355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чезаре Павезе » Прекрасное лето » Текст книги (страница 3)
Прекрасное лето
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 13:18

Текст книги "Прекрасное лето"


Автор книги: Чезаре Павезе



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

VI

На улице, у подъезда, они расстались. Дождь перестал. Джиния все еще видела перед собой грязную комнату с протекавшим потолком, освещенную лампочкой без абажура, точно уличным фонарем. Несколько раз Гвидо зажигал ее, чтобы налить вина или что-нибудь найти, и тогда Амелия, в ногах которой, притулившись к стене, сидел Родригес, прикрывала рукой глаза и кричала с тахты, чтобы погасили свет.

– У них что, некому подмести комнату? – спросила Джиния Амелию, когда они вдвоем возвращались домой.

Амелия сказала, что Гвидо напрасно доверяет Родригесу и оставляет ему ключи от мастерской.

– Эти картины нарисовал Гвидо?

– Как бы этот португалец не продал их. На месте Гвидо я бы побоялась пустить его к себе, не стала бы снимать комнату с ним на паях.

– Ты позировала Гвидо?

Амелия по дороге рассказала Джинии, как она познакомилась с Родригесом, когда была моложе и позировала такому-то. Родригес, как и теперь, появлялся откуда ни возьмись и располагался в студии, как в кафе; часами просиживал в углу, смотрел то на нее, то на художника и никогда ничего не говорил. Уже тогда он носил белый галстук. Точно так же он вел себя и с другой натурщицей, которую она знала.

– А сам-то он разве не рисует?

– Неужели, по-твоему, найдется такая горемыка, которая согласится позировать перед ним голой?

Джинии хотелось еще раз взглянуть па картины Гвидо – она знала, что краски хорошо видны только при дневном свете. Будь она уверена, что не застанет в студии Родригеса, она, пожалуй, набралась бы смелости и пошла бы туда одна. Она представляла себе, как она поднимается по лестнице, стучит, и ей открывает этот Гвидо в солдатских брюках, и она смеется ему в лицо, чтобы разбить лед. Этот художник ей нравился тем, что не походил на художника. Джиния вспоминала ободряющую улыбку, с которой он пожал ей руку, и потом его голос, звучавший в темноте, и его лицо, когда он зажигал свет и смотрел па нее с таким видом, как будто они двое были обособлены от Родригеса и Амелии. Но теперь Гвидо не было в студии, и пришлось бы иметь дело с Родригесом.

На следующий день в кафе она спросила у Амелии, свободен ли Гвидо от службы по крайней мере по воскресеньям.

– Как-нибудь спрошу у него, – сказала Амелия. – Но я уже давно его не вижу.

– Родригес мне сказал, чтобы я приходила в студию, когда захочу.

– Смотри-ка, – проронила Амелия.

Но несколько дней Родригес не показывался в кафе.

– Держу пари, что теперь, когда у него есть угол, он ждет, чтобы мы пришли к нему, хочет разыграть из себя хозяина и пофигурять перед нами. Это в его характере.

– Тогда он просчитался, – ответила Джиния. Пораздумав, она решила, что лечь под одеяло и погасить свет при посторонних не было со стороны Амелии таким уж нахальством – ведь Гвидо и Родригес не придали этому значения. Но ее мучила мысль о том, чем могла заниматься Амелия на этой тахте в прежние времена, когда комната принадлежала одному Гвидо.

– Сколько лет Гвидо? – спросила она у нее.

– Вроде бы столько же, сколько мне.

Но Родригес все не появлялся, а однажды утром, когда Джинию послали с поручениями, она оказалась на той улице, где они с Амелией укрывались от дождя. Она посмотрела вверх и узнала фронтон того самого дома, где находилась студия. Недолго думая, она поднялась по лестнице, которая показалась ей нескончаемой, но, войдя в коридор последнего этажа, увидела несколько дверей и не знала, в какую постучать. Она поняла, что Гвидо не знаменит, потому что у него даже не было таблички на двери, и, спускаясь, растрогалась при мысли о лампочке без абажура, которая для художника, должно быть, была хуже смерти. Когда потом они увиделись с Амелией, она не сказала ей о своем неудавшемся визите.

Однажды, разговаривая с Амелией, Джиния спросила, почему люди занимаются живописью.

– Потому что есть люди, которые покупают картины, – ответила Амелия.

– Но ведь не всякие картины, – сказала Джиния. – А как же те художники, у которых никто ничего не покупает?

– У них это просто блажь, – сказала Амелия, – но они голодают.

– А я думаю, они пишут картины, потому что это доставляет им удовольствие, – сказала Джиния.

– Оставь, пожалуйста. Стала бы ты шить себе платье, которое не собиралась бы носить? Хитрее всех Родригес: он называет себя художником, но никто никогда не видел его с кистью в руке.

Как раз в этот день они застали в кафе Родригеса, который что-то сосредоточенно рисовал в блокноте.

– Что это вы делаете? – спросила Амелия и взяла у него блокнот. Джиния тоже с любопытством посмотрела на рисунок, но они увидели только путаницу линий, напоминающую бронхи человека.

– Что это такое? Латук? – сказала Амелия.

Родригес не ответил ни да, ни нет, и тогда они стали перелистывать блокнот, в котором было много рисунков: некоторые походили на скелеты растений, иногда попадались лица, но без глаз, с черными пятнами штриховки, были и такие, что не поймешь, портреты это или пейзажи.

– Это предметы, увиденные ночью, при газовом освещении, – сказала Амелия.

Родригес смеялся, но у Джинии он вызывал скорее жалость, чем раздражение.

– Не нахожу здесь ничего красивого, – сказала Амелия. – Если бы вы меня так изобразили, я бы перестала с вами здороваться.

Родригес смотрел на нее, ничего не отвечая.

– Вам красивая натурщица ни к чему, не в коня корм, – сказала Амелия. – Где вы отыскиваете своих натурщиц? Откуда вы их выкапываете?

– Я не пользуюсь натурщицами, – сказал Родригес. – Я уважаю бумагу.

Тут Джиния сказала, что хочет еще раз взглянуть на картины Гвидо. Родригес положил в карман блокнот и ответил:

– Я к вашим услугам.

Дело кончилось тем, что Амелия с Джинией договорились прийти в студию в ближайшее воскресенье, и Джиния даже не дослушала мессу, чтобы успеть к условленному часу. Они должны были встретиться у подъезда, но Амелии там не было, и Джиния поднялась наверх. В коридоре, куда выходили четыре двери, она опять остановилась в замешательстве, не зная, в какую постучать, и, с минуту помешкав, стала спускаться вниз по лестнице. Но, спустившись до середины, она сама себя обозвала дурой, вернулась и, подойдя к последней двери, приложила ухо к замочной скважине и прислушалась. В это время из другой двери вышла растрепанная женщина в халате, с ведром в руке, Джиния, едва успевшая выпрямиться, спросила у нее, где тут живет художник, но та даже не посмотрела на нее, ничего не ответила и ушла, скрывшись в глубине коридора. Джиния, красная и дрожащая от стыда, затаив дыхание, подождала, пока смолкли шаги, и бросилась вниз по лестнице.

Она опять стала ждать у подъезда; то и дело кто-нибудь входил или выходил, и все смотрели на нее. Джиния начала прохаживаться взад и вперед по тротуару сама не своя, тем более что на другой стороне улицы, прислонясь к косяку, стоял подручным мясника и наблюдал за ней с насмешливым видом. Она подумала было спросить у привратницы, где помещается студия, но потом решила, что теперь уж лучше дождаться Амелию. Было около двенадцати.

Хуже всего было то, что па этот раз они с Амелией даже не условились встретиться после обеда, и, таким образом, Джинии предстояло провести одной и вторую половину дня. «Ничего, ничего у меня не выходит», – в отчаянии думала она. В эту минуту из подъезда выглянул Родригес и поманил ее.

– Амелия уже наверху, – сказал он как ни в чем по бывало. – Она зовет вас.

Джиния молча поднялась вместе с ним. Дверь в мастерскую была как раз та, последняя, из-за которой не доносилось ни звука. Амелия сидела на тахте и курила, как будто в кафе.

– Почему ты сразу не поднялась? – спокойно спросила она.

Джиния обозвала ее дурой, но Амелия и Родригес повторяли, что она должна была сразу подняться, и доказывали это с таким убежденным видом, что с ними невозможно было спорить. И не могла же она кричать, что подслушивала под дверью, – получилось бы еще хуже. Но достаточно было посмотреть на них обоих, чтобы понять, что они о чем-то умалчивают и что тахта кое-что знает на этот счет. «Они принимают меня за дуру», – подумала Джиния, стараясь разобрать, растрепана ли Амелия и о чем говорят глаза Родригеса.

Шляпка Амелии – та, с вуалью, – валялась на столе, и Родригес, стоя спиной к окну, смотрел на нее с ироническим видом.

– Интересно, пошла бы Джинии вуаль? – ни с того ни с сего сказала Амелия.

Джиния состроила гримаску и принялась разглядывать картины, висевшие над головой Амелии. Но эти маленькие этюды сейчас уже не интересовали ее. Принюхиваясь, она чувствовала примешанный к холодной затхлости запах духов Амелии. Ей не удалось вспомнить, как здесь пахло в прошлый раз.

Потом она стала ходить по комнате, рассматривая картины на стенах. Вглядывалась в пейзаж или в натюрморт; останавливалась; не решалась отвести от него глаза; все молчали. Было здесь и несколько женских портретов; Джинии были незнакомы эти лица. В глубине комнаты она остановилась перед обтрепанной тяжелой занавесью во всю стену. Ей вспомнилось, как Гвидо прошел за эту занавесь, чтобы взять рюмки, и она вполголоса сказала: «Можно?», но те двое не услышали, потому что в эту минуту Родригес что-то говорил, и тогда Джиния слегка отвела портьеру и заглянула в щель, по увидела только разобранную постель и раковину умывальника. Там тоже чувствовался запах духов Амелии, и Джиния заметила это, думая о том, что, должно быть, хорошо спать одной в этом закутке.

VII

– Родригесу до смерти хочется, чтобы ты ему позировала, – сказала Джиния, когда они возвращались домой.

– Ну и что?

– Ты разве не заметила, как он вертелся вокруг тебя и все смотрел на твои ноги?

– Пусть его смотрит.

– А Гвидо ты никогда не позировала?

– Никогда, – сказала Амелия.

Проходя через площадь, они увидели Розу, которая шла под руку с молодым человеком, но не с Пипо, а с другим. Она висела на нем, точно вдруг охромела, и Джиния сказала:

– Смотри. Они боятся, что потеряются.

– В воскресенье все позволено, – сказала Амелия.

– Но не па площади. На них просто смешно глядеть.

– Охота пуще неволи, – ответила Амелия. – Когда дуре приспичит, она еще не на то способна.

Джиния узнала от Родригеса, что Гвидо часто получает увольнительную па вторую половицу дня и приходит в мастерскую работать.

– Он и ночью писал бы, если бы мог. Чистый холст действует на него, как красное па быка, и он не успокаивается, пока не замажет его, – сказал Родригес и засмеялся похожим па канюль смехом.

Ничего не сказав Амелии, Джиния выбрала день, когда Родригес был в кафе, и одна отправилась в студию. На этот раз, когда она поднималась по лестнице, у нее колотилось сердце уже но другой причине. Но ей не пришлось раздумывать перед дверью: она была открыта.

– Войдите, – сказал Гвидо.

Джиния в замешательстве захлопнула за собой дверь и, тяжело дыша, остановилась перед художником. Может быть, такое впечатление вызывал закат, но бархатная портьера, па которую падало солнце, бросала па всю комнату красноватый отсвет. Гвидо, наклонив голову, двинулся к ней и спросил:

– В чем дело?

– Вы меня не узнаете?

Гвидо, как и в тот раз, был без куртки, в рубашке и серо-зеленых брюках.

– И другая здесь? – спросил он.

Тогда Джиния объяснила ему, что пришла одна, а Амелия в кафе.

– Родригес сказал мне, что я могу прийти посмотреть картины. Мы уже приходили один раз утром, но вас не было.

– Тогда садись, – сказал Гвидо. – Я закончу одну работу. Он вернулся к окну и принялся скоблить ножом деревянную доску. Джиния опустилась на тахту, до того низкую, что, когда она садилась, ей показалось, будто она падает. Она была смущена этим «садись» и чуть не рассмеялась, подумав о том, что все, и художники, и механики, сразу начинают говорить девушке «ты». Но ей было приятно сидеть, прикрыв глаза, в этом мягком красноватом свете.

Гвидо сказал что-то про Амелию.

– Мы с ней подруги, – отозвалась Джиния, – по я работаю в ателье.

Солнечный свет мало-помалу угасал, Джиния встала и, повертев головой, стала разглядывать одну маленькую картину. Это был натюрморт с ломтиками дыни, которые казались прозрачными и водянистыми. Джиния заметила, что на картине лежит пятно света, только не настоящее, а нарисованное, и что оно напоминает тот красный отсвет, на который она обратила внимание, когда вошла. Тогда она поняла, что, для того чтобы рисовать, надо разбираться в таких вещах, но не решилась сказать это Гвидо. Гвидо подошел к ней сзади и стал вместе с ней смотреть картины.

– Это старые вещи, – говорил он время от времени.

– Но красивые, – сказала Джиния, замирая от страха, потому что ждала – вот-вот она почувствует на своем плече его руку. – Красивые, – повторила она и отступила в сторону.

Гвидо, не двигаясь с места, продолжал смотреть па картины.

Когда он закуривал сигарету, Джиния, опершись па стол, начала расспрашивать его, чьи это портреты на степах и рисовал ли он когда-нибудь Амелию.

– Ведь Амелия натурщица, – сказала она.

Но Гвидо точно с неба свалился – сказал, что знать об этом не знал.

– Я сама видела, как она позировала, – подтвердила Джиния.

– Вот это новость. Какому художнику?

– Я не знаю, как его фамилия, по она позировала.

– Голая? – спросил Гвидо.

– Да.

Тут Гвидо расхохотался.

– Она нашла свое призвание, ей всегда нравилось показывать свои ноги. И ты тоже натурщица?

– Я – нет, я работаю, – вспыхнув, ответила Джиния, – я работаю в ателье.

Но она была слегка обижена тем, что Гвидо даже не предложил нарисовать ее портрет. Если ее профиль поправился Бородачу, то почему же он не нравится Гвидо?

– Амелия много чего сочиняет, – сказала Джиния, – она любит выдумывать всякие небылицы. Непонятно, чего она хочет.

– С ней не соскучишься, – весело сказал Гвидо. – Эта студия всякое видела.

– И теперь еще видит, – сказала Джиния. – Амелия и Родригес времени даром не теряют.

Гвидо посмотрел на нее не то серьезно, не то игриво: уже вечерело и выражение его лица трудно было уловить. Джиния подождала ответа, но он не последовал. После долгого молчания Гвидо сказал:

– Ты мне нравишься, Джиния. И знаешь, мне нравится, что ты не куришь. У девушек, которые курят, всегда что-нибудь неладно.

– Здесь совсем не пахнет масляной краской, как у других художников, – сказала Джиния.

Гвидо стал надевать куртку.

– Здесь пахнет скипидаром. Это приятный запах.

Джиния не поняла, как это получилось, но она вдруг увидела прямо перед собой его лицо и почувствовала, как он коснулся рукой ее затылка, в то время как она, ударившись бедром об стол, как дура таращила глаза. Наваливаясь на нее, Гвидо сказал:

– У тебя под мышками пахнет приятнее, чем от скипидара. Красная как рак, она оттолкнула его, бросилась к двери и выбежала. Остановилась она только на трамвайной остановке. После ужина она пошла в кино, чтобы не думать о том, что произошло в студии.

Но она все-таки думала об этом, и чем больше думала, тем яснее становилось ей, что она опять пойдет туда. И вот поэтому она не находила себе места: она знала, что поступила глупо, как девушка в ее возрасте уже не должна поступать. Она надеялась только, что Гвидо обиделся на нее и больше не станет пытаться ее обнять. Она не могла простить себе, что, сбегая вниз по лестнице, не прислушалась к тому, что он кричал ей вслед, и теперь не знала, звал ли он ее вернуться. Весь вечер в темном зале она с болью в сердце думала о том, что, какое бы решение она ни приняла сейчас, она все равно пойдет к нему опять. Она знала, что иначе желание снова увидеть его, и извиниться перед ним, и сказать ему, что она была дурой, свело бы ее с ума.

Назавтра Джиния в студию не пошла, по тщательно вымыла подмышки и вся надушилась. Она рассудила, что сама виновата, если распалила Гвидо, но в иные минуты была рада, что так получилось, потому что теперь она знала, чем завлекают мужчин. «Амелия эти вещи прекрасно знает, – думала она, – но для того, чтобы узнать их, ей пришлось растратить себя».

В кафе она застала Амелию с Родригесом. Войдя, она сперва испугалась, подумав, что они все знают, потому что Амелия как-то странно посмотрела на нее, но через минуту уже успокоилась и, слушая обычные глупости Родригеса, притворялась усталой и скучающей, а про себя вспоминала голос Гвидо. Теперь она многое понимала: почему Родригес, когда говорил, наклонялся к Амелии, почему он щурил глаза, как кот, почему Амелия вдруг поладила с ним. «У Амелии мужские вкусы, она поопаснее Гвидо», – думала Джиния и невольно смеялась про себя.

На следующий день она пошла в студию. Утром в ателье синьора Биче сухо сказала девушкам, что после обеда они могут оставаться дома по случаю праздника. Дома Джиния застала Северино, который менял рубашку, потому что ему надо было идти на митинг. Был патриотический праздник, на улицах развевались флаги, и Джиния сказала:

– Интересно, дают ли сегодня солдатам увольнительную.

– Лучше бы мне дали поспать, – ответил Северино.

Но Джиния была счастлива и убежала, не дожидаясь, пока за ней зайдут Амелия или Роза. Правда, потом, у подъезда дома, где была студия, она пожалела, что не пришла вместо с Амелией.

Она сказала себе: «Зайду на минутку, взгляну, нет ли там Амелии», и медленно поднялась по лестнице. На самом деле она вовсе не думала, что застанет в студии Амелию, – она знала, что в это время та бывает в кафе. Но, подойдя к двери и остановившись перевести дух, она услышала голос Родригеса.

VIII

Дверь была открыта, и видно было окно, за которым синело небо. Родригес говорил громким и настойчивым голосом. Джиния заглянула в комнату и увидела Гвидо, который слушал, прислонившись к столу.

– Можно? – тихо сказала она, но они ее не услышали. Гвидо в серо-зеленой рубашке был похож на рабочего. Он посмотрел на нее невидящим взглядом.

– Я ищу Амелию, – тонким голосом сказала Джиния. Тогда голос Родригеса умолк, и тут Джиния увидела и его: он сидел на тахте, обхватив руками колено, и смотрел в одну точку.

– Тут нет Амелии?

– Это же не кафе, – сказал Родригес.

Джиния, стоя на пороге, смотрела на Гвидо. Он заложил руки за спину и прищурил глаза.

– Раньше сюда не приходили все эти девушки, – сказал он. – Это ты их приваживаешь?

Джиния опустила голову, но она поняла по его голосу, что он не сердится.

– Входи же, – сказали ей, – не валяй дурака.

Никогда в жизни Джинии не было так хорошо, как в этот день. Она боялась только, что придет Амелия и все испортит, но время шло, а Амелия не приходила, и Гвидо с Родригесом все спорили, и иногда Гвидо, смеясь, смотрел на нее и говорил: «Скажи ему, что он остолоп». Спор шел о живописи, и Гвидо говорил с жаром, повторяя, что краски есть краски. Родригес, который по-прежнему сидел, обхватив колено руками, упрямо возражал ему, а порой отмалчивался или ехидно смеялся, пуская петуха. Смысл разговора был ей непонятен, но, когда Гвидо говорил, его было приятно слушать. В голосе его чувствовалась сила и увлеченность, а когда Джиния смотрела ему в глаза, у нее перехватывало дыхание.

На крышах домов еще догорало солнце, и Джиния, сидя у окна, переводила взгляд с неба на художников и видела в глубине студии красную, как гранат, портьеру и думала о том, что хорошо было бы, спрятавшись за ней потихоньку ото всех, следить за кем-нибудь, кто думал бы, что он один в комнате. В эту минуту Гвидо сказал:

– Что-то холодно. У нас еще есть чай?

– Есть и чай и спиртовка. Только к чаю нет ничего.

– Сегодня чай приготовит Джинетта, – сказал Гвидо, поворачиваясь к ней. – Спиртовка там, за портьерой.

– Лучше бы она сходила купить нам печенья, – сказал Родригес.

– Ну нет, – ответила Джиния. – Вы мужчина, вы и идите.

Гвидо и Родригес возобновили разговор, а Джиния тем временем нашла за портьерой спиртовку, чашки и коробку с чаем, поставила вскипятить воду и сполоснула чашки под умывальником. За спиной слышались голоса художников, но в этом темном закутке, едва освещенном язычком пламени, она чувствовала себя как в пустом доме, где царит тишина и можно спокойно собраться с мыслями. При этом свете еле видно было неубранную постель в узком закоулке между стеной и портьерой. Джиния представила себе лежащую на ней Амелию.

Выйдя из-за портьеры, она заметила, что Гвидо и Родригес с любопытством смотрят на нее. Джиния, уже снявшая шляпку, откинула назад волосы и взяла с подоконника большую тарелку, всю испачканную красками, точно палитра. Но Гвидо поймал ее взгляд и, поискав в ящиках, протянул ей чистую тарелку. Джиния поставила на нее еще мокрые чашки, потом вернулась к спиртовке и заварила чай.

За чаем Гвидо рассказал ей, что эти чашки подарила ему одна девушка вроде нее, портрет которой он писал.

– А где же этот портрет? – спросила Джиния.

– Это же была не натурщица, – со смехом ответил Гвидо.

– Вам долго еще служить в солдатах? – сказала Джиния, потягивая чай.

– К огорчению Родригеса, через месяц я буду свободен, – ответил Гвидо. А потом проговорил:– Значит, ты больше не обижаешься?

И не успела Джиния тихо улыбнуться и покачать головой, Гвидо сказал:

– Тогда будем на «ты».

Особенно хорошо было после ужина. Амелия, которая зашла за Джинией к ней домой, тоже была веселая – потому что, когда праздник и люди ничего не делают, говорила она, я счастлива. Они гуляли, перешучиваясь и хохоча как дурочки.

– Где ты была сегодня, что делала? – спросила Амелия.

– Ничего особенного, – сказала Джиния. – Пойдем потанцевать на холм?

– Это тебе не лето, теперь там знаешь какая грязь. Словно по волшебству они оказались па той улице, где находилась студия.

– Я туда не пойду, – сказала Джиния. – Хватит с меня твоих художников.

– А кто тебе сказал, что мы идем туда? Этот вечер наш, и никто нам не нужен.

Они постояли на мосту, глядя на ожерелье отсветов, лежавших на воде.

– Я видела Бородача, и он спрашивал про тебя, – сказала Амелия.

– Неужели ему не надоело тебя рисовать?

– Я его встретила в кафе.

– Он не отдаст мне мои портреты?

Но, разговаривая с Амелией о Бородаче, Джиния думала совсем о другом.

– Когда в прошлом году ты ходила к Гвидо, что вы с ним делали?

– Что же, по-твоему, мы могли делать? Смеялись и били стаканы.

– А потом вы поссорились?

– Да что ты. Просто он летом уехал в деревню – запер мастерскую и, поминай как звали.

– Как ты с ним познакомилась?

– Разве я помню? Натурщица я или не натурщица? Джиния промолчала – не хотелось ссориться в этот вечер.

Стоять на мосту было холодно. Амелия курила, опершись на каменный парапет.

– Ты и на улице куришь? – сказала Джиния.

– Какая разница, на улице или в кафе? – ответила Амелия.

Но в кафе они не пошли, потому что Амелии и днем надоело торчать там. Они повернули к дому и остановились у кино. Заходить не имело смысла – уже кончался последний сеанс. Пока они разглядывали фотографии, из кино вышел Северино – туча тучей, по лицу было видно, что он раздражен. Северино прошел мимо них, кивнув Амелии, но потом вернулся и заговорил с ними, и Джиния в жизни не слышала, чтобы он разговаривал так любезно. Он даже отпустил Амелин комплимент по поводу ее вуалетки. Он рассказал им содержание фильма, чтобы посмешить их, и Амелия смеялась, но не так, как в кафе, когда ей что-нибудь говорили официанты: она хохотала, показывая зубы, как хохочут девчонки в своей компании, чего с ней давно уже не случалось. Голос у нее был очень хриплый – должно быть, из-за курения, подумала Джиния. Северино повел их в бар и угостил обеих кофе, а Амелия сказал, что надо бы им как-нибудь встретиться в воскресенье.

– Пойти потанцевать?

– Конечно.

– Тогда пусть и Джиния пойдет с нами. Джинию разбирал смех.

Они проводили Амелию до подъезда, а когда за ней захлопнулась дверь, пошли вместе домой. «Гвидо примерно одних лет с Северино, – думала Джиния, – он мог бы быть моим братом». А еще она думала: «Чего не бывает в жизни. Я совсем не знаю Гвидо, но представляю себе, как мы идем с ним под руку, и останавливаемся на каждом углу, и смотрим друг на друга. Для него я Джипетта. Не обязательно хорошо знать друг друга, чтобы любить». И, думая обо всем этом, она семенила возле Северино с таким чувством, как будто она еще маленькая девочка. Вдруг она спросила, нравится ли ему Амелия, и поняла, что он не ожидал этого вопроса.

– Что она делает днем? – вместо ответа спросил Северино.

– Она натурщица.

Северино, видно, спутал натурщицу с манекенщицей, потому что заговорил о том, что платья на ней действительно сидят хорошо, и тогда Джиния переменила разговор и спросила:

– Уже есть двенадцать?

– Смотри, – сказал Северино, – Амелия себе на уме, а ты при ней ходишь в дурочках.

Джиния сказала ему, что они видятся редко, и Северино промолчал, потом на ходу закурил сигарету, и они подошли к подъезду, как будто каждый сам по себе.

В эту ночь Джиния плохо спала и одеяло казалось ей тяжелым. В голову лезли разные мысли, час от часу все более сумасбродные. Она представляла себе, как она лежит одна в закутке студии, в той самой постели, и слышит за портьерой шаги Гвидо, как она живет вместе с ним, целует его и стряпает ему. Кто знает, где он ел, когда еще не был солдатом. Потом она стала думать о том, что никогда бы не поверила, что спутается с солдатом, но что Гвидо в штатском, должно быть, очень красивый мужчина, такой светловолосый и сильный, и старалась вспомнить его голос, который она уже забыла, тогда как голос Родригеса прекрасно помнила. Чем больше она думала, тем меньше понимала, почему Амелия спуталась с Родригесом, а не с ним. Она была рада не знать, что делали вдвоем Амелия и Гвидо в то время, когда они били стаканы.

Когда зазвонил будильник, она уже не спала, а, нежась в постели, думала о всякой всячине. Рассвело, и она пожалела о том, что наступила зима и нельзя больше любоваться прекрасными красками, которые исходят от солнца. Интересно, думал ли об этом Гвидо, ведь он говорил, что краски – это все. «Какая красота», – сказала про себя Джиния и встала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю