Текст книги "Константин, последний византийский император"

Автор книги: Чедомил Миятович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава IV

В октябре 1400 года, Эмануил Палеолог, император византийский, был в гостях у Генриха IV, короля английского. Все, что известно об этом посещении, сводится к словам старого Гэклюита, который цитирует Томаса Вальзенгэма: «император константинопольский прибыл в Англию искать помощи против турок; король в сопровождении своего дворянства встретил его в Блэкхите в день св. Фомы апостола, принял его как подобает такому государю, привез его в Лондон и по-царски угощал его продолжительное время, осыпая многочисленными подарками. Немного спустя император очень довольный выехал из Англии, король почтил его многими дорогими подарками».

Прежде чем приехать в Англию, император гостил у короля Карла VI в Париже. Французский королевский историограф, анонимный монах из Сен-Дени, оставил много интересных подробностей о посещении императора. Он говорит, что император был облечен в одежду из белого шелка, что он ехал верхом на белом коне, с которого слез с необыкновенной грацией, как только узнал о приближении короля французского.

«Император, – прибавляет хроникер, – человек среднего роста, но его широкая грудь, мускулистые члены, благородные черты лица, его длинная борода и седые волосы привлекали все взоры; всякий соглашался, что он действительно достоин носить императорскую корону!»

Этот человек, красота и благородство которого произвели такое глубокое впечатление на парижан 1400 года, был отец Константина, последнего императора византийского. Его мать, Ирина, была дочь Константина Драгаша, занимавшего некоторое время северо-восточную часть Македонии в качестве независимого, а затем вассального владетеля. Через отца Ирина была в близком родстве с сербской королевской династией Неманичей, знаменитой своим умом, похвалявшейся тем, что получила приток свежей, благородной французской крови через посредство принцессы Елены де Куртнэ, которая, будучи сербской королевой (1282–1308), оказывала большое влияние на политику Балканских государств.

До сих пор не найдено ни одного подлинного портрета последнего императора византийского. Но так как он наследовал чистейшую благородную кровь от своего красивого, даровитого отца, истого Палеолога, а от своей, по всей вероятности, также красивой и без сомнения талантливой, добродетельной матери он мог наследовать только физические и умственные качества, которыми так изобиловал величайшей из сербских государей – царь Стефан Душан, – то надо думать, что его наружность была столь же благородна, как его жизнь и кончина. Современник его и личный друг, Франциско Филельфо дает о нем лучшее описание в письме к королю французскому (от 13 марта 1450 г.), называя Константина человеком «благочестивой и возвышенной души». Константин родился 9 февраля 1404 года, восьмым из десяти детей Эмануила Палеолога и Ирины Драгаш. Все сыновья их оказались более или менее богато одаренными природой; но в то время как Иоанн, Андроник, Феодор, Димитрий и Фома были очень честолюбивы и даже эгоистичны, Константин был прост, честен, не себялюбив и прямодушен. Братья его преимущественно отличались в дипломатии, а он был единственным воином изо всей семьи своей. Когда слабость империи и разлад во внутренней политике усилились, благодаря ненасытной алчности его братьев, он, насколько известно, старался умиротворить их, и всегда был готов пожертвовать собственными благами в пользу ближних, недовольных своими. Его преданность военной карьере, его бескорыстие и серьезность, а также и хорошо известная любовь его к справедливости доставили ему решительное влияние над семьей и народом. Так и случилось, что когда император Иоанн VII принужден был осенью 1417 года выехать на собор в Ферраре (позднее перенесенном во Флоренцию), то регентом империи выбран был не Феодор, второй брат императора, а Константин, бывший гораздо моложе его. Без сомнения, этот выбор мотивировался тем соображением, что уже тогда он пользовался славой хорошего воина, и что считали желательным поставить во главе правления кого-нибудь, кто внушил бы народу доверие, в случае, если б турки внезапно напали на Константинополь в отсутствие императора.

Хорошо понимая недостаточность военных сил своей страны и превосходство турецких сил по численности и организации, Константин был глубоко убежден, что без военной помощи со стороны западных держав грекам не удастся удержать на долгое время даже тень своей древней монархии. В таком убеждении он горячо и искренно желал объединения церквей – греческой и латинской. В этом он решительно не соглашался с большинством греческого народа и с некоторыми из своих родных братьев. Его политические взгляды получили практическое применение, когда он стал управлять Пелопоннесом во второй раз, почти как независимый властитель. Предполагаемый наследник, принц Феодор, в 1443 году, неожиданно пожелал обменять свои владения в Пелопонесе на Селимврию, где правил Константин. Последний, всегда готовый оказать услугу, с удовольствием исполнил желание своего брата и с 1444 года мы уже застаем его деспотом Мизитры.

Сочувствуя проекту лиги христианских держав против турок, он сразу начал собирать войско в Пелопоннесе и усиливать свои укрепления, воздвигнув стену на узком перешейке Гексамилионе. Уведомленный папой, что король Владислав венгерский и польский и знаменитый Гуниади идут на Адрианополь, Константин немедленно напал в северной Греции на сосредоточенные там турецкие силы. Он одержал победу в различных столкновениях, и шел с целью очистить Ахею и от турок, и от власти последнего французского ее владельца, герцога Нерио; но вдруг до него дошло известие, что венгерская армия разбита турками при Варне (10 ноября 1444 г.) и он должен был снова отступить в Пелопоннес.

Император Иоанн и его советники были слишком хитры, чтобы скомпрометировать себя в глазах султана. Они не послали вспомогательного отряда на помощь христианской армии под начальством Гуниади, а также не сделали ни малейшего усилия, чтобы помешать переходу турецких сил из Азии в Европу. В Константинополе была сильная туркофильская партия, и ей часто удавалось навязывать свою программу императору. Эта программа состояла в соблюдении пассивного образа действия, с целью избегать нападения со стороны султана. В доказательство мудрости своей политики, туркофильская партия могла указать не только на венгерскую катастрофу при Варне, но также и на бедственные последствия, постигшие антитурецкую политику простого патриотического воина Константина. Султан Мурад произвел нашествие на Грецию (осенью 1446 г.), штурмовал крепости на перешейке (4 декабря) и распустил по полуострову свою вольную кавалерию, которая грабила, резала и разрушала все, попадавшееся на ее пути. Греки громко заявляли, что сражение при Гексамилионе было проиграно только вследствие измены албанских волонтеров. Как бы то ни было, Константин принужден был просить мира у султана, выражая готовность занять положение вассала и платить ежегодную дань. Мир был заключен, а весною 1447 года Константин и брат его Фома лично ездили в Фивы выражать верноподданические чувства султану Мураду II.

Народ Морей страшно страдал под игом турецкого нашествия. Не менее 60 000 мужчин и женщин были уведены в плен. Пострадавшие возлагали всю ответственность на Константина; туркофилы в Константинополе громко выражали свое негодование по поводу западнической латинофильской политики Константина. И даже те, кто ни на минуту не сомневался в искренности патриотических мотивов Константина и вообще в разумности его программы, не могли не признать, что какой-то странный рок был единственным результатом его патриотизма и мудрости. Тогда-то и начало распространяться между суеверными греками впечатление, будто Константин родился под «несчастной звездой».

Впечатление, что он «человек несчастный», подтверждалось вероятно несчастиями, случившимися с ним лично. На двадцать четвертом году он женился на Феодоре Токко (1-го июля 1428 г.), принесшей ему в приданое наследственное владение городом Кларенцой. Но уже в ноябре 1429 г. жена его умерла, оставив Константина вдовцом вплоть до лета 1441 года, когда он, по настоянию брата своего, императора Иоанна, женился на Катарине Гаттилузио, племяннице Франческо Гаттилузио, принца Лесбийского. Но и эта вторая жена умерла скоропостижно на острове Лемносе в августе 1442 г. по пути в Константинополь со своим мужем. В период между 1444 и 1448 годом Константин не раз пытался вступить в третий брак, но ни сватовство его на Изабелле Орсини дель Бальцо, сестре принца Тарентского, ни на дочери дожа Венецианского не оказались успешными. Потом император намеревался жениться на Анне, дочери Луки Нотараса, адмирала греческого флота, но план этот был оставлен, потому что Константин был призван к более возвышенным судьбам.

Император Иоанн VII умер 3-го октября 1448 года. Константин был теперь старшим из оставшихся в живых сыновей Эмануила II, и не было ни малейших сомнений насчет его законных прав на престолонаследие после покойного императора. Но его младший брат, беспокойный, честолюбивый, недобросовестный Димитрий один присутствовал у смертного одра императора Иоанна, и его сторонники стали серьезно подумывать о провозглашении Димитрия императором, вопреки правам Константина. Законным предлогом они выставили то обстоятельство, что Димитрий родился порфирородным – был сыном царствующего императора, между тем как Константин родился прежде, чем отец его вступил на престол. Независимо от этих соображений, были и другие обстоятельства, подбодрявшие сторонников Димитрия. Принц Димитрий был хорошо известен в Царьграде и Адрианополе своими туркофильскими симпатиями, между тем как деспот Константин слыл за ревностного приверженца союза с латинянами. И когда, несколько дней спустя после похорон покойного императора, султан сокрушил венгерскую армию под начальством Гуниади при Коссове (18 октября 1448 г.), шансы туркофила Димитрия значительно пересилили шансы злополучного друга разбитого венгерского героя христианской лиги. Без сомнения, императрица Ирина, уважаемая мать Палеологов, все еще пользовавшаяся большим влиянием в кружке императорской фамилии, отстаивала права своего сына Константина, к которому была сильно привязана. Наиболее влиятельные государственные люди, например, Эмануил Кантакузен и Лука Нотарас также держали сторону Константина. Также вел себя и Фома, младший брат, приехавший в Константинополь 13 ноября. Но аргументы сторонников принца Димитрия основывались не столько на личных, сколько на общественных основаниях, на политическом благе государства. Наконец пришли к соглашению: к султану решили немедленно послать гонца с вопросом – намерен он или нет признать деспота Константина императором? Быть может, это было единственным средством, чтобы предотвратить междоусобную войну, или же нападение со стороны турок, но эта мера явно доказывает возрастающую слабость империи и недостаточно сильное чувство достоинства.

Султан Мурад II был человек безусловно честный и прямодушный. Он терпеть не мог недобросовестности и за все свое царствование славился честным выполнением всех обязательств Порты. Было бы прямой политической выгодой для Турции возбудить раздоры в Константинополе, или по крайней мере посадить на престол государя, который был доказанным, признанным туркофилом. Однако султан Мурад, не колеблясь, заявил, что признает Константина императором, потому что греческий престол по праву принадлежит ему.

Принц Димитрий и его сторонники были сильно смущены, но они были настолько благоразумны, что сочли вопрос окончательно решенным. В декабре выехала из Константинополя в Пелопоннес специальная депутация, под начальством старца Эмануила, который вез с собою знаки императорского сана. В день св. Крещения, 6 января 1449, Константин был коронован в Мизитре базилевсом всех греков.

12-го марта того же года он вступил в Константинополь и был горячо приветствован гражданами. Он сразу выказал свой примирительный дух. Брату Фоме он отдал титул деспота, самый высокий после титула базилевса, а брату Димитрию уступил Мизитру, со всеми провинциями, которыми он раньше управлял. Прежде чем эти два принца покинули Константинополь, их потребовала к себе их мать, императрица Ирина, и заставила поклясться, что они будут жить в братском согласии и взаимной верности. Это была последняя драматическая церемония, в которой престарелая императрица, уже облеченная в темные монашеские одежды, явилась центральной фигурой, окруженной своими тремя сыновьями и всей пышностью византийского двора. Она умерла вскоре после этого, 23 марта 1450, и хотя деспот Фома и принц Димитрий скоро позабыли о своих торжественных клятвах, но император Константин всегда отзывался о матери не иначе, как с высоким уважением и искренней любовью.

Константин доказал свой примирительный дух и осторожность. Когда он вступил в Константинополь, многие советовали ему повторить церемонию коронования в св. Софии, так как иные сограждане столицы могут не поверить, что он провозглашен базилевсом. Это была одна из тех тем, в которых были тесно перепутаны политические и богословские вопросы, и обсуждение которых было особенно дорого византийскому уму. Но Константин отказался последовать этому совету; положение его было законно с канонической точки зрения и церемония посвящения на царство, совершенная в скромной церкви Мизитры, была также действительна, как если бы она была совершена с подобающей пышностью у алтаря св. Софии. Политические мотивы, приведенные им в подкрепление своего отказа, кажутся нам еще более интересными: вторичное коронование в Константинополе снова открыло бы распрю между сторонниками союза с латинской церковью и его противниками. Император желал прочного установления внутреннего мира и согласия с султаном и поэтому хотел избегнуть щекотливого вопроса о сношениях Восточной церкви с римским престолом.

Эта политика воздержаний от всего, что может растревожить турок, была вызвана обстоятельствами того времени. За последние пять лет венгерские войска, пытавшиеся сломить могущество султана, все были отражены с большим уроном, и королевству Венгерскому, единственному безопасному базису против турок, требовалось время, чтобы привести в порядок свои собственные силы. И потом, не могло быть и речи об образовании христианской лиги, пока Англия и Франция воевали между собой!

Эта выжидательная, пассивная политика, преследуемая не только последними и новыми императорами Константинополя, но также и деспотом Георгием сербским, была встречена сочувственно политикой султана Мурада и его великого визиря Халила-Паши-Чендерли. Обоим государственным деятелям казалось, что интересы Турецкой империи прежде всего требуют упрочения ее положения в Европе; по их мнению, она должна была прочно укрепить свою власть на обширных территориях, покоренных ею с такой поразительной быстротой, и окончательно поработить соседние балканские народы установлением административного и военного управления. Всего этого они думали достигнуть с помощью политики умеренности и соглашений, которая внушит грекам и сербам уверенность, что им не угрожает непосредственной опасности от турок, что соглашение будет добросовестно соблюдаться, и следовательно нет никакой надобности спешить с образованием лиги христианских наций против мусульманской власти в Европе.

При таких обстоятельствах первые два года царствования Константина прошли мирно. Он оставил в стороне вопрос о воссоединении церквей и поддерживал дружеские отношения с Оттоманской Портой и православной Сербией. Он делал все, что было в его силах, чтоб удержать своих беспокойных братьев в Пелопоннесе от открытого столкновения и подумывал о приискании себе супруги. Его верный друг, Францез, уже в октябре 1449 выехал из Константинополя с целью отыскать супругу для императора при дворах Требизонды и Иверии.

Однако, это идиллическое спокойствие не могло долго продержаться. Султан Мурад умер 5 февраля 1451 года и на престол вступил его старший сын, Магомет II.

Новый султан, совсем еще молодой человек, не достигший и двадцати одного года, был вообще признан неспособным и слишком преданным удовольствиям. Такое мнение составилось о нем на том основании, что он раз уже был на престоле, и когда в 1444 году наступил момент великой опасности, то его собственный великий визирь Халил счел своим долгом снова призвать к власти старого султана Мурада.

Государственные деятели, однако, близко знакомые с событиями и людьми при оттоманском дворе, например, сербский деспот Георгий, греческий министр Францез и послы из Венеции и от герцога миланского, хорошо знали, что Магомет пылкий, честолюбивый юноша с большими личными дарованиями.

Под влиянием своей мачехи, Мары Бранкович, одной из самых культурных женщин той эпохи, и нескольких: греческих ренегатов, бывших при турецком дворе, Магомет II приобрел страстную охоту к чтению и очень ценил греческие и латинские сочинения об Александре Македонском, Кире, Юлии Цезаре и Феодосии Великом. Мара принимала такое живое участие в воспитании наследника, и цивилизующее ее влияние было так велико, что многие современные писатели считали ее родной матерью султана Магомета.

Но у Магомета была пеласгийская кровь в жилах, так как он был сыном красавицы, албанской рабыни. В сущности он был типом высокообразованного восточного государя, выросшего под влияниями, идущими из возрождающейся Европы. К знанию языков, он изучил арабский, греческий, латинский и славянский, и к природной склонности к историческим сочинениям он присоединял любовь к персидской поэзии, к астрономии. Он пробовал свои силы в персидском стихотворстве и глубоко заинтересовался предсказаниями астрологии. Он был темперамента холерического, следовательно впечатлительный, но лишь только выступали на сцену вопросы политические, он выказывал себя большим мастером по части хитроумной скрытности. Юношей он был глубоко религиозен, но потом очевидно попал в кружок турецких вольнодумцев и в их обществе часто позволял себе шуточки на счет великого пророка. Полный благородного честолюбия, умный, храбрый, он справедливо считается одним из величайших людей среди оттоманских турок.

Первые поступки юного султана имели весьма примирительный характер. Он удержал у себя Халила-пашу на посту великого визиря и этим доказал желание продолжать отцовскую политику. Когда прибыли послы от императора константинопольского и деспота сербского с обычными подарками и поздравлениями, Магомет принял их очень милостиво. Он торжественно взял на себя обязательство жить в мире с их государями и добросовестно блюсти договоры, заключенные с ними его отцом. Он отделил своей мачехе, султанше Маре, богатые владения в Македонии и дал ей разрешение вернуться к своему отцу. Грекам он обещал выплачивать ежегодно 300 000 асперов (10 000 венецианских дукатов), чтобы они содержали приличным образом Орхана-эфенди, оттоманского принца, внука Баязета Ильдерима, нашедшего убежище в Константинополе. Для обеспечения таких взносов, некоторые города в Македонии получили приказание платить свои подати непосредственно особым сборщикам, назначенным греческим императором. Это подало повод к слухам, будто юный султан так желает заручиться расположением соседей своих, греков, что уступил императору известные части Македонии.

Другим доказательством такого расположения была просьба султана к старому деспоту Георгию, чтобы он водворил прочный мир между Портой и Венгрией. Послав нескольких уполномоченных в Смедерево, столицу Сербии, султан сам, летом 1451 г., переправился в Малую Азию, для усмирения мятежа беспокойного оттоманского вассала, эмира Карамании.

Князь Георгий Бранкович сербский или вернее «деспот» Георгий сербский, как он был известен своим христианским современникам, был одним из самых замечательных людей того времени. Кавалер де ла Брокьер, посетивший его в 1433 г., говорит с восторгом о его почтенной наружности, великом богатстве и пышном дворе. Другой современник, Франциско Филельфо, в своих письмах к дожу венецианскому и к французскому королю, описывает Георгия, как «одного из самых разумных и могущественных государей своего века». Третий, столь же знаменитый современник Эней Сильвий Пикколомини, впоследствии папа Пий II, говорит о нем, что и по своей наружности и в других отношениях, он заслуживал полного уважения, – жаль только, что он принадлежал к греческой церкви!

Владея множеством обширных земель в Венгрии, он состоял членом венгерской палаты господ и был почти выбран регентом Венгрии вместо Яна Гуниади (1445). Его считали чуть ли не членом императорской фамилии в Греции, так как его первая жена, Мария Комнена была дочерью императора Алексея Комнена Требизондского, вторая жена, Ирина, дочерью Эмануила Кантакузена, а сын, Лазарь, женился в 1445 г. на дочери деспота Фомы Палеолога, племяннице императора Константина Драгаша. Деспот Георгий имел значительное влияние также и на Порту, частью благодаря дочери своей Маре, вышедшей в 1436 г. за султана Мурада II, а частью вследствие богатых подарков, часто делаемых пашам и визирям султана. По вступлении на оттоманский престол Магомета II, Георгий Бранкович был самым влиятельным и могущественным повелителем между Карпатами и Босфором и в виду этого венгерские и турецкие уполномоченные встретились в его столице, чтобы вести переговоры о мире под его руководством.

В турецкой свите находился один грек, по всей вероятности, в качестве переводчика. Ом был пылким патриотом и одарен истинной политической дальновидностью. Когда бы он ни встретился наедине со старым деспотом Георгием, он всегда умолял его помешать заключению мира, «ибо если султан заручится миром с венгерцами, он будет иметь свободу ударить по Константинополю!» Францез рассказывает этот факт, но прибавляет, что «деспот никогда даже не поворачивал головы на это замечание, а тем менее желал рассуждать на эту тему!»

Невероятно, чтобы опытные государственные люди, о которых Филельфо и Эней отзывались так высоко, не понимали всех этих обстоятельств. Но по-видимому рок тешится, одурачивая самых разумных людей. В августе месяце, когда происходили переговоры в Смедереве, не было решительно никаких оснований опасаться немедленного нападения на Константинополь. Разве султан не дал достаточных доказательств своего искреннего желания жить в мире с соседями? Не представлялось даже никакого предлога к подобному нападению, и не было вероятности, чтобы греки затеяли пустую ссору. Кроме того султан удержал у себя великим визирем Халила, старинного, личного друга деспота Георгия и греческих императоров, мудрого государственного человека, очень хорошо знавшего, что ускорить такое нападение значило бы ускорить образование европейской христианской коалиции, и таким образом скорее причинить упадок юной Оттоманской империи в Европе, нежели привести к завоеванию Византийской столицы.

Однако, хотя все эти признаки и вероятные аргументы и указывали на долгий, мирный период, но деспот Георгий, человек исключительно компромиссов, счел лучшим дозволить заключение только двухлетнего перемирия между Портой и Венгрией, вместо мирного трактата.

Среди греческих государственных людей и вообще в Константинополе преобладало мнение, что нельзя ожидать непосредственной опасности. Положение так мирно, небо так безоблачно, что единственным вопросом, достойным внимания, казалось бракосочетание самого императора.

Константин уже достиг того возраста, когда браки по страсти часто уступают более прочным и разумным союзам. Народ ждал, что его дважды овдовевший император снова женится благоразумно и рассудительно. Услыхав некоторые намеки от протостраторисы Палеологины, тетки султанши Мары, он задался вопросом, не может ли в самом деле султанша, с ее семейными связями и по своему влиянию при Порте, принести значительные политические выгоды греческому престолу? Конечно, она была уже не молода, – Францез считал ее на два – три года старше Константина, но она была все еще красива, полна достоинства, высоко образована и вследствие своей благотворительности любима и уважаема бедняками и духовенством. Вдобавок ко всему этому, отец Мары был известен всему Востоку своим громадным богатством и, как мачеха царствующего падишаха, она считалась очень богатой сама по себе. Однако, как часто случается с людьми меча, теряющими мужество перед тенью женщины, Константин не проговаривался о своих мечтах и намерениях ни перед кем из придворных. К счастью, он получил два интересных сообщения, одно от своего друга и посла Францеза, а другое от самого деспота Георгия.

Письмо от Францеза было бы достаточно интересно, даже если бы в нем не заключалось ничего иного кроме разговора автора с королем иберийским. У короля была дочь-красавица. Францез пожелал узнать, как велико будет ре приданое, если император женится на этой принцессе. Король возразил, что если он не даст денег за дочерью, то он надеется получить деньги через ее посредство, и Францез не мог удержаться от величайшего удивления. – Хорошо, возразил король, известный своей обширной начитанностью, – сколько ты хочешь? Ведь в каждой стране свои обычаи и привычки.

Но были и другие интересные вещи в этом письме. Прибыв ко двору императора Алексея Комнена Требизондского, который имел нескольких взрослых дочерей, посол отправился однажды во дворец для частной аудиенции с императором. Алексей встретил его вопросом: ну, что скажешь мне нового? И затем известил его, что султан Мурад II умер, и что новый султан Магомет II послал с большими почестями свою мачеху Мару к отцу ее, деспоту Георгию. Алексей, будучи двоюродным братом Мары, действительно знал все касающееся ее. Францез позабыл об иберийской красавице и невестах-дочерях Комнена, и счел что самым подходящим браком для его господина и друга будет союз с Марой Бранкович.

Не подозревая личной склонности Константина, он написал пространное письмо, в котором выставлял ему все выгоды, приобретаемые этим браком и отвечающие заранее на все возможные возражения. Одним из возражений было их близкое родство, но Францез рассудил, что так как Мара всегда была щедра к церкви и духовенству, то нет сомнения, что церковь скоро даст требуемое разрешение.

Сообщение от деспота Георгия было в таком же духе. Старик был чрезвычайно честолюбив и положительно желал бы видеть дочь свою императрицей Константинополя. Он предложил Константину богатое приданое и другие преимущества.

Константин не колебался долее. Он отправил своего родственника, протостратора Эмануила Палеолога к сербскому двору формально просить руки Мары. Эмануил был очевидно выбран потому, что имел родственные связи с Кантакузенами и следовательно будет принят не только как друг, но как родич при дворе, где царила с большой пышностью Ирина Кантакузен, сравнительно молодая жена старого деспота.

Но комбинация, так тщательно продуманная двумя дальновидными государственными людьми, была разрушена волей женщины. Мара, хорошо известная своей деликатностью, тонким тактом и политической дальновидностью, с большим достоинством объявила своему отцу и послу императора, что она намерена посвятить остатки дней своих Богу и поэтому должна отказаться от руки императора. Многие думали, что она сделала это из уважения к чувствам своей кузины, Анны Нотарас, покинутой невесты Константина.

Этот эпизод, со своими радостными надеждами и окончательным разочарованием, мог также служить признаком мирного настроения в первые месяцы царствования султана Магомета II.

Но уверенность общественного мнения, что нечего опасаться непосредственной опасности, дала повод грекам предпринять шаг, который внезапно и неожиданно изменил положение вещей.

Финансы греков были в очень плохом состоянии. Существовал громадный общественный долг, с короткими сроками платежей, между тем как доходы империи были не велики и не надежны. Казна была не в состоянии аккуратно выдавать жалованье государственным чиновникам и платить немногим постоянным полкам личной охраны императора. Эта неаккуратность и бедность были причиной того, что знаменитый литейщик пушек венгерец Орбан, покинул службу императора и поступил на службу к султану, давшему ему жалованье вчетверо больше против того, что он требовал от греческого правительства.

Видя пустую императорскую казну и слушая донесения о примирительных намерениях нового султана, греческие государственные люди пришли к заключению, что они недостаточно воспользовались для финансовых выгод очевидным желанием султана жить с греками в мире и согласии. Иные утверждали, что не поздно еще поправить дело, и что кампания султана в Караманию лучший случай, чтобы представить ему, что 300 000 асперов недостаточная сумма для поддержания подобающего достоинства оттоманского принца, а тем менее достаточная чтобы сделать опасного претендента недоступным честолюбивым соблазнам. Казалось, это самое простое ближайшее средство, чтобы увеличить императорские доходы. По этому поводу были отправлены послы в Бруссу, главную квартиру султана, и там были приняты великим визирем, Халилом-пашой.

По словам Франческо Филельфо, Халил был сын серба и матери-гречанки. Попав в плен еще ребенком, он был обращен в мусульманскую веру и воспитан с тем, чтобы служить Оттоманской империи. Благодаря его политике разумной умеренности, однако весьма решительной, когда требовалось действие, империя успешно прошла сквозь все кризисы в течение царствования Мурада II. Но алчность к наживе была его существенным недостатком, и в связи с его постоянной примирительной политикой по отношению к грекам и сербскому двору, возбудила подозрение, что он подкуплен греками и богатым, старым Вук-оглу, как называли турки деспота Георгия. Неугомонная, воинственная партия не любила Халила за его умеренность и терпение, а простой народ мстил ему за его терпимость и скаредность прозвищем гяур-иолдаш или гяур-ортаг, что означает товарищ или приятель неверных. Этот старый друг греков был поражен, услыхав о цели греческого посольства. Посол вероятно полагал, что ему будет легче обеспечить успех своей миссии, если он намекнет, что в случае отказа, греческое правительство перестанет ограничивать действия Орхана-эфенди. Оказалось, что именно этот намек возбудил негодование престарелого великого визиря.

– Глупые греки! – воскликнул он. – Давно уже я узнал ваше двоедушие и вашу хитрость! Пока еще царил Мурад II, вы могли продолжать жить как следует потому, что он был справедлив и добросовестен. Но султан Магомет – совсем иной человек. Если Константинополь избегнет его пылкости и его могущества, это будет значить, что Бог не наказывает вас за ваши проделки и грехи. Дураки! Еще не высохли чернила на документе мира, заключенного между нами, а вы уже приходите сюда с нелепыми угрозами! Но вы ошибаетесь. Мы не глупые неопытные дети, чтоб нас можно было так скоро застращать. Если вы действительно думаете, что можете что-нибудь сделать, так делайте! Если желаете провозгласить Орхана султаном Румынии, то ступайте и провозглашайте. Если хотите призвать венгерские войска из-за Дуная, призывайте их! Если вы желаете вернуть потерянные вами владения, – попробуйте! Будьте уверены, однако, в одном: вы только потеряете то немногое, что осталось в вашей власти!