Текст книги "Железный Совет"

Автор книги: Чайна Мьевиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Раньше ты говорил по-другому… – начал Каттер, но Иуда перебил его:

– А кто ты такой, чтобы судить их?

Он шагнул вперед и уставился на импровизированный алтарь, словно знал, где скрывается Курабин.

– Кто ты такой? – Иуда повысил голос. – Эти люди, которым пришлось бежать от тех, кто хотел убить их только за то, что они оказались соседями Теша, пришли сюда и стали обживать это место, как могли. Они начали все сначала и совершили только одну ошибку: нашли себе бога – в твоем лице. Они обещали нам помощь, обещали указать нам путь. Так давай, рассказывай. Мы найдем то, что угрожает этим людям, и спасем их. А ты найди для нас то, что ищем мы.

С потолка импровизированной церкви громко капало – это лесная сырость проникала внутрь.

– Рассказывай нам, где оно. В жизни не поверю, что тебе все равно. Тебе не все равно. Ты хочешь нам все рассказать. Ты хочешь быть их пастырем. Сам знаешь. Так рассказывай. Мы принимаем твое предложение. Сначала мы убьем для них эту тварь, а потом ты дашь нам то, что обещал.

– Ради вас я ничего не стану выносить из дома Вогу…

– Не прикидывайся благочестивым, ведь ты крадешь у своего бога по мелочи, чтобы впечатлить доверчивых туземцев. Давай говори, где тварь, мы с ней разделаемся, а потом ты скажешь, где Железный Совет.

– Я не ворую, – возразил Курабин. – Я покупаю. В обмен на каждое новое знание я отдаю часть себя. А это больно. Вогу ничего не дает задаром. Когда я узнал о шлюхе и дочери твоего компаньона, меня обожгло, как каленым железом, и я что-то потерял. Что-то ушло от меня и скрылось в складках Мгновения. Я наг перед вами. Что я должен для вас открыть? Железный Совет? Это дорого мне обойдется.

Снова наступила тишина, прерываемая лишь звуком капели.

– Тварь. Где она? – спросил Иуда.

Повисла длинная пауза.

– Подождите, – ответил голос обиженно, но с облегчением.

«Устал быть богом», – подумал Каттер. Он взглянул на Иуду, который стоял перед алтарем, дрожащий и неподражаемый. Каттер чувствовал, что Курабин растерян, сломлен. Когда-то у него была цель, но из-за отступничества монах ее лишился, и вот теперь, перед лицом праведного Иуды, обрел снова.

– Я попробую, – ответил голос, сдерживая приступ рвоты.

Когда Курабин заговорил снова, стало ясно, что ему больно: он говорил как человек, привыкший к страданию.

– Адский пламень. Черт. Я открыл ее. Тварь.

– Что ты потерял? – спросил Каттер.

– Имя человека.

Каттер понял, что этот человек был небезразличен монаху.

ГЛАВА 13

На заре они вышли к болоту. Грязь, неверные тропы, оголенные белые деревья. Над трясиной поднималась испарина. Деревья едва слышно шелестели.

Они пришли – изгои Нью-Кробюзона, Сусуллил, Бехеллуа и крошечная кучка храбрецов из Скрытограда. С ними был невидимый Курабин.

Каттер жаждал звуков. Ему хотелось запеть или засмеяться. Ландшафт игнорировал его, и Каттер чувствовал себя оскорбленным. Он пытался думать о своем присутствии среди этого пространства, но улавливал лишь обрывки мыслей о Нью-Кробюзоне, которые оставлял позади себя. Он засорял то, что было вокруг, остатками того, что было вокруг когда-то.

Иуда шагал впереди. Рядом с ним шел огромный восьмифутовый голем, собранный из поленьев и ножей, которые удалось найти в Скрытограде. Иуда сколотил их вместе, скрепив петлями вместо суставов, а шею кое-как смастерил из шарниров. Вообще-то он мог собрать такую куклу, просто коснувшись поленницы рукой, но голем, держащийся на одной магии, быстро высосал бы из него все силы или рассыпался на куски.

Перед походом Иуда снова слушал восковой цилиндр. «Не смущайся что мы едва знакомы ведь говорят ты из наших, – доносилось с него. – Он умер Узман умер». Каттер видел, как опечалила Иуду эта старая весть, и снова задался вопросом, кем ему приходился этот Узман.

– А знаешь, как я стал големистом, Каттер? Я занялся големами задолго до Войны конструктов. Тогда это еще не приносило денег. Таинства големетрии, вот что влекло меня. Дело даже не в материи. Знаешь, что бывают големы из звука? Создать такого сложно, но можно. А голема из тени ты когда-нибудь видел? Вот это, – и он показал на шагающие дрова, – для меня всего лишь побочный продукт. Дело совсем не в нем.

Возможно. И все же они сотворили прекрасное и могучее орудие. Его голова качалась из стороны в сторону, глаза из дешевых бусин ловили первые рассеянные лучи. Ржавые ножи служили голему вместо пальцев.

– Зверь близко, – раздался голос Курабина. В нем звучала боль: монах расстался с чем-то в обмен на это знание.

Каттер поддел ногой кусок чего-то белесого, и тут же ругнулся с отвращением: это были останки какого-то животного. Они снова шлепнулись на землю, испустив облако вони. Каттер споткнулся, а Помрой обернулся и закричал что-то в ответ на слова Элси.

– Сюда! – снова крикнула Элси, стоя над телом. Каттер заметил на нем жирную пленку – признак распада. Большая часть грудной клетки уже сгнила.

– Джаббер всемогущий, да мы у него прямо в гостиной! – воскликнул Каттер.

– Быстрее! – крикнул Иуда. – Быстрее, сюда!

Стоя прямо на краю трясины, он протягивал руку к юноше, облепленному пиявками. Тот был страшно худ и жевал кусок серого мяса, не поднимая глаз.

Каттер подавил крик. Он разглядел отощавшего мужчину, еле видного за водорослями и ветвями дерева. Мужчина жевал. Рядом с ним стоял тапир. Челюсти животного двигались.

– Иуда, – позвал Каттер. – Иуда, вернись!

Тот обернулся. Тела были повсюду, они не двигались, а только жевали. Мужчины, женщины, дрожащая собака.

Их рты были испачканы несвежей плотью, и от каждого из живых существ тянулось что-то вроде ползучего стебля.

Трясина забурлила, и сгусток, принятый Каттером за кусок дерьма, начал вставать. То, что сначала показалось ему камнями или отверстиями, обернулось глазами – сыпью черных глаз. Тварь поднималась.

Стебли оказались вовсе не стеблями, а щупальцами с присосками на них. Щупальца тянулись к тощим телам мужчин и женщин, детей и животных и впивались в затылок. Пережеванная пища поступала прямо в эти гротескные поводки-внутренности, по которым перистальтировала дальше. Все жертвы твари превратились в безмозглых проводников пищи. А сама она, насыщаясь, висела там, где сходились воедино все щупальца; еще несколько незадействованных болтались, как пустые шланги.

Тварь оказалась крупной, как обрюзгший мужчина, и чем-то отдаленно напоминала жуткого полипа. При этом она не висела на своих конечностях-кишках мертвым грузом, а парила, поддерживаемая то ли газами, то ли магической силой. На ее брюхе Каттер разглядел целый пучок ножек, похожих на крабьи, только невероятно длинных и тонких. Тварь стояла на них, как на высоких стебельках. Что-то капало с нее. Она наблюдала. Вот ее щупальца шевельнулись, и из них высунулись костлявые когти.

Торопливо и до странности изящно тварь засеменила на ножках, которые и держать-то ее не были должны. Ее конечности растягивались: тварь двигалась вперед, не тревожа своих безмозглых кормильцев.

Обитатели Скрыгограда бросились наутек, преследуемые клочьями теплого тумана и щупальцами твари. Та хваталась за деревья своими когтями, похожими на птичьи, и повсюду на ней появлялись наросты, напоминавшие улиточьи рожки. Свою магазинную винтовку Каттер счел бесполезной и бросился к Иуде. Конечности твари, казалось, заполнили собой все пространство. На конце одной из них Каттер заметил крохотные глазки и пластичное отверстие с кольцом острых зубов, как у миноги.

Каттер выстрелил в распростертое в воздухе тело, попал, но пуля лишь вырвала крохотный кусочек, на месте которого выступили молочного вида капли. Целый клубок щупалец двинулся к нему, – они извивались, точно дерущиеся черви.

– Убейте ее! – заговорил откуда-то Курабин.

Прогремели новые выстрелы.

Каттер услышал слова Иуды:

– Подожди, подожди, – и тут же дерево и кожа замелькали у него перед глазами: это был голем. Он резанул по сплетенным щупальцам и отсек сразу несколько. Остальные обвились вокруг него, впились в затылок. Одна конечность-веревка задергалась. Несколько секунд она вздрагивала, напрягая железы, впрыскивая ферменты в древесину, а потом затихла, точно задумавшись.

Голем сражался по-простому: кромсал пальцами-ножами направо и налево, пользовался всей данной ему колдовской мощью. Из твари полетели клочья мяса, фонтаном брызнула кровь; она споткнулась, и все ее кормильцы, как один, перестали жевать. Помрой подскочил и сунул дуло своего мушкетона прямо в жировую прослойку. Плоть заглушила звук выстрела, но целая горсть пуль изрешетила внутренности.

Но тварь и тогда не упала, а только сбилась с семенящего ритма и завертелась на месте, и тут на нее снова навалился голем. Каттер наблюдал за движениями Иуды. Чудодей едва заметно шевелился, а голем повторял каждый его жест. Мало-помалу он просто разрезал хищника на куски.

Жертвы страшного существа были мертвы либо близки к смерти: слишком долго они служили жевательными машинами для прожорливого хозяина. Сусуллил и Помрой пострадали в бою; виноградарь позволил Каттеру промыть свои раны. Двое скрытоградцев погибли. Один упал совсем близко от неестественно тощих рабов твари, и те смогли дотянуться до него и даже надкусить.

Скрытоградцы набрали трофеев: это были останки жертв, которые вросли в тело твари и служили ей клыками и когтями. Каттер почувствовал отвращение, но пожалел, что не захватил с собой камеру. Он представлял себе снимок: Сусуллил, рядом Иуда, Элси и Помрой с мушкетоном, а он, Каттер, с другой стороны, рядом с големом, и лица у всех такие спокойные, горделивые, как у заправских охотников.

В ту ночь в длинной хижине Скрытограда состоялась праздничная попойка Мужчины и женщины из племен охотников и собирателей, а также бывшие хелоняне плясали, перепившись самогона.

Крохотные люди-жуки сновали у них под ногами, ничего не говоря и даже умудряясь никому не мешать. Они просто приходили, молча собирали объедки, щупали ткань, из которой была сшита одежда танцующих, и потирали свои усики-антенны.

Сусуллил не отходил от Бехеллуа. Каттер наблюдал за обоими, зная, что ночью они встретятся наедине, и не мог отогнать навязчивую мысль о близости между виноградарями, хотя и сомневался, что такое случится.

Люди за столом рассказывали разные истории. Курабин, бог скрытоградцев, внезапно сделался деятельным, став ближе к ним. Монах невидимкой ходил среди обедающих и переводил.

При его содействии Сусуллил, пастух и виноградарь, поведал им историю лучшего урожая, полученного коленом Предика, когда был выбракован первый самец виносвиньи, а второму, чьи плоды были суше и лучше качеством, позволили покрыть самку. Он описал борьбу, которой сопровождался сбор урожая, и печаль, овладевшую им после гибели кабана. Когда рассказ подошел к концу, ньюкробюзонцы хлопали вместе со всеми.

Наступила их очередь рассказывать, и выбор пал на Каттера. Скрытоградцы тихо запели под бой барабанов, и Каттер, заговорив, стал невольно попадать в ритм. Сначала он замялся, опустил глаза, потом поглядел в потолок и вдруг, упрямый и хмельной, начал, бравируя своей смелостью:

– Это история любви, которой не должно было быть. А длилась она ночь и одно утро. Пять лет назад я нашел мужчину. Мы сидели в портовом кабаке. Я пригласил его к себе домой. В ту ночь мы напились наркочая и шазбы и занялись тем, чего каждому хочется, и нам было здорово.

Виноделы рассмеялись, когда Курабин перевел его слова. Элси и Помрой опустили глаза.

– Потом, ночью, когда он уснул, я перелез через него и пошел отлить, и мне на глаза попалась его одежда. Из кармана выглядывал маленький пистолетик. Я в жизни не видал такой хитрой игрушки, и, хотя это было не мое дело, я протянул руку и вытащил его, а с ним из кармана выпал крохотный значок. Милицейский. Он оказался милиционером. Я не знал, что делать. Из какого он отдела? По борьбе с наркотиками? Или с такими, как я? Так или иначе, я влип. Я даже подумывал застрелить его, но ничего подобного не сделал. Вместо этого я стал думать: может, мне удастся быстро выпутаться или уговорить отпустить меня по дороге в тюрьму – и еще кучу всяких мыслей. В конце концов я понял, что сделать ничего не могу. И вернулся в постель. А пока я залезал, он проснулся. И мы занялись этим еще раз, – (Снова одобрительный смех.) – А рано поутру опять.

«Я пьян», – подумал Каттер. Ему было все равно.

– Но я, – продолжил он, – все время ждал и думал, как буду упрашивать его или подкупать: теперь-то я знал, что он любит. А потом я встал и выбежал из дома с мыслью, что, может быть, и не остановлюсь никогда. Сяду на корабль, сменю имя, но в тюрьму не пойду – не хочу стать переделанным. Тут я как раз миновал булочную, а потом зеленную лавку и почувствовал, что не могу взять и все бросить. Не могу просто исчезнуть. Поэтому я решил не делать ноги, а купить кое-чего. А потом пошел домой и разбудил его. Мы позавтракали вместе над моей лавкой в Барсучьей топи… и он ушел. Поцеловал меня на прощание и удалился. Больше я его не видел. И все удивлялся. Может, он и не собирался ничего предпринимать. Но по-моему, – по крайней мере, мне хочется так думать, – после той ночи и прекрасного завтрака, который я приготовил: рыба-гриль, острый хаш и фрукты со сливками, цветы на столе, как будто мы женаты, – он просто влюбился в меня по-настоящему на несколько минут. Нет, я серьезно. Я и сам в него влюбился. Как я его любил, когда он целовал меня на прощанье, – в жизни так не любил никого. Потому что он знал, что я знаю, – я уверен в этом, стопроцентно уверен. Это было его подарком мне – наше прощание и его уход. А завтрак – моим подарком ему. Ни до, ни после я никого не любил так сильно, кроме еще одного человека.

Когда стало ясно, что Каттер закончил, пастухи издали что-то похожее на лай, а кое-кто из слушателей зааплодировал. Даже Элси с Помроем чуть-чуть похлопали, правда, Помрой отводил при этом глаза. Глядя, как здоровяк бьет в свои огромные ладони, Каттер испытал внезапный прилив нежности. «Да благословят тебя боги», – подумал он, а Элси даже послала ему короткую улыбку.

Тут он увидел Иуду: големист улыбался не так, как все, ненамеренно и без теплоты, словно идол, и страсть Каттера к нему вспыхнула с новой силой.

Каттер не интересовался богами. В пантеоне Нью-Кробюзона были такие, которым он симпатизировал, обычно по еретическим мотивам: например, Раконог, чьи шуточки казались ему не столько бессмысленным дурачеством, сколько продуманным ниспровержением устоев. «Ты ведь тоже мятежник, а?» – думал Каттер, пока жрецы в День Раконога проповедовали терпимость к богу-глупцу. Но он не поклонялся никому. Его редкие молитвы были циничны и немногословны. Однако он видел, какое могущество дает Курабину преданность божеству.

Монах находил потерянное и скрытое, хотя и дорогой ценой. Но высокомерие, которое сообщала Курабину такая власть, исчезло из его голоса. Каттер чувствовал в нем перемены. «Монаха надолго не хватит», – думал он.

– Галаггиты, они называют это… «собреч» или «собречин лулсур». Это игра слов. – Голос Курабина то появлялся, то исчезал, по мере того как монах добывал информацию. – «Собреш» означает «ненавистный», а «собр-чи» – «капитан». В моем языке этому нет названия. В Теше… мы не так подробно все классифицируем, как вы.

Каттер расслышал отвращение и ярость в голосе Курабина, когда тот упомянул Теш. Поэтому он совсем не удивился, когда на следующий день, едва все поднялись, Курабин пришел и объявил, что путники пойдут не одни. Что он не просто расскажет им, где искать Железный Совет, но и сам пойдет с ними.

«Отдохнуть хочет, – подумал Каттер. – Одному побыть. С нами. Смелости набирается. Будет находить для нас все больше и больше, любой ценой. Да и какая разница? Зачем ему – или ей – жить? Кому хранить верность?»

Пошел дождь, но не такой, как раньше. Солнечные лучи застыли в каждой капле, точно насекомые в янтаре, и оттого казалось, будто с неба стекает свет. Скрытоградцы махали странникам на прощание.

Сусуллил улыбнулся Каттеру и кивнул.

– Так мы с тобой и не поняли друг друга, а, брат? – сказал с беззлобной усмешкой Каттер.

Курабин – голос его был странным уханьем гермафродита – наскоро проговорил прощальные слова. Никто из жителей города, похоже, не расстроился, что бог покидает их.

Конечно, Каттер понятия не имел о том, что именно он сказал. «Теперь вы сами себе хозяева, и никакие боги вам не нужны, – например, так, – подумал он. – Или наоборот: храните память обо мне, а не то я вернусь и ослеплю вас своей яростью. Или даже так: никакой я не бог, а обычный парень, как вы, только запутавшийся в сетях идиотской религии».

Путники шли на северо-запад, потом на север, все время в гору. День, еще один день пути через медленно остывающий лес. Подъем становился все круче, деревья вокруг – все ниже и все дальше друг от друга. Из луж пили воду какие-то существа, похожие на отощавших медведей, и другие, размером с кошку, вроде ос с зазубренными крыльями. Каттеру казалось, что он кое-что замечает; он думал, что за ними следят.

Из-за невидимого присутствия монаха отряд двигался теперь по-другому. Первым это заметил Дрогон.

– Мы слишком быстро идем, – сказал он Каттеру. И показал вперед, туда, где на горизонте ясно вырисовывался силуэт старого дерева с раздвоенным стволом.

– Не выпускай его из виду, – велел он.

Каттер попытался смотреть под ноги, но это сбивало его с толку; почва, по которой они шли, все время менялась, словно тропа перескакивала с места на место. В полумиле от них он увидел дерево на берегу реки. Услышав, как Курабин зашевелился и что-то громко сказал, Каттер пригнулся, чтобы пройти под колючей веткой, а когда выпрямился и сделал еще пару шагов, то остановился, услышав шепот Дрогона:

– Я же говорил.

Река осталась позади. Каттер видел, как она блестит сквозь подлесок, он видел старое черное дерево: его ветви торчали вверх и в стороны, точно воздетые в мольбе руки. Дерево тоже оказалось сзади.

И никакой телепортации. При каждом шаге Каттер чувствовал под ногами твердую почву. Его товарищи смотрели испуганно – все, кроме Иуды.

– Чем ты заплатил за них? – спросил големист у монаха. – За эти пути?

– Эти тайные тропы сокращают путь, но о них давно все забыли, – сказал монах. – Иногда Мгновение разрешает мне их найти. Но не всегда. – Голос его звучал устало. – Я же сказал, что доведу вас.

«К чему такая спешка, монах? – думал Каттер. – Тебе ведь некуда торопиться. Чем ты платишь за них, за эти секреты?»

Так они неслись вперед, хотя за весь путь ни разу не прибавили шагу да и привалы делали так же регулярно, как раньше. Скорости им прибавляли каждодневные усилия монаха, магическим способом находившего заветные тропинки. Идя по лесу, они огибали какие-то скалы и сразу оказывались на безводном плато. Леса кругом были такие голые, что просвечивали насквозь; путникам казалось, будто они попали в старый вытертый гобелен.

– Вот сюда… кажется, – говорил обычно Курабин, и стрелки компасов крутились, как бешеные, когда путешественники преодолевали сразу несколько лиг – быстрее, чем верхом.

Каттер понимал, что Курабин ведет себя сейчас как отступник. Он буквально силой вырывал знания из обители Мгновения. С каждым днем звук его голоса становился все тише.

«Ты хочешь исчезнуть, – думал Каттер; монах лишился Дома и веры, история и родина отвергли его. – Ты хочешь перестать быть. Каждый затерянный путь, который ты открываешь, стоит тебе новой утраты – что-то скрывается от тебя. Тебе все это надоело. И ты выбрал такой конец. Решил придать ему осмысленность».

Их путешествие было медленным самоубийством Курабина.

– Ты же понимаешь, что творит монах, – сказал Каттер Иуде. – Хорошо, если он не исчезнет или не скроется раньше, чем доведет нас до места.

– Мы уже близко, – ответил Иуда.

Тут он улыбнулся, и его лицо осветилось такой радостью, что Каттер поневоле послал ответную улыбку.

Густые травы покрывали землю. Ледниковые впадины с глинистыми отложениями, болота и пыльные равнины чередовались с пологими холмами. Отряд был в пути уже много недель. Попадались руины и мескитовые рощи. Дикие хлеба колыхались на ветру, словно волнующееся море. Монах слабел, таял, но все так же выторговывал знание и вел путников мимо рек, пасущихся стад и сороконожек размером с питона, обвивавшихся вокруг древесных стволов.

Однажды встретились существа, которые вспахивали траву, точно киты мелководье, оставляя борозды, заполненные пылью и цветочной пыльцой. Это были боринатчи, бродяги, копытные номады равнин. Им попался семейный клан: молодняк шел впереди, королева – сзади. Бродяги были куда выше людей. Они продвигались вперед неверным галопом, размахивая негнущимися ногами, точно костылями.

Одна самка повернула к ним дружелюбную морду и помахала, с топотом проносясь мимо. Руки у боринатчей были устроены странно: со стороны казалось, будто они то втягиваются, то снова выходят наружу.

Путники уже давно стали одной командой. Их мускулы окрепли, а выстрелы сделались меткими. Порезы Помроя заросли и потемнели изнутри, превратившись в великолепные шрамы. Элси завязывала непокорные волосы куском ткани. Мужчины отрастили бороды, а свою шевелюру перехватывали сзади кожаным шнурком. Только Дрогон отказывался быть как все и чисто брился раз в два-три дня. Экономя пули, запас которых таял, путешественники вооружились закаленными на огне деревянными копьями. Каттер решил, что они стали похожи на искателей приключений, флибустьеров равнин.

«Но это только кажется. Мы не просто так слоняемся, а по делу».

– Скоро, наверное, синн? – сказал он. – Или он уже наступил? Я запутался.

На пальцах они попробовали подсчитать, сколько недель провели в дороге.

Однажды вечером на привале Иуда слепил из глины четыре крохотные фигурки и, бормоча заклинания, заставил их танцевать, а его товарищи вместо музыки хлопали в такт. Закончив, фигурки поклонились по команде хозяина, а потом снова рассыпались в прах.

Иуда сказал:

– Я очень вам благодарен и хочу, чтобы вы это знали. – Все чокнулись стаканами с водой. – Я хочу вам сказать… мы так давно идем, что кажется, будто мы только для этого и вышли из дома. Но это не так. Я даже не знаю наверняка, верите вы в Железный Совет или нет. – Он улыбнулся. – Думаю, верите. Но, быть может, для кого-то из вас цель нашего пути даже не в этом. К примеру, ты, Элси, пошла из-за того, что провела какое-то время в борделе, – сказал он, и та, встретив его взгляд, кивнула. – Я знаю, почему ты здесь, – сказал Иуда Каттеру. – И даже ты, Дрогон… ты ведь скиталец… ты покупаешь и продаешь легенды и мечты, так? Именно они гонят с места на место бродяг вроде тебя. Ты с нами потому, что думаешь, будто Железный Совет похож на Марципановый дворец? Рай на земле ищешь?

– Зато я здесь не затем, Иуда Лёв, – сказал Помрой, а Иуда улыбнулся. – Ты очень много значишь для меня, Иуда, я готов умереть за тебя, но не сейчас. Все из-за Нью-Кробюзона. Там слишком многое поставлено на карту. Я здесь из-за того, что, по твоим словам, Совету грозит опасность. А еще потому, что ты можешь ее предотвратить, как я думаю. Вот почему я с тобой.

Иуда кивнул и вздохнул.

– Вот что я хочу вам сказать. Наша цель больше каждого из нас. Железный Совет… – Он сделал долгую паузу. – Он груб, потому что таким его вынуждают быть. Но это тот самый Совет. Железный Совет. А правители Нью-Кробюзона обнаружили его, не знаю как. Мой знакомый, мой старый друг мог с полным правом не говорить мне об этом, но он это сделал, хвала Джабберу! Ньюкробюзонцы нашли его – через столько лет. Столько, что большинство жителей города считают его мифом, а многие тысячи думают, что он давно сгинул. Хаверим… друзья… Мы спасем Железный Совет.

На следующий день у Курабина состоялся долгий разговор с Мгновением. Невидимый монах плакал, умолял, издавал жалобные звуки.

Наконец Каттер заговорил.

– Монах, – позвал он. – Монах, что случилось? Ты здесь? Или тебя уже нет?

– Теперь известно, где Совет, – ответил Курабин помертвевшим голосом. – Я знаю, где его найти. Но я заплатил за это… Я забыл мой родной язык.

Отныне Курабин мог говорить только на рагамоле, языке путников, составленном из обломков разных наречий.

– Я помню свою мать, – сказал Курабин тихо. – Я помню слова, которые она нашептывала мне. Но что они значат, не знаю. – В его голосе не было ужаса, лишь бесстрастное приятие свершившегося. – Одно потеряно, другое найдено. Теперь я знаю, куда идти.

Они пошли тайными путями. Всю дорогу небо меняло цвет.

В пяльницу равнина осталась позади, и странники осознали, что уже давно поднимаются в гору; почва под их ногами шла резко вверх, а сами они лезли по крутым склонам поросшего каменным деревом холма, где им не хватало воздуха. Впереди их ждала огромная чаша из красного латерита:[7]7
  Латериты – красноцветные железистые или железисто-глиноземные образования, возникающие в результате глубокого и длительного выветривания алюмосиликатных горных пород в условиях влажного тропического климата.


[Закрыть] каньон, который расширялся затем настолько, что не мог оказаться просто долиной. То был широчайший рубец на теле континента. Из-за узкой длинной скалы, похожей на рыбий плавник, валил черный дым, отравляя воздух.

Иуда стоял на краю, смотрел вниз, на дым, который не был признаком степного пожара, и выл. Звук чистейшей дикой радости исторгался из груди Иуды и словно отбрасывал его назад во времени, как будто ни один человек, ни одно разумное существо не имели права на такое беспримесное чувство. Иуда гоготал.

Быстрым, как и прежде, шагом он спустился и, бросив товарищей, устремился вдаль, следуя через прерию по едва намеченным тропам. Каттер нагнал его, но заговорить не пытался. Над сьеррой струился свет, густой, точно сироп.

Кто-то закричал, его слова отдались насмешливым эхом. Это был вопрос, приказ, повторенный на нескольких языках в быстро сменявшейся последовательности – в том числе на их собственном. Рагамоль, в двух тысячах миль от дома. У Каттера захватило дух. Из какого-то укрытия вышли трое человек.

– Стойте, стойте, – кричал один. – Рагамоль понимаете?

Каттер показал пустые руки. Он тряс головой в странном восхищении. Молодой человек говорил со смешанным акцентом: что-то накладывалось в нем на знакомый ворчливый выговор жителей южных кварталов, Собачьего болота, трущобного Нью-Кробюзона.

Иуда побежал навстречу троице: это были мужчина, женщина и узловатый какт. Солнце садилось за их спинами, они отбрасывали длинные тени, и Каттер не видел ничего, кроме силуэтов. Зато они должны были хорошо видеть Иуду, пока тот бежал к ним, спотыкаясь, вскинув руки над головой, весь омытый, затопленный предзакатным сиянием, словно отлитый из янтаря, с лучиками морщин, разбегающимися по лицу. Он смеялся и кричал.

– Да, да, да, мы говорим на рагамоле! – повторял он. – Да, мы с вами! Сестры! Сестры!

Он повторял это снова и снова и был так очевидно неопасен, пребывал в таком экстазе теплоты и радости, что человеческие стражи поверили и шагнули ему навстречу, раскрыв объятия, чтобы принять его как гостя.

– Сестры! – восклицал он. – Я вернулся, я дома, это я. Слава Железному Совету! О боги, Джаббер, во имя Узмана…

Тут незнакомцы вздрогнули. Иуда обнял всех по очереди, а когда обернулся, то из глаз его текли слезы и все лицо расплылось в такой улыбке, какой Каттер никогда у него не видел.

– Мы пришли, – воскликнул Иуда. – Слава Железному Совету! Мы пришли.