раздобыть необходимое. Второй род власти, проистекающий из первого, твое право ей отказать.

– Мы должны тебе сообщить, – начинает Изабел тихим, дрожащим голосом. – Ей очень больно. Она стонет! Это не ерунда. Ты должна оплатить такси. Мы отвезем ее в больницу.

В глубине коридора Гертруда открывает дверь и просит Изабел перестать.

– Если что-нибудь случится, если появятся с расспросами ее родственники, тебе придется заплатить намного больше. Возместить ущерб, – угрожает Изабел.

– Все в порядке. Оставь ее, Белла, – говорит Гертруда. – Рейчел дала мне панадол.

– Хм-м, – сопишь ты, доставая из кармана ключ от комнаты. – Да что с тобой? Убирайся! Чего ты здесь торчишь, как будто у нас есть темы для разговоров? Кто тебе сказал, что виновата я?

* * *

На следующий день ты извиняешься перед миссис Мей за то, что запорола собеседование у вдовы Райли. Ты просишь хозяйку откладывать для тебя ежедневный «Клэрион», чтобы просматривать объявления о сдаче комнат в аренду.

Хозяйка не против. Она каждый вечер запихивает макулатуру в угол стойки. Ты убеждаешься, что быстро найдешь газету, опередив других жильцов.

«Большая комната. Хозяйка – богобоязненная вдова».

Объявление бросается тебе в глаза через несколько дней.

«В большом, симпатичном, ухоженном доме. Для непьющего, холостого, богобоязненного молодого джентльмена».

Ты предлагаешь Богу сделку в вопросе о твоем поле и, молясь, звонишь из телефонной будки.

Набрав указанный номер, во время разговора ты умалчиваешь о том, что у тебя нет работы и ты уже не первый месяц только и делаешь, что молишься.

– У меня есть родственники, которые говорят, как вы, – решает вдова после нескольких минут разговора и спрашивает, откуда ты родом.

– С гор, – отвечаешь ты. – Маникаленд. Мутаре.

Это правда, и вдруг кажется, что сказать правду было правильно.

В день встречи ты находишь дом и с грохотом стучишь в ворота. Вдова выходит не сразу. Но даже тогда первым делом ты обращаешь внимание на ее голос.

– Мваканака! Мваканака Мамбо Джизу. Ты благ, благ, Царь Иисус! – рычит устрашающий альт.

Солнце отсвечивает от миллионов зубов, так тебе кажется. Они очень широкие и очень острые. Ты улыбаешься, подавляя инстинктивное желание уйти. Вдова распахивает ворота и жестом предлагает тебе войти.

– Добрый вечер! Я так рада, так рада, так рада, что вам нравится мой дом, – заявляет потенциальная хозяйка.

После рукопожатия взгляд ее скользит по твоим пальцам без украшений. Ты сплетаешь их за спиной, жалея, что не подумала купить на рынке якобы обручальное кольцо.

Вдова наклоняется вогнать болт высоких железных ворот обратно в землю. За несколько минут она во второй раз прилагает физическое усилие, и, когда выпрямляется, на носу у нее выступает пот, пот стекает из-под красно-зеленого нигерийского платья. Она обмахивается. На толстой золотой тесемке вокруг указательного пальца неуклюже вертится стадо гиппопотамов. На среднем пальце поблескивает громоздкий изумруд. На безымянном пальце другой руки раздулась пара широких, но тусклых обручальных колец. В углубления украшений въелась грязь. Все их нужно чистить.

– Да, чудесно, что вы позвонили и пришли, – продолжает вдова, устремляясь обратно по дорожке. – По телефону нужно быть осторожной, я должна знать, откуда человек. Сегодня нельзя верить всему, что говорят.

Она идет медленно, в разношенных сандалиях с заостренными носками – мода, диктуемая Нолливудом[8]8
  Нигерийская киноиндустрия.


[Закрыть]
. Ты понимаешь, что над тобой нависла опасность: не дай бог ты ее обгонишь. Ты прилаживаешься, чтобы быть в полушаге позади.

– Вы, конечно, слышали, что наступают последние дни, – не унимается потенциальная хозяйка. – Так говорят все великие пророки. Да, время наступило, потому что сейчас, в наши ужасные дни, получаешь ли ты что-либо взамен, когда даешь? Никогда. Только теряешь. Отдав все, остаешься ни с чем.

Ты открываешь рот и опять его закрываешь, с облегчением догадавшись, что твой ответ не имеет никакого значения.

– А мне, хоть я и вдова моего мужа, – вещает хозяйка, – вы даже не представляете, что мне говорят те, кто сюда приходит. Что они хотят работать или иметь какое-нибудь жилье. Только на самом деле все пытаются выяснить, что у меня есть, и думают, как это украсть. Используют разум, данный им Богом, чтобы не приумножить, а преуменьшить те крохи, которые оставил мне ВаМаньянга[9]9
  ВаМаньянга, БаМаньянга, СаМаньянга – господин Маньянга. Май Маньянга, МаМаньянга – госпожа Маньянга (или, в зависимости от контекста, мамаша, тетушка Маньянга).


[Закрыть]
. Я стараюсь приумножать, сделать больше, ведь Библия утверждает, что именно так нужно поступать, когда отошел хозяин. Но эти только хотят, чтобы то, что я имею, стало меньше.

Теперь ты часто дышишь и глотаешь слюну, которая вдруг стала горькой. Ты понимаешь, что боишься ее и не знаешь почему. Смеешься над собой, что оказалась такой робкой.

– Но вы ведь сказали, что какое-то время жили в Хараре. – Вдова идет дальше. – Мисс Сигауке, я не хотела расспрашивать вас по телефону. Неважно, сколько всего принесли белые люди, кое-что и вслух-то нельзя произнести. Но вот вы здесь, и это чудесно. Скажите мне, вы работаете?

Что-то тебя выдало, никаких сомнений, даже несмотря на туфли леди Дианы, присланные тебе кузиной, и опять вкупе с юбкой и подходящим топом из прошлого, которые ты надела на встречу.

– Работаю? Конечно. Я не из тех, кто сидит сложа руки. Я труженица, настоящая, – отвечаешь ты, отогнав мимолетное сомнение. – Труд знаком мне с самого детства.

– Чудесно.

– После работы на поле в детстве я преподавала – временно. А теперь работаю в рекламном агентстве «Стирс, д’Арси и Макпидиес». Вы его знаете. «В долине Меда, где растут самые лучшие свежие плоды». Один из моих слоганов. Вся Зимбабве знает.

Ты напеваешь старые стишки, думая о том, кто же теперь пишет им тексты.

– О, вы там работаете? – восклицает потенциальная хозяйка, на секунду задумавшись и узнав мелодию.

– Я между преподаванием и кое-чем получше, – уверяешь ты ее, когда становится ясно, что именно это она хочет слышать.

– Большая компания! Что вы там будете делать? – выпытывает вдова. – Вы будете сочинять песни?

Сгладив резкость в голосе, ты объясняешь:

– Слова.

– О, вы поете слова! Как я. В церкви я одна из лучших запевал в музыкальной группе поклонения.

По мере приближения к дому вдова интересуется твоим моральным обликом. Ты замужем? В гражданском браке? Как-нибудь еще? Или собираешься замуж? Есть ли у тебя друзья мужского пола? Возможно, кто-то захочет тебя навестить? Это не разрешается. Поскольку, вопреки тому, что ты услышишь от соседей, здесь не бордель.

Ты бормочешь какую-то чушь, что не очень часто ходишь в церковь, предпочитая уединенную молитву.

Вдова Маньянга отвечает, что в делах молитвы она настоящий боец, и перечисляет людей, которых исцелила, и чудеса, которые сотворила. Ты поднимаешься по щербатым каменным ступеням и, пройдя в ржавеющую железную дверь, оказываешься на темной веранде.

– Заходите, мисс Сигауке. – Вдова открывает вторую дверь. – Вы попали в дом, где живут богобоязненные люди. Видите, вот? – Она склоняет голову.

У ближайшей стены, покрытой запузырившейся краской, несколько столиков. На каждом телефон.

– Вот. – Вдова останавливается и, опираясь на один из столов, поднимает с пола моток кабелей. – Плоды откровения.

Пыль забивается тебе в ноздри. Ты чихаешь, извинившись за аллергию.

– Откровение было не мне, – продолжает вдова. – ВаМаньянге. Моему мужу. Покойному. Но оно пришло, когда мы молились вместе. Поэтому откровение ему было благодаря мне.

Рассматривая дом, ты киваешь, и тебе удается своим видом выразить одобрение, поскольку обстановка у вдовы, хоть и сомнительная, куда предпочтительнее твоей.

– Телефоны, – с удовольствием объясняет миссис Маньянга, – одно из множества дел, над которыми трудился мой муж, когда меня оставил. ВаМаньянга был не как другие мужчины, что вы! Он помогал студентам университета, ведь после того как ему было откровение, что он призван кому-то помочь, он не знал кому. И поэтому я решила ему помочь. Я сказала, ВаМаньянга, студентов становится все больше, потому что правительство обучает молодых людей. Так разве не тут ты можешь помочь? Разве не тут мы можем помочь? Да, это была я. Я это сказала!

Ты стоишь в темном, заставленном помещении, а хозяйка ищет нужный ключ на железном кольце размером с небольшой бубен, которое вынимает из складок платья бубу.

Первый ключ заедает.

– Не волнуйтесь, – успокаивает она. – Ни о чем не волнуйтесь. Все двери в прекрасном состоянии. ВаМаньянга хотел, чтобы все было так. Чтобы все было в прекрасном состоянии. Так он хотел.

После коротких поисков она вставляет другой ключ. Замок щелкает. Тяжелая тиковая дверь открывается.

– Благодарю тебя, Бог, – провозглашает, проходя вперед, твоя потенциальная хозяйка.

За дверью она останавливается, чтобы сориентироваться. Гостиная долго стояла запертой. Пахнет плесенью.

– Да, благодарю, благодарю тебя, Бог, – декламирует она, – за тот дар, что я имела, за прекрасного мужа.

Комната забита всякой всячиной, как в комиссионном магазине: разномастные столы, кофейные столики из Тонги, в пионер-стиле, капско-голландском, из старых колониальных шпал, а также парочка таких, что можно приобрести на обочине у торговцев и лозоплетельщиков, на них разного рода статуэтки. Тяжелые кресла, диваны, обтянутые кожей антилоп куду пуфы занимают оставшееся пространство. Проходя вперед, хозяйка опирается рукой на спинку стула и подводит тебя к креслу, которое при касании извергает облако пыли.

– Да, каждому, у кого есть соответствующий дух, было ясно, что необходимо повиноваться божественным указаниям, мисс Сигауке, что наши молодые люди, обучающиеся в университете, нуждаются. У скольких из них есть машины? У большинства нет. Так неужели же большинство не страдает? Разве я не права?

Вдова опускается на диван. Ты наклоняешься к ней, теперь она тебе интересна. Страдают! Уже не дети, но еще не старые: вдова дала определение твоей проблеме. Это утешает и вместе с тем тревожит: неизвестный тебе человек видит твою ситуацию насквозь, вертит ее и так и эдак, препарирует.

– Да, мисс Сигауке, вы понимаете. – Интерес к ее словам воодушевляет вдову. – Посмотрите на себя. У вас есть диплом. – И она опять переключается на студентов, призывая тебя посмотреть на них в свете христианства. – Подумайте о несчастных молодых людях. Мы собираемся на наши женские встречи, и, когда слышим, как в наши дни многие девушки из университета проявляют слабость, у нас разрывается сердце. Я уверена, в ваше время так не было.

Ты киваешь, еще считая себя девственницей, хотя была пара случаев, вселяющих сомнения: если ты в силу обстоятельств вставляла тампон, чтобы не забеременеть, это считается?

– Но сейчас, – продолжает вдова, – молодые в ваших колледжах ложатся со всеми подряд. И поскольку университет там же, где эти девушки, я буду матерью несчастным студентам. Да, сказала я, я буду за ними ухаживать.

По ходу беседы ты узнаешь, что ВаМаньянга, который имел тогда много других деловых интересов, не торопился приступить к действиям по результатам откровения. Май Маньянга же, которая за несколько месяцев до того получила повышение из секретарш в супруги, не хотела упускать момент. Преисполненная энтузиазма, в задней части участка на два гектара она немедленно положила бетонную плиту. Там все еще стоит кусок гофрированного железа, прибитый гвоздями к низенькому столбику и извещающий, что плита должна была стать «Студенческим поселением СаМаньянги». Примерно тогда же, когда фундамент зданий был залит ядом от термитов, чтобы будущие арендаторы могли свободно общаться, Май Маньянга основала таксофонное общество, оборудование которого теперь в беспорядке валяется на веранде.

– Ах, бедные студентки. – Потенциальная хозяйка качает головой и погружается в воспоминания. – Какой тяжелый для них удар! Разве могли они себе представить, что моего мужа вот так у них отнимут? Когда не было никаких проблем. Никаких. Ни в чем. Мы как раз собирались взять студенток. Таким женщинам, как вы, мисс Сигауке, это пошло бы только на пользу. И они были бы в безопасности. ВаМаньянга никогда не бегал к таким, которые чуть что ложатся. Нет, такого ВаМаньянга никогда не делал, не то что другие мужчины, так что можно было спокойно взять студенток.

Ладони у тебя становятся липкими. С тревожным чувством ты пытаешься понять, начинается ли разговор или уже закончился. Под тесной одеждой у тебя капает из подмышек, и в то же время хочется, чтобы вдова говорила дальше, отодвигая момент принятия решения: годишься ты или нет.

– Ах, да, вы узнали, – каркает она.

Ты увиливаешь от прямого отрицательного ответа:

– Красивая фотография.

Снимок, на который упал твой взгляд, стоит в самом центре вдовьего застекленного шкафа. Его окружают полушария, заполненные водой с крошечными хлопьями и макетами башен разных европейских городов.

– Вы видите? Сходство? Конечно, видите. – От жары вдова обмахивается рукой в кольцах. – Вы понимаете, кто это, я уверена.

Пока ты молчишь и выдавливаешь вежливую улыбку, чтобы не вляпаться с неподходящим ответом, вдова поднимается с дивана и идет мимо бронзовых, латунных, медных статуэток, наставленных на маленьких столиках.

Стеклянные дверцы шкафа упираются и дрожат, но, немного потрясшись, покоряются ей. Вдова убирает две толстые китайские чашки с блюдцами и часть сервиза, занимающего верхнюю полку вместе с серебряным чайным сервизом, от налета превратившимся в медный. Под кургузым чайником, в покрывшейся зелеными пятнами металлической рамке из олова с шахты Камативи, стоит фотография, которую вдова велит тебе узнать.

Он гладко выбрит, со светлой кожей, среднего роста, в безупречном костюме с петлицей и носовым платочком в нагрудном кармане. Портфель держит выше, чем обычно держат, когда стоят. Он схватился за него обеими руками, как будто сначала сидел, затем его попросили встать, но портфель он решил оставить на той же высоте. Он вцепился в него так крепко, что на тыльной стороне ладоней выступили жилы.

Она же кокетливо улыбается в объектив. Пухлые пальцы лежат на руке, которая держит портфель. Другой рукой она легко опирается на спинку деревянного стула, где отблескивает новенькая сумочка из искусственной кожи под питона. На ней туфли на платформе и платье-балахон, цвет которого на черно-белом снимке не определить. По обе стороны и на полках внизу фотографию окружают разнообразные безделушки: кошечка из розового кварца без одного уха, одинокая толстая кружка из местечка под названием Кингс-Армс, медные таблички с изображением протей, антилоп, глориоз – цветов Родезии, а также таблички, извещающие о годе, месте проведения и тематике множества конференций, в которых участвовал мистер Маньянга.

Вдова обходит допотопные часы с тяжелым ходом маятника, но идут они неверно. Поставив чашки на большой обеденный стол красного дерева, она заявляет, что сделает тебе чай. Ты ей нравишься. Несмотря на отчаянную нужду в благодеянии, сердце у тебя опускается. Змеи в животе принимаются зевать. Такое ощущение, будто сокращается матка. Сомнения в том, нравишься ли ты этой женщине, усиливаются, поскольку понятно: в тебе нет ничего такого, что могло бы сойти за обаяние. Тебя заливает презрение ко всему. Оно залегло под выражением лица, с каким ты смотришь на женщину, которой нравишься. В то же время восхищение ею, той жизнью, что она себе устроила, растет, и ты улыбкой отгоняешь недоумение.

– Мои так их и не добили. – Вернувшись, вдова ставит на стол бывалый поднос из рафии, груженный эмалированным чайником, сахарницей и молочником.

Она наливает тебе освежающий напиток и кивает на самую нижнюю полку, где стоят шесть одинаковых раскрашенных стопок, блестящих, поскольку с них регулярно вытирают пыль.

– Все тут. Все целы, хотя мы и ставили их на все наши большие семейные праздники, – с гордостью уточняет миссис Маньянга. – Сейчас я достаю их, только когда приезжают мои сыновья. Но разве они часто приезжают? Нет! Таковы сыновья. Так ведут себя молодые люди в наше время. Даже не навещают мать!

В чашку, которую протягивает тебе вдова, ты наваливаешь ложек пять сахара. Энергия вливается в тело, и ты понимаешь, что осилишь путь обратно до хостела.

Ты хочешь еще горячего, сладкого чая. Однако стоит тебе поставить чашку на стол, как вдова приступает к осмотру дома. Она отдергивает толстую импортную занавеску из фиолетового атласа, чтобы показать заброшенный бассейн, кафельная плитка которого почернела от тины.

– Теперь, когда мальчики уехали, им никто не пользуется, – говорит она. – Разумеется, плавать мы учили их здесь.

Должно быть, кухня еще совсем недавно была хороша. Ты узнаешь, что изначально ее отремонтировали под наблюдением мистера Маньянги. Он признавал кафель только из одного места в мире – Италии – и только одного цвета – золотисто-охристого. Но с его смертью начали отскакивать плитки. Потом бетон. В грязных трещинах поселились полчища тараканов. По почерневшему засохшему растительному маслу носится ящерица. У тебя чешутся руки, и хочется как следует отдраить тут все химией.

– Вот эта комната, – сообщает вдова, когда ты заглядываешь в еще более затхлое и душное помещение, нежели то, что оставила, – должна была стать первой, которую я сдала бы студентам. Я согласилась с моим мужем, когда он сказал, что, прежде чем правильно вести бизнес, нужно подготовить пилотный проект. Я не хотела противоречить ему и его откровению. Я сказала, что ничего не знаю про пилотные проекты, но Бог знает. Я просто приказала своему материнскому сердцу молчать. Вы ведь знаете женское сердце? Оно хотело делать намного больше для студентов.

Вдова быстро обходит крошечную комнатку, указав на окно, угол которого выходит на двор, хотя бóльшая часть смотрит на гараж. Она нахваливает старый кофейный столик, задняя часть которого подперта стопкой журналов «Перейд», и кивает на вешалку, спрятанную позади желтеющих занавесок розового атласа, за которыми колышутся клубы паутины.

Вдова извиняется за то, что заставила тебя ждать в конце сада.

– Подумать только! – восклицает она, переживая за тебя. – А ведь у меня есть садовник. И я постоянно ему плачу. Вовремя! Ни одного месяца не прошло, чтобы я не заплатила. Хотя я все знала, когда его нанимала. Но что я могла поделать с этим сердцем, женским сердцем? Каждая женщина в душе мать, мисс Сигауке. А всякая мать еще и женщина. Поэтому я сказала: давай я буду тебе платить, хотя он самый настоящий бродяга.

Ты молчишь, возобновляя сделку с Богом, а заодно взывая к предкам.

– Я сказала ему сегодня утром: сходи, когда она придет, я жду посетителя. Но он рано ушел, потому что сегодня суббота, и по его милости мне самой пришлось открывать ворота. Я сказала, дождись мисс Сигауке. Нужно было сказать, что придет еще несколько мужчин.

С облегчением узнав, что никаких мужчин нет, ты улыбаешься чуть шире. В голосе Май Маньянги, однако, звучит сожаление.

– Поэтому я всегда, всегда рада людям из сельской местности. Из засушливых мест, где никогда не бывает дождей. Такие люди понимают, когда Бог дает им что-то хорошее. Потому что они воистину знают, что такое страдание.

Вдова оценила тебя высоко. Она отдает себе в этом отчет. Ты тут же соглашаешься на ее условия, поскольку о том, чтобы вернуться в отчий дом, в родную деревню, не может быть и речи.

Она предлагает тебе подсоединить один из телефонов с веранды, она, дескать, будет рада, что откровение, данное Богом ВаМаньянге, наконец исполнится. Арендная плата уже слишком высока, поскольку ориентирована на зарплату молодого специалиста. Ты отказываешься от телефонной связи, хотя вдова подчеркивает, что по такой цене очень выгодно. Бредя обратно к дороге, ты уверяешь себя, что когда-нибудь как-нибудь доживешь до такой роскоши и телефон будет стоять около кровати. К моменту, когда ты голосуешь автобусу, ты пообещала себе уже три телефона: на кухне, в гостиной и в спальне будущего дома. Сидя в микроавтобусе, ты размышляешь о четвертом – в ванной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю