Текст книги "Окончательный диагноз"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 5

Он не сумел попасть домой вовремя. С половины двенадцатого у его дома в машине Леонида Кружкова сидел Эдгар Вейдеманис. Постоянные автомобильные пробки в центре города, ставшие в последнее время настоящим бедствием для жителей столицы, не позволили ему приехать вовремя. Когда он появился у дома, стрелки показывали первый час. Рядом с автомобилем Кружкова была припаркована машина Потапова.

Дронго, выйдя из автомобиля, помахал рукой друзьям, чтобы они его ждали, и подошел к машине генерала.

– Добрый день, – поздоровался он с Потаповым, усаживаясь рядом с ним на заднее сиденье. – Что-то случилось?

– Да, – вздохнул Леонид Александрович. – Мне устроили такую выволочку. Обвинили в авантюризме и нарушении служебной дисциплины. В общем, не хочется вспоминать. Хотя я все равно упросил моего руководителя разрешить вам продолжить расследование. Под мою личную ответственность.

– Вы ставите свою карьеру на кон, – нахмурился Дронго. – Это не азартные игры, Леонид Александрович, здесь такие ставки очень опасны. А если я не смогу вам помочь?

– Тогда меня отправят в отставку, – вздохнул Потапов. – Но вы не знаете главного. Мы просмотрели все наши пленки, и одна из боковых камер показала, что несколько человек проходили в сторону дачи Глушкова. Это вовсе не означает, что они убийцы, но на пленке эти люди есть. Хотя, конечно, мы не сможем их допросить. Возможно, они просто вечером гуляли.

– Кто? – коротко спросил Дронго.

– Соседи, – снова вздохнул Потапов. – Возможно, они проходили мимо дома Глушкова и совсем не обязательно должны были в нем появиться…

– Кто именно и в каком порядке? – довольно невежливо перебил его Дронго.

– Сначала шел Лопатин, затем Романовский. И последней – дочь Перельмана.

– Пленка зафиксировала время их возвращения?

– Нет. Они, очевидно, делали круг, обходя дом с другой стороны. Так было удобнее пройти к своим дачам.

– И больше никого?

– Никого. Но эта камера была установлена для наблюдения за ближней дорожкой, рядом с оградой, поэтому изображения несколько смазаны. Но узнать всех троих можно. Учтите, что их появление еще ни о чем не говорит. К дому можно было подойти с другой стороны и остаться незамеченным.

– Вы передали пленку в ФСБ? – спросил Дронго.

Потапов усмехнулся:

– Вы сами сказали, что я поставил на кон свою карьеру. Почему я должен делать такой подарок Земскову? Сегодня суббота, нерабочий день. Мы передадим им пленку в понедельник. Как и положено по закону. Сначала пошлем в прокуратуру, следователю. А копию – в ФСБ. Раз они такие законники.

– Вы хотите, чтобы я использовал эти два дня, – понял Дронго.

– Очень хочу, – подтвердил Потапов. – У нас должен быть козырь, о котором они бы не знали. Хотя я уверен, что ни один из троих не мог ни убить Глушкова, ни похитить его коллекцию монет. Нет, я уверен: такое просто невозможно…

– У них в руках ничего не было? – спросил Дронго. – Не видно, чтобы они несли какой-то предмет?

– Нет, конечно. Хотя… да. У Романовского в руках была небольшая сумка, но я не думаю, что он прятал в ней оружие. И вообще это нелепая идея. Подозревать заместителя министра иностранных дел… Чушь какая! Нет, мы никого не подозреваем. Но, возможно, кто-то из них мог видеть постороннего, пытавшегося проникнуть на дачу к Глушкову.

– Вы сказали, что с соседями разговаривали следователи?

– Вы же понимаете, как они разговаривали. Зашли, извинились, спросили, не были ли слышны в их доме звук выстрела или крики. Естественно, никто ничего не слышал. Следователи извинились и ушли. Чтобы допрашивать людей такого ранга, нужно иметь личное согласие генерального прокурора страны. Никак не меньше…

– А мне такое разрешение не нужно, – понял Дронго. – Ведь я не государственный служащий, а частный эксперт.

– Вы правильно поняли мой план, – кивнул Потапов. – Остается только побеседовать с каждым из них.

– Сначала нам нужно поехать в институт, где работал Глушков, – напомнил Дронго. – Если хотите, поедем на моей машине. Или на вашей.

– Отпустите своего водителя, – предложил генерал. – Поедете со мной. Кстати, вы можете отпустить и ваших помощников. Зачем вы их позвали?

– Вы их увидели, а мне ничего не сказали, – покачал головой Дронго. – Я думал, вы не обратили на них внимание.

– Я все-таки работал в ФСБ, – напомнил Потапов. – И, между прочим, звание генерала получил в этом ведомстве.

– Но теперь вы его не очень любите, – заметил Дронго. – Я хотел, чтобы они мне помогли.

– Не нужно, – попросил генерал. – Одно дело, когда вы ведете расследование в одиночку как мой старый знакомый и частный эксперт. И совсем другое, когда действует группа людей, которых мы не имели права посвящать в подробности дела. Тогда неприятности мне будут гарантированы, независимо от исхода вашего расследования.

– Понятно, – вздохнул Дронго. – Хорошо, я отпущу своих людей. Подождите меня здесь.

Подойдя к машине, где сидели Кружков и Вейдеманис, он сказал:

– Вы мне сегодня не понадобитесь. У нашего генерала небольшие неприятности. И он просит, чтобы сегодня у меня не было помощников.

– Что произошло? – поинтересовался Эдгар.

– Они нашли пленку, которая зафиксировала, как соседи Глушкова проходят мимо его дома. И пленку до понедельника они не хотят отдавать. Выигрывают для меня время. Генерал поставил условие: если я буду действовать один…

– Как частный эксперт, – понял Вейдеманис.

– Вот именно. Ждите моего звонка. Может, мне действительно удастся что-нибудь узнать в оставшиеся два дня.

– Удачи, – пожелал Эдгар.

Дронго вернулся к автомобилю Потапова.

– Поехали, – сказал он, – мне нужно встретиться с руководством института, где работал Глушков. Сколько у него было заместителей?

– Двое. Савицкий и Туманян. Хотя формально руководителем считался Савицкий. Туманян отвечал за хозяйственную деятельность.

– Ясно. Я думаю, они будут в институте. Но там вполне могут оказаться и ваши бывшие коллеги…

– Вот именно, – мрачно подтвердил Потапов. – Мне иногда кажется, что вы сознательно нарываетесь на неприятности. Пока они не знают о нашей пленке, давайте вернемся и постараемся поговорить с каждым из тех, кто был рядом с домом Глушкова в тот вечер. Вместо этой поездки в институт. Что вы там узнаете? Новые экономические теории? Или как они расходовали свои деньги? Не вижу смысла в этой поездке. Мы только вызовем раздражение у Земскова и его сотрудников. Вы же понимаете, ему сразу доложат о вашем визите.

– Не сомневаюсь. Но мне кажется, что вы сами должны настаивать на моей поездке в институт…

– Почему? – нахмурился Потапов.

– Во-первых, это отвлечет внимание Земскова от дачи и переключит его на другой объект. Во-вторых, у нас появится дополнительное время. И, наконец, самое важное. Нельзя расследовать убийство такого известного человека, каким был Глушков, ни разу не побывав там, где он работал. Это невозможно. Хотя бы потому, что мне нужно знать, какое у него было настроение в день перед смертью, какие проблемы его волновали, с кем он беседовал.

– Его кабинет уже наверняка опечатали сотрудники прокуратуры, – напомнил Потапов, – поэтому при всем желании мы не сможем туда войти. Я не буду срывать пломбу прокуратуры, вы это прекрасно понимаете.

– Этого не понадобится, – успокоил собеседника Дронго. – Мне нужно поговорить лишь с его заместителями. Заодно постараюсь разговорить и его секретаря. Обычно личные секретари знают о своих начальниках гораздо больше, чем собственные жены. Или вы так не считаете?

– Делайте, как хотите, – согласился генерал. – В конце концов, я вам обрисовал ситуацию. И если мы ошибемся, меня не просто уволят. Меня разжалуют, наказав за пленку, которую я скрывал два дня. И никто за меня не заступится. Такие вещи не прощают.

– У вас еще есть время изменить ситуацию, – заметил Дронго. – Давайте развернем машину и поедем назад, к вам. Вы отвезете свою пленку Земскову, а меня оставите дома. И на этом закончим наше расследование. Такой вариант вам больше нравится?

– Какая разница? – пожал плечами Потапов. – В этом случае меня уволят уже в понедельник, сразу после похорон. Нам трудно будет объяснить президенту, как убийца попал на территорию охраняемого объекта. Так и произойдет, если мы не найдем настоящего убийцу. У меня нет выхода, Дронго. Вы – мой единственный шанс. Только это не дает вам права безумствовать и делать все, что заблагорассудится.

– Какого же вы обо мне плохого мнения, – покачал головой Дронго. – Можно сказать, что я – ваш будущий благодетель, а вы говорите про меня такие гадости.

– Я не настроен шутить, – заметил генерал. – Иногда мне кажется, что в ваших расследованиях есть элемент мистики, ирреальности. Вы сами не понимаете, каким талантом обладаете. Очевидно, бог раздает таланты не самым серьезным людям. Моцарт, Пушкин, Дали… Если я буду продолжать, список получится длинным…

– Прекрасный список, – усмехнулся Дронго, – вы сейчас напоминаете мне Сальери. «Ты, Моцарт, недостоин сам себя». Только я с вами не согласен. Меня нельзя зачислять в этот ряд. Названные вами люди были гениальны, поэтому относились к жизни иронично. Они живут в других измерениях, Леонид Александрович. Им не нужно ничего доказывать, им неведомо чувство зависти, мести, они не думают о карьере. Есть прекрасное определение двух типов людей – гения и просто талантливого человека. Талантливый человек попадает в цель, в которую никто другой попасть не может. А гений попадает в цель, которую никто, кроме него, не видит. Поэтому успокойтесь. Я всего лишь хороший ремесленник. Аналитик, которого жизнь заставила применять свои познания, чтобы выжить. Обычный частный эксперт. Не больше и не меньше.

– Если вы сумеете раскрыть убийство Глушкова до понедельника, я первый скажу, что вы гений, – пробормотал Потапов.

– Почему вы так уверены, что его убили? Может быть, это самоубийство?

– А где пистолет? Я обязан верить только фактам. И пока мне не покажут пистолет, из которого он застрелился, я не поверю. Кроме того, самоубийцы обычно стреляют себе в голову или в рот, но никак не в сердце. Можно промахнуться.

– Вы еще посмотрите его завещание, – возразил Дронго. – Есть ученые, которые завещали свои головы, включая собственные мозги, научным учреждениям. Так поступил, например, великий Эйнштейн. Может, Глушков завещал свой мозг какому-нибудь институту и поэтому решил выстрелить в сердце, чтобы не повредить голову.

– Вы серьезно говорите или опять шутите?

– Конечно, шучу. Мнение о погибшем у меня уже начинает складываться. И я не уверен, что такой сильный человек мог застрелиться, не оставив записки.

Потапов согласно кивнул и надолго замолчал. Автомобиль мчался по направлению к институту. В субботнее утро машин было меньше обычного, и уже минут через двадцать они прибыли на место. Генерал вышел из машины и недовольно огляделся, словно рассчитывая увидеть сотрудников ФСБ, выстроившихся вокруг института. Но перед зданием никого не было. С десяток автомобилей стояло на площадке, да одиноко сидел дежурный, читавший газету. Увидев прибывших, он поднял голову и, ни слова не сказав, снова углубился в чтение.

В здание института Потапов и Дронго вошли вместе. У входа сидел охранник.

– Вы к кому? – поинтересовался он.

– К Савицкому или к Туманяну, – пояснил Потапов. – Мы из службы охраны. Вот мое удостоверение.

Охранник внимательно изучил документы и кивнул:

– Можете пройти. У нас сегодня бюро пропусков не работает. Вы, наверное, из-за смерти Федора Григорьевича приехали? Вчера из прокуратуры много народу приезжало. И из КГБ тоже.

– КГБ уже давно нет, – жестко заметил Потапов.

– Какая разница? – резонно возразил охранник. – Ну пусть будет ФСБ. Как название ни меняй, все равно люди будут называть их КГБ. И гаишников напрасно поменяли. Все равно они для нас гаишниками останутся. А Савицкого и Туманяна найдете на четвертом этаже. Там же, где был кабинет Федора Григорьевича.

Дронго, сдерживая улыбку, последовал за Потаповым.

– В этих научных учреждениях даже охранники и уборщицы становятся философами, – заметил Леонид Александрович.

Они поднялись на четвертый этаж. В коридоре несколько мужчин курили и тихо переговаривались друг с другом. Очевидно, все были потрясены известием о смерти руководителя института.

– Где кабинет Савицкого? – строго спросил Потапов. Кто-то из мужчин показал в глубь коридора. Они прошли в приемную. Здесь находились кабинеты двух заместителей директора – Савицкого и Туманяна. За столом секретаря сидела немолодая, лет шестидесяти, женщина.

– Здравствуйте, – отрывисто бросил Потапов, – мы из службы охраны. Господин Савицкий у себя? У нас к нему важное дело.

– Я понимаю, – поднялась со стула женщина, – но его нет. Вызвали в президиум Академии наук. Они готовят похороны Федора Григорьевича. Вы, наверное, по этому вопросу?

– Возможно, – уклонился от прямого ответа Потапов. – А Туманян на месте?

– Борис Арсенович у себя. Сейчас у него руководитель отдела, но вы можете войти. Я ему сообщу о вас.

Сев на место, она подняла трубку одного из телефонов:

– Борис Арсенович, к вам приехали сотрудники службы охраны. Они хотят поговорить с вами. Можно им войти? Они в приемной.

Она выслушала ответ и, положив трубку, сказала:

– Можете пройти.

Потапов прошел первым. В небольшом кабинете за столом сидел коренастый крепыш. Его лысая голова напоминала бильярдный шар. Увидев гостей, он поднялся, кивнув своему собеседнику, мужчине средних лет. Тот, поправляя очки, извинился и быстро вышел из кабинета.

– Усаживайтесь, – глухо предложил Туманян, указав на стулья, стоящие у приставного стола.

Дронго обратил внимание на мебель в кабинете. В условиях, когда большинство научных учреждений с трудом сводили концы с концами, в кабинете и в приемной была немецкая офисная мебель, за которую, очевидно, были уплачены немалые деньги. Институт Глушкова явно не бедствовал. «Хотя, – подумал Дронго, – институты, появившиеся в последние десять лет и занимавшиеся экономикой или проблемами переходного периода, жили неплохо, в отличие от традиционных НИИ, вынужденных сдавать свои помещения в аренду, увольнять сотрудников и годами не получать должного государственного финансирования».

– Я вас слушаю, – вздохнул Туманян. – Вы, наверное, по поводу похорон Федора Григорьевича? Мы уже занимаемся этим вопросом.

– Нет, – ответил Потапов, взглянув на Дронго. – Мы хотели задать вам несколько вопросов.

– Пожалуйста, – кивнул Туманян. – Вчера нас весь день допрашивали сотрудники прокуратуры. Я готов ответить и на ваши вопросы.

– Вы давно работаете в институте? – спросил Дронго.

– С момента его основания. С восемьдесят восьмого.

– И вашим директором всегда был Глушков?

– Конечно. Он и создал наш институт. Даже когда Федор Григорьевич был назначен вице-премьером, он оставался директором. А исполняющим обязанности был Савицкий. Кстати, он должен скоро приехать…

– Значит, вы хорошо знали Федора Григорьевича?

– Очень хорошо. Прекрасный был человек. Умница, тактичный, выдержанный, мудрый. Красивый. Женщинам очень нравился. Такого человека потеряли…

– В четверг вы были на работе?

– Весь день. И ушел позже всех, в восемь вечера.

– Когда в тот день вы видели последний раз академика Глушкова?

– Когда он уезжал на дачу. Я зашел к нему подписать документы, и он уже собирался уезжать. Он подписал документы и быстро ушел.

– В каком он был настроении?

– В обычном. Правда, был очень уставший. В последнее время я чувствовал, что у него появились какие-то проблемы, но он никогда ничего не рассказывал. А я не так воспитан, чтобы спрашивать об этом. Тем более такого человека, как Федор Григорьевич.

– И ничего необычного вы не заметили?

– Нет, ничего. Ему позвонили на его городской телефон, и он взял трубку. Кажется, звонил кто-то из членов семьи, точно не знаю. Но он коротко сказал: «Увидимся дома». И начал собирать вещи.

– Кто звонил, вы не уточнили?

– Нет, конечно. У нас не принято задавать такие вопросы.

– Он уехал в плохом настроении?

– Этого я не заметил.

– Вы не знаете, у Глушкова мог быть пистолет? Может быть, ему подарила какая-нибудь делегация и он лежал у него в кабинете?

– Пистолет? – не понял Туманян. – У него никогда не было пистолета. Ружье у него, кажется, было. Но про пистолет я ничего не знаю.

– У института были какие-нибудь проблемы в последнее время?

– А вы знаете организации, где нет проблем? – удивился Туманян. – Конечно, были. Полно всяких проблем. Но если вы думаете, что Федор Григорьевич умер из-за этого, то ошибаетесь. Он никогда не жаловался на сердце. Возможно, внезапный инфаркт. У него ведь было столько стрессов. Когда в первый раз ушел из правительства, было легче. А во второй раз кто только его не ругал, особенно газетчики. Одна статья очень подлая была. «Стратегический пессимист» называлась. Он ведь первым стал говорить о вреде государственных облигаций, по которым платили неслыханные проценты. А когда в августе девяносто восьмого дефолт случился, вот здесь все его правоту и признали. Тот же журналист потом сюда приезжал, хотел написать репортаж про академика, который оказался умнее других. Но Глушков его не принял. Очень принципиальный мужик был, очень честный. Если бы в правительстве все были такие, мы бы давно жили, как в Швейцарии или Норвегии.

– А враги у него были?

– Сколько хотите. Думаете, всем было приятно, когда он называл вещи своими именами? Воров называл ворами, говорил о преступной приватизации, об олигархах, которые воспользовались несовершенством законов. Он вообще считал, что нужно пересмотреть итоги приватизации, когда за бесценок продавались самые крупные предприятия. Его за это многие не любили. Одному нефтяному магнату Глушков прямо так и сказал на одном из приемов: «Тебя на нефть посадили, вот ты и считаешь себя самым умным. Только потому, что вовремя успел подсуетиться. Тебе еще компанию сохранить нужно и доказывать, что ты действительно умный человек». Представляете?

– Он был богатый человек?

Туманян нахмурился, почесал лысину.

– Не бедный, конечно, – рассудительно сказал Борис Арсенович. – Столько лет академиком был, на должностях разных. В начале девяностых, когда из правительства первый раз ушел, он создал компанию, которая советы давала иностранцам, как свой бизнес в России вести. Тогда ему за эти консультации хорошо платили. Только он и тогда ничем не злоупотреблял. Интересы страны всегда ставил выше личных. Никогда не работал с клиентами, которые готовы были заплатить любые деньги, чтобы обойти наши законы. Таких он сразу выставлял за дверь.

Потапов взглянул на Дронго, как бы говоря, что они напрасно теряют время.

– Его секретарша на работе? – задал Дронго последний вопрос.

– Нет, она поехала к его вдове. Зоя Павловна работала с Глушковым все последние пятнадцать лет. Она была его правой рукой. Вчера мы даже вызывали «Скорую помощь»: ей стало плохо, когда она узнала о неожиданной смерти Федора Григорьевича… Вообще-то у нас разные слухи ходят со вчерашнего дня. Некоторые даже глупости разные говорят, но я все это решительно пресекаю. Не таким человеком был Глушков, чтобы в грязи испачкаться. Кремень был, мужик настоящий. Теперь таких мало.

Потапов еще раз посмотрел на Дронго.

– Спасибо, – сказал тот, поднимаясь со стула, – вы нам очень помогли. Когда похороны?

– В понедельник, в четыре часа. А с двенадцати будет прощание. Говорят, сам президент обещал приехать. Ну и наши академики, конечно, все придут. Савицкого для того и вызвали, чтобы все нормально подготовить. Я не знаю, что с нами будет. Институт держался исключительно на авторитете Федора Григорьевича, – в голосе Туманяна впервые прозвучала растерянность.

– До свидания, – протянул ему руку Дронго.

Когда они вышли из кабинета, Потапов недовольно заметил:

– Я вам говорил, что не стоило приезжать. Теперь можно ехать на дачу, уже третий час.

– Нет, – возразил Дронго, – мы поедем к Веронике Андреевне.

– Сейчас там столпотворение! – рассердился Потапов. – Вы хоть понимаете, что говорите?

– Поехали, – не стал ничего объяснять Дронго. – У меня появились первые догадки, как был убит Глушков.

Глава 6

У подъезда дома на Кутузовском проспекте, где жил академик Глушков, толпились люди. Утром сообщение о его смерти повторили, и к дому начали подтягиваться его бывшие коллеги. Приехал министр финансов, чтобы выразить свои соболезнования вдове Федора Григорьевича. В доме ощутимо чувствовалось два центра, делившие всех приехавших на две части. Большая часть бывших учеников Глушкова, родственников и знакомых подходила выразить свое соболезнование Алле, старшей дочери, прилетевшей на похороны отца из Швеции. Это вызывало явное неудовольствие Вероники Андреевны. Меньшая часть приехавших традиционно подходила к ней, как вдове покойного. Лишь очень немногие тактично выражали соболезнование обеим женщинам.

Алла, крупная женщина с резкими, грубыми чертами лица, была похожа и на отца, и на мать. Но если тяжелый подбородок и крупный нос были достоинствами лица Федора Григорьевича, то у Аллы они обернулись недостатком.

Алла, одетая во все черное, принимала соболезнования в кабинете отца, нисколько не сомневаясь, что является такой же хозяйкой траурной церемонии, какой была и ее мачеха. Олег суетился где-то внизу, отвечая на вопросы прибывающих. Он старательно уклонялся от темы внезапной смерти отца, но слухи уже распространились по городу, и многие, выражая соболезнования, испытующе вглядывались в лицо Олега Федоровича, пытаясь разгадать тайну смерти его отца.

Вероника Андреевна большую часть времени находилась в гостиной, лишь изредка уходя в спальню. Она замечала, как ведет себя падчерица, и от этого ее мрачное настроение усугублялось. Отвечая на соболезнования приехавших, она все время думала об Алле. Конечно, нужно будет передать детям кое-что из личных вещей мужа. Возможно, его книги, если они, конечно, захотят их взять. Естественно, не самые ценные, но кое-что из книг она могла бы им отдать. Костюмы мужа, семейные фотографии, его папки с научными разработками – все эти реликвии мог забрать сын покойного. Если Алле нужна будет какая-нибудь безделушка, она охотно уступит ей любую понравившуюся вещь. Но квартира, мебель, картины, среди которых были неплохие работы современных художников, все ценности, оставшиеся после смерти Федора Григорьевича, и его деньги должны перейти только ей.

Она помнила, как муж передал Алле почти все драгоценности своей первой жены. Веронике Андреевне он объяснил причины своего поступка нежеланием видеть на ком-нибудь, кроме дочери, эти кольца и серьги. Конечно, Вероника Андреевна, только вошедшая в этот дом, не посмела возражать. Она тогда еще не чувствовала себя здесь достаточно уверенно, поэтому молча проглотила обиду, хотя считала разумным, если бы все это досталось ей. Но Федор Григорьевич решил иначе. Вероника Андреевна не решилась возражать. Она по-своему любила покойного мужа и хорошо к нему относилась, но ей все время казалось, что детям он уделяет больше внимания, чем ей. Несмотря на все ее попытки несколько сменить акценты и обратить внимание Глушкова на ее собственную дочь, он не очень менялся. Хотя ее дочери он тоже помогал. И когда она уезжала в Америку, и позже, когда осела там.

Вероника Андреевна нервно подумала, что многие сослуживцы мужа ее не любят, считают наглой выскочкой, сумевшей ухватить одинокого вдовца. Конечно, ей было приятно, что он был богат и известен. Это сыграло самую важную роль в их отношениях. Подругам она говорила, что выбрала Федора Григорьевича не из-за его известности и богатства, а из-за ума и характера, которые она сразу оценила. В этих словах была лишь доля правды. Он действительно обладал и умом, и характером, но, если бы они не преломлялись в известность и большие деньги, он не был бы ей столь интересен, как не были интересны ей некоторые его академические друзья, добившиеся больших успехов в своих областях, но с трудом сводившие концы с концами. Особенно она не любила двух филологов, часто приходивших к Глушкову. Литература и филология оказались неприбыльным и бесперспективным занятием в новой России, и, естественно, это сказывалось на доходах, а отсюда – на внешнем виде друзей Глушкова. Вероника Андреевна с молчаливым возмущением наблюдала, как ее муж принимает этих оборванцев. Он постоянно возил их обедать в известные рестораны и за все платил сам, что вызывало растущее раздражение супруги. «Больше они здесь никогда не появятся, – с какой-то тайной радостью подумала она. – И некому будет их кормить. Пусть теперь ищут себе других спонсоров».

В гостиную вошли Дронго и генерал Потапов. Оглянувшись по сторонам, Дронго увидел у окна высокую красивую молодую женщину. Очень красивую, словно сошедшую с обложки модного журнала. Она смотрела в окно и разговаривала с сидевшей рядом женщиной. Дронго подумал, что такие женщины обычно бывают топ-моделями в известных агентствах. Интересно, кем она приходится хозяйке дома?

Вероника Андреевна заметила вошедших. Еще вчера она обратила внимание на Дронго. Умный взгляд, спокойный, целеустремленный. Кажется, он ее возраста или чуть моложе. «Интересно, он женат или нет? Впрочем, какая разница. Судя по одежде, он достаточно богатый человек». Доходы всех трех ее мужей позволяли ей пользоваться услугами самых дорогих магазинов не только в Москве, но и в европейских странах, за много лет она научилась отличать дорогие вещи от ширпотреба. На Дронго был очень дорогой итальянский костюм. Она оценила покрой и качество ткани, его светло-голубую рубашку с запонками, галстук и платок, небрежно смятый в нагрудном кармане. Он не был похож на обычных следователей, которые ее допрашивали. Те были в одинаково серых безликих костюмах и таких же безликих галстуках. Кроме того, на ногах Дронго была мягкая кожаная обувь. Но главное, на что она сразу обратила внимание, – это был запах. Запах дорогого французского парфюма. «Фаренгейт», который ей так нравился. «Наверное, он генерал или руководитель управления», – подумала она. Направляясь к гостям, вдова пыталась сохранить скорбное выражение лица и не улыбаться. В конце концов, она еще молодая женщина и должна думать о своей дальнейшей жизни. А этот человек ей нравился.

Потапов поздоровался, но она не обратила на него внимания. Слегка кивнув ему, она взглянула на Дронго.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался тот, – примите еще раз наши соболезнования.

– Спасибо, – вздохнула она. – Вчера вы меня поддержали. Среди всех, кто там работал, вы были единственным интеллигентным человеком.

Потапов усмехнулся, но промолчал.

– Я хочу задать вам несколько вопросов, – обратился Дронго к вдове. – Мы можем поговорить в другой комнате?

– Конечно, – она кивнула кому-то из вошедших и вышла из гостиной, жестом приглашая Дронго следовать за ней.

Потапов двинулся было следом, но, сделав шаг, передумал и остановился около стены, рассматривая картину.

Кроме гостиной и кабинета, в квартире были две большие спальни, одна из которых всегда пустовала. Ее держали для гостей или детей Глушкова, которые раньше иногда приезжали. Но в последние годы дети здесь не появлялись. В спальне Вероники Андреевны был беспорядок, поэтому она пригласила Дронго именно сюда.

Когда они вошли, Дронго нерешительно оглянулся. Все стулья были вынесены в гостиную. Вероника Андреевна прошла к небольшой софе, стоявшей в углу, и села на нее, приглашая гостя занять место рядом. Когда он оказался возле нее, она снова почувствовала аромат его парфюма.

– Я вас слушаю, – сказала она, грустно улыбаясь. – О чем еще вы хотите меня спросить? Кстати, вчера я не совсем поняла вашу должность и ваше имя.

Дронго помнил, что вчера Потапов ничего не сказал о его должности, а она ничего не спрашивала. Очевидно, смерть Глушкова подействовала на нее, вчера ей было не до этого. Но сегодня она уже вполне владела собой и даже улыбалась ему.

– Я частный эксперт, – представился он. – Обычно меня зовут Дронго. Так удобнее.

– А ваш спутник – тоже частный эксперт?

– Нет. Он генерал. Работает в службе охраны.

– Генерал!

Она улыбнулась ему еще шире, словно напарник Дронго неведомым образом придавал большую значимость и ее собеседнику.

Дронго подумал, что иногда женская интуиция приводит к парадоксальным выводам. Если Потапов остался в гостиной, предоставив вести беседу Дронго, значит, фактически он признал лидерство последнего. Именно так и подумала Вероника Андреевна.

– Какое у вас странное имя, – с чувством произнесла она.

– Меня так называют давно, я привык. Скажите, когда вы разговаривали с Федором Григорьевичем в последний раз, вы не почувствовали, что он несколько взволнован?

– Нет, конечно. Иначе я бы сразу приехала на дачу. Нет. Все было как обычно. Хотя он сказал, что чувствует себя немного не в форме. Я посоветовала ему принять аспирин. Если бы я знала, что все так закончится!

– Как вы думаете, кто-нибудь из соседей мог к вам зайти без предварительного звонка? Просто так, по-дружески?

– Нет. Разумеется, нет. В Жуковке не приняты подобные отношения. Там живут достаточно воспитанные люди, занимающие очень высокие государственные должности. Им и в голову не придет зайти к кому-нибудь, предварительно не позвонив. Нет, нет. Это исключено.

– Вчера, рассказывая о своих соседях, вы назвали дочь Перельмана «довольно бойкой особой». Что вы вкладывали в эти слова?

– То и вкладывала, – с раздражением усмехнулась Вероника Андреевна. – Она ведь училась в одном классе с Аллочкой, они одного возраста. Ну и, конечно, с первого класса знала и слышала о друге ее отца. Знаете, как обычно бывает. Молодые женщины часто влюбляются во взрослых мужчин. Она успела выйти замуж и быстро развестись. А потом при любом удобном случае старалась попадаться на глаза Федору Григорьевичу. По-моему, она его просто выслеживала. Я могу ее понять. Такая романтическая влюбленность. Он, конечно, не обращал на нее никакого внимания. Тем более что дружил с ее отцом. Но она иногда проявляла некоторую настойчивость…

– Например?

– Иногда звонила. Передавала приветы от знакомых литераторов или от Аллы, которая почему-то чаще дозванивалась к ней, чем к нам. Обычные женские уловки. Я не обращала внимания на подобные мелочи. Федор Григорьевич умел нравиться женщинам. И это было одно из его главных достоинств.

– Он любил красивых женщин?

– Как и всякий нормальный мужчина. Он понимал толк в красоте, – сказала она, гордо подняв голову, как бы подтверждая фактом своего замужества собственное утверждение.

– Говорят, что у вашего соседа Лопатина тоже красивая жена.

– Это его вторая супруга, – усмехнулась Вероника Андреевна, – но она еще совсем девочка. Ей лет двадцать пять, не больше. Несколько лет назад она победила на конкурсе красоты, кажется, где-то в Африке. Высокая красивая девочка. Но нужно было знать Федора Григорьевича. Он ценил в женщинах не только внешние данные, но и интеллект, внутреннюю красоту. Для него важно было почувствовать, что за человек скрывается за красивой вывеской. Именно поэтому он так замечательно относился ко мне. Супруга Лопатина – прекрасный человек, мы с ней близко сошлись, и, кажется, она единственная, с кем я вообще контактировала на нашей даче. Кстати, она сейчас в гостиной. Приехала выразить соболезнования. Вы, может быть, обратили внимание? Она сидела у окна.