Текст книги "Как я ловил диких зверей"

Автор книги: Чарльз Майер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Charles Mayer

HOW I CAUGHT WILD ANIMALS

Глава первая
ГОРА ДУХОВ

Восемнадцать лет жизни я провел на Малаккском полуострове, ловя диких зверей; возвратясь в Америку, я написал книгу о моих приключениях. Я получил много писем от читателей со всевозможными вопросами: «Какое животное может считаться самым сильным в мире?», «Каковы размеры грудной клетки у большого орангутанга?», «Может ли орангутанг победить слона?» Мне писали врачи, интересовавшиеся причинами и историей обычной в джунглях лихорадки, которой я переболел. Дрессировщик слонов просил у меня сведения о способах дрессировки.

У меня было много дел. Я отправил в Сиднейский зоологический сад целый корабль диких зверей. Но мне очень хотелось раздобыть носорога и нескольких тигров и леопардов, в которых нуждался Гамбургский зоосад Гагенбека. Я решил опять поехать в Тренгану[1]1
  Тренгана – туземное княжество в восточной части Малаккского полуострова. Входит с 1948 г. в Малайскую Федерацию.


[Закрыть], изобиловавшую дикими зверями.

Прибыв в куалу (столицу) Тренганы, я сразу направился к знакомому султану. Он был очень рад мне, потому что я привез ему подарок – фонограф. Фонограф необычайно занял его. Он уже успел создать должность «мастера музыки», чтобы управляться с шарманкой (снабженной барабаном, цимбалами и другими усовершенствованиями), которую я ему привез в прошлый свой приезд. Султан призвал «мастера музыки» и приказал ему заставить фонограф играть на расстоянии. «Мастер» дрожал от страха при виде нового таинственного, как духи, существа, воспроизводившего человеческий голос. Султан, однако, не боялся ничего и очень забавлялся страхом своих приближенных. Банджо и оркестр их положительно пугали. Зато смех им очень понравился. Женщины, впрочем, были от всего в восторге.

Я сказал султану, что хочу ехать в глубь страны – попытаться половить зверей. Он пожелал удачи и предложил мне своих людей.

После пятидневного пути вверх по реке Тренгане мы достигли последнего кампонга (становища) на северо-западе. Дальше не проникал ни один туземец. Там лежала Букит-Ханта – Гора Духов. О ней шла дурная слава. Я давно стремился в эти края, потому что, по рассказам туземцев, они изобилуют дикими зверями. Но туземцы говорили, что там водятся духи. Тот, кто отважится подняться на эту гору, или будет съеден тигром, или – что еще хуже – будет превращен в тигра…

Когда я начал расспрашивать о дороге на гору, я наткнулся на непроницаемую стену молчания. О Горе Духов даже говорить не полагалось. Я решил бороться с суеверием тем же оружием, то есть с помощью суеверия же, и рассказал всей деревне, что я – пауанг (заклинатель духов). Уверив туземцев, что с самого дня рождения меня никогда не преследовал ни один злой дух и пообещав им защиту и безопасность, я попросил их только дойти со мной до подножия горы и взялся достать проводников из племени сакаев, живших поблизости в джунглях, и говорил так уверенно, что убедил туземцев. В конце концов мне удалось собрать достаточное число мужчин, пожелавших пойти со мной. Я решил подняться на Гору Духов, если только это вообще возможно человеку, в надежде найти какую-нибудь реку, текущую оттуда к морю. Ведь я находился в глубине страны, и, если мне удастся поймать каких-нибудь зверей, мне необходимо будет найти средства доставки.

Мы дошли до ближайшего кампонга и застали его пенгхулю (старейшину) в состоянии сильнейшего смятения. Его окружали плакавшие и кричавшие женщины и дети. Он метался из стороны в сторону, тщетно приказывая: «Тише!.. Тише!..»

Мне он крикнул: «Беда, беда, туан (господин)! Ох, какая беда!..»

Я спросил у него, в чем дело. Его ответ удивил бы меня, если бы я не знал так хорошо обычаев этих краев. Оказалось, только что был страшный бой за обладание деревом дюриан[2]2
  Дюриан, или дурьян – Durio zibetinus. Плоды этого дерева из-за своего чрезвычайно резкого запаха не допускаются на английские пароходы, объедки их запрещено выбрасывать на улицы. Оценка вкусовых качеств крайне противоречива.


[Закрыть], в диком виде росшем в джунглях. Туземцы готовы на любой подвиг, на любую жертву, чтобы только добыть необыкновенные плоды этого дерева. В побоище было убито четверо мужчин и одна женщина, а двое мужчин и одна женщина тяжело ранены. Убитых только что похоронили. Теперь старейшине предстояло отправиться в куалу и донести обо всем случившемся султану. В данную минуту он собирался отправить раненых в столицу, чтобы там заключить их в тюрьму. Они лежали тут же на грубых носилках; состояние их казалось мне безнадежным. Я уверен был, что они не вынесут дороги и умрут раньше, чем прибудут в куалу. Я так и сказал старейшине, но он отвечал, что ему нет дела до страданий раненых. Если они умрут по дороге, значит, такова воля Аллаха. Но они должны быть в куале, все равно, живые или мертвые, иначе султан накажет его. Как старейшина он за все отвечает.

Отчаянные битвы за обладание дюриановыми деревьями случаются там постоянно. Если такое дерево попадается на пограничной линии, то бывает, что целые племена истребляют друг друга в борьбе за захват его.

Плод этого дерева видом и размером немного напоминает ананас. Он заключен в зеленую кожуру, утыканную твердыми колючими шипами. Хотя кожура очень плотная, но режется или отрывается легко. Сам плод внутри делится на пять-шесть долей, вроде апельсина. К сожалению, никто не может попробовать этого плода, не побывав в джунглях: он портится слишком быстро, и вывозить его невозможно. Дерево, на котором плоды растут, похоже на наши вязы, только кора у него глаже; оно достигает шестидесяти – семидесяти футов вышины. Созревая, плоды сами падают на землю, так что туземцам не надо взбираться за ними на дерево. Когда приближается пора созревания, туземцы строят шалаши вокруг дерева и ждут. При этом они очень остерегаются, чтобы плоды, падая, не задели людей, так как острые шипы дюриана причиняют опасные, кровавые раны.

У этих плодов необыкновенный вкус и запах. Когда везут повозку с дюрианами, запах слышен задолго до того, как она появится в виду. Для европейца запах отвратителен. Мне он был так противен, что я только на восьмой год моего пребывания на Малаккском полуострове отважился попробовать его. Туземцы уговаривали меня:

– Попробуй… хорошо… станет жарко.

Но стоило мне понюхать, как я отворачивал голову. В первый раз, когда я решился его попробовать, то проделал это с величайшей осторожностью, заткнув нос. Группа туземцев собралась вокруг меня, им очень хотелось, чтобы мне понравилось их любимое лакомство, и они смеялись над моими гримасами. Первый глоток показался мне сомнительным; после второго я подумал, что, может быть, это и вкусно; после третьего я понял, что это очень вкусно. Мякоть плода напоминает по мягкости крем; если растереть мякоть банана, смешать с равным количеством густых сливок, прибавить немного шоколаду и сильно сдобрить… чесноком, то получится смесь, напоминающая дюриан. В то же время запах чрезвычайно тонок и вместе с тем силен; до моего отъезда я прямо-таки пристрастился к дюриану; и вот сейчас, когда я пишу о нем, мне нестерпимо хочется тут же, сейчас же, съесть спелый дюриан.

В разгаре лета и люди и животные чувствуют такую потребность в плодах дюриана, что доходят прямо до какого-то исступления.

Как зверолову, дюриан мне служил очень хорошую службу: где он растет, там и место для охотничьей западни; ни один зверь, по-видимому, не в силах противостоять искушению его запаха. Слон катает плод по земле, пока не притупятся все его острые шипы, затем разрывает плод, осторожно наступив на него, и съедает сперва мякоть, а потом и самую кожуру. Носорог, тапир, дикий кабан, буйвол и лань топчут его, пока он не треснет. Медведь же, тигр, леопард и меньшие звери кошачьей породы раздирают плоды своими острыми когтями.

Очень забавно наблюдать, как справляется с дюрианом маленькая обезьяна. Обезьянам, конечно, не нужно ждать, когда плод упадет на землю, и часто случается, что малютка-обезьяна ухватит не совсем созревший плод и сорвет его с ветки. Но тут встает вопрос: как очистить его? Нужна всего-навсего маленькая трещинка, чтобы обезьяне только просунуть в нее палец, и тогда кожура порвется. Обезьяна взбирается по ветвям наверх, бросает плод на землю и кидается за ним вслед. Но может случиться, что другой, находящийся под деревом зверек схватывает добычу и уносит, пока обезьяна еще не успела спрыгнуть с дерева. Тогда ее крики раздаются на все пространство джунглей. Крик, гам и ссоры обезьян часто помогают найти дюриановое дерево.

Один кампонг, где я остановился, имел редкое счастье – насчитывал в своем владении целых четыре дюриановых дерева. Он был обнесен высокой оградой из бамбука, оплетенного тростником и усаженного длинными острыми зубцами. Это делало частокол недоступным для ланей и диких кабанов, которыми изобиловала местность. Я как-то застрелил там восемнадцать кабанов в течение одного часа.

Но никакие ограды не защищали от птиц и обезьян, и необходимо было что-нибудь придумать, иначе не осталось бы ни одного дюриана. То, чего не могли достигнуть никакие шипы и острия, достигалось шумом. Туземцы остроумно устроили огромные трещотки из бамбука. Полый внутри ствол бамбука крепился к ветви дюрианового дерева, а второй висел свободно, но так, что, если резко дернуть за веревку, второй бамбук ударялся о первый и производил оглушительный шум. Одним из моих любимых развлечений было наблюдать за детьми, которые усаживались с раннего утра группами, по семь-восемь человек, под каждым деревом и по очереди дергали за веревку. На вид это была простая детская игра, но действие ее на обезьян и птиц было неотразимым и вызывало у них панику. Позже, днем, когда солнце было в зените и жара невыносимой, обезьяны и птицы переставали искать корм и дети мирно засыпали.

Случается, что туземцы заставляют дрессированных обезьян собирать плоды дюриана так же, как в других местностях кокосовые орехи. Когда я в первый раз увидел обезьяну за этим делом, то был очень удивлен. Что обезьяну, которую хозяин держит на длинной веревке, можно заставить взобраться на известное дерево, это совершенно естественно, но как заставить ее выбрать именно желаемый плод? Это мне казалось трудным. Однако обезьяна легко положила лапку на первый колючий плод, который она могла достать, и боязливо взглянула вниз. Но это был не тот плод, который хотел ее хозяин. Он резко дернул за веревку и закричал: «Тидак, тидак!» (Нет, нет).

Обезьяна тронула другой, потом еще один…

Наконец она попала правильно, и ее хозяин крикнул: «Иа!» (Да).

Отлично, но плод-то оставался еще на дереве!

Осторожно, чтобы ее не поранили колючки, обезьяна крутила плод в одну сторону; время от времени она принуждена была останавливаться, чтобы быстрым движением лапок отогнать мошкару от глаз и носа.

Когда стебель ослаб, она перекусила его зубами. Плод упал вниз. Надо было видеть мордочку обезьяны в это время – в ней было все: и страх, и нетерпение, и, наконец, радость, когда хозяин закричал ей слова одобрения.

Мы покинули селение, куда дюриан принес смерть, и продолжали наш путь к Горе Духов. Со мной были старейшина, десятеро его людей, три моих лодочника и китайский бой. Нам пришлось прокладывать себе дорогу сквозь девственную чащу джунглей. Каждый человек нес тридцать фунтов рису и сушеной рыбы.

Пройдя около трех часов, мы вдруг вышли из лесу на опушку поляны, усыпанной чистым песком. Она тянулась футов на сто двадцать пять. Я только что хотел идти вперед, как старейшина Уэн-Мэт схватил меня за рукав и воскликнул:

– Берегись, туан! Полосы зыбучего песка!..

Он спас меня и моих спутников от скверного приключения. Впрочем, я никогда не слышал, чтобы животные погибали в зыбучих песках.

Мы продвигались вперед гуськом, десятеро мужчин из кампонга вели нас. Вскоре передовые начали громко браниться и кричать. Они наткнулись на острые бамбуковые колышки, которые обыкновенно сакаи[3]3
  Сакаи – условное наименование племен охотников-собирателей в северной части Малаккского полуострова. По антропологическому типу близки к веддам о. Цейлон. Охотятся с помощью копья и духового ружья – сумпитана.


[Закрыть] втыкают в землю, чтобы обезопасить себя от босоногого врага. Послышался невообразимый шум: удары о выдолбленное бревно, крики, проклятия. Откуда ни возьмись, с деревьев посыпались люди.

Уэн-Мэт крикнул: «Не стреляйте – это я, Уэн-Мэт!»

Он стоял неподвижно и вызвал старейшину сакаев. Он объяснил ему, что я – белый раджа, и потом проделал свой салам (приветствие). Он сказал, что я нахожусь под покровительством султана, и тогда все проделали салам. Они все должны помогать мне, что бы я ни потребовал, иначе они навлекут на себя гнев султана.

Если бы он не защитил меня, спрятавшиеся сакаи подстрелили бы меня из своих воздушных трубок… Воздушная трубка, стреляющая отравленными стрелами, сделанными из средней жилки пальмового листа, – опасное оружие.

Когда мы пришли в становище, женщины и дети рассыпались во все стороны. Это было не из скромности: они просто боялись меня. Они никогда до сих пор не видали белого человека. Но хотя через минуту после моего появления никого не было видно, я чувствовал, что десятки глаз подсматривают за мной из-за деревьев или из чащи листвы.

Туземцы сносятся с внешним миром через старейшину ближайшей деревни, которому они продают сырой каучук в обмен на рис и сушеную рыбу. Старейшина ведет торговлю и является представителем своей деревни. Он продает резину в виде шаров: сырой каучук кладут в горячую воду, он становится мягким, как патока, тогда из него скатывают шары и прибавляют слой за слоем. А так как его покупают на вес, в него зачастую подкладывают камешки. Таким образом туземцы надувают местных торговцев. Но им никогда не удается надуть китайца. Китаец берет длинный, острый, как бритва, нож и перерезает шар в четырех местах, так что камешки оказываются на виду.

Сакаи считаются исконными жителями этих мест. Они темнее малайцев. Волосы у них курчавые, часто сбивающиеся в колтуны. Это беспокойный кочевой народ, не любящий оставаться на одном и том же месте дольше нескольких недель; они нередко перекочевывают и строят свои высокие шалаши (вроде свайных построек) в разных частях джунглей. Вместо лестниц они употребляют бамбуковые стволы, на которых делают зарубки. Мужчины, женщины и дети взбираются по этим столбам, как обезьяны. Вместо всякой одежды сакаи носят кусок грубой ткани вокруг бедер, а женщины – нечто вроде передника или же кусок кожи, который свешивается у них от талии.

Сакаи очень суеверны. Раз я протянул одному сакаю бритвенное зеркальце. Он взглянул в него, потом просунул за зеркало руку и с вытаращенными от страха глазами принялся твердить сакайское слово, которое означало «духи». Сакаи считают, что душа покойника остается на месте своего погребения; поэтому после похорон все становище собирает свои пожитки и в ужасе отправляется подальше – искать себе новое место.

Мы, однако, были не «духи», а вполне живые люди, друзья султана. Поэтому сакаи разрешили нам остановиться у них и расположиться лагерем. Мы выбрали четыре молодых деревца, чтобы из них построить себе шалаш. Нам пришлось срубить окружающие деревья, чтобы в случае бури они не повредили нашей хрупкой постройке. Потом мы сделали навес из ветвей футов на двадцать от земли. После этого мы покрыли постройку крышей из бамбука, который захватили с собой. Затем разостлали наши «тикары» – циновки для спанья, – прикрепили пологи от москитов, и наша квартира на ночь была вполне устроена.

За все мои похождения в джунглях я никогда еще не встречал такой москитной дыры. Всякий разговор прерывался постоянным «шлеп… шлеп… шлеп…» и проклятиями. Я хотел спастись под пологом, но едва я на минуту приподнял его, чтобы взять свой ужин, как москиты налетели целыми тучами. К счастью, я позаботился, чтобы мои люди из куалы и бой запаслись пологами, но Уэн-Мэт и его спутники прямо измучились. В реке под нами лежало множество крокодилов. Они открывали пасти и так держали их, пока влажные языки, липкие, как бумага от мух, не покрывались сплошь москитами и ночными насекомыми. Тогда они с шумом захлопывали пасти. И снова открывали, как живую западню, и опять захлопывали с шумом, – и так всю эту долгую, бессонную, бесконечную ночь. Этот звук смешивался с неперестававшим «шлеп, шлеп, шлеп»: это туземцы били москитов, опасаясь, что те заживо их съедят. Единственно только страх перед мраком джунглей удерживал людей от того, чтобы не вскочить и не бежать из этих мест. Утром на них страшно было смотреть.

И, однако, сакаи добровольно жили в этой москитной дыре, без каких бы то ни было признаков москитных сеток: вероятно, их кожа непроницаема для укусов.

Пользуясь Уэн-Мэтом как переводчиком, я побеседовал с Нэйзаром, вождем сакаев. Он сказал, что видел следы слонов, носорогов, тапиров и тигров, и указал направление, противоположное тому, откуда мы пришли. Нэйзар объяснил, что они никогда не отходили от своего становища дальше, чем на полдня пути. Как пробраться на Букит-Ханту, он не знал:

– Нет, нет, туан! Никто не ходит на Гору Духов, никто никогда там не был!

Вождь смотрел на меня с каким-то тупым изумлением. Я взял с него слово, что он придет на днях в становище Уэн-Мэта, и обещал ему, что я покажу ему, как ставить капканы для тигров и леопардов и как рыть западни. Я убедился, что по части сетей, тенет и силков он был замечательным мастером.

Во время этого разговора люди приготовили все для нашего обратного путешествия. Они страшно обрадовались, когда я подал сигнал к отправлению в путь. Идти назад казалось шуткой – дорога была открыта нам. Когда мы приблизились к нашему становищу, мужчины, женщины и дети выбежали нам навстречу, напуганные, уверенные, что наше неожиданное возвращение означает какую-нибудь беду по дороге к Горе Духов. Узнав, что все благополучно и что все наши раны от москитов, они принялись хохотать и отпускать грубые шутки; но мы не могли смеяться с ними: мы шатались от усталости и хотели спать.

На следующий день явился Нэйзар, старейшина сакаев, в сопровождении шестерых мужчин, учиться строить капканы. Мы построили грубую западню, они с интересом смотрели. Капкан напоминал огромную мышеловку: полом служила земля, а вместо проволоки были врыты в землю колья. Все было прикрыто ветками. Мы показали, как действует дверца и почему она захлопывается, как только животное войдет в капкан. Сакаи наблюдали за каждым нашим движением, и я по их лицам видел, что они схватывают суть дела. Это был практический урок без слов. Потом мы предложили сакаям угощение: чай в кокосовой скорлупе вместо чашек и белый сахар. Они видели все это в первый раз и пить чай побаивались, попробовали на язык и сказали: «Горько». Мы положили сахар в чай – это им понравилось, и они стали его пить большими глотками, но один сахар нравился еще больше; им казалось, что это расточительность – тратить его на то, чтобы подслащивать горький чай. Сакаи радовались угощению, как дети. Ушли они от нас в прекрасном расположении духа и надеясь заработать «ринггиты» (доллары) ловлей животных для туана.

Пока ожидали возвращения Нэйзара, мы расставили силки и тенета в разных местах по соседству, но без блестящих результатов. Целую неделю мы ждали, как вдруг появился Нэйзар. Он бежал галопом и кричал:

– Тигр!.. Тигр в западне!

Мы тут же принялись мастерить переносную клетку. Делали ее из ветвей и стволов молодых деревьев. Для пола мы скрепляли их плотно и связывали ратаном (тростником). Крыша и стенки были сквозные: ветки отстояли одна от другой на полтора дюйма. Все соединения связывались ратаном. Туземцы делали эту работу с удивительной быстротой, до вечера клетка была окончена. Она была длинная и узкая, то есть достаточных размеров для того, чтобы в ней поместился большой тигр, но такая, чтобы повернуться он не мог. Она была прикреплена к двум длинным шестам, которые с обоих концов далеко выдавались вперед. На одном конце клетки было отверстие, в которое тигр должен был войти.

На следующее утро, на рассвете, мы отправились за нашей добычей. Внутри клетки привязали живую курицу для первого угощения тигра в его темнице… Нэйзар вел нас, и приблизительно через четыре часа мы дошли до того места, где он устроил западню. В западне находился великолепный взрослый тигр, самец, ростом около девяти футов. Животное было в превосходном состоянии – один из красивейших образчиков кошачьей породы, какой когда-либо попадался мне на глаза.

Мы поставили клетку входом к западне, вытащили часть кольев из земли и стали гнать тигра, пока он не прополз в отверстие клетки. Закрыть клетку было уже легким делом. Вообще в переводе тигра из западни в клетку нет ничего трудного – для охотника с ним гораздо меньше возни, чем с суетящейся и вопящей обезьяной.

Войдя в клетку, тигр припал к полу, крепко прижав уши к голове и полузакрыв глаза. Его верхняя губа приподнялась, открыв великолепные клыки. Дыхание со свистом вырывалось из его груди. Живая курица, трепыхавшаяся над ею головой, раздражала его. Одним ударом лапы он убил ее, но был слишком взбешен, чтобы съесть курицу в эту минуту. В лучшем настроении, если бы не был голоден, он принялся бы играть с ней, как кошка, подкидывая ее и представляя себе, что она жива и старается спастись от него.

Ловля животных для меня не спорт, а профессия, но я всегда чувствовал волнение от охоты и всегда наслаждался грацией и странными повадками самих животных. Этот тигр был полон тайны, тайны его породы. Я глядел ему в глаза, но он избегал моего взгляда; я старался угадать степень его свирепости, в неволе она обратится против него самого. Случается, что пойманные тигры в клетке пожирают собственные хвосты. Они делают это, когда доведут сами себя до безумного неистовства. Я никогда сам не видел подобного приступа бешенства, но один туземец описывал мне такой случай.

Я решил обращаться как можно осторожнее с моей драгоценной добычей. Переноску клетки поручил шестнадцати носильщикам: восьми малайцам из кампонга и восьми сакаям. Уэн-Мэт, еще один мужчина с ружьем и я – вели шествие. Дорога перед нами лежала открытая. Мы получили то, за чем пошли, и во всей маленькой процессии царило праздничное настроение.

Вдруг из чащи джунглей послышался рев, вопль…

Оруженосец быстро опустил мой винчестер, обернувшись, чтобы передать его мне, но нечаянно так ударил меня дулом, что я свалился с ног. Я запутался в чаще кустарника и лиан и тщетно старался подняться на ноги, а в это время кругом раздавались крики, вопли и вой. Приподнявшись наполовину, я увидел, что мимо меня несется огромная масса. Первое слово, которое я мог разобрать в этом хаосе, было «бадак» (носорог).

«Бадак!» – кричали люди на все лады в диком ужасе. Кое-как я высвободился из цепкой чащи кустарника и выбрался опять на дорогу. Передо мной валялись обломки переносной клетки, тигр был погребен под ее развалинами. Большая рана зияла у него в боку, кровь лилась из нее потоком, и с каждым вздохом он жалобно ревел. Его рев почти заглушался страшным человеческим криком. Саженях в трех на земле лежали три сакая. Один из них был уже мертв, двое других тяжело ранены. Остальные кричали и размахивали руками.

Все произошло так мгновенно, что люди не успели поставить клетку на землю и убежать. Носорог вырвался из джунглей, пригнул к земле голову и ринулся в атаку. Стараясь добраться до тигра, огромное животное убило одного сакая и свалило двух других. Одним ударом головы носорог разбил клетку как игрушку, рогом своим он распорол тигру бок, и затем стопудовая туша протащила за собой и клетку, и тигра сажени на четыре. Потом с ревом он отбросил их от себя и, рыча и ворча, скрылся в джунглях. Он, вероятно, не понял даже, что, в сущности, встретил вещь необычную: тигра, которого несли в клетке, как даму в старомодном портшезе. Он просто почуял запах тигра, нанес ему смертельный удар и отправился дальше по своим делам.

Носорог – животное близорукое, но у него необычайно тонкое чутье. Он всегда по запаху находит и нападает на тигров. Со слоном он в борьбу не вступает. Оба огромных животных боятся друг друга, хотя, конечно, носорогу не справиться со слоном, когда тот, отведя свой хобот, чтобы он ему не мешал, пускает в ход клыки. Но тигру не одолеть носорога, и он даже не пробует бороться с ним: у него нет для этого достаточно сильного оружия. Его способ убивать больших животных, когда он нападает на них, – это ломать им шеи, например, быку. Тигр встает на задние лапы, а передними хватает быка – одной за плечо, а другой за бедро, потом захватывает зубами за шею, откидывает голову и дергает шею быка взад и вперед, пока она не хрустнет. Конечно, с носорогом этого тигр проделать не может: его шкура слишком плотна. Поэтому он всячески избегает встречи с названными двумя животными. Вообще тигр далеко не такой мощный и бесстрашный зверь, как это думают. И, несмотря на то что леопард старается не попадаться ему на глаза, я думаю, что два небольших леопарда легко справятся с большим тигром. Они в течение одной минуты могут искусать и исцарапать втрое больше, чем тигр. Я не встречал ничего похожего на дружбу или союз между разнородными или даже однородными зверями: дикие животные – инстинктивные враги.

Наш тигр, раненный носорогом, делал отчаянные усилия, чтобы высвободиться из клетки. Не было ни малейшей надежды спасти его. Единственное, что я мог сделать для него, это сократить его страдания. Я отнял мое ружье у туземца, который проделывал им какие-то бессмысленные движения, и пристрелил зверя разрывной пулей. Он кашлянул, захрипел – и умер. Я не стал тратить времени на бесплодное сожаление и занялся одним из раненых сакаев. Сделал перевязку из наиболее чистых клочков собственного белья и наложил хирургические лубки из обломков клетки на сломанную ногу. У второго сакая была так тяжко повреждена спина, что я уже не мог помочь.

Я заставил малайцев сделать пару носилок из сохранившихся частей клетки. Они были так возбуждены, что успокоить их было выше моих сил. Старое суеверие всецело владело ими. Они все были твердо уверены, что носорог был злым духом и Гора Духов выслала его, потому что не хотела, чтобы хоть один из ее тигров живым покинул ее сень. Разговоры их представляли смесь из действительных фактов, фантазий и явной лжи. Один из них уверял, что носорог был белый, – белый, как все духи, или, как он выразился, «белый, как детские зубы». Другой настаивал на том, что это была кормящая самка. Он видел хорошо, рассказывал он, что носорог, после того как повернул в джунгли, погнал вперед своего детеныша, подталкивая его сзади своим рогом. Правда, в открытых местах можно видеть, как самка носорога таким образом ведет своего детеныша, но в густой заросли кустов он, конечно, никак не мог этого разглядеть.

Самка носорога примерная мать; она держит детеныша при себе и водит его, как заботливая нянька.

Носорог в джунглях часто раздражается. Он жестоко страдает от укусов насекомых, которые устраиваются в густых складках его шкуры. Когда пойманного носорога купаешь, то следует проводить палкой по этим складкам – это прогоняет насекомых и доставляет ему большое облегчение.

Убитого сакая унесли трое его товарищей. Их осталось слишком мало – только пятеро, уцелевших после нападения носорога, – чтобы заботиться о раненых. Кроме того, так как я считал себя ответственным за постигшее их несчастье, то решил, что сделаю все что в моих силах, чтобы они получили наилучший уход. Если бы я и хотел отнести их в становище, построенное на деревьях, подобно гнездам, я не мог бы заставить малайцев вернуться опять на дорогу к Букит-Ханте.

И вот снова мы двинулись в путь, на этот раз с двумя носилками вместо клетки с великолепным тигром. Уцелевшие сакаи, которые тупо глядели на наши приготовления, простились со своими соплеменниками странными односложными звуками. Одного из них им не суждено было больше увидеть. У него оказалась сломанной спина, и он умер, когда мы пришли в кампонг.

Малайцы завернули его тело в холст и пропели над ним какую-то печальную песнь. Может быть, это была песнь благодарности за то, что все их земляки уцелели.

На время я оставил мысль о восхождении на Гору Духов. Я решил, что если я когда-нибудь опять задумаю это предприятие, то возьму с собой даяков – охотников, которые не боятся ни людей, ни зверей, ни духов.