Текст книги "Немыслимое путешествие"

Автор книги: Чэй Блайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Затем последовал завтрак: груши, сухое молоко. За завтраком я решил заодно поменять бизань-фал: лучше перейти на новый раньше, чем лопнет старый! Я еще не поднимался на бизань-мачту. И хотя она на двадцать футов короче грот-мачты, вид ее внушал мне оторопь – очень уж голая. На деле оказалось совсем легко лезть, расстояние между вантами было в самый раз. К тому же бизань-мачта не такая толстая, как грот-мачта, это тоже облегчило мне задачу.

Вот итог всей операции: новый кливер-фал (гордень), новый фал для выносного стакселя, почти новый грота-фал, хорошо смазанный специальным воском, и не менее хорошо смазанный новый бизань-фал. Руки тоже были перемазаны, но дело того стоило.

Я был вполне доволен своей работой, хоть и поранил правую руку. Зато результат обсервации оказался менее радостным: получалось, что шторм отнес меня на 160 миль к юго-востоку.

Вечером в небе не было ни единого облачка, но сила ветра достигала 8 баллов. Есть совсем не хотелось, все же я заставил себя проглотить три крекера с бутербродной пастой. Темная моча давала повод опасаться, что организм слегка обезвожен, и я сказал себе, что надо побольше пить.

В понедельник 3 мая весь день держался штиль. Сияло солнце, и, глядя на океан, трудно было поверить, что он способен взбеситься. Я занялся текущим ремонтом, залатал грот, покрыл все фалы защитным составом. И наконец-то зарядил аккумуляторы.

Во вторник барометр снова начал падать. В 10.00 – 1003, в 18.00 – 992. Я приготовился к новому шторму, однако, если не считать одного шквала под 9 баллов, сила ветра не превышала 7 баллов. Великим событием этого дня было то, что мне удалось заставить «Бритиш стил» некоторое время управлять собой без моего вмешательства. Ход был не ахти какой, но все же позволял надеяться на успех в полосе пассатов, когда (или если) я до нее доберусь. Снова и снова я старался придумать, как же все-таки починить сломанные стаксель-гики. Я верил, что какой-нибудь способ должен быть.

Но проверить свои соображения не удалось, потому что опять пошли шквалы, началось сильное волнение. Вот что говорит журнал:

«5 мая. Ночью налетел неприятный шквал, сила ветра до 10 баллов. Лежа на койке, я смотрел на анемометр и думал: хоть бы этот шквал прекратился. Дескать, пока я оденусь, пока выберусь на палубу, все уже кончится. Через 10 минут стало ясно, что все-таки придется вставать и убирать грот. Я шел к мачте по колено в воде.

21.15. Только что на яхту обрушилась мощная волна – ударила в лоб, накрыла палубу, захлестнула кокпит, ворвалась в каюту. Яхта круто остановилась. Если бы не поток воды, я мог бы подумать, что врезался в кита (или в пароход).

6 мая. Я сыт по горло этим районом, он из меня душу выматывает. Только мысли о Морин помогают мне держаться. Надолго ли еще меня хватит?

Проснулся в 06.30 (кромешная тьма) от того, что бешено хлопал стаксель № 3. Оделся, вышел на палубу и при свете фонарика увидел, что лопнул фока-штаг. У меня сердце оборвалось. Правда, авария оказалась не такой уж страшной – не выдержал талреп. Спустил парус и до утра болтался с голыми мачтами. На рассвете поднялся на палубу, и через час яхта уже набрала ход. Пришлось снимать все раксы – нудная работенка. А когда пошел взять запасной клевант, заело выдвияшой ящик. Вскрыл его молотком и отверткой, теперь одним ящиком стало меньше.

Вышел в кокпит, чтобы выбрать лебедкой стаксель № 3, а одеться как следует поленился. И был наказан – меня окатило со спины. Разозлился, сорвал с себя рубашку и швырнул ее за борт. Очень плохой признак.

Получил две радиограммы – от Фрэнка (Элина) и от британского военно-морского представителя в Южной Африке с пожеланиями успеха на последних этапах плавания.

22.30. Только что «Брит» чем-то долбануло, не знаю чем. Сила ветра – 8–9 баллов. Сперва могучий вал осадил яхту, а там для полного счастья и его приятель подоспел. Обычно первый вал бьет сильнее, на этот раз вышло наоборот. Меня отбросило прямо в камбуз. Полетели тарелки, рассыпалось печенье, так что получилось грязное месиво. Упала банка с бульонным концентратом – к счастью, не разбилась. Зато разбилась одна тарелка (а они считаются небьющимися). Хуже того: лопнул пакет с молоком. На прокладочном столе, на радио – всюду молоко. Еще хуже: опрокинулась сковорода и все забрызгала маслом. Часть масла попала в мой ужин (банка фарша). Черт с ним, сказал я себе, и наелся жирного фарша. Меня еще никогда не мутило в море, но тут едва не вывернуло наизнанку.

7 мая. Шквал под 11 баллов. За завтраком я просыпал кофе, а пол был мокрый, и коричневый порошок прилип к нему. Вскипятил воду, вымыл пол. Кругом кофейные потеки.

Мне все еще не по себе после вчерашнего жирного ужина, и сегодня я почти ничего не ел. Вечером сделаю попытку.

19.00 (приблизительно). Живот еще не наладился. Достал единственную пачку крекеров «Риц». Берег для особого случая, и вот этот случай настал. Но крекеры отсырели настолько, что оставалось только выбросить их. Вот досада…

Полночь. Около 20.00 подул зюйд-вест, и я решил идти галсами. Для этого надо было убрать стаксель № 3 и бизань. Сперва – бизань, чтобы повернуть и уходить от волны. Затем я пробежал вперед и спустил стаксель. При закрепленном румпеле и вынесенном стакселе яхта не идет восточным курсом, а просто дрейфует. (Строго говоря, это не дрейф.) На всю эту процедуру уходит две-три минуты (насобачился!). Ну вот, убрал я два паруса, чувствую – ветер усилился. Посмотрел вперед, щурясь ст брызг, и увидел вдали светлую полосу вроде песчаного пляжа. Стою и таращусь и не могу уразуметь, что лее это такое. Потом меня вдруг осенило, я повернулся, убрал вынесенный стаксель, и в ту же минуту на яхту обрушился шквал. Да еще какой! (Он длился около часа.)

Добрался до кокпита, поглядел на анемометр – прибор зашкалил. Наверно, сила ветра достигала 13, а то и 15 баллов. Живо спустился в каюту, отмотал линь, чтобы нарезать побольше сезней. На камбузе в ящике у меня лежит очень острый нож. Дернул ящик – заело. Рванул посильнее – ручка оторвалась. Выругался и перочинным ножом нарезал сезни, чтобы понадежнее закрепить убранные паруса. Болтался с голыми мачтами до 21.30. Потом ветер умерился до 8 баллов; можно опять набирать ход, переварив еще одну порцию испуга и тревоги.

8 мая. 09.30. Ветер западный, 8 баллов. Я серьезно озабочен. Разве пробьешься мимо мыса Доброй Надежды при таких условиях. Вы скажете: пережидай с голыми мачтами, когда погода портится. Но ведь тогда меня относит назад. Твержу себе: спокойнее, не лезь из кожи вон, времени вагон. Нет, не могу – не могу, и все тут. Вот и в эту ночь, как только сила ветра упала до 8 баллов, я тотчас набрал ход. Отсиживаться – это не для меня. Лишь бы мачта устояла. Если не выдержит, тогда уж точно не обогнуть мне мыс. Господи, вытащи меня отсюда, проведи мимо мыса!

Когда я вчера вечером бежал вниз за сезнями, наступил на контейнер, обычно стоящий возле трапа. В нем кинокамеры, пленки и прочее. Я схватил контейнер и на ходу втиснул его на место. Приготовив сезни, помчался наверх – опять контейнер под ногами! Я выругался и хорошенько пнул его, как только ногу не сломал. До сих пор ступня болит. Так мне и надо.

Вечером – радость: связался по радио с Порт-Элиза-бетом. Только передал вторую радиограмму, как за кормой невдалеке увидел огни парохода, который шел прямо на меня. Включил отличительные огни, приготовил аварийное снаряжение, фонарь Олдиса, сигнальные ракеты и все прочее. Попробовал пустить мотор, но он не слушался.

На мои сигналы фонарем Олдиса не последовало никакого ответа. Знай себе, прет на меня. «Ладно, – подумал я, – сейчас разбужу вахтенного офицера». Взял динамитный патрон, поджег, сосчитал до девяти (шнур на 14 секунд) и подбросил его высоко в воздух. Взрыв, ослепительная вспышка. На пароходе сразу проснулись. Засверкали огни – не пароход, а сплошная иллюминация. Я снова посигналил фонарем и через несколько секунд увидел ответные сигналы, да только ничего не разобрал.

Пароход застопорил машины и теперь находился прямо на траверзе. Я еще раз попытался пустить мотор, но он упорно бастовал. Тут перегорела лампочка правого отличительного огня, и, чтобы обозначить себя, я должен

был идти левым бортом к пароходу с подветренной стороны. Проходя в ста ярдах от него, я прокричал: «Радиотелефон 2182» (международная вызывная частота). Не получив ответа, я следующим галсом подошел к корме ярдов на 20, но теперь я был с наветренной стороны, так что мог не опасаться столкновения. На палубе выстроилось человек тридцать. Я кричал, надрывался, наконец кто-то ответил мне: «О'кей, радио 2182». Тогда я отошел в сторону, лег в дрейф и поспешил к передатчику.

И вот уже связь налажена. Мы перешли на рабочую частоту (2182, хотя и служит вызывной частотой, зарезервирована для сигналов бедствия). «Вы следуйте дальше, не останавливайтесь, – передал я. – И мы потолкуем по радиотелефону».

Это было русское рыболовное судно «Зареченск», и мы поболтали всласть. Они сообщили мне мои координаты, я извинился, что задержал их. Радист успокоил меня: дескать, ничего, ничего. Я рассказал про характер моего кругосветного плавания, радист пожелал мне успеха. Я сказал, что встречался в Лондоне с мистером Косыгиным; сомневаюсь, чтобы радист поверил мне.

«Зареченск» торопился на рандеву с другим рыболовным судном, и мы попрощались. Пароход был большой; наверно, он служил базой для целой флотилии.

После этой встречи я лег спать в прекрасном расположении духа, только пожурил себя за промашку: забыл попросить, чтобы мои координаты сообщили в Ллойд.

Глава 8 Огибаю угол

14 мая мне исполнился тридцать один год. Я встал в 07.00 и развернул специальный сверток. Поздравительные открытки от Морин, Сэмэнты, тещи, сестры, Элинов и Уод-дингтонов. Клер Элин приложила письмецо: «Если твое плавание не удовлетворяет тебя, выбери другой маршрут»– и рекламную брошюру пароходной компании! В числе подарков были красные домашние туфли и – тоже от Морин – книга «Жестокое море» (у нее развито чувство юмора). Было угощение: мои любимые ириски, ветчина, цыпленок, рис и все приправы, включая чеснок, для индонезийского блюда насигорин, которое я очень люблю. И еще всякая всячина. Записочка от Морин гласила: «Извини, латук не нашла». Как она обо всем до мелочей позаботилась! В тысячный раз я подумал о том, как мне повезло с женой.

Ветчину я съел на завтрак, потом откупорил банку крема и развернул пачку имбирного печенья. Сказал себе: «Надо доедать, все равно отсыреет» – и умял все в один присест. Предлог жиденький, зато удовольствие я получил великое!

Кроме того, я побрился, избавился от такой щетины, какой за всю жизнь еще не отращивал. Ужасная щетина, я ликовал, расправляясь с ней.

Но пожалуй, лучшим подарком было прохождение 30° в. д., этого незримого рубежа, к которому я стремился не одну неделю. Правда, я еще не завернул за угол; до мыса Игольного, расположенного на 20° в. д., оставалось десять градусов, но я мог с полным основанием сказать себе, что достиг южноафриканских вод.

После встречи с советским пароходом 9 мая я подолгу занимался мотором, пытаясь заставить его работать. Он был мне нужен не как двигатель (кроме аварийных ситуаций), а для зарядки столь важных для меня аккумуляторов. После замены соленоида мотор проработал около

часа, но тут я заметил дымок над регулятором. Останз-вил мотор и потом, сколько ни бился, не мог его завести.

Сейчас это было не так уж страшно: ведь я располагал для зарядки специальным маленьким мотором. Я подзарядил аккумуляторы, однако амперметр мудрил – стрелка вдруг запрыгала, шкала показывала что-то несусветное. Кончилось тем, что мотор, хотя и работал, перестал давать ток. Изучив руководство, я заключил, что надо сменить амперметр, а у меня не было запасного.

Это было уже серьезно. Ведь если я не смогу заряжать аккумуляторы, откажут радио, разные приборы (анемометр и другие), внутреннее освещение, отличительные огни, электрический насос. Правда, я мог обойтись керосиновыми фонарями и свечами. И аккумуляторы могли пока обеспечить радиостанцию, если бережно их расходовать. Я отправил радиограмму Фрэнку Элину (мы с ним вместе проходили инструктаж на заводе «Перкинс»), запрашивая, что он может посоветовать насчет мотора. Освещения я не включал, давал ток только на приборы и радио.

Погода почти не изменилась, яростные шквалы перемежались редкими штилями. 15 мая опять разразился шторм, сила ветра превышала 11–12 баллов. Волны на этот раз были покороче, зато круче и коварнее – видно, сказывалось течение мыса Игольного, огибающее берега Южной Африки. Паруса убраны, румпель вынесен под ветер, крен до 60 градусов… Сидя у прокладочного столика, я цеплялся за него обеими руками. Почему-то на этот раз мне почти не было страшно. Видно, прошедшие испытания внушили мне абсолютное доверие к «Бритиш стил».

16 мая ветер угомонился. Шторм поломал румпель, но я смастерил временный, использовав части от бездействующего автопилота. Журнал заполнял при свече. У меня было двенадцать свечей, и я рассчитал, что могу обойтись половиной свечи за ночь, тогда их хватит на 24 ночи. Да у меня еще оставалось пять галлонов керосина.

Я знал, что где-то поблизости идет лайнер «Оронсей» и на его борту находится мой друг Брюс Максвелл. У Брюса были письма для меня, и я надеялся, что мы сможем встретиться в море, однако наши позиции относительно друг друга не позволили это сделать. Но мне удалось связаться с «Оронсеем» по радио, и радист любезно согласился передать дальше мои радиограммы, чтобы я ког экономить электроэнергию. Кейптаунское радио тоже по– могло: оттуда передавали радиограммы, адресованные мне, не дожидаясь моего вызова. Мне достаточно было включить приемник и слушать, а передатчик отдыхал – опять-таки экономия.

Временное затишье длилось всего сутки, затем погода снова испортилась, и произошел один из самых неприятных случаев за все плавание. Я был на руле, в это время подкралась огромная волна. Я заметил ее уже тогда, когда она обрушилась прямо на яхту – только одна волна из миллиона может угодить в цель так точно. Палуба, кокпит – все исчезло, лишь мачты и снасти торчали над водой. Я сидел, вцепившись в румпель, и управлял под водой, словно яхта превратилась в субмарину. На долю секунды мне показалось, что нам уже не всплыть, но тут «Бритиш стил» всплыла – все обошлось благополучно.

Я опять вошел в зону оживленного мореходства, а значит, с наступлением темноты не мог ложиться спать, снова начались ночные вахты. Глаза воспалились от водяной пыли, приходилось промывать их пресной водой, чтобы разлепить веки.

20 мая я вышел почти на траверз мыса Игольного, но мне дул в лоб западный ветер. Потом он стих, и воцарился штиль. Журнал передает мое раздражение:

«20 мая. За четыре дня было два шторма, а теперь, когда я уже приготовился повернуть за угол, – пожалуйста, штиль. Он застиг меня посреди судоходных линий, а ведь я иду без огней. Движение кругом, как на центральной улице. Только что насчитал семь пароходов и один сейнер».

Среди пароходов был один супертанкер. Я видел лишь мостик да носовой бурун, а в просвете никакой палубы, только вода чуть ли не на несколько миль. Боюсь таких гигантов. Разве станут они изменять курс ради меня. Вся надежда на то, что вахту несут как положено, будет кому посигналить фонарем или горном, если замечу, что идем на сближение. Несмотря на безветрие, я не убирал паруса – все-таки белое пятнышко, примета для встречных судов.

Рано утром 21 мая едва не случилась беда. Журнал рассказывает:

«21 мая. Дрожу как осиновый лист и не могу с собой совладать. Случалось и раньше, что мне грозило столкновение, но никогда еще угроза не была такой серьезной. Когда он отвернул в сторону, нас разделяло, наверно, от силы полсотни ярдов. Я уже бросился к спасательному плотику. Аварийные огни были включены, я сигналил ему фонарем, – а он знай себе прет. Посигналил горном – да что толку, когда у него в ушах гудит собственный дизель. Тогда я пустил в ход динамитный патрон. Еще секунда – и было бы поздно. (Видно, вахтенный офицер вздремнул.) Пароход резко накренился, вильнув в сторону. Слова, которыми я его проводил, нельзя воспроизводить на бумаге. Хотел записать его название, но, пока бегал за спасательным плотиком, опоздал».

Под тем же числом, когда я ночью натерпелся такого страху, торжествующая запись:

«Послал радиограмму Морин. 34°50 ю. ш., 19°20 в. д. В 15.00 гринвичского времени повернул вправо. Теперь иду на север. Здравствуй, Атлантика, – прощай, Индийский океан!»

У мыса Доброй Надежды было назначено рандеву, и на рассвете 22 мая я убрал паруса и сообщил в Кейптаун свои координаты. Около 17 миль отделяло меня от берега. Оставалось только ждать, и я решил поспать. Меня разбудил чей-то голос, усиленный мегафоном. Выглянув, я увидел судно южноафриканских военно-морских сил. На мне была грязная роба, поэтому я попросил гостей немного подождать. Живо переоделся, потом посигналил, что готов к свиданию. Главстаршина Крюгер подошел на шлюпке и вручил мне телекс от Морин, посылку от английского посла в ЮАР и кипу журналов. Я поблагодарил по радио командира корабля, лейтенант-коммандэра Ника Смита. Почти три четверти часа продолжалась беседа с гостями в шлюпке, в числе которых был мистер Янг из Йоркширского телевидения; мы выпили пивка, затем расстались.

После рандеву я поторговался с собой: то ли еще поспать, то ли поработать. Решил поработать и взялся за один из стаксель-гиков. Провозился до вечера, укрепляя его манжетом, зато хоть этот гик вернулся в строй (пока не вздумает снова сломаться), и появилась надежда на успешный ремонт второго.

В посылке английского посла были две бутылки шампанского и баночка икры. Я передал благодарственную радиограмму, добавив, что одну бутылку приберегу до дома, до встречи с Морин, а другую откупорю, как только маршрут замкнется и выйдет полное кругосветное плавание.

Великим счастьем было связаться по радиотелефону с Морин. На этот раз голос ее звучал куда веселее. Она сказала, что все в порядке, и у меня сразу стало легче на душе. Не скажу точно, чего я ожидал, когда после мыса Доброй Надежды взял курс на север – «повернул за угол». Должно быть, в душе надеялся тотчас встретить пассаты, ласковое солнце и русалок. Разумеется, на самом деле из этого ничего не вышло. Поединок с волнами и с ветром продолжался по-прежнему. Я кричал сам себе: «В чем дело? Ведь я должен мчаться вперед с попутным ветром. Откуда все эти волны и брызги? Где русалки, где летучие рыбы, где пепси-кола со льдом?» – и весело отвечал: «Не беспокойся, все будет в свое время».

Снова взявшись за маленький мотор, я наконец наладил его. Два провода отстали, их надо было припаять. Я никогда еще не занимался пайкой, но на борту был и паяльник, и олово – подарок от одного человека, который прочел книгу Робина Нокса-Джонстона и запомнил, как тому не хватало паяльника. До чего же я был благодарен этому человеку! Чтобы не испортить дело, я связался с Кейптаунским радио и попросил совета. Радист Джордж Ален тщательно проинструктировал меня, пайка получилась надежная, я пустил мотор и наконец зарядил аккумуляторы.

Записи в журнале за эти дни звучат куда веселее:

«24 мая. Около 14.00 у меня был гость – теплоход «Миапура» из Ливерпуля. Заметив судно, я поднял флаг торгового флота Великобритании. Смотрю, и там поднимают такой же! До чего же волнующей была эта встреча двух родных флагов в глухом уголке океана.

Подготовил паруса для завершающего этапа. Пришлось изрядно повозиться со снастями. Теперь на палубе наготове 10 парусов.

25 мая. Встретил танкер «Бритиш сэйлор». Говорю в микрофон: ««Бритиш стил» вызывает «Бритиш сэйлор»» – и замечаю, как забавно получается. Британская сталь (это я) вызывает британского моряка (это он)! Танкер остановился, я подошел поближе. Рейс Ла-Плата – Кейптаун. Я поблагодарил за любезность».

Наконец-то подули южные ветры, о которых я так мечтал, но яхта все еще никак не хотела идти самостоятельно. Не повезло мне с починенным гиком: и трех часов не поработал, как сломался. Я опять его отремонтировал– он опять полетел. И к тому же запутался в стакселе, так что я основательно помучился, снимая его. После чего снова принялся за ремонт. Отрезал обломанные концы, чтобы можно было надеть манжет. Это был адский труд, ведь мне пришлось высверливать все заклепки. Дрель

натерла мне пальцы до пузырей, да я еще порезался, но в конце концов скрепил гик; правда, с 25 футов он укоротился до девятнадцати.

Затем я взялся за второй гик. Единственный оставшийся у меня манжет был чересчур велик, все-таки я надел его и приклепал, зажав тисками. Я остался не очень доволен своей работой, тем не менее 1 июня смог поставить оба гика, и «Бритиш стил» кое-как пошла своим ходом. Кое-как – потому что из-за неравных гиков яхта так и норовила уклониться от курса. Поколдовав со стакселями и прикрепив к румпелю амортизатор, я отчасти укротил ее. Не идеально, однако несравненно лучше, чем ничего: ведь теперь я мог на время предоставлять яхту самой себе, мог поспать, приготовить обед, а до сих пор боялся даже на пять минут оставить румпель, ведерко для неотложной нужды держал рядом с собой.

Я уговаривал себя не злиться из-за этих гиков. Что поделаешь, если они оказались недостаточно прочными. Допущена ошибка, но кто не ошибается? И когда мне уж очень хотелось отругать тех, кто изготовил гики, я спрашивал себя: «А мачта?» Вон как ей досталось, а ведь стоит. «Что для тебя важнее, – говорил я себе, – гики или мачта?» Это помогало мне судить о вещах более здраво.

После пространной радиоконсультации с Фрэнком Эли-ном я смог исправить двигатель. Пункт за пунктом мы перебрали все узлы стартового устройства. Фрэнк знал назубок все подробности схемы, так что с его помощью я нашел неисправность и устранил ее. Каким огромным облегчением было сознавать, что я снова могу как следует зарядить аккумуляторы и пользоваться электрическим освещением.

Выдержки из журнала:

«3 июня. Сегодня я абсолютно доволен жизнью. Это со мной редко бывает, но сегодня как раз выдался такой день. Восхитительное чувство, душа блаженствует. Вынырни сейчас подо мной подводная лодка – и то не поколебала бы моего душевного равновесия.

Впервые после долгого перерыва слушал последние известия Би-Би-Си. Вот уж верное средство хандру нагнать! Можно подумать, они специально за всякой гадостью охотятся. Смерть, кровь, убийства, утопленники – хотя бы одно светлое пятнышко. Ей богу, не стану больше слушать последние известия, лучше поищу что-нибудь другое.

Поменял карту. Как же приятно было расстелить лис ты на следующий этап, до Азорских островов! 4 июня. Ветер восточный, и мне то и дело приходится отрываться от журнала, чтобы поправить румпель. Ох, и морока это, когда яхта идет самостоятельно только при попутном ветре. Сейчас у меня работает генуэзский стаксель, стаксель № 1, вынесенный вправо, и бизань – для баланса. Не исключена вероятность шквалов, поэтому лучше не ставить на ночь бизань-стаксель. Значит, мне всю ночь сидеть на руле. Балансировка почти полная – почти, но не совсем. Я могу отойти на 10–20 минут, но никак не больше.

5 июня. Очередные дела:

Фал выносного стакселя

Грота-фал

Фал стакселя № 1 (новая муфта, двушкивные тали)

Аварийные огни

Закончить подготовку № 2 (стаксель)

Подготовить № 1

Наладить насос (кокпит)

Отремонтировать лари

Исправить дверь шкафа

Навести порядок и чистоту на корме

Навести порядок в парусных рундуках на носу

Разобрать книги

Перевязать палец

Очистить мачту от ржавчины

Почистить и смазать лебедки

Выкрасить палубу

Умыться и побриться

Это самое неотложное, а сверх того есть куча других дел. Например, давно пора почистить плиту. Будь я проклят, если позволю себе вернуться на захламленной яхте! …Начал делать кое-что по перечню. Поднял выносной стаксель, заменив лопнувший фал. Исправил фонарь правого отличительного огня, заимствовав лампочку из левого. Левых огней два, так что можно не волноваться. Подготовил и смазал грота-фал. Грязная работенка, но для оцинкованных тросиков очень нужная. В порту поручу это дело Сэмэнте – она будет счастлива!

6 июня. На сердце тоска – видел мертвую птицу. Похожа на полярную крачку. Судя по всему, умерла не так давно. Но почему именно здесь?

Первая с начала плавания банка испорченных консервов. Надо быть поосторожнее: пищевое отравление мне теперь вовсе ни к чему.

На несколько часов установился штиль, я натуго выбрал шкоты и пошел спать.

7 июня. Проснулся – пасмурное небо и шквал за шквалом. Поставил стаксель № 1, грот и выносной стаксель. При шквале делаю поворот оверштаг и ухожу. Уже несколько дней держится восточный ветер. Вот некстати. Был бы зюйд-ост, наладил бы я паруса так, чтобы яхта шла сама.

Наряд по климату: голова обмотана полотенцем (очень элегантно!), темные очки, штанины подвернуты.

Ушиб ногу об утку около кокпита. И болит же, черт бы ее взял! Да еще и распухла.

Сегодня (и вчера) заполнял журнал, не отходя от румпеля.

8 июня. Сейчас 13.15, я (как обычно) на руле. Отчаянно борюсь с сонливостью. Никак не удается развить ход, лучше лягу в дрейф да посплю.

…Меня точит досада, оттого что не могу заставить яхту держать курс. Стоит ветру перемениться – куда подевался чудесный баланс. Жуть, как спину ломит. Господи, до чего противно должно быть читать мои журналы – разнылся, как старая баба. А на самом деле-то ничего страшного. Сидишь на солнышке и держишь румпель – посади кого хочешь на мое место, только рад будет. Просто я так настроился: не терпится поскорее домой. И ничего не могу с собой поделать, сколько ни твержу, что незачем гнать, рано или поздно доберусь до дома. Как вошел в полосу юго-восточных пассатов, делаю около 100 миль в день, но мне этого мало. Предел – 120, 110, 115, 122 мили в день, а хорошо бы 150–180. Но совсем без сна тоже ведь нельзя.

Сидя на руле, учу стихи. За четыре дня выучил наизусть шесть поэм, теперь у меня в голове смешались Берне и Мейсфилд.

9 июня. Сегодняшнее астрономическое место меня огорчило: ровно 90 миль к югу от Святой Елены. Это значит, что за ночь я изрядно отклонился на зюйд-вест. Ветер сместился к северо-востоку, и яхта отвернула на юго-запад. Сегодня весь день норд-ост, сила (тоже мне сила!) – 1 балл.

Мои проблемы сводятся к следующему: (1) не могу заставить яхту держать курс при попутном ветре, пока сплю; (2) из-за коротких гиков не использую полностью площадь парусов; (3) тихие и попутные ветры – слабое место яхты; (4) корпус очень сильно оброс; (5) я устал, энтузиазм убывает с каждым днем. Нет, решено и подписано: на последнем этапе наслаждаться плаванием и не терзаться из-за времени. Это величайшее приключение в моей жизни, и теперь самое время наслаждаться им и вспоминать пережитое. От Горна до Доброй Надежды мне пришлось крепко потрудиться (и натерпеться страху), когда-то же надо силы восстанавливать.

Для начала – хороший завтрак: сардины, крем с крыжовником, кофе, рюмка вина. Обнаружил две дюжины банок консервированных мандаринов; Морин их очень любит.

Побрился, помылся. Сразу почувствовал себя лучше. Расхаживал по палубе нагишом, лишь полотенце на голове (элегантно!) да темные очки. Но это только на полтора часа, до легкого загара. Вообще-то я редко обгораю, но осторожность не повредит.

Нашел бутылочку антисептика. Очень кстати, ведь у меня осталось всего полбутылки. Теперь опять буду добавлять в воду во время еженедельных стирок.

10 июня. Ну вот, можно сказать, что добрались до Св. Елены. Ночью я попал в штиль, а утром проснулся и увидел ее прямо по носу, в 30–40 милях. Великое дело мореходная астрономия. Определишь, что завтра встретится суша, и ждешь уже наверное.

Связался с Кейптауном. У оператора оказалась для меня радиограмма из Хоика. Приятный сюрприз, тем более что в этот уикэнд состоится ежегодный Хоикский фестиваль. Подниму свой вымпел, буду петь до хрипоты. И лишь какая-нибудь крачка увидит мое ликование. Хоик, мысленно я с тобой.

18.00. Св. Елена все еще в 5—10 милях к северу от меня. Не думал я, что нам придется свидеться вновь. В прошлый раз я был не один, с командой в лице Морин дивное путешествие получилось. Ничего не скажешь, мне в жизни здорово повезло. Рос в чудесной семье. Детство прошло отлично. С радостью вспоминаю школу, увлечение плаванием. Отменно чувствовал себя среди отличных товарищей в парашютном полку. Девятый год счастливого брака. Сэмэнта – предмет обожания. Наконец, это плавание. Что дальше? Может ли моя жизнь стать еще лучше? Или я подошел к вершине? Я никак не обделен счастьем и любовью».

У острова Св. Елены я увидел первую на завершающем этапе летучую рыбку. Верный знак того, что яхта не стоит на месте. Правда, из-за слабого ветра я продвигался так медленно, что почти и не заметно. Я примирился с мыслью, что останусь в море до конца августа. И чтобы прогнать уныние, взялся за довольно грязную работу – решил навести порядок в кормовом отсеке. Прежде всего отправил за борт девять бутылок вина, которое явно скисло от долгого плавания. Хоть бы мои четыре бутылки шампанского не постигла та же участь… Закончив уборку на корме, я открыл последнюю банку ветчины, чтобы отметить прохождение Св. Елены. По чести говоря, я еще не совсем его миновал, но оставалось совсем немного, можно и не считать.

Из радиограммы Фила Уолфиндена я узнал, что в этом районе находятся суда британских военно-морских сил; возможно, они попытаются связаться со мной. На другой день я сам проявил инициативу. Но я не знал названия кораблей, и было бы нелепо делать вызов такого рода: ««Бритиш стил» вызывает корабль ее величества «Икс»». Поэтому я решил сперва наладить связь со Св. Еленой и после четвертой попытки услышал: «Радио Святой Елены отвечает «Бритиш стил»».

Я поспешил объяснить радисту, что не в Св. Елене дело, мне нужны военные корабли. К счастью, радист не был лишен чувства юмора. Мы поболтали с ним, и он рассказал, что «Игл» и «Глэморген» вчера покинули остров Вознесения. Сейчас идут учения, так что вряд ли я с ними встречусь, если не свяжусь по радио. Не зная, каким курсом они ушли, я вообще сомневался, что это возможно. Обидно. Приди я сюда на несколько дней раньше, все было бы в порядке.

Радист рассказал также, что недавно на остров пришла яхта из Южной Африки, команда – четыре человека – сошла на берег, чтобы промочить горло, а когда вернулась, яхты не оказалось на месте. Кто-то угнал ее, и обнаружилась она уже в Ресифи, в Южной Америке.

Какое счастье, подумал я, что вор не польстился на мою яхту в ту ночь, которую мы с Морин провели на берегу Св. Елены!