Текст книги "В прерии вокруг патриарха"

Автор книги: Чарльз Силсфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Боб! – воскликнул Джонни.

– Правильно, меня зовут Боб Рок.

– На сегодняшний день, – ехидно прошипел Джонни.

– Как тебя – Джонни Даун, – рассмеялся Боб. – Эх, Джонни, уж кто-кто, а мы знаем друг друга.

– Я думаю, – ухмыльнулся хозяин. – Мы знаем друг друга как облупленных, до самых потрохов. Мне ли не знать знаменитого Боба из Содомы, Боба из Джорджии.

– Содома – в Алабаме, Джонни, – уточнил Боб, продолжая возлияние, – Содома – это в Алабаме. А ты и не знал, хотя год отсидел в Колумбусе?

– Попридержи язык! – огрызнулся Джонни, полоснув меня взглядом.

– А ты не трясись. Он болтать не станет, за это ручаюсь! Содома – в Алабаме, Колумбус – в Джорджии, а между ними течет Чаттахучи! Ох, и весело было на этой Чаттахучи! Вот это была жизнь! А? Джонни?

Боб снова налил и снова выпил.

Содома? Если оба мои компаньона свели знакомство в этом местечке, их обоих можно считать исчадьями ада. В дурной славе с ним не мог соперничать ни один городишко на всем Юго-Западе. Преступления, ежедневно совершаемые там, наводили ужас.

Воспоминания о былых подвигах, видимо, примирили Боба и Джонни. На сей раз и хозяин плеснул себе в стакан. Они оживленно зашушукались. Их язык, вернее, жаргон воров и картежников был непонятен мне. Единственное, что я уловил из разговора своих благодетелей, часто повторяемую фразу: "Нет, не хочу!" Вскоре я почувствовал, я что слова и предметы теряют прежнюю ясность.

Встряхнула меня чья-то не слишком деликатная рука. Проглотив несколько ложек чая, я посмотрел вокруг прояснившимися глазами. Рядом стояла мулатка, подносившая мне ложечку ко рту. Это было блаженство! Я ощущал, как с каждой ложкой в меня вливается жизнь и ее теплые токи разбегаются по всему телу. Мулатка заахала и заохала.

– Ах, бедный молодой человек! – визгливо причитала она. – Это же надо! Через час будем кушать суп, маса!

– Суп? Зачем еще суп? – заворчал из угла Джонни.

– Я варю суп.

– Тебе же будет хуже, Джонни, если она не сварит! – рявкнул Боб.

Джонни что-то пробормотал, а меня охватила легкая дремота.

Через какое-то время – для меня это были считанные минуты – мулатка принесла суп. И если чай поддержал, то суп укрепил мои угасающие силы. Я мог уже есть, сидя. Покончив с супом, я стал наблюдать, как Боб уминает свой бифштекс. Такого здоровенного ломтя хватило бы на шестерых. Боб отхватывал от него кусок величиной с кулак и отправлял в рот, закусывая неочищенным бататом. Я и не знал, что человек может быть так прожорлив. При этом Боб выпивал стакан за стаканом. Виски явно смывало тревогу с его души. Он разговаривал уже не столько с собутыльником, сколько с самим собой. Но вспомнить кое-что из прошлого, видимо, было приятно обоим. Он много смеялся и, довольный, кивал головой. Он терпеливо втолковывал Джонни, что тот – трусливая кошачья морда, пройдоха и висельник, что он, Боб, тоже, конечно, висельник, но Джонни!..

Хозяин пытался зажать ему рот, за что получил оплеуху, отбросившую его к двери. Через эту дверь ему и пришлось убраться. Я было снова начал впадать в дремоту. Но тут мой спаситель поднялся, приложив к губам палец, подкрался к двери, к чему-то прислушиваясь, а потом подошел к кровати.

– Мистер! – сказал он громким шепотом. – Мистер, вы можете не бояться!

– Чего мне бояться?

– Того.

– Чего же все-таки?

– Наши плантаторы частенько ловят бизонов, откармливают и режут.

Лицо его неожиданно омрачилось. Вероятно, он спохватился.

– Картами или костями не балуетесь?

– Даже не пробовал.

– Не вздумайте пробовать здесь! Понятно? Не вздумайте!

Он повернул голову к двери, замер, потом неслышно подошел к столу, чтобы еще раз приложиться. Бутыль была пуста.

– Джонни! – крикнул он, бросив на стол доллар. – У нас пересохло!

Джонни просунул в дверь голову.

– Хватит с вас.

– Ты хочешь сказать, с меня хватит? – заорал Боб, вытаскивая нож.

Джонни исчез. Мулатка принесла полную бутыль. Что было дальше, я не слышал, не в силах противиться сну.

Меня разбудил голод. Открыв глаза, я увидел мулатку, сидевшую у меня в ногах и отгонявшую москитов. Она принесла остатки супа и обещала бифштекс через два часа, прямо со сковородки. А мне посоветовала спать. Не прошло и двух часов, как я снова проснулся. На бифштекс набросился с неописуемым восторгом. Мулатка, которой уже не раз приходилось выхаживать оголодавших, приготовила не очень большой кусок. Затем принесла стакан, полный кипящего пунша. На мой вопрос, где она раздобыла рому и сахару, не говоря уж о лимонах, она ответила, что сама торгует этим товаром. А единственная заслуга Джонни в том, что он сколотил дом, к тому же неважный. Это ее капитал пущен в дело. Кроме того, она приторговывает кофе и кое-чем из шитья. А лимоны получены даром от сквайра, здешнего судьи, или, как его еще тут называют, алькальда. Их прислали целый мешок как средство от лихорадки.

Женщина разговорилась. Она начала жаловаться на Джонни, который оказался картежником проклятым, а может, и кем похуже. Шли ему в руки немалые деньги, но он все продувал. Она познакомилась с ним в низовьях Натчеза, откуда в одну ненастную ночь ему пришлось уносить ноги. Боб тоже не лучше, наоборот, мулатка полоснула рукой по горлу, – от него совсем нет жизни. Вот он напился, сшиб с ног Джонни и вообще набезобразничал. Теперь дрыхнет на дворе, а Джонни спрятался.

– Но вам бояться нечего, – добавила она.

– Бояться? А что мне угрожает?

Она посмотрела на меня, задумалась и пояснила, что если бы я знал то, что знает она, я бы, конечно, понял, чего надо бояться. А с нее довольно, она не собирается торчать здесь вечно, с этим проклятым Джонни, она вот-вот начнет искать себе другого партнера.

Мулатка спросила, нет ли у меня кого-нибудь не примете? И при этом внимательно посмотрела на меня. В ее взгляде и во всем существе было что-то очень неприятное, просвечивало нутро старой грешницы. Но мне было не до моральных нюансов. Я принялся горячо уверять ее в своей безмерной благодарности за помощь. А это она, действительно, заслужила.

Она говорила еще что-то, но я уже не слышал ее. Меня снова сморило, и на этот раз дремота перешла в глубокий, крепкий сон.

Проспал я, должно быть, часов шесть или семь. Меня разбудил Боб. После ночных похождений у него даже как-то исказилось лицо. Это был человек, объятый таким лихорадочным беспокойством, будто он только что совершил страшное злодеяние.

Я невольно отпрянул.

– Боже! Что с вами? Вам плохо? Да у вас же лихорадка!

– Лихорадка! – простонал он, и градины холодного пота выступили у него на лбу. – Лихорадка, да не та, что вы думаете. Не дай вам бог, молодой человек, подхватить такую лихорадку! – Его трясло. – Ну почему ты не отпускаешь меня? Дай хоть передохнуть! Неужто нет никакого средства? Никакого! Разрази тебя бог! Тьфу ты, господи!

– Не надо так страшно ругаться. Я не святоша, но такое кощунство просто отвратительно.

– Да, да, верно... Скверная привычка... Но скажите ради бога, что я должен говорить?

– Вы должны рассказать мне о своей лихорадке.

– Нет, уж пусть это останется при мне. Не вы ее накликали. Я и до вас был как угорелый, целых восемь дней... Меня носило как неприкаянного, будто я родного брата порешил. Водило вокруг патриарха. Вокруг патриарха... – бормотал он себе под нос. – И ведь что интересно, я не первого порешил, а так скверно никогда не было. Я и вовсе не брал в голову, ни один волос у меня не поседел. А тут навалились будто все разом, всем скопом. Вот меня и закрутило! Хуже всего в открытой прерии. Там он виден в упор! Доконает меня этот призрак! А я не дамся! Не дамся! Черт побери!

Я молчал.

– Что вы сказали о призраке? – это был уже вопрос ко мне.

– Я ничего не говорил. Успокойтесь.

Взгляд его блуждал, кулаки сжимались.

– Ни слова больше! Хочу покоя! Покоя! Вы должны сделать для меня одно доброе дело.

– Все, что в моих силах. Я обязан вам жизнью.

– Вы джентльмен. У вас получится. – Он перевел дух. – Надо съездить со мной к алькальду.

– Зачем?

– Кое-что сказать... Чего не должна знать ни одна душа.

– Почему бы вам не взять с собой Джонни?

– Джонни? Да он в десять раз хуже меня. Я всем злодеям злодей, клейма ставить негде. Но я честный, открытый, я привык лоб в лоб... И в тот раз так же. А Джонни – трусливый пес, он хватает исподтишка.

– Но мне-то зачем к сквайру?

– Он судья. Судья в Техасе. Американец, как я и вы. Он судит по справедливости.

– Когда ехать?

– Как можно скорее. Мне больше не выдержать. Мука адская! Ни минуты покоя! Так и тащит к патриарху! Даже ночью не усидел на месте!

– Ночью вы опять были у дерева?

– Не мог превозмочь. Восемь дней назад я сказал себе: надо ехать в Сан-Фелипе... во что бы то ни стало... Я уже думал, подъезжаю к цели, смотрю: а это патриарх.

– Бедняга!

– Собрался в Анауа. Проскакал целый день. И что же? Где, вы думаете, очутился вечером? У патриарха!

– Я готов ехать с вами к алькальду, – сказал я, поднимаясь с постели, – в любую минуту.

– Вы не двинетесь с места, пока не расплатитесь, – прохрипел невесть откуда взявшийся Джонни.

– Джонни! – гаркнул Боб, подняв его как ребенка и с такой силой усадив на стул, что у того затрещали кости. – Джонни, этот джентльмен – мой гость. Ясно? Вот тебе расчет!

– Что вы задумали?

– Не твое дело! Убирайся!

Джонни шмыгнул в угол как побитая собака. Мулатка же и не думала робеть. Уперев руки в пышные бока, она вразвалочку прохаживалась по комнате.

– Его не надо брать, этого джентльмена, – зазвенел ее резкий голос. – Не надо! Он еще слаб. На ногах-то еле стоит, какая уж тут езда!

Она была недалека от истины. Лежа в постели, я переоценил свои силы, ноги плохо держали меня. Боб на мгновение заколебался, но лишь на мгновение. Он сграбастал грузную мулатку и поступил с ней точно так же, как и с ее сожителем, только место ей определил за порогом.

Завтрак, состоявший из чая и бататовых лепешек с маслом, заметно подкрепил меня, и я смог забраться на коня. На мне не было живого места, но мы ехали медленно, утро выдалось прекрасным, воздух приятно бодрил, из-под копыт то и дело взлетала и улепетывала всевозможная дичь. Но Боб, казалось, ничего не замечал вокруг. Он без конца что-то бубнил себе под нос. Я мог уловить смысл некоторых его признаний, которые, по правде говоря, предпочел бы не слышать. Но это не всегда удавалось. Порой он вопил, как бесноватый, а когда вдруг замолкал, то это означало, что его снова морочит какой-то призрак. Он впивался своим безумным взглядом в одну точку, вздрагивал и стонал от ужаса. И когда мы, наконец, увидели огороженную плантацию, принадлежавшую судье, у меня камень с души свалился.

Большой дом каркасной постройки выказывал приметы не только полного достатка, но и некоторой роскоши. Он стоял в прохладной тени хинных деревьев. Слева простиралось поле хлопчатника акров на двести, справа крутой излучиной изгибался Хасинто. Над всем этим царила столь торжественная тишина, что Боб, кажется, немного оробел. Он остановился у ограды, нерешительно поглядывая в сторону дома, и производил впечатление человека, оказавшегося у опасной черты.

Его замешательство длилось минут пять. Я не раскрывал рта, боясь прервать внушения его внутреннего голоса. Наконец, одним рывком, как бы приняв окончательное решение, он распахнул ворота. Мы въехали в большой сад, за штакетником по обе стороны от нас тянулись ряды апельсиновых, банановых и лимонных деревьев. Они подходили к наружному двору, здесь были вторые ворота с колоколом. Когда Боб ударил в него, из дверей дома появился чернокожий слуга. Он кивнул Бобу, как старому знакомому и сказал, что тот очень нужен судье и судья как раз справлялся о нем. Мне было предложено спешиться и сказано, что завтрак скоро будет готов, а за конями присмотрят. Я ответил, что не собираюсь испытывать гостеприимство хозяев. У меня был отнюдь не визитный вид. Грязь и дыры на одежде не позволяли набиваться в гости к техасскому гранду.

Чернокожий нетерпеливо замотал головой.

– Маса, пожалуйста, слезьте с коня, завтрак готов, за лошадьми присмотрят.

Мы вошли в хорошо обставленную – по техасским меркам – комнату и в облаке сигарного дыма увидели хозяина. Он только что кончил завтракать, со стола еще не успели убрать посуду. Судя по всему, хозяин не любил церемоний. "Доброе утро" он выдавил через силу. С первого взгляда мне стало ясно, что родом он из Западной Виргинии или из Теннеси. Только в тех краях вырастают такие великаны. К тому же крупные черты лица, массивные плечи, зоркие серые глаза – первые признаки мужской красоты для жителей лесной глухомани. Боб стоял перед ним, опустив голову в запятнанной кровью повязке.

– Давненько ты не показывался, Боб! А в последние дни для тебя нашлось бы дело, если ты вообще способен на доброе дело. Ты мог бы стать просто находкой для общества, если бы бросил кое-какие художества. На днях приехала моя приемная дочь. Мы вынуждены были послать за Джоулем, чтобы подстрелить оленя и пару дюжин вальдшнепов.

Боб не отвечал.

– Ступайте на кухню, там вас накормят.

Боб не двинулся с места.

– Идите на кухню и поешьте. Птоли, – алькальд повернулся к чернокожему, скажи Вени, пусть принесет ему пинту рома.

– Я не хочу пить, – пробормотал Боб.

– Допускаю. Похоже, ты уже изрядно набрался! Вид у тебя такой, будто ты дикую кошку за хвост ловил.

Боб заскрипел зубами, но судья оставил это без внимания.

– А вы что стоите? – обратился он ко мне. – Птоли! Разве ты не видишь, человеку надо позавтракать? Где же кофе? Или вы любите чай?

– Благодарю вас, алькальд. Я недавно позавтракал.

– Этого, глядя на вас, не скажешь. Здоровы ли вы? Как оказались в наших краях? Как свели знакомство с Бобом?

Он перевел свой испытующий взгляд на Боба.

– Я вам все объясню, – поспешил я завладеть его вниманием. – Бобу я обязан очень многим, я обязан ему жизнью.

– Бобу?.. Жизнью?..

– Я был на волоске от гибели, когда он подобрал меня. Вчера Боб вытащил меня из Хасинто.

– Вот как? Боб спас вам жизнь? Ты радуешь меня, Боб! Радуешь! Если б ты еще с Джонни порвал! С ним ты плохо кончишь! Забудь его!

Алькальд говорил неторопливо и веско, не забывая прикладываться к стакану и попыхивать сигарой.

– Ну как, Боб? Сможешь расплеваться с Джонни?

– Слишком поздно.

– Никогда не поздно сойти с грешной, порочной стези. Никогда!

– Уже не сойти.

– Вот как? Почему же?

– Я уж пытался. Ничего не выходит. Может, петля меня спасет.

Судья взял новую сигару и, задымив ею, спокойно сказал:

– По совести говоря, тебя давно бы следовало повесить. Если верить газетам Джорджии, Алабамы и Миссисипи, ты раз десять добивался этой чести. Но здесь, в Техасе, правят мексиканские законы. Нас не касается то, что ты натворил там. А здесь ты вроде еще не отличился! На нет и суда нет.

– Я знаю, сквайр! Знаю! Но я измучился совсем. Хотел податься в Сан-Фелипе и вниз, в Анауа, ничего не выходит. Призрак тащит назад к проклятому патриарху.

– К патриарху? Что тебя тащит к патриарху?

– Что? А что гонит того, который...

– Который?..

– ...кого-нибудь порешил... Тот лежит под патриархом... кого я порешил?

– Ты? Кого?

Судья окинул Боба своим острым взглядом и вдруг перешел на сочувственный тон:

– Каким же образом он туда попал?

– Я отвез. И закопал там.

– Как это случилось?

– Сам-то не мог идти... с зарядом свинца...

– Если это был Джонни, считай, что ты оказал услугу отечеству и сэкономил нам веревку!

Боб покачал головой.

– Десять дней прошло, как вы со мной рассчитались, вы дали мне двадцать пятьдесят.

– Двадцать долларов пятьдесят центов! Советую не трогать деньги, пока не наберется две сотни долларов. Тогда можно будет подумать о покупке участка.

– Надо у доктора спросить.

– Ты бы давно избавился от лихорадки, Боб, если бы недели на две воздержался от питья. Беда с тобой, Боб! Непутевый ты человек. Ладно, живи, как умеешь. Если тебе нравится общество Джонни, черт с тобой. Но темным делишкам с ним пора положить конец. Так думает вся округа. Что ты на это скажешь?

Боб, казалось, все пропустил мимо ушей. Он начал свой рассказ.

– Дернул меня черт проезжать мимо дома Джонни. Захотелось выпить. Но с коня не схожу. Подъехал к окну, заглянул, вижу: человек за столом сидит, довольный такой, угостился на славу. У меня даже слюна потекла, но с коня не схожу. Тут подкатывает ко мне этот бес, Джонни, и шепчет, чтоб я слез, в доме, мол, есть один, очень для нас невредный, надо только подступиться похитрей. У него, говорит, за пазухой кошель с золотом, толстый кошель. Если предложить в картишки, наверняка клюнет.

Я не сразу решился, все думал. А Джонни, как бес, увивается. Ну я и слез с коня. А когда слезал, доллары в кармане звякнули, и сразу я разохотился. Только успел перекусить малость да опрокинуть стакан-другой, Джонни уже карты тащит и кости. Стали играть. С каждым стаканом все больше азарта и меньше долларов. Гляжу на пришлого и прикидываю, что его вполне можно бы пощипать. А он сидит себе, ест и пьет, как будто ему до нас нет дела. Начал я его подзуживать – все без толку. Ест и пьет. Когда я спустил все до цента, у меня в глазах позеленело. А проиграл я больше, чем вы думаете. Я ведь целых два месяца по лесам да прериям себе лихорадку наживал за двадцать пятьдесят. И вот лихорадка осталась, а денег, чтоб выгнать ее, нет! Скверно получилось. Джонни хихикал мне в лицо, звенел моими долларами. И все подначивал: видишь, дескать, тугой кошелек, его можно обменять всего за пол-унции свинца.

– Он так и сказал?

– Так и сказал. Я сперва ни в какую. Говорю, если у тебя глаза разгорелись, так сам и займись своим гостем, черт побери! Уехал я. А двадцать пятьдесят из головы не выходят. К вам я не решился, вы бы меня только разбранили.

– Да не стал бы я тебя бранить, Боб! Я бы вызвал Джонни, собрал бы дюжину присяжных из числа соседей. Джонни мы помогли бы убраться в другой штат или в мир иной, а тебе – вернуть твои доллары.

Боб глубоко вздохнул и уставился на судью.

– Поздно! Слишком поздно!

– Совсем не поздно! Продолжай!

– Вечером я подъехал к взгорью, где растут пальметто. Только начал подыматься, слышу: скачет кто-то. Мне стало не по себе, жутко как-то. Точно тысяча чертей меня заморочили, ничего не вижу вокруг, ничего не слышу, не знаю, где я и что. А в глазах – кошелек с золотом и мои двадцать долларов, пятьдесят центов! "Не вас ли я видел в трактире?" – говорит тот, с кошельком. "А вам-то что?" – говорю. "Да мне-то ничего, конечно". – "Так и дуйте своей дорогой!" – "Не в обиду будь сказано, карточный проигрыш не поднял вам настроения! Я бы на вашем месте крепко подумал, прежде чем играть на деньги".

То, что он еще и попрекает меня проигрышем, совсем меня разозлило. Но я пока держался.

"Дразнить проигрышем, – говорю, – дело последнее, подлая твоя душонка!"

Я хотел раззадорить его и затеять свару. Но он не поддавался.

"Я, – говорит, – и не думал дразнить, наоборот, я вам сочувствую. На богача вы не похожи и, вероятно, зарабатываете свои деньги тяжелым трудом". "Да, – говорю, – деньги даются мне нелегко. Спустил все до цента, не на что даже табаку купить, зажевать нечем".

Мы стояли с ним у самой опушки, на берегу Хасинто.

"Ну, это можно поправить. Я человек не богатый, у меня жена, дети, мне каждый цент дорог, но помочь соотечественнику – дело всякого порядочного гражданина. Вот вам на табак!.."

С этими словами достает из кармана кошелечек, тугой такой. Долларов на двадцать, думаю, тянул. А мне мерещится, будто черт из кошелька зубы скалит.

"Половина моя", – говорю. – "Нет, деньги для жены и детей. Полдоллара можно". – "Половину! – кричу. – Или..." – "Или?"

Тут он сунул кошелек обратно и начал ружье с плеча стаскивать.

"Не вынуждайте меня, – говорит, – причинять вам неприятности! Смотрите, как бы не пришлось раскаиваться! Вы задумали недоброе дело!"

Но я уже закусил удила. В глазах у меня потемнело.

"Половину!" – ору.

Тут он и подпрыгнул в седле, откинулся и свалился...

Боб замолчал, у него пресеклось дыхание, на лбу выступили крупные капли, взгляд уперся в угол комнаты.

Алькальд тоже побледнел. Я попытался встать, но пошатнулся, и если бы не оперся на стол, вероятно, упал бы. Воцарилось тягостное молчание. Наконец судья пробормотал:

– Тяжелый случай! А ты опасный субчик, опасный! Просто злодей!

– Пуля пробила ему грудь...

– А может, у тебя курок сорвался? – тихо спросил судья. – Может, он погиб от своей же пули?

Боб покачал головой.

– Курок спустил я. Черт меня подтолкнул. Его-то пуля осталась в патроннике. Ох, что было у меня на душе! Все кошельки мира отдал бы за то, чтобы этого не случилось. Нет мне ни сна, ни покоя! А в прериях совсем тошно! Как на привязи у патриарха. Я привез к нему покойника, вырыл могилу и похоронил.

Судья встал и начал молча ходить из угла в угол. Потом резко остановился и спросил:

– Что ты сделал с деньгами?

– Я хотел податься в Сан-Фелипе. Деньги были при мне. Его саквояж закопал вместе с ним, бутылку рома и еду, купленную у Джонни, – тоже. Потом целый день скакал, не слезая с лошади. Вечером, в сумерках, спешился и пошел к трактиру, а оказался у патриарха. Дух убитого не пустил в Сан-Фелипе, он водил меня по прериям и привел к патриарху. Он меня извел совсем, пока я не выкопал покойника и опять не зарыл его. Но саквояж я не трогал.

Судья покачал головой.

– Утром решил ехать совсем в другую сторону. Хотелось табаку, а его не было вовсе. Поскакал в Анауа через прерию. Ну, думаю, теперь-то меня не собьешь. Гнал я во весь опор, но все примечал вокруг. А вечером вижу солончаки. Только я обрадовался, подъезжаю, а это – патриарх. Снова выкопал покойника, оглядел его со всех сторон, закопал. Нет мне покоя, никакого спасения нет! И не будет, пока меня не повесят!

Сразу было видно, что эти слова принесли Бобу облегчение. И как это ни странно звучит, мне – тоже. В порыве сопереживания я даже невольно кивнул ему. Судья же и бровью не повел.

– Вот, стало быть, как. Ты считаешь за благо, если тебя вздернут?

– На том же самом дереве, под которым он, – нервной скороговоркой ответил Боб.

Судья раскурил еще одну сигару и сказал:

– Ну, если такова твоя воля, посмотрим, что можно сделать для тебя. Я оповещу соседей, и завтра присяжные будут здесь.

– Спасибо вам, сквайр.

– Завтра присяжные будут здесь, – повторил алькальд. – Может, к тому времени ты и передумаешь.

Я смотрел на него, не скрывая разочарования. Но он этого не замечал.

– Вдруг ты найдешь иной способ свести счеты с жизнью, если она тебе в тягость.

Судя по тому, как Боб мотнул головой, его это не прельщало, меня – тоже.

Боб встал и подошел к судье, чтобы пожать на прощание руку. Но тот, словно не заметив ее, обратился ко мне:

– Вы остаетесь здесь?

– Джентльмен должен идти со мной, – вмешался Боб.

– Почему?

– Спросите у него?

Я вкратце рассказал судье историю своего спасения, воздав должное Бобу и его трогательной заботе обо мне. Судья одобрительно кивнул, но уступать не пожелал.

– Вам лучше остаться здесь, тем более теперь. Боб побудет один. Ты слишком возбужден, Боб. Пойми меня правильно. Джентльмену здесь будет спокойнее, чем с тобой или в компании Джонни. Приходи завтра, и мы все решим. Адье!

Боб ушел. Алькальд протрубил в раковину, заменявшую в этих местах колокольчик, затем полез в ящик с сигарами и начал распробовать их одну за другой. Кончилось это тем, что он в раздражении переломал все сигары, а обломки вышвырнул в окно. Чернокожий, явившийся на звук раковины, терпеливо ожидал, когда хозяин закончит это занятие.

– Послушай, – взревел судья. – Где ты берешь такую дрянь? Они не горят и не тянутся! Скажи этой шоколадной ведьме, подруге Джонни, что я больше у нее не покупаю. Поезжай за реку, к мистеру Дьюси, и привези ящик. Да скажи, чтоб выбрал получше! Стой! Передай еще, что мне надо потолковать с ним и с соседями! Понял? И не вздумай задерживаться! Чтоб через два часа был дома! Поедешь на новом мустанге. Посмотрим, на что он годится.

Чернокожий пулей выскочил из комнаты.

– Вы мой гость, – сказал судья. – Завтра вы будете в полном порядке.

Хозяин показал мне свои владения. Мы много говорили о Техасе, о том, что близится его отторжение от Мексики, еще не зная, насколько пророческими оказались наши слова. С наступлением сумерек я пошел спать.

Поутру меня разбудил топот копыт. Это приехал Боб. Я видел в окно, как он слезет с лошади. Мне показалось, что руки и ноги плохо повинуются ему, он пошатывался. Нет, он не был пьян. Его пригибала к земле смертельная усталость, какая бывает, когда душевные муки становятся физической болью.

Я мигом поднялся и побежал открывать дверь. Он стоял, прислонившись к мустангу, в позе мученика и глухо стонал.

– Вы не хотите зайти в дом?

Он смотрел на меня невидящим взглядом. Я в прямом смысле оторвал его от коня и повел в дом. Боб позволял делать с собой все что угодно и лишь неуверенно переставлял ноги. Ни единого слова я от него еще не услышал.

Снова топот копыт. Судя по звуку, приближалась не одна группа всадников. Действительно, сначала показались двое, за ними – еще несколько верховых. На всех были охотничьи куртки, безрукавки и ноговицы из оленьей кожи, у всех карабины и тесаки. Крепкие упрямые парни, каких немало в юго-западных штатах. А лица выдавали в них истых кентуккийцев. С такими ребятами Техас может рассчитывать на независимость!

Заходя в дом, они хмуро поздоровались со мной. Их зоркие взгляды зацепили и Боба. Они были явно заинтригованы этой встречей, хотя умело прятали любопытство под маской холодного равнодушия. На меня, впрочем, тоже было брошено несколько пристальных взглядов, однако это никак не означало приглашения к разговору. Речь шла о демонстративных передвижениях войск вблизи границ Техаса. Но хладнокровие этих людей было столь несокрушимо, что, казалось, им не было никакого дела до военной угрозы.

К дому подъезжали все новые и новые соседи. В конечном счете их оказалось четырнадцать. Все как на подбор сильные, с привлекательными волевыми лицами. За исключением двух, которые мне сразу не понравились. Да и земляки, видимо, не питали к ним дружеских чувств: никто не протянул им руки. Вскоре двери отворились, и в комнату вошел хозяин. Не скрывая душевной радости, мужчины двинулись ему навстречу. Все, кроме тех двух. Им не подал руки и судья. Поздоровавшись с соседями, он взял меня за локоть и представил своим гостям.

Слуга расставлял кресла и коробки с сигарами. Указав на сервированный столик, хозяин, наконец, уселся. Гости прикладывались к стаканам и разбирали сигары. Закуска и обкуривание комнаты заняли порядочно времени. Боб совершенно истомился.

– Мистер Морзе, – обратился ко мне судья, – сделайте милость, угощайтесь!

Я взял сигару, закурил, и лишь когда надо мной поднялось облачко дыма, хозяин с довольным видом откинулся на спинку кресла.

Во всей этой педантичной приверженности церемониалу было какое-то патриархальное величие.

– Нам предстоит решить одно дело, – сказал алькальд, – но пусть лучше о нем скажет тот, кого оно касается.

Мужчины перевели взгляды с алькальда на Боба и на меня.

– Боб Рок! Или как тебя там. Если есть что сказать, говори.

– Я уже сказал, – буркнул Боб.

– Вчера было воскресенье. По воскресеньям отдыхают от дел, а не занимаются ими. Все, сказанное вчера, во внимание не принимается. Я не хочу, чтобы ты непременно повторял свои вчерашние сказки. К тому же, разговор был с глазу на глаз. Мистера Морзе, я не считаю: он нездешний.

– Сколько можно говорить, дело-то ясное, – опять огрызнулся Боб.

На твердокаменных лицах мужчин застыло выражение мрачной серьезности.

– Не спеши выносить себе приговор, приятель. Твое самообвинение имеет один слабый пункт: у тебя лихорадка!

– Да что ты будешь делать! – чуть не заплакал Боб. – Неужто вы не можете избавить меня от самого себя? Повесить! Повесить на дереве, под которым он лежит!

Мужчины угрюмо молчали.

– Вот незадача-то, – продолжал Боб. – Если б он угрожал мне, затеял бы свару, не дал бы на табак... А мне черт на ухо нажужжал, я и вскинул ружье...

– Вы прикончили человека, – густо пробасил один из присяжных.

– Прикончил!

– Как это было?

– У черта надо спросить или у Джонни. Нет, у этого не надо. Не было его там, Джонни-то. Я только встретил его в трактире. Джонни попутал меня, показал, кого потрошить. Ну я и дрогнул. Это было вблизи патриарха, на берегу Хасинто.

– Я так и подумал, что там что-то нечисто, – подал голос еще один, – когда мы проезжали мимо дерева, там была уйма воронья и прочей нечисти. Не так ли, мистер Харт?

Мистер Харт кивнул.

– У него жена с ребенком, – сказал Боб.

– Кто же это был? – снова спросил бас.

– На лбу у него не написано.

– Надо бы это выяснить, алькальд.

– Зачем выяснять? – пробубнил Боб.

– Зачем? – вскинулся судья. – Да затем, что не можем мы вас судить, не поинтересовавшись доказательствами. – И вот еще что. Прошу заметить, что этот тип не в себе. У него лихорадка, в этом состоянии, подстрекаемый Джонни, он и совершил преступление. На грани отчаяния из-за проигранных денег. Но несмотря на всю свою озлобленность, он спас жизнь этому джентльмену – мистеру Эдварду Натанаэлю Морзе.

– Спас?

– В полном смысле, – ответил я, – и не только тем, что вытащил из воды, но и заботливой опекой, к которой просто принудил Джонни и его мулатку. Если б не Боб, я бы не выжил! Могу в этом поклясться.

Боб бросил на меня взгляд, огнем опаливший мне нервы. Я уставился в окно, не в силах видеть слезы в его глазах.

– Джонни подстрекал вас?

– Не сказал бы. Он лишь навел на кошелек.

– А что он при этом говорил?

– Вам-то что? Это вас не касается.

– Не касается? Ну уж дудки! Очень даже касается, – возразил один из присяжных.

– Он сказал: "Ты что, Боб, рехнулся, упускать такие деньги! Их можно поменять всего-то на пол-унции свинца".

– Он так сказал?

– Спросите у него.

– Мы спрашиваем у вас!

– Ну, сказал.

– Вы ручаетесь?

– К чему языками трепать. Я хочу, чтобы меня повесили...

– Верно, Боб, верно, – сказал алькальд. – Но мы не можем повесить тебя, покуда не убедимся, что ты это заслужил. Мистер Уизе! Вы у нас прокуратор [здесь: судебный следователь]. Ваше слово!

Один из присяжных поднялся, подошел к столику с напитками и, приняв непринужденную позу, взял бутылку и стакан.

– Ну что же, алькальд, – сказал он, – если Боб и вправду убил человека, злодейски убил, я полагаю, Боб должен быть помешан. – С этими словами он осушил стакан.

Боб облегченно вздохнул. Все прочие согласно кивнули.

– Ладно, – сказал судья, – если вы так думаете, а Боб не возражает, мы должны исполнить его волю. Вообще говоря, надо бы передать это дело в Сан-Антонио. Но поскольку он – один из наших, окажем ему такую милость. Мне это особого удовольствия не доставляет. В любом случае необходимо осмотреть убитого и допросить Джонни. Таков наш долг, долг по отношению к Бобу как одному из сограждан.