Текст книги "Дети воды"

Автор книги: Чарльз Кингсли

Глава 2

Да, целая миля да еще тысяча футов вниз.

Да, до домика было очень далеко, хотя Тому сначала показалось, что он бы шутя докинул камешек до садика, где возилась женщина в красной юбке. Дно лощины было очень узким, шириной с небольшое поле, а потом сразу тек ручей. А дальше – серые скалы, серые болота, серые пустоши, все серое-серое, до самого неба.

Ну вот, Том зашагал вниз. Сначала – три сотни футов крутого каменистого склона, поросшего вереском, он совсем ободрал себе ноги, прыгая с камня на камень – прыг-скок, бум-бум, и ему все казалось, что он легко закинет камешек в сад.

Потом три сотни футов по известняковым террасам, таким ровным, как если бы плотник измерил их своей линейкой и вытесал одну под другой. Там ничего не росло.

У вас бы, наверное, закружилась голова, но у Тома ничего такого не бывало. Он был, как я уже упоминал, храбрым маленьким трубочистом; оказавшись на вершине крутого утеса, он не стал кричать «Папа, папа!» (впрочем, у него ведь не было папы), нет, он лишь промолвил:

– Годится!

Несмотря на то что очень устал, он запрыгал вниз, со склона на склон, по камням и кустам, кувырком и кубарем, как будто он был веселой обезьянкой и у него было четыре руки.

Но он так и не заметил, что наша знакомая ирландка следует за ним.

Но теперь он уж вовсе устал. Пылающее солнце иссушило его, влажный лес совсем выдавил из него остатки сил. Пот стекал с него ручьями, он тек даже с кончиков пальцев на руках и на ногах, и Том стал чище, чем был. Но там, где он прошел, оставались грязные следы, и темный след так и остался на утесе. В Вендейле же с тех пор развелось множество черных жуков, и все из-за Тома: папа-жук, прародитель всех сегодняшних черных жуков, как раз собирался на собственную свадьбу, нарядившись в небесно-голубой сюртук и алые гетры… и тут мимо прокатился чумазый Том.

Наконец-то мальчик добрался до подножия холмов. Но что это? Он вовсе не на равнине, так часто бывает, когда спускаешься с горы. Внизу были беспорядочно нагромождены известняковые валуны, размером и с твою голову и с целую вагонетку, а в щелях между ними росли папоротники и вереск. И на них палило солнце.

И тут Том почувствовал: все, он выдохся, не добраться ему через эти кучи.

Он больше не мог идти. Солнце палило, но его зазнобило. Он давно уж ничего не ел, его замутило. Ему и пройти-то осталось всего футов двести по ровненькому лужку, но он не мог больше двигаться. Он слышал, как напевает ручей, но ему казалось, что до воды еще миль сто.

Он упал на траву, и осмелевшие жучки побежали но его телу, а мухи усаживались прямо на нос. Не знаю, смог бы он подняться, если бы не комары и муравьи. Комары начали кусать его и изо всех сил зудеть в уши, а муравьи принялись покусывать ладони и ступни, там, где с Тома слез толстый слой сажи, так что наконец он очнулся, поднялся и, шатаясь, побрел вдоль низенькой изгороди, по узенькой тропке к дверям домика.

Домик был чистенький и симпатичный, в саду рос плющ, и все кусты были подстрижены так, что в них угадывались самые причудливые образы – павлины, трубы, чайники… А из открытых дверей раздавался такой шум, как если бы кричали все лягушки, какие есть на свете, предвещая самый жаркий день (не знаю, как им это удается узнать, да и вы не знаете, и никто не знает).

Он медленно добрел до открытой двери, увитой вьющимися розами, и осторожно заглянул внутрь.

У пустого очага, над которым висел котелок со сладкими травками, сидела очаровательная старушка в красной юбке, коротком домашнем халате поверх юбки, в чистом белом чепце, поверх которого была повязана черная шелковая косыночка. У ног ее сидел кот, должно быть, он приходился дедом всем котам на свете; а напротив нее на двух скамейках разместились двенадцать или четырнадцать чистеньких розовощеких детишек. Они что-то учили, повторяя урок вслух.

Такой приятный домик, такой сияющий чистотой каменный пол, такие старые обои на стенах, такой старый комод черного дерева, где стояли кувшины, медная и глиняная посуда и часы, начавшие куковать, едва Том появился на пороге. (Не думай, что часы напугались, увидев Тома, просто было уже ровно одиннадцать часов…)

Дети, как один, вздрогнули, заметив черную фигурку у дверей, девочки расплакались, а мальчики стали над ним смеяться, и все они тыкали в Тома пальцами, что было совсем невежливо. Но Том так устал, что ни на что уже не обращал внимания.

– Кто ты такой и что тебе нужно? – вскричала старушка. – Трубочист! Уходи прочь! Мне ничего не надо чистить.

– Воды, – прошептал бедный Том.

– Воды? – отвечала она резко. – Поди к ручью!

– Но я не дойду до него, – прошептал Том. – Я умираю от голода и жажды. – И он повалился на ступеньки.

Старушка поправила очки и рассматривала его секунду. И вторую. И третью.

– Да он совсем ослабел, бедняжка, – сказала она наконец. – Что ж, ребенок есть ребенок, даже если он трубочист.

– Воды! – прошептал Том.

– О, господи, – она вскочила, подошла к Тому и пощупала его лоб. – Тебе сейчас нельзя воды, я принесу молока.

И она ушла в другую комнату, а вскоре вышла оттуда, неся кружку молока и кусочек хлеба.

Том залпом выпил молоко и поднял глаза. Ему стало куда лучше.

– Откуда ты пришел?

– Оттуда, – и Том показал назад и наверх.

– Из Хартховера? Через холмы? И спустился по склону? А ты не лжешь?

– Зачем? – н Том прислонился к косяку.

– А как же ты там оказался?

– Я бежал из Усадьбы. – Том так устал, что даже не стал ничего выдумывать, а просто коротко объяснил старушке, что с ним произошло.

– О, господи, так ты ничего не украл?

– Нет.

– Да уж, я тебе верю. Ну и ну, от самой Усадьбы, да по нашему склону! А что же ты не ешь?

– Не могу.

– Но хлеб вкусный, я сама его испекла.

– Не могу… а что, сегодня воскресенье?

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

– В голове у меня звонят колокола, – объяснил Том, склоняя голову к коленям и закрывая глаза.

– Бедняжка, да ты совсем болен, пойдем со мной, я тебя уложу куда-нибудь. Я бы положила тебя в постель, да уж очень ты грязный.

Но Том не мог даже встать, и тогда старушка кое-как подняла его и помогла добраться до сарайчика, а там уложила его на кучу душистого сена и велела поспать как следует. Ей нужно было кончить урок, а потом она снова придет к нему.

И она ушла в дом, думая, что Том уснул.

Но Том не уснул.

Он крутился, вертелся и метался на своей мягкой душистой постели, и было ему так жарко, что он мечтал о холодном ручье, а потом ему пригрезилась чистенькая девочка, кричавшая: «Ты такой грязнуля, иди умойся!», а потом голос ирландки сказал: «Кто в чистоте живет, тот чистым и останется». А потом снова зазвонили колокола, на сей раз так близко, что он уверился: да, сегодня воскресенье, старушка не права. Ему нужно пойти к ручью и умыться. И он громко произнес в полусне:

– Мне надо быть чистым, да, мне надо быть чистым!

И тотчас он очутился на лугу, повторяя:

– Мне надо быть чистым!

И он пошел вперед в полусне, как часто бывает с детьми, когда они болеют. Он ничему не удивлялся, просто пошел к ручью, лег на траву и посмотрел вниз, в чистейшую прозрачную воду, а крошечные форели ринулись врассыпную, напуганные его черным лицом. Сначала он окунул руку – ах, какая прохладная вода!

– Я поплыву, как рыбка, я хочу стать чистым-чистым! – произнес Том.

Он быстро разделся, не замечая, что его старая одежонка уже рвется на части, и опустил в прохладную воду стертые ноги. А потом пошел по ручью, который становился все глубже и шире. И чем дальше он шел, тем громче звенели колокола в его голове.

Но по-прежнему он не замечал, что за ним следует ирландка.

Она ступила в чистую воду, и тотчас серый платок и красная юбка исчезли, растворяясь в воде, а вокруг нее взвились зеленые водоросли, белые лилии сплелись венком на ее волосах, и феи воды подхватили ее и унесли от берега – она ведь была их королевой, да и не только их.

– Где же ты была? – спрашивали они.

– Я разглаживала подушки под головами больных и нашептывала им сладкие сны; открывала окошки, чтобы впустить свежий воздух; уводила детишек от застоявшихся прудов и глубоких канав; отвлекала женщин, бежавших в лавку за выпивкой; ловила за руку мужей, готовых отколотить своих жен; помогала тем, кто сам себе помочь не умеет; так, пустяки, но я очень устала. И я привела вам нового братца, мне пришлось следить за ним всю дорогу, чтобы он не погиб по пути.

Тут все феи воды рассмеялись от радости.

– Милые мои, пока что он не должен вас видеть, он совсем еще зверек, у зверей он и будет учиться. Не надо играть с ним, не надо разговаривать, и не показывайтесь ему на глаза. Но следите, чтобы никто не причинял ему зла.

Тут феи расстроились, но они всегда повиновались королеве.

А она уплыла по течению. Конечно, Том ничего этого не видел и не слышал. Впрочем, если бы и услышал или увидел, наша история бы не изменилась, ведь ему было жарко, он умирал от жажды, и ему так хотелось стать чистым, и все это враз, так, что он кинулся в воду не глядя.

Но не провел он в воде и двух минут, как тут же уснул, и никогда еще не приходилось ему так сладко спать. Снились ему зеленые луга, рослые вязы, спящие коровы.

А потом ему ничего не снилось.

Старушка же, покончив с уроками, пошла взглянуть на Тома, но его там уже не было.

Тогда она вернулась в дом, думая обиженно, что Том ее обманул и все выдумал.

Но на следующий день она стала думать иначе. Дело в том, что, когда погоня закончилась, сэр Джон и остальные вернулись в особняк, и вид у них был глупейший.

А когда сэр Джои расспросил няню о случившемся, вид у всех стал еще глупее. Когда же сэр Джон выслушал Элли, ему стало совсем не по себе. Она видела, как в комнате ее стоял маленький грязный трубочист и горько плакал, вот и все. Конечно, проснувшись и увидев его, она очень испугалась и закричала. Ну и что? Мальчик ничего не тронул, и по следам, оставшимся от его грязных ног, было видно, что он даже не сошел с каминного коврика, пока няня не накинулась на него, тогда он двумя прыжками достиг окна и скрылся.

Сэр Джон отпустил Граймса и пообещал дать ему пять шиллингов, если Граймс приведет к нему мальчика, и тот подтвердит рассказ Элли. И не надо его бить. И сэр Джон, и Граймс считали, что Том вернулся домой.

Том не пришел и вечером, так что наутро Граймс пошел в полицию заявить об исчезновении мальчика. Но никто ничего не слышал про Тома, и со вчерашнего дня в городе его не видели. Никому и в голову не приходило, что он мог одолеть десять миль пешком по такой жаре, пройти холмы, болота и пустоши и спуститься в Вендейл по отвесным скалам.

Так что на следующий день мистер Граймс явился в Хартховер с кислым лицом. Но сэра Джона не было дома, он уехал по делам. Что ж, мистер Граймс просидел в людской весь день, попивая крепкий эль. И он забыл все свои печали задолго до того, как сэр Джон вернулся домой.

Добрый сэр Джон плохо спал минувшей ночью, и наутро он сказал жене:

– Милая моя, не иначе, как мальчик со страху помчался в пустошь и заблудился. Бедняга, он на моей совести, но я знаю, что делать.

И он поднялся в пять утра, принял ванну, надел охотничью куртку и гетры, пошел в конюшню, старый краснолицый джентльмен с твердой, как доска, рукой, с широкой, как у быка, спиной. Он оседлал охотничьего коня, взял с собой и привратника, и егеря, и младшего привратника, и младшего смотрителя, и еще ищейку на длинном поводке – огромного пса, ростом с теленка, цвета серого гравия на дорожке, с черными бархатными ушами и носом, и с глоткой, как у колокола. Пес довел их до того места, где Том забегал в лес, взвыл, сообщив им все, что знал.

Потом они добрались до того места, где Том влетел лбом в стену, и перебрались через нее. И так они двигались и двигались друг за другом, ведь сэр Джон специально отправился в путь так рано, пока жаркое солнце не высушило все следы, все запахи.

И наконец они добрались до вершины последнего утеса, и пес остановился, поднял к ним морду и пролаял на собачьем языке:

– Говорю вам, он тут и спустился!

Они не могли поверить тому, что маленький мальчик пешком преодолел такое расстояние. А когда они посмотрели на крутой утес, они решили, что он не мог тут спуститься. Но коли пес уверен в этом, так тому и быть.

– Да простит нас Господь! – сказал сэр Джон. – Если мы и найдем его, то вон там, внизу, разбившимся о камни. – Он шлепнул себя по ноге рукой в охотничьей перчатке и спросил:

– Ну, кто из вас спустится по этому утесу? Эх, скинуть бы мне лет двадцать! Двадцать фунтов тому, кто спустится туда и сообщит мне, что с парнишкой!

А вместе с ними был тот самый маленький грум, который приезжал в город, чтобы передать Граймсу заказ сэра Джона. И он сказал:

– Могу и бесплатно, парень-то был что надо, и для трубочиста очень вежливый.

И вот он пустился в путь, маленький грум, щеголеватый на вершине утеса и очень потрепанный у его подножия. Он порвал и гетры, и бриджи, и куртку, и у него лопнули подтяжки и башмаки, он потерял шляпу, хуже того, он потерял булавку от галстука, а ведь она была из чистого золота, он выиграл ее на соревнованиях в Мэлтоне, и на булавке была изображена голова лошади, совсем как живая, хотя и очень маленькая, и вот он ее лишился. Но Тома он по пути не увидел.

А в это время сэр Джон и его спутники объезжали скалы и пустошь, чтобы попасть в Вендейл кружным путем.

Так они все и добрались до домика старушки, и все дети, прилежно учившие с ней уроки, высыпали наружу, и сама она вышла навстречу всадникам. Увидев сэра Джона, она низко-низко присела, ведь она арендовала у него клочок земли.

– Ну, как дела, милая? – спросил сэр Джон.

– Будь здоров, Хартховер, – отвечала она, всегда называя его только так, как было принято в северных краях. – Добро пожаловать в Вендейл! Неужели ты охотишься на лис, сейчас ведь не сезон?

– Я вышел на охоту за странной дичью, – отвечал он.

– Отчего ж ты так печален?

– Я ищу маленького трубочиста, вчера оy бежал из моего дома.

– Ох, Хартховер, ты всегда был милостив, ты не накажешь его, если я тебе расскажу, что тут было?

– Нет, милая, нет. Боюсь, мы напугали его до смерти и гнались за ним полдня, и все по ошибке, а теперь вот пес привел нас сюда по его следам…

И тут старушка расплакалась:

– Значит, он рассказал мне правду, ах, бедняга! Нужно верить людям, – и тут она рассказала сэру Джону все, что вчера произошло.

– Давайте сюда пса, – велел сэр Джон.

И пес взял след от сарайчика и повел их к ручью, и дальше, туда, где ручей впадает в чистую широкую реку, и они все увидели на берегу одежонку Тома. И они решили, что мальчик утонул.

А что же Том?

Ага, теперь-то и начинается самое интересное.

Проснувшись, а он, конечно же, проснулся, так вот, проснувшись, Том обнаружил, что плавает в большом ручье, и что он стал совсем крошечным, меньше четырех дюймов [3]3
  Дюйм(гол. duim) – 2,54 сантиметра.


[Закрыть]длиной. Если быть совсем точным, в нем было 3,87902 дюйма росту.

Словом, феи превратили его в дитя воды.

Ты что, никогда не слышал про детей воды?

Как бы то ни было, Том стал одним из них. Стало быть, и сэр Джон, и привратник, и смотритель, и младший привратник, и младший смотритель, и мальчик-грум ошибались. И сэр Джон очень расстроился. Они же не знали, что Том жив, и не просто жив, а весел, чист и здоров – по крайней мере телом.

Фен отмыли его в быстром течении, пока он спал, и все, что в нем было от природы чистого, выплыло наружу. Совсем как бабочка, вылетающая из кокона, который свивает гусеница.

Однако добрый сэр Джон решил, что Том утонул, и винил во всем самого себя. И все, кто был там, видя, что сэр Джон заплакал, тоже вытирали слезы. Не оплакивал Тома лишь Граймс, сэр Джон выдал ему десять фунтов, и Граймс пил-гулял целую неделю. Сэр Джон попытался узнать что-либо про отца и мать Тома, но узнал лишь, что мать умерла, а отец Тома на каторге.

Что до девочки Элли, она целую неделю не играла в куклы и в конце концов сделала маленький надгробный камень и поставила его в Вендейле, там, где спят все минувшие поколения поселян. И часто старушка рассказывала своим ученикам про маленького трубочиста и пела им старинную песенку, сидя за прялкой и занимаясь шитьем, она шила себе то, что сама называла «свадебным платьем». Дети мало что понимали в песне, но она им очень нравилась, и они часто напевали вслед за старушкой:

 
Когда природа вся в цвету,
Все молодо вокруг,
Гусь – словно лебедь на лету,
И каждый встречный – друг,
Седлай скорее скакуна
И отправляйся в путь.
Кровь молодая течь должна,
Как должен ветер дуть.
Когда природа отцвела,
Ветшает все вокруг,
Когда забава не мила,
Все валится из рук, —
Вернись, найди меж дряхлых лиц
Лицо, что ты любил,
Когда звенело пенье птиц,
Когда ты молод был [4]4
  Стихи в переводе Нины Коптюг.


[Закрыть].
 

Но это лишь слова, а душой песни была сама старушка с ее сморщенным добрым лицом, ее стареньким тонким голосом, с забытой мелодией, под которую она напевала. Этого на бумаге не передать.

И все это время Том плавал в чистой воде, вокруг шеи его трепыхались крошечные плавники, он был постоянно весел, а уж чист он был, как и всякая другая рыбка.

Глава 3

Том стал настоящей амфибией, он умел плавать под водой и бегать по суше. К тому же он впервые в жизни был чистым, и ему не приходило в голову, что теперь он постоянно голый – его это не волновало.

Он не помнил, что когда-то был грязным. Он позабыл все прежние печали: и грязные темные трубы, и усталость, и голод, и постоянные колотушки. Он позабыл своего хозяина, и Хартховер, и маленькую девочку в белом, словом, он позабыл свою прежнюю жизнь, включая те плохие слова, которые так часто употреблял Граймс.

Том жил в воде и был счастлив. На суше его заставляли работать столько, что он бывал чуть жив от усталости, а теперь у него наступили каникулы. Он плавал, рассматривал все, что ему попадалось под водой, и наслаждался погодой – ведь под водой солнце не бывает слишком жарким, а мороз – слишком холодным.

Но что же он ел? Наверное, кашку на воде и водяное молоко, ведь и земные младенцы на первых порах не едят ничего другого. Впрочем, мы же не знаем, что именно ест водяное население, тем более водяные дети.

Иногда он бродил по гладким дорожкам, глядя на жучков, носящихся среди камней так же, как кролики суетятся на суше; или рассматривал росшие под водой цветы; или забирался в щелку и наблюдал за личинками, поедающими водоросли с такой же жадностью, с которой ты бы съел сливовый пудинг; а часто ему попадались незнакомые существа, такие забавные, что Том не мог удержаться от смеха. Иногда он забирался в водяной лес. Тебе-то показалось бы, что это всего лишь заросли водорослей, но ты же помнишь, что Том стал совсем крошечным. Там ему попадались водяные обезьянки и водяные белки, у них у всех было по шесть ног (у водяного населения обычно бывает не меньше шести ног, кроме детей воды, конечно). Зверьки бегали по веткам. А еще там росли тысячи водяных цветов. Но когда Том попытался сорвать один цветок, тот уполз от него и свернулся в комочек. И Том понял, что водяные цветы живые, и не стал их трогать. Словом, он начал понимать, что в мире куда больше интересного, чем кажется на первый взгляд.

А еще Том обнаружил, что под водой все создания разговаривают. Конечно, язык их отличается от нашего, так же, как отличается от человеческого язык лошадей, собак и птиц. Вскоре Том научился понимать их и разговаривать с ними. Да, будь он хорошим мальчиком, он быстро завел бы себе друзей. Но увы! Он ничем не отличался от многих мальчишек, которым очень нравится ловить жуков или бабочек и мучить их просто так. И вскоре самые маленькие водяные существа начали прятаться по углам при виде Тома, и никто с ним не разговаривал.

Конечно, водяные фен грустили, видя, как ведет себя Том, и думали, что было бы хорошо показаться ему, обнять его да объяснить, что он поступает неправильно. А потом поиграть с ним, ведь он просто скучал и не знал, куда себя деть. Но королева не разрешала.

Однажды он отыскал кокон и расковырял его, чтобы посмотреть, кто там внутри. А внутри была личинка, но она не могла говорить, потому что голова ее была замотана тончайшими нитями. Зато остальные личинки, которые уже были готовы вылупиться, высунули головы и стали хором кричать на Тома:

– Ах ты негодник! Она только-только замоталась в кокон, ей бы поспать две недели, а потом она бы вылетела отсюда на прекрасных прозрачных крыльях, отложила бы чудесные яйца, а теперь ты разломал ее домик, и она умрет. Зачем ты нас мучаешь?

Том уплыл от них подальше. Ему стало стыдно, и он начал безобразничать еще больше – так часто бывает с маленькими мальчиками, которые в чем-то провинятся, но не желают в том сознаваться.

Он доплыл до маленького пруда, где резвились крохотные форели, и начал ловить их за хвосты, но они выскальзывали у него из рук и выпрыгивали из воды от страха. Том и не заметил, как навстречу ему выплыла огромная коричневая форель и накинулась на него с раскрытым ртом.

Умчавшись от нее, Том пошел дальше, надувшись на весь свет. Ему было очень одиноко. Тут он увидел уродца, который был ненамного больше его самого. Неведомое существо сидело возле самого берега, у него было шесть ног, здоровенный живот и безобразная голова с двумя огромными глазами и ослиной мордой.

– Ой, какой урод! – воскликнул Том.

И он начал корчить рожи перед уродцем, а потом придвинулся к нему совсем близко и показал незнакомцу нос.

И что ты думаешь? Неизвестно откуда высунулась длинная лапа с щипцами на конце и ухватила Тома за нос! И он не мог вырваться.

– Ой, отпусти, мне больно! – завопил Том.

– Ну так не мешай и мне, – отвечал неизвестный, – я хочу разделиться.

Том пообещал не мешать ему и спросил:

– Почему ты хочешь разделиться?

– Потому что все мои братья и сестры уже разделились и превратились в прекрасных крылатых созданий. Вот и я хочу разделиться, не мешай мне!

Том замер с открытым ртом. И неизвестный надулся, растянулся, и вдруг – хлоп! бум! трах! – он весь разломился пополам.

И тогда изнутри показалось удивительное хрупкое и мягкое существо, такое же гладкое, как Том, только очень слабенькое и бледненькое, как ребенок, долго проболевший и пролежавший в комнате без свежего воздуха. Ножки у него едва двигались, и оно оглядывалось кругом с таким смущенным выражением лица, какое бывает у девушки, впервые в жизни попавшей на бал. А потом оно медленно зашагало по травинке вверх.

Том был так поражен, что и слова не вымолвил, лишь таращился во все глаза. Он тоже всплыл наверх и стал смотреть, что же будет дальше.

Стоило неведомому существу оказаться на ярком теплом солнце, как с ним произошла удивительная перемена. Оно на глазах стало сильнее и тверже, тело его начало переливаться чудесными красками, черными, голубыми и желтыми, оно все пошло кругами и полосками; на спине его развернулись прозрачные крылья, целых четыре штуки, а глаза его стали такими огромными, что сделались больше самой головы и засверкали, как десять тысяч бриллиантов!

– Ой, как же ты красив! – сказал Том и протянул руку, чтобы потрогать своего недавнего знакомца.

Но тот взмыл в воздух, повисел так на своих крыльях и опустился рядом с Томом.

– Тебе не поймать меня, я стал стрекозой, королем всех мух! Теперь я буду танцевать на луче солнца, летать над рекой, как ястреб, ловить комаров, и еще я найду себе красавицу-жену, вот что!

И он взлетел повыше и принялся ловить комаров.

– Вернись, вернись! – закричал Том. – Как ты прекрасен! Мне так одиноко, поиграй со мной, а я не стану тебя ловить!

– Да тебе и не поймать меня, но я полетаю и вернусь и поболтаю с тобой. О, какое огромное дерево, какие на нем листья!

Это был всего лишь куст, но ведь до сих пор король мух видел лишь водяные растения, а они никогда не бывают такими высокими, как на суше. Кроме того, он был близорук, как все стрекозы, которые видят не дальше ярда от своего носа (как и многие люди, хотя они совсем не так красивы, как он).

Что же, он вернулся и рассказал Тому о том, что видел. Он очень гордился своей окраской и роскошными крыльями, но, если ты помнишь, сначала он был беспомощным уродцем, так что его можно простить. Он много рассказывал о том, что видел на лугах и в лесу, а Тому нравилось слушать – сам-то он ничего не помнил. Так они и подружились.

Рад сказать, что Том многому научился в тот день и долгое время никому не причинял зла. Вскоре личинки привыкли к нему и показывали, как строятся их домики, а потом он наблюдал, как лопается кокон и из него вылетает совсем другое существо, крылатое, живущее не в воде, а в воздухе. Иногда он мечтал о том, чтобы и у него были крылья.

Помирился он и с форелями, они быстро забывают обиды. Часто они играли в зайца и гончих, и Том пытался подпрыгивать из воды, чтобы перевернуться в воздухе, как рыбка, и упасть обратно, но у него никог* да ничего не получалось. Больше всего ему нравилось' смотреть, как рыбки ловят мух, пролетающих слишком низко над водой, и жуков, падающих с ветвей деревьев прямо в воду. А еще он любил наблюдать за зелеными гусеницами, которые вдруг спускались на своих зеленых канатах с дерева почти к самой воде, а потом неизвестно почему подтягивались обратно, сматывая канатик в клубок.

Часто Том ловил все, что попадалось – гусениц, комаров, мух – и отдавал их своим друзьям-рыбкам. Может быть, не очень хорошо по отношению к насекомым, но нужно ведь и о друзьях подумать.

Но вскоре он перестал ловить мух, потому что случайно познакомился с одной из них, и вот как это случилось.

Как-то раз Том нежился на солнышке, ловил мошек и отдавал их форели, и тут он увидел незнакомую муху, темно-серую, с коричневой головой. Муха была еще маленькая, но старалась вести себя, как большая (как и многие из вас); склоняла голову, трясла крыльями, расправляла ножки и топорщила волоски на брюшке. Вместо того, чтобы улететь, мушка села Тому на палец и пропищала тонюсеньким, пронзительным голоском:

– Спасибо, пока не надо!

– Что? – спросил Том, немного удивленный такой наглостью.

– Не надо мне твою ногу, можешь не выставлять ее, я и на пальце хорошо себя чувствую! Ах, слетаю-ка я к своей семье, а потом вернусь поболтать с тобой, пожалуйста, не убирай ногу, она мне пригодится!

Через пять минут мушка вернулась и примостилась на ноге Тома, болтая без умолку:

– Ты что же, живешь под водой? И что там хорошего? Я тоже там жила, но там так грязно, что я решила: пора это прекратить. Вылетела на поверхность и оделась, нравится тебе мой наряд?

– Нравится, – ответил Том.

– А теперь я отправляюсь танцевать! – запела мушка.

И она улетела и танцевала три дня и три ночи, пока не свалилась в воду, где ее и съела проплывавшая мимо рыбка (но Том этого не знал).

А как-то раз Том сидел на листике кувшинки вместе со своим другом – королем стрекоз. Тот наелся комаров и теперь засыпал на солнышке, лениво болтая с Томом о тех временах, когда они оба еще жили под водой.

И вдруг Том услышал очень странный звук, ворчание, пыхтение, скрипение, подвывание, как будто бы в один мешок сунули двух голубей, девять мышей, трех морских свинок и крохотного щенка, да и пустили мешок плыть по течению.

Он посмотрел туда, откуда доносился шум, и увидел зрелище столь же странное, сколь и сопровождавший его звук: по воде катился огромный шар, и казалось, что он сделан из мягкого коричневого меха, на солнце он сверкал, как стеклянный. В то же время это был и не совсем шар, потому что временами он разворачивался и расползался в стороны, а потом снова свертывался в шар. И шум от него все усиливался да усиливался.

Том спросил короля стрекоз, не знает ли тот, в чем дело, но его приятель был слишком близорук и ничего не увидел. Тогда Том ловко прыгнул в воду и поплыл вперед. И что же? Оказалось, что плывут, катаются, валяются, ныряют, веселятся, дерутся, целуются, кусаются, размахивают лапами и свертываются в один шар четыре или пять чудесных зверьков.

Но стоило самой большой зверюшке увидеть Тома, как она кинулась за ним с криком:

– Скорее, детки, тут кое-что съестное!

Она кинулась на беднягу Тома, сверкая злыми глазами и ухмыляясь так, что виднелись все ее острые зубы. И хотя Тому она показалась очень красивой, он подумал про себя: «Красив тот, кто красиво поступает», и тотчас нырнул, спрятался между корнями кувшинки, а потом начал ее дразнить.

– А ну вылезай, а не то будет хуже! – пригрозила старая выдра.

Но Том спрятался за двумя корешками и продолжал корчить рожи, точно так же, как он, бывало, корчил рожи старушкам, спрятавшись за густой изгородью. Конечно, это не свидетельствует о хорошем воспитании, но ты же помнишь, что у Тома вообще не было воспитания.

– Поплыли отсюда, дети, – наконец сказала мама-выдра с отвращением. – Это несъедобно, я думаю, это всего лишь головастик или тритон, даже гнусные щуки их не едят.

– Я не тритон! – возмутился Том. – У них хвосты!

– Ты головастик, – уверенно сказала выдра. – Я же вижу, у тебя две руки, и я уверена, что у тебя есть хвост!

– А вот смотри! – Том повернулся, и, конечно, никакого хвоста у него не было, как и у тебя.

Выдра могла бы сказать, что Том – лягушонок; но, как и многие взрослые люди, она не любила признавать свои ошибки и настаивала на своем.

– Раз я сказала, что ты головастик, так оно и есть, а потому ты не годишься в пищу приличным существам вроде моих детей. Сиди там, среди корней, пока тебя нс съест лосось (она знала, что лосось не станет есть Тома, но хотела испугать «головастика»). Да-да, они съедят тебя, а мы съедим их!

И она злобно расхохоталась – если ты когда-нибудь видел выдру, то, возможно, слышал и этот жуткий смех. Когда слышишь его впервые, кажется, что это хохочет призрак или водяной.

– А кто такой лосось? – спросил Том.

– Рыба, головастик, рыба, лосось – повелитель рыб, а мы – повелители лососей! Мы охотимся на них, загоняем их в угол и съедаем. Ах, как они глупы! Запугивают всю рыбу в реке и в пруду, пескарей, форелей, а стоит им увидеть нас – и они пугаются и дрожат от ужаса. Мы их ловим и перегрызаем им горло, и… – она облизнулась. – Да, они скоро придут, я чую дождь, он идет сюда с моря, а за дождями плывут лососи, и мы будем есть, есть целыми днями!

И выдра так надулась от гордости, что сделала колесо, а потом поднялась над водой, ухмыляясь, как Чеширский кот.

– И откуда же они плывут? – спросил Том, дрожа от страха.

– С моря, глупыш, с моря, если бы они жили там, им бы ничто не угрожало, но эти глупцы уплывают из моря, плывут по реке, тут-то мы их и караулим. Ах, сколько рыбы мы ловим, и как мы потом веселимся, катаемся на солнце и спим среди камней! Да, детки, не будь людей, мы жили бы совсем хорошо!

– А что такое люди? – спросил Том. Но тут ему показалось, что он и так знает.