Текст книги "Рассудок маньяка"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 7

Этот кабинет отличался от всех, которые Дронго до сих пор видел в институте. Здесь было чисто, просторно, комфортно и безжизненно неуютно. Он мог принадлежать любому безликому мужчине, но в действительности это был кабинет известного ученого, профессора Моисеевой.

Здесь все было подчинено работе. На подоконниках не было цветов, на стенах – ни единой картины. На столе, кроме обычного канцелярского набора отечественного производства, лежала лишь стопка бумаг и несколько обычных канцелярских конвертов. И больше ничего, что свидетельствовало бы о характере заместителя директора или ее пристрастиях.

Моисеева была высокого роста, ее строгий костюм состоял из темной юбки, такого же цвета пиджака и светлой блузки. Никаких украшений или косметики. Лишь слабый запах лаванды как бы являлся данью женскому естеству хозяйки кабинета. У профессора Моисеевой были довольно правильные черты лица, немного удлиненный нос, не портивший общей симметрии, припухшие веки и чуть одутловатые щеки.

Безжизненно строгие глаза выдавали в ней одинокую женщину, потерявшую шанс найти себе пару. Она приняла Дронго, стоя у дверей, в точном соответствии с этикетом, по-мужски крепко пожала руку и указала на два кресла, стоявших в углу кабинета. Сыркину она просто кивнула, для нее заместитель директора по режиму и хозяйству был почти что завхоз. Все, что не касалось работы, Моисееву абсолютно не интересовало.

– Сергей Алексеевич вчера говорил мне про вас, – сказала Моисеева, доставая сигареты. – Он считает вас лучшим экспертом-аналитиком. Я, правда, не знаю, как к вам обращаться. Дронго – слишком фамильярно. Может быть, по имени-отчеству.

– Называйте меня Дронго, я уже привык.

– Как хотите. Скажите, а чем я, собственно, могу вам помочь?

– Вы занимаете угловой кабинет, обращенный окнами и на проходную, и на здание, где было совершено убийство. В тот вечер вы работали в своем кабинете. Я понимаю, что мой вопрос несколько стандартен, вас об этом уже неоднократно спрашивали. Но, возможно, вы вспомните какие-то детали? Мне важно знать все.

– Нет, я ничего не забыла, – с ходу ответила Моисеева. – И никого не видела. У меня нет привычки смотреть в окно во время работы, – строго добавила она.

Дронго едва заметно улыбнулся. Трудно было представить себе эту даму, праздно глядящей в окошко.

– Технический отдел работает под вашим руководством. Как вы считаете, что могло спровоцировать убийцу на подобное преступление?

– Я не считаю, а знаю, – убежденно сказала Моисеева, стряхивая пепел в пепельницу, стоявшую перед ней на столике. – Спровоцировать могла только сам Хохлова. Я неоднократно делала замечание нашим девушкам, но разве они меня послушались бы? А Сергей Алексеевич проявлял тут излишнюю либеральность. И об этом я ему говорила.

– В каком смысле?

– Молодая девушка не должна вести себя подобным образом, – объяснила профессор. – Конечно, это большая трагедия, и мы все были ошеломлены, но когда-нибудь нечто подобное могло случиться. Все эти мини-юбки, обтягивающие телеса брюки, прозрачные блузки, которые не только не скрывали, но и… Извините меня, я привыкла говорить то, что думаю.

– Да, да, разумеется. Но вы сказали им. Кому именно – «им»? Насколько я понял, речь пока идет только о Хохловой?

– Да, верно, – смутилась Моисеева, потушив сигарету. – Бедная девочка.

Сыркин, сидевший чуть в стороне, заерзал на стуле, но не посмел ничего вставить.

– У нас есть в институте несколько молодых особ, которые больше думают о своем макияже, чем о работе, – твердо заявила Моисеева. – К сожалению, не очень-то удается построить их режим так, чтобы в рабочее время от них было больше отдачи. И пользы, – добавила она, чуть повысив голос.

– Вы никого не подозреваете? – вдруг спросил Дронго.

– Конечно, никого, – удивилась профессор. – По-моему, все уже и так ясно. Преступление совершил наш бывший охранник. У него, кажется, была судимость. Никто из сотрудников нашего института такое сделать не мог. Это дикость, варварство, извращение. Я даже не знаю, как назвать этого убийцу. Его лечить нужно, а не сажать в тюрьму.

– А почему вы уверены, что именно он совершил убийство?

– Больше некому, – твердо заявила она. – Я работаю здесь уже много лет и хорошо знаю наш коллектив. Нельзя сказать, что у нас работают исключительно одаренные и порядочные люди. Но то, что у нас в коллективе не может быть маньяков и насильников, – это безусловно. Я в этом не сомневаюсь.

– Почему – насильников? Насколько я знаю, Хохлова была только убита.

– Не знаю, – чуть поморщилась она, – возможно, вы и правы. Я не вдавалась в эти малоприятные детали.

– А как вы могли бы охарактеризовать покойную?

– О покойных или хорошо, или ничего, – она достала сигареты, снова закурила, – но я объективный человек. В науке она была абсолютный ноль и даже отрицательная величина, плохо влияющая на коллектив. Ветреная, непостоянная, непоследовательная. Человек, правда, неплохой, так говорят ее коллеги. Отзывчивая, добрая, иногда слишком добрая. Вот, собственно, и все, что я знаю. У вас есть еще вопросы?

– Только один, последний. Кто принимал ее на работу?

– Это не входит в мою компетенцию, – сухо ответила Моисеева. – Ее принимал сам Архипов.

– Спасибо. Извините, что я вас побеспокоил. – Дронго поднялся из кресла. Хозяйка кабинета встала следом. Посмотрела ему в глаза.

– Вы думаете, что это сделал кто-то из наших? – спросила она.

– Во всяком случае, не охранник, у которого была судимость.

Она отвернулась. Помолчав, раздумчиво произнесла:

– Вот так живешь рядом с людьми, работаешь, доверяешь им. А потом оказывается, что кто-то из окружающих тебя – дикий зверь, маньяк. Это очень тяжело себе представить. Полный крах всех иллюзий.

– Да, – согласился Дронго, – возможно, вы и правы.

Она впервые за все время разговора с интересом посмотрела на него. Протянула руку.

– Если я понадоблюсь, можете заходить в любое время. До свидания.

– До свидания, – рукопожатие было таким же – мужским и сильным, как и при знакомстве.

Дронго и Сыркин вышли из кабинета. Когда дверь за ними закрылась, Сыркин приглушенно сказал:

– Она очень хороший ученый. Но одиночество наложило свой отпечаток на ее характер и поступки. Послушать ее – так на работу все должны приходить в рабочих комбинезонах, быть бесполыми существами.

– Она думает прежде всего о работе, – возразил Дронго, – это понятно. Мне нужно еще познакомиться с Сулахметовой, Фирсовой и поговорить с вашей Олей.

– Почему с моей? – смутился Сыркин.

– Это же вы нас познакомили. Не обижайтесь, я не хотел сказать ничего такого.

– Фирсова сидит на третьем этаже, в своем отделе. Как раз в этом углу находится ее кабинет. Под нами. Сулахметова на втором. Но на противоположной стороне. Их окна обращены в другую сторону. Оля, наверное, сейчас в машбюро. Она обычно приносит туда работу технического отдела. Машинистки сидят в конце нашего этажа, – Сыркин показал рукой, – рядом с моим кабинетом.

– Пойдемте-ка туда, – предложил Дронго. – Я думал, что машинописных бюро уже не бывает. Сейчас все перешли на компьютеры.

– Какие компьютеры? Все равно все отчеты нужно готовить в письменном виде. Попробуйте послать куда-нибудь в вышестоящую инстанцию письмо по факсу или по электронной почте. Будет грандиозный скандал.

– Ну, это понятно. Начальство привыкло к персонифицированной ответственности своих подопечных. Им нужны письма с личными подписями, с печатями, чтобы в случае необходимости прикрыться такими бумажками.

– Вот-вот. Вы не знаете, сколько мы отправляем бумаг, которые никому не нужны, – оживленно говорил Сыркин, шагая впереди.

Он дошел до машбюро, открыл дверь.

– Входите, – пригласил он Дронго.

В очень длинной комнате за столиками сидели четыре женщины. Две молоденькие девушки, одна женщина чуть постарше и одна совсем седая, похоже, давно вышедшая на пенсию. Все улыбались, очевидно, кто-то из них рассказывал смешную историю. Вошедших так и встретили – улыбками. Сыркина не боялись, скорее уважали. Дронго заметил сидевшую на стуле Ольгу Финкель. Девушка была уже в другой, но не менее смелой мини-юбке, наглядно демонстрирующей ее красивые коленки. В комнате было много цветов, очевидно, Михаил Михайлович щедро делился цветочными горшками и вазочками с соседним кабинетом. В комнате царил тот упорядоченный беспорядок, который бывает у нескольких хозяек, когда разбросанные вещи вроде бы не принадлежат никому, а собранные – конкретной сотруднице.

– Здравствуйте, девочки, – степенно произнес Михаил Михайлович. – Что это вы все улыбаетесь?

– Сегодня день рождения Светланы Федоровны, – пояснила Ольга, – вот мы и хотим после пяти часов отметить.

– А потом пораньше уйти с работы? – прищурился Сыркин.

– У меня пораньше не получится, – сморщила свой красивый носик Оля, – опять в нашем отделе какие-то данные будут обрабатывать.

– Ничего, тебе полезно немного больше провести времени на работе, – рассудительно заметил Михаил Михайлович. – А вас, Светлана Федоровна, разрешите поздравить с днем рождения.

– Спасибо, – улыбнулась самая старая из женщин. – Только уж не с чем поздравлять.

– Оля, пойдем с нами, – попросил Сыркин. – Товарищ эксперт хочет с тобой побеседовать.

– Пойдемте, – согласилась Ольга, вставая. – А я думала, он сюда знакомиться пришел, – задиристо заявила она, и все прыснули от смеха.

– Несерьезная ты девушка, – улыбнулся и Михаил Михайлович, выходя из кабинета. Дронго пропустил вперед девушку. Сыркин открыл свой кабинет со словами:

– Вы побеседуйте, а я сейчас вернусь.

– Спасибо, – кивнул Дронго, проходя к столу.

Оля села напротив. Юбка была ей не просто коротка. Она напоминала скорее набедренную повязку. Нужно было сделать определенное усилие, чтобы не смотреть на ее ноги. Дронго вздохнул, вспомнив о разнице в возрасте с этой красотулей. Ему намахало тридцать девять. Последнее время он чувствовал себя стариком. Встречаясь с молодыми людьми, моложе его на пятнадцать-двадцать лет, он с явным раздражением замечал, что это уже другое поколение. Более открытое и более независимое, с иными жизненными ценностями. Если его сверстники были замыкающим поколением распавшейся империи, развал которой начался, когда им было под тридцать, то молодежь взрослела в совсем иные времена.

– Скажите, Оля, – спросил Дронго, прервав цепь своих размышлений, – вы хорошо знали Аллу?

Девушка вздрогнула. Он заметил, как она вздрогнула. Улыбка исчезла с ее лица.

– Почему вы спрашиваете?

– Вы ведь работали в одном отделе. Говорят, она была красивой молодой женщиной, как и вы.

– Может быть, – сухо ответила Оля, – мы мало общались. Она у нас проработала совсем немного.

– Но достаточно, чтобы ее успели убить.

– Да, – печально ответила девушка, – но мы с ней не дружили. Просто общались по работе.

– Какой она была?

– Нормальной.

– Это я понимаю, – улыбнулся Дронго, – не сомневаюсь даже, что у нее была одна голова, две руки и две ноги, – он специально пошутил, видя, как она зажалась. – Но почему именно ее убили? Как вы думаете?

– Не знаю, – немного испуганно ответила девушка, – я ничего не знаю.

– Что вы делали в тот вечер?

– Сидела в приемной у Архипова, – сообщила Ольга, – потом печатала в машинописном бюро. Потом Елена Витальевна послала меня в технический отдел принести нужные ей бумаги.

– Когда это было? И как?

– Примерно в половине седьмого. Я вошла в здание, прошла в лабораторию и получила у Алексаняна нужные мне бумаги.

– Он был в лаборатории?

– Нет. Он выходил в другую комнату, смежную с лабораторией.

– А кто в этот момент был в лаборатории, вы не знаете?

– Знаю. Зинков, Коренев и Шенько. Меня много раз про это спрашивали.

– А откуда вы знаете, что именно они были там?

– Я слышала их голоса.

– Что было дальше?

– Я взяла бумаги и вернулась обратно. Когда я поднималась в кабине лифта, один лист бумаги упал на пол и немного промок. Моисеева приказала мне его перепечатать. Я снова вернулась в бюро и перепечатала этот листок. Вот и все.

– Почему промок? У вас в лифте таскают воду?

– Нет. Но у нас есть душевые на первом этаже, где после работы можно принять душ. Иногда после работы в лабораториях наши ребята туда ходят.

– Какой был лифт? У вас два лифта. Правый или левый?

– Правый. А другой лифт в тот вечер не работал.

– Вы отдали последний лист Моисеевой. Что было дальше?

– Потом я ушла. Но видела, как собиралась домой Елена Витальевна. Вот и все.

– Вы никого не видели в другом здании?

– Нет, никого. Во дворе встретила Сережу Носова. Он куда-то торопился. Больше никого не видела.

– Вы давно работаете в техническом отделе?

– Полтора года, – ответила Оля, – сразу после окончания института.

– Хохлова пришла позже?

– Да, позже. Примерно восемь месяцев назад.

– Две красивые молодые женщины в одном отделе, – задумчиво сказал Дронго. – И вы относились друг к другу нормально?

– Да, нормально, – с явным вызовом повторила Ольга, – у нас вообще в коллективе были нормальные отношения. И сейчас нормальные.

– Я не хотел вас обидеть, не нужно так эмоционально реагировать. Вы ведь сидели в одной комнате?

– Не хотели, а задаете такие вопросы, – вдруг с некоторым надрывом произнесла она. – Весь институт за мной ходит и смотрит, как будто это я ее убила. А мы с ней вообще ни разу не поспорили, ни разу даже не поругались.

– А почему вы должны были ругаться? – вставил Дронго.

– Не почему, – зло ответила Оля, – просто все считали, что мы не любим друг друга.

– А вы ее любили?

– Я относилась к ней обычно. Я же вам сказала – о-быч-но.

– Кто, по-вашему, мог совершить убийство? – Его вопросы заставляли девушку вздрагивать.

– Н-не знаю, – чуть запинаясь, произнесла она, – я действительно не знаю, – торопливо добавила Ольга, – но это не Пашка. Точно не он.

– Почему не он?

– Добрый он был, мягкий. Сейчас говорят, что его за грабеж судили, а я в это тоже не верю. И жену его я видела. Хорошая семья…

– Хорошая семья – это не оправдание. Больше ничего в тот вечер не было?

– Нет. Меня об этом несколько раз спрашивали.

– Ясно. А какие у вас отношения с Еленой Витальевной?

– Рабочие, – ответила она, не употребив на этот раз свое словечко «нормальные».

– Рабочие? – переспросил Дронго. – А почему не нормальные?

– Это вы у нее спросите, – с сарказмом заметила девушка. – Она, по-моему, вообще женоненавистница. Синий чулок, они все такие.

– Вас не учили, что нельзя так говорить о старших?

– Учили, – с вызовом бросила она, – но я все равно говорю. Елена Витальевна хороший ученый, и это все знают. Но она не сумела устроить своей личной судьбы и считает, что в этом виноваты все окружающие ее женщины. Поэтому они нас так и ненавидят.

– Давайте по порядку, – усмехнулся Дронго. – Кто «они» и кого «нас»?

– Нас всех, – не смутилась она, – и меня, и всех наших девочек.

– То есть вы угнетенная часть женского коллектива?

– Пусть только попробуют нас угнетать. – Оля закинула ногу на ногу. Когда дело касалось женской свободы, она садилась на своего конька.

– А кто именно вас угнетает? Одна Елена Витальевна? Но вы сказали «они».

– Есть тут разные деятели, – не ответила на вопрос Оля, – каждая считает себя Эйнштейном и Афродитой в одном лице.

– А вы не считаете?

– Нет, не считаю. По-моему, любой женщине прежде всего нужно определять свою личную судьбу. Думать о своей жизни, а не о позитронах.

– Ну, это спорный вопрос.

– А по-моему, все ясно. И когда женщина нормально устроиться не может и рядом нет порядочного мужчины, она начинает разную фигню придумывать, говорить о своей любви к науке. Или еще хуже, посадит рядом мужика и сидит, как собака на сене, считая, что он только ей принадлежит.

– У вас стройная теория разработана, – заметил Дронго. – Значит, отношения с Моисеевой у вас не сложились?

– Нет, не сложились. Я ей в тот вечер объясняла, что листок все равно высохнет. А она меня заставила все перепечатать. Ну как можно быть такой занудой?

– У меня еще один вопрос. Что вы думаете о сотрудниках вашего отдела? Вы могли бы их охарактеризовать?

– Всех?

– Всех не нужно. Тех, кто был в тот вечер в лаборатории. Зинков, Шенько, Коренев, Алексанян.

– Нормальные ребята, без комплексов. Кто именно вас интересует?

– Все четверо.

– Алексанян немного зануда, но добросовестный и пунктуальный. Шенько работает здесь, по-моему, еще с доисторических времен, говорят, пришел сюда сразу после окончания института и двадцать пять лет протрубил в нашем отделе. Вот это кадр. Какой характер нужно иметь, чтобы двадцать пять лет ходить на работу в одно и то же место.

– А Зинков?

– Что Зинков? Хороший ученый, говорят, будет со временем директором института. Ученик моего дяди.

– Вы знакомы с его супругой?

– Имела удовольствие, – сухо сообщила Оля. – Она работает начальником другого отдела.

– У вас еще работает Коренев?

– Сашенька потрясающий мальчик, – оживилась Оля, – тихий и застенчивый. Таких сейчас уже нет. Он даже краснеет, когда со мной разговаривает. Честное слово, мне иногда хочется его совратить. По-моему, он еще девственник.

– Вам не говорили, что у вас злой язычок?

– Все время говорят. Но я к этому привыкла.

В кабинет вошел Сыркин. Он посмотрел на Ольгу, оценил ее ножки, вызывающе поднявшие мини-юбку. Покачал головой.

– Елена Витальевна права, – сказал он, – нужно вам запретить появляться на работе в таком виде.

Ольга вскочила, сверкнув глазами.

– Все ко мне придираются, – зло бросила она. – Вроде я ничего не понимаю. Вот и с Аллой так было. Вы все ее не любили.

– Ты хоть при посторонних глупости не говори, – строго заметил Сыркин. – Почему мы ее не любили? Кто тебе сказал? Я к ней очень хорошо относился.

– Вы ко всем хорошо относитесь, – улыбнулась Ольга, – я не вас имела в виду.

– Ну тогда тем более нечего языком молоть.

Оля улыбнулась еще шире. Это был человек, который умел радоваться жизни.

– У вас есть еще вопросы? – спросила она у Дронго.

– Нет, – ответил тот, улыбаясь в ответ.

– До свидания. – Оля вышла из кабинета, не оглядываясь.

– Вот характер, – мрачно констатировал Михаил Михайлович.

– Что-то случилось? – спросил Дронго, заметив его подавленность.

– Только что Носов нашел журнал. Еще один. Я уже не знаю, что делать. Будем обыскивать всех при входе.

– Где нашел?

– У себя в кабинете. Он на первом этаже сидит. Кто-то вошел к нему в кабинет и бросил журнал на стол. Да просто издеваются над нами!

– Нет, – нахмурился Дронго, – боюсь, что нет. Кто-то усиленно хочет убедить нас, что в институте появился маньяк.

– А вы думаете, его не существует?

– Как раз наоборот. Маньяк существует. Но я думаю, что это маньяк совсем иного сорта. Пойдемте вниз, мне еще нужно познакомиться с двумя женщинами и десятком ваших мужчин, которые находились в тот вечер на территории института.

– Может, вы пообедаете?

– Нет, я боюсь опоздать.

– Что? – не понял Михаил Михайлович.

– Мне кажется, что ежедневные напоминания о себе не случайны. Убийца имеет какой-то свой план, и мы должны сделать все, чтобы ему помешать.

Глава 8

Они спустились вниз. День заканчивался, и даже в научном институте царило то оживление, какое бывает перед уходом домой в любом многолюдном коллективе. Сыркин шел первым. Непосредственно под кабинетом Моисеевой находился кабинет начальника отдела Фирсовой. Сыркин тихонько постучался.

– Войдите, – раздался молодой сильный голос.

Михаил Михайлович пропустил вперед Дронго. В этом кабинете начальника отдела тоже все было очень функционально, все было подчинено работе, но здесь работала женщина. Об этом говорил и тонкий аромат французской косметики, и пестрый веер разноцветных фломастеров и ручек, раскинувшийся на столе, и копия «голубых танцовщиц» Дега, висевшая на стене и создававшая некое подобие уюта.

– Здравствуйте, – поднялась им навстречу женщина. У нее было запоминающееся, даже красивое лицо. Чуть удлиненный овал лица, короткая челка, закрывавшая лоб и почти падавшая на глаза. Прическа чуть странноватая, потому что уши были открыты. Красивые чувственные губы, прямой нос. Впечатление немного портила шея, выдававшая возраст. Дронго эта женщина понравилась. В последнее время он стал замечать, что ему нравились именно сорокалетние женщины. Может, это было приближение некоего порога, когда шумные девицы начинают раздражать, или же обретение мудрости, когда можешь наконец оценить изречение, кажется, рожденное французами: женщина подобна вину, а чем вино старше, тем оно крепче.

– Добрый день, – поздоровался Дронго.

– Добрый день. – У нее были грустные и немного настороженные глаза. Такие глаза бывают у людей, переживших невероятную боль. Похожий взгляд он видел однажды у пойманного оленя, попавшего в капкан. Печальные и мудрые глаза.

Он вспомнил рассказ Михаила Михайловича, поведавшего, что несколько лет назад у Фирсовой в автомобильной катастрофе погиб муж. Сыркин, вошедший следом, почтительно пожал руку женщины.

– Людмила Давыдовна Фирсова. А это наш эксперт Дронго.

– Как вы сказали? Дранго? Вы из Югославии?

– Нет, Дронго. Это мой псевдоним. Просто я не люблю, когда меня называют по имени-отчеству. Такая вот причуда…

– Странно, – усмехнулась она, – обычно у мужчин не бывает подобных комплексов. Или у вас какое-то необычное имя?

– Самое обычное. Даже очень распространенное. Но мне так удобнее.

Людмила Давыдовна показала на стулья, стоявшие у ее стола.

– У вас ко мне дело? – спросила она гостя.

– Да. Мне хотелось бы услышать от вас кое-какие подробности о вечере, когда было совершено убийство в институте.

– Ах вот вы о чем. Вы, значит, эксперт по вопросам преступности?

– Я эксперт-аналитик.

– К сожалению, мне нечего вам рассказать. Я не так хорошо знала убитую. Говорят, она была довольно интересным существом. Мужчин в их отделе я знаю гораздо лучше, – улыбнулась Фирсова.

– Простите, Людмила Давыдовна, мне казалось, что вы должны знать всех, кто там работает. Это ведь отдел вашего супруга.

– Я ведь сказала, что знаю многих. Ольгу Финкель, например, знаю неплохо. И всех, кто работал со мной вместе много лет. А Хохлова пришла недавно, мы были с ней мало знакомы.

– Ваш муж не рассказывал вам о ней?

– А почему мой муж должен мне о ней рассказывать? – спросила Фирсова. – Достаточно и того, что мы работаем вместе. Если мы еще и дома будем обсуждать производственные вопросы, то представляете, что это будет за семья?

– Представляю, – согласился Дронго. – Окно вашего кабинета выходит на здание технического отдела. Вы никого не видели в тот вечер? Возможно, кого-то из неизвестных вам людей?

– Нет, никого. Я вообще не люблю смотреть в окно. Кроме того, был вечер, темно. А вы полагаете, что убийцей был чужой человек, который проник на территорию института?

– Почему вы так решили?

– По вашему вопросу. Вы спросили «видела ли я кого-нибудь из неизвестных». Я работаю в институте давно и всех знаю в лицо. Значит, вы предполагаете, что убийца мне неизвестен?

– У вас мужская логика, – улыбнулся Дронго.

– Это виновата моя работа, – без тени улыбки сообщила она. – Вас интересуют еще какие-нибудь подробности?

– Если можно, еще несколько вопросов. Как вы думаете, почему убили Хохлову?

– Полагаю, на сексуальной почве. Очевидно, кто-то из мужчин, который не сумел добиться ее расположения. Иногда в жизни такое случается.

– И вы думаете, что мужчина может таким вот странным образом добиваться своей цели?

Она с интересом взглянула на него. Снова едва заметно улыбнулась.

– У вас интересная манера вести беседу. Но я не считаю себя специалистом по части мужчин. Мои интересы лежат несколько в другой области. Но на ваш вопрос я отвечу. Мужчина, по-моему, способен добиваться цели любым способом. Как и женщина. И это, наверное, нормально. Биологические законы диктуют поведение индивидуумов.

– Поведение Хохловой могло спровоцировать кого-то из мужчин?

– Я этого не говорила. Но могу предположить, что она знала своего убийцу.

– Некоторые считают, что убийцей был Павел Мовчан. Вы его хорошо знали?

– Вообще не знаю. Но в лицо я бы его узнала. Он был нашим охранником, и я с ним никогда не разговаривала.

– Вы в тот вечер находились в своем кабинете?

– Кажется, да, но точно не помню. Впрочем, нас допрашивали на следующий же день и проверяли по минутам, где и кто был в момент убийства.

– И где были вы?

– Здесь, в основном здании. Остались два сотрудника моего отдела, с которыми мне нужно было разобрать некоторые бумаги.

– Кто именно?

– Фортаков и Зимин.

– Они были у вас в кабинете?

– Не совсем. Сначала в их, потом в моем кабинете. Мы работали примерно до семи вечера, а потом вместе ушли. Мы даже уехали вместе с Фортаковым. Мы с мужем его подвезли.

– Их фамилии есть в нашем списке? – спросил Дронго, доставая список.

– Есть, – кивнул Сыркин, – их обоих допрашивали. Зимин дважды разводился, так этого несчастного мучили в прокуратуре три часа. Они почему-то считали его особенно неблагонадежным.

– Специалисты, – презрительно сказала Фирсова.

– А почему неблагонадежным? – заинтересовался Дронго.

– Так ведь он два раза разводился, – повторил Михаил Михайлович, – значит, не способен ужиться с женщинами. Ну а раз у него такой характер, то он вполне мог… Во всяком случае, что-то подобное.

– Интересно, – засмеялся Дронго, – не знал, что частые разводы могут повлиять на отношение к человеку правоохранительных органов. Очень интересно. И последний вопрос: как вы считаете, маньяк-убийца мог быть сотрудником вашего института?

– Не знаю. Не мне судить. Но думаю, что нет. Однозначно ответить я не могу. Для этого у меня мало фактов.

– Спасибо, – Дронго поднялся, – извините, что отняли у вас время.

– Ничего. Это было даже интересно, – сказала она.

Когда они вышли, Сыркин не удержался от оценки.

– Сильная женщина. А я, кажется, дал маху с этим Зиминым. Она ведь тоже два раза замужем. Но у нее случилось такое несчастье.

– Во-первых, она не была разведена. А во-вторых, это чистой воды идиотизм подозревать мужчину в женоненавистничестве только на основании двух его разводов. Скорее наоборот, он истинный ценитель женских достоинств. Ищет истину. Свой идеал.

– Это вы скажите Левитину, – пробормотал Сыркин. – Видели бы вы, как он мучил бедного Зимина.

– Он сейчас в институте?

– В Новосибирске, в командировке. Вообще у нас сейчас средств почти нет на командировки. Но, как только немного появилось денег, мы сразу отправили его в Новосибирск, подальше от этого жуткого Левитина.

– Когда он должен вернуться?

– Через три дня. Если хотите, поговорите с ним.

– Если к тому времени в этом еще будет необходимость, – загадочно произнес Дронго.

Они спустились по лестнице на второй этаж. Пройдя немного по коридору, Сыркин открыл дверь. На этот раз он не стучал. В большой комнате, выходившей окнами на другую от проходной сторону, сидело человек десять женщин, работавших в белых халатах. Дронго заглянул внутрь. Типичная обстановка больших и бедных научных коллективов конца девяностых.

– Раиса Асафовна, – окликнул одну из женщин Михаил Михайлович.

Сидевшая за первым столом женщина подняла голову, взглянув на него своими раскосыми, настороженными глазами.

– Здравствуйте, Михаил Михайлович, – проговорила женщина. – Зачем я вам понадобилась?

– Не могли бы вы выйти в коридор, – попросил Сыркин.

Женщина вышла вслед за ним. В конце коридора, у большого бокового окна, их ждал Дронго. Это окно как бы разделяло две части здания пополам и освещало весь коридор.

– Наш эксперт хочет задать вам несколько вопросов, – кивнул на Дронго Михаил Михайлович.

– Да, пожалуйста, – как-то испуганно произнесла женщина. Ее испуг заметил и Сыркин.

– Не волнуйтесь, – сказал он, – и не нужно переживать. Мы все знаем, что вы не виноваты.

– Меня все время подозревают, – тихо произнесла женщина.

– Почему? – спросил Дронго.

– Мы с ней поспорили в тот день, – объяснила Сулахметова. – Она должна была принести нам данные технического отдела и забыла вовремя это сделать. Без них мы не могли закончить работу. Поэтому я позвонила и напомнила им об этих данных. Она прибежала сюда и устроила мне скандал: мол, я специально наябедничала Зинкову. И все об этом знали.

– Ну, если за это убивать человека, то тогда в трудовых коллективах у нас шли бы гладиаторские побоища, – пошутил Дронго, желая ободрить женщину. – Никто вас не подозревает. Я только хотел задать вам несколько вопросов. Вы были в тот вечер на территории института?

– Да, я немного задержалась из-за Хохловой. Но потом она принесла все данные, и я быстро закончила работу.

– Когда закончили?

– Минут двадцать седьмого.

– Вы были одна?

– Да, я осталась одна.

– И потом вы ушли домой?

– Нет, – убитым голосом сообщила Сулахметова, – потом я пошла в технический отдел. Хотела отдать им уже систематизированные данные и поговорить с Аллой. Объяснить, что я ничего против нее не имела.

– Объяснили?

– Нет. В лаборатории ее не оказалось. Я спросила, где она, и мне сказали, что в другой комнате. Но ее и там не было. Я подумала, что она уже ушла, и направилась к проходной. Вот и все.

– Кто был в этот момент в лаборатории?

– Алексанян, Коренев, Шенько. Они были втроем.

– А Зинков?

– Его не было. Он вошел, когда я уже выходила из лаборатории.

– Кто вам сказал про Хохлову? С кем именно вы говорили?

– С Алексаняном. Он мне сказал, что Хохлова должна быть в соседней комнате. Но ее там не было.

– Больше вы там никого не видели?

– Нет, никого.

– И ничего не слышали? Криков о помощи, например.

– Нет, не слышала. Я пошла к проходной, торопилась домой. У в тот вечер был день рождения моей свекрови.

– Поэтому вы так нервничали и хотели поскорее получить данные из техотдела? – понял Дронго.

– Да, я говорила об этом вашему следователю. Он даже приезжал к нам домой, проверить паспорт моей свекрови и убедиться, что я его не обманула.

«Узнаю дотошного Левитина», – подумал Дронго. – Понятно, – сказал он, – извините, что мы вас отвлекли от работы. И последний вопрос. Как бы вы могли охарактеризовать Хохлову? В нескольких словах.

– Я? – растерялась женщина. – Я не знаю… Я не знаю…

– Вы ведь с ней работали в одном институте, как я понял, даже иногда общались.

– Она была хорошая женщина, – медленно и мучительно подбирая слова, произнесла Раиса Асафовна, – только немного необязательная, веселая…

– Это все, что вы можете сказать?

– Все. Я ее не так хорошо знала.

– Спасибо, – поблагодарил Дронго, – до свидания.

Сулахметова как-то неопределенно кивнула и пошла в свою комнату. Дронго и Михаил Михайлович вошли в кабину лифта, чтобы подняться на четвертый этаж.

– Уже шестой час, – заметил Сыркин, посмотрев на часы.

– Поздно, – согласился Дронго.

– Хотите еще с кем-то поговорить?

– Если можно, с Носовым и этим… кажется, Фортаковым из отдела Фирсовой.