Текст книги "Жизнь и приключения Николаса Никльби"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 63 страниц)

«Мой дорогой мистер Пагстайлс!

После блага нашего возлюбленного острова – этой великой, свободной и счастливой страны, чьи возможности и ресурсы, по искреннему моему убеждению, безграничны, – я превыше всего ценю ту благородную независимость, каковая является самой дорогой привилегией англичанина и каковую я горячо надеюсь оставить в наследство моим детям не ущемленной и не утратившей блеска. Движимый отнюдь не личными мотивами, но побуждаемый только высокими и почтенными конституционными соображениями, которые я не буду пытаться объяснить, ибо они поистине недоступны пониманию тех, кто не посвятил себя, подобно мне, сложной и трудной науке политики, я предпочел бы оставить за собой мое место и так и намереваюсь поступить.

Не будете ли вы столь любезны передать мой привет избирателям и познакомить их с этим обстоятельством?

С глубоким уважением, дорогой мистер Пагстайлс, и проч. и проч.».

– Значит, вы ни при каких обстоятельствах не сложите полномочия? – осведомился представитель делегации.

Мистер Грегсбери улыбнулся и покачал головой.

– В таком случае, всего хорошего, сэр! – сердито сказал Пагстайлс.

– Да благословит вас небо! – сказал мистер Грегсбери.

И делегаты, ворча и бросая грозные взгляды, удалились с такой быстротой, с какой позволяла им спускаться узкая лестница.

Когда ушел последний делегат, мистер Грегсбери потер руки и захихикал, как хихикают весельчаки, когда полагают, что откололи какую-нибудь особенно забавную шутку. Он с таким увлечением поздравлял сам себя, что не заметил Николаса, который остался в тени оконной занавески, пока этот молодой джентльмен, опасаясь услышать какой-нибудь монолог, не предназначенный для посторонних ушей, не кашлянул раза два или три с целью привлечь внимание члена парламента.

– Что это? – резко спросил мистер Грегсбери. Николас шагнул вперед и поклонился.

– Что вы здесь делаете, сэр? – спросил мистер Грегсбери. – Шпионите за мной в моей частной жизни! Спрятавшийся избиратель! Вы слышали мой ответ, сэр? Будьте добры последовать за делегацией.

– Я бы так и сделал, если бы входил в нее, но я не вхожу, – сказал Николас.

– В таком случае, как вы сюда попали, сэр? – задал естественный вопрос мистер Грегсбери, член парламента. – И, черт побери, откуда вы взялись, сэр? – был следующий его вопрос.

– Я пришел к вам с этой карточкой из конторы по найму, сэр, – сказал Николас, – желая предложить вам свои услуги в качестве секретаря и зная, что вы в нем нуждаетесь.

– И вы только для этого и пришли сюда? – сказал мистер Грегсбери, подозрительно в него всматриваясь. Николас ответил утвердительно.

– У вас нет никаких связей ни с одной из этих подлых газет? – спросил мистер Грегсбери. – Вы проникли сюда не для того, чтобы подслушать, что здесь происходит, а затем напечатать, а?

– К сожалению, должен признаться, что в настоящее время у меня нет никаких связей ни с кем, – сказал Николае вежливо, но тоном вполне независимым.

– О! – сказал мистер Грегсбери. – В таком случае, как же вы пробрались сюда наверх?

Николас рассказал, как делегация заставила его подняться.

– Так вот как было дело! – сказал мистер Грегсбери. – Садитесь.

Николас сел, а мистер Грегсбери долго его разглядывал, словно желая убедиться, прежде чем задавать новые вопросы, что против внешнего его вида нет никаких возражений.

– Значит, вы хотите быть моим секретарем? – спросил он наконец.

– Я бы хотел занять эту должность, сэр, – ответил Николас.

– Так, – сказал мистер Грегсбери. – Что вы умеете делать?

– Полагаю, – с улыбкой ответил Николас, – полагаю, что могу делать то, что обычно приходится делать другим секретарям.

– Что именно? – осведомился мистер Грегсбери.

– Что именно? – повторил Николас.

– Да, что именно? – сказал член парламента, склонив голову набок и устремив на него проницательный взгляд.

– Пожалуй, обязанности секретаря довольно трудно определить,раздумчиво сказал Николас. – Думаю, сюда входит корреспонденция?

– Верно, – заметил мистер Грегсбери.

– Приведение в порядок бумаг и документов?

– Совершенно верно.

– Иногда, быть может, писание под вашу диктовку и, вероятно, сэр, – с полуулыбкой добавил Николас, – переписка вашей речи для какого-нибудь органа печати, когда вы произносите сугубо важную речь.

– Несомненно, – ответствовал мистер Грегсбери. – Что еще?

– В данный момент, – подумав, сказал Николас, – признаюсь, я не могу назвать другие обязанности секретаря, если не считать его долга быть по мере сил услужливым, а также полезным своему патрону, не жертвуя при этом собственным достоинством и не выходя за пределы тех обязанностей, какие обычно налагает на него его должность.

Некоторое время мистер Грегсбери пристально смотрел на Николасв, а затем, осторожно окинув взглядом комнату, сказал, понизив голос:

– Все это прекрасно, мистер… как вас зовут?

– Никльби.

– Все это прекрасно, мистер Никльби, и вполне правильно постольку поскольку… постольку поскольку, но этого далеко не достаточно. Есть другие обязанности, мистер Никльби, которые секретарь парламентского деятеля никогда не должен упускать из виду. Я желал бы, чтобы меня начиняли, сэр.

– Простите, – перебил Николас, сомневаясь, правильно ли он расслышал.

– Начиняли, сэр, – повторил мистер Грегсбери.

– Вы меня извините, сэр, если я спрошу, что вы хотите этим сказать? – осведомился Николас.

– Смысл моих слов, сэр, совершенно ясен, – с торжественным видом отозвался мистер Грегсбери. – Мой секретарь должен быть в курсе внешней политики всех стран мира, следя за ней по газетам; просматривать все отчеты о публичных собраниях, все передовые статьи и отчеты о заседаниях различных обществ и отмечать все детали, которые, по его мнению, могут показаться интересными в маленькой речи по вопросу о какой-нибудь поданной петиции или чего-нибудь еще в этом роде. Понимаете?

– Кажется, понимаю, сэр, – ответил Николас.

– Далее, – сказал мистер Грегсбери, – необходимо, чтобы он изо дня в день знакомился с газетными эамет ками о текущих событиях – ну, например, «Таинственное исчезновение и предполагаемое самоубийство подручного в трактире» или что-нибудь еще в таком роде, на чем я мог бы обосновать запрос, обращенный к министру внутренних дел. Зятем он должен переписать запрос и то, что я запомнил из ответа (включив маленький комплимент моему независимому духу и здравому смыслу), и отправить заметку в местную газету, прибавив, быть может, пять-шесть вводных строк, напоминающих, что я всегда нахожусь на своем посту в парламенте, никогда не уклоняюсь от ответственных и тяжелых обязанностей и так далее. Вы понимаете?

Николас ответил поклоном.

– Затем, – продолжал мистер Грегсбери, – я бы хотел, чтобы он время от времени просматривал цифры в напечатанных таблицах и делал некоторые общие выводы; я должен быть хорошо осведомлен, например, по вопросу о государственном доходе от обложения налогом строевого леса, по финансовым вопросам и так далее. И я бы желал, чтобы он подготовил кое-какие доводы против возврата к расплате наличными и обращения звонкой монеты, с указанием на гибельные последствия таковых мероприятий, а также коснулся вывоза золотых и серебряных слитков, упомянул о русском императоре, о банкнотах и тому подобных вещах, о которых достаточно будет сказать вскользь, потому что никто в этом ничего не смыслит. Вы усваиваете мою мысль?

– Как будто понимаю, – сказал Николас.

– Что касается вопросов, не имеющих отношения к политике,разгорячившись, продолжал мистер Грегсбери, – и таких, к каким нельзя требовать ни малейшего внимания, кроме естественной заботы не допускать, чтобы низшие классы пользовались таким же благосостоянием, как и мы, – иначе что стало бы с нашими привилегиями, – я бы хотел, чтобы мой секретарь составил несколько маленьких парадных речей в патриотическом духе. Так, например, если бы внесли какой-нибудь нелепый билль о предоставлении этим жалким сочинителям – авторам – права на их собственность, – я бы хотел сказать, что лично я всегда буду против возведения непреодолимой преграды к распространению литературы в народе – понимаете? – я бы сказал, что создания материальные, как создания рода человеческого, могут принадлежать отдельному человеку или семье, но создания интеллектуальные, как создания божии, должны, само гобой разумеется, принадлежать всему народу. Находясь в приятном расположении духа, я не прочь был бы пошутить на тему о потомстве и сказать, что пишущие для потомства должны довольствоваться такой наградой, как одобрение потомства. Это понравилось бы палате, а мне не причинило бы никакого вреда, потому что вряд ли потомство будет знать что-нибудь обо мне и моих шутках? Вы понимаете?

– Понимаю, сэр, – ответил Николас.

– В подобных случаях, когда наши интересы не затронуты, – сказал мистер Грегсбери, – вы всегда должны помнить, что следует энергически упоминать о народе, ибо это производит прекрасное впечатление во время выборной кампании, а над сочинителями можете смеяться сколько угодно, потому что большинство из них, полагаю я, снимает комнаты и не имеет права голоса[42]42
  …снимает комнаты и не имеет права голоса. – По избирательному закону в эпоху создания «Никльби» избирательным правом пользовались только домохозяева или квартирохозяева, уплачивавшие не меньше десяти фунтов в год арендной платы; кроме этого, они должны были удовлетворять целому ряду условий, выставленных правящими классами для того, чтобы всемерно сузить круг избирателей в парламент и в местные органы самоуправления.


[Закрыть]. Вот в общих чертах беглое описание тех обязанностей, какие вам предстоит исполнять, если не считать того, что каждый вечер вы должны дежурить в кулуарах, на случай если бы я что-нибудь забыл и нуждался в новой начинке, а иногда, во время горячих прений, садиться в первом ряду галереи и говорить окружающим: «Вы видите этого джентльмена, который поднес руку к лицу и обхватил рукой колонну? Это мистер Грегсбери… знаменитый мистер Грегсбери…» И вам надлежит добавить еще несколько хвалебных слов, которые в тот момент придут вам в голову. А что касается жалованья, – сказал мистер Грегсбери, стремительно приводя к концу свою речь, потому что ему не хватило дыхания, – а что касается жалованья, то во избежание всякого недовольства, я готов сразу назвать крупную сумму, хотя это больше, чем я имею обыкновение платить, – пятнадцать шиллингов в неделю, и – покажите, на что вы способны. Все!

Сделав это блестящее предложение, мистер Грегсбери снова откинулся на спинку кресла с видом человека, который проявил совершенно безрассудную щедрость, но тем не менее решил в этом не раскаиваться.

– Пятнадцать шиллингов в неделю – это не много, – мягко заметил Николас.

– Не много? Пятнадцагь шиллингов не много, молодой человек? – вскричал мистер Грегсбери. – Пятнадцать шиллингов…

– Пожалуйста, не думайте, сэр, что я возражаю против этой суммы,ответил Николас. – Я не стыжусь призначься, что, какова бы ни была она сама по себе, для меня это очень много. Но обязанности и ответственность делают вознаграждение ничтожным, и к тому же они так тяжелы, что я боюсь взять их на себя.

– Вы отказываетесь принять их, сэр? – осведомился мистер Грегсбери, протягивая руку к шнурку колокольчика.

– Я боюсь, сэр, что при всем моем желании они окажется мне не по силам, – ответил Николас.

– Это равносильно тому, что вы предпочитаете не принимать этой должности, а пятнадцать шиллингов в неделю считаете слишком низкой платой,позвонив, сказал мистер Грегсбери. – Вы отказываетесь, сэр?

– Другого выхода у меня нет, – ответил Николас.

– Проводи, Мэтьюс! – сказал мистер Грегсбери, когда вошел мальчик.

– Я сожалею, что напрасно вас потревожил, сэр, – сказал Николас.

– Я тоже сожалею, – сказал мистер Грегсбери, поворачиваясь к нему спиной. – Проводи, Мэтьюс!

– Всего хорошего, сэр, – сказал Николас. – Проводи, Мэтьюс! – крикнул мистер Грегсбери.

Мальчик поманил Николаса и, лениво спустившись впереди него по лестнице, открыл дверь и выпустил его на улицу.

С печальным и задумчивым видом Николас отправился домой.

Смайк собрал на стол закуску из остатков вчерашнего ужина и нетерпеливо ждал его возвращения. События этого утра не улучшили аппетита Николаса, и к обеду он не прикоснулся. Он сидел в задумчивой позе, перед ним стояла нетронутая тарелка, которую бедный юноша наполнил самыми лакомыми кусочками, и тут в комнату заглянул Ньюмен Ногс.

– Вернулись? – спросил Ньюмен.

– Да, – ответил Николас, – смертельно усталый, и что хуже всего, мог бы с таким же успехом остаться дома.

– Нельзя рассчитывать на то, чтобы много сделать за одно утро, – сказал Ньюмен.

– Быть может, и так, но я всегда полон надежд, и я рассчитывал на успех, а стало быть, разочарован, – отозвался Николас.

Затем он дал Ньюмену отчет о своих похождениях.

– Если бы я мог что-то делать, – сказал Николас, – ну хоть что-нибудь, пока не вернется Ральф Никльби и пока я не почувствую облегчения, встретившись с ним лицом к лицу, мне было бы лучше. Небу известно, что я отнюдь не считаю унизительным работать. Прозябать здесь без дела, словно дикий зверь в клетке, – вот что сводит меня с ума!

– Не знаю, – сказал Ньюмен, – есть в виду кое-какие мелочи… этого бы хватило на плату за помещение и еще кое на что… но вам не понравится. Нет! Вряд ли вы на это пойдете… нет, нет!

– На что именно я вряд ли пойду? – спросил Николае, поднимая глаза.Укажите мне в этой необъятной пустыне, в этом Лондоне, какой-нибудь честный способ зарабатывать еженедельно хотя бы на уплату за эту жалкую комнату, и вы увидите, откажусь ли я прибегнуть к нему. На что я не пойду? Я уже на слишком многое пошел, друг мой, чтобы остаться гордым или привередливым. Я исключаю те случаи, – быстро добавил Николае, помолчав,когда привередливость является простой честностью, а гордость есть не что иное, как самоуважение. Я не вижу большой разницы, служить ли помощником бесчеловечного педагога, или пресмыкаться перед низким и невежественным выскочкой, хотя бы он и был членом парламента.

– Право, не знаю, говорить ли вам о юм, что я слышал сегодня утром,сказал Ньюмен.

– Это имеет отношение к тому, что вы только что сказали? – спросил Николас.

– Имеет.

– В таком случае, ради самого неба, говорите, добрый мой друг! – воскликнул Николас. – Ради бога, подумайте о моем печальном положении и, раз я вам обещал не делать ни шагу, не посоветовавшись с вами, дайте мне по крайней мере право голоса, когда речь идет о моих же собственных интересах.

Вняв этой мольбе, Ньюмен принялся бормотать всевозможные в высшей степени странные и запутанные фразы, из которых выяснилось, что утром миссис Кенуигс долго допрашивала его касательно его знакомства с Николасом и о жизни, приключениях и родословной Николаса, что Ньюмен, пока мог, уклонялся от ответов, но, наконец, под сильным давлением и будучи загнан в угол, вынужден был сообщить, что Николас – высокообразованный учитель, которого постигли бедствия, о коих Ньюмен не вправе говорить, и который носит фамилию Джонсон. Миссис Кенуигс, уступив чувству благодарности, или честолюбию, или материнской гордости, или материнской любви, или всем четырем побуждениям вместе взятым, имела тайное совещание с мистером Кенуигсом и, наконец, явилась с предложением, чтобы мистер Джонсон обучал четырех мисс Кенуигс французскому языку за еженедельный гонорар в пять шиллингов, то есть по одному шиллингу в неделю за каждую мисс Кенуигс и еще один шиллинг в ожидании того времени, когда младенец окажется способным усваивать грамматику. «Если я не очень ошибаюсь, он не заставит себя ждать, – заметила миссис Кенуигс, делая это предложение, – так как я твердо верю, мистер Ногс, что таких умных детей еще не было на свете».

– Ну, вот и все! – сказал Ньюмен. – Знаю, это недостойно вас, но я подумал, что, быть может, вы согласились бы…

– Соглашусь ли я! – с живостью воскликнул Николае. – Конечно, я согласен! Я не задумываясь принимаю это предложение. Дорогой мой, вы так и скажите, не откладывая, достойной мамаше и передайте, что я готов начать, когда ей будет угодно.

Обрадованный Ньюмен поспешил сообщить миссис Кенуигс о согласии своего друга и вскоре вернулся с ответом, что они будут счастливы видеть его во втором этаже, как только он найдет это для себя удобным; затем он добавил, что миссис Кенуигс тотчас же послала купить подержанную французскую грамматику и учебник – эти книжки давно уже валялись в шестипенсовом ящике в книжном ларьке за углом – и что семейство, весьма взволнованное этой перспективой, подчеркивающей их аристократичность, желает, чтобы первый урок состоялся немедленно.

И здесь можно отметить, что Николас не был высокомерным молодым человеком в обычном смысле этого слова. Он мог отомстить за оскорбление, ему нанесенное, или выступить, чтобы защитить от обиды другого, так же смело и свободно, как и любой рыцарь, когда-либо ломавший копья; но ему не хватало того своеобразного хладнокровия и величественного эгоизма, которые неизменно отличают джентльменов высокомерных. По правде говоря, мы лично склонны смотреть на таких джентльменов скорее как на обузу в пробивающих себе дорогу семьях, потому что мы знаем многих, чей горделивый дух препятствует им взяться за какую бы то ни было черную работу и проявляет себя лишь в склонности отращивать усы и принимать свирепый вид; но, хотя и усы и свирепость – в своем роде прекрасные вещи и заслуживают всяческих похвал, мы, признаться, предпочитаем, чтобы они выращивались за счет их владельца, а не за счет смиренных людей.

Итак, Николас, не будучи юным гордецом в обычном смысле этого слова и почитая большим унижением занимать деньги на удовлетворение своих нужд у Ньюмена Ногса, чем преподавать французский язык маленьким Кенуигсам за пять шиллингов в неделю, принял предложение немедля, как было описано выше, и с надлежащей поспешностью отправился во второй этаж.

Здесь он был принят миссис Кенуигс с любезной грацией, долженствовавшей заверить его в ее благосклонности и поддержке, и здесь он застал мистера Лиливика и мисс Питоукер, четырех мисс Кенуигс на скамье и младенца в креслице в виде карликового портшеза с сосновой дощечкой между ручками, забавляющегося игрушечной лошадкой без головы; упомянутая лошадь представляла собой маленький деревянный цилиндр, отчасти похожий на итальянский утюг[43]43
  Итальянский утюг – утюг для глаженья кружев – цилиндрический, с закругленным концом.


[Закрыть] на четырех кривых колышках и замысловатой раскраской напоминающий красную вафлю, опущенную в ваксу.

– Как поживаете, мистер Джонсон? – спросила миссис Кенуигс. – Дядя, познакомьтесь – мистер Джонсон.

– Как поживаете, сэр? – осведомился мистер Лиливик довольно резко, ибо накануне он не знал, кто такой Николас, а быть слишком вежливым с учителем являлось, пожалуй, огорчительным обстоятельством для сборщика платы за водопровод.

– Дядя, мистер Джонсон приглашен преподавателем к детям, – сказала миссис Кенуигс.

– Это ты мне только что сообщила, моя милая, – отозвался мистер Лиливик.

– Однако я надеюсь, – сказала миссис Кенуигс, выпрямившись, – что они не возгордятся, но будут благословлять свою счастливую судьбу, благодаря которой они занимают положение более высокое, чем дети простых людей. Ты слышишь, Морлина?

– Да, мама, – ответила мисс Кенунгс.

– И, когда вы будете выходить на улицу или еще куда-нибудь, я желаю, чтобы вы не хвастались этим перед другими детьми, – продолжала миссис Кенуигс, – а если вам придется заговорить об этом, можете сказать только: «У нас есть преподаватель, который приходит обучать нас на дому, но мы не гордимся, потому что мама говорит, что это грешно». Ты слышишь, Морлина?

– Да, мама, – снова ответила мисс Кенуигс.

– В таком случае, запомни это и поступай так, как я говорю, – сказала миссис Кенуигс. – Не начать ли мистеру Джонсону, дядя?

– Я готов слушать, если мистер Джонсон готов начать, моя милая, – сказал сборщик с видом глубокомысленного критика. – Каков, по вашему мнению, французский язык, сэр?

– Что вы хотите этим сказать? – осведомился Николае.

– Считаете ли вы, что это хороший язык, сэр? – спросил сборщик.Красивый язык, разумный язык?

– Конечно, красивый язык, – ответил Николас, – а так как на нем для всего есть названия и он дает возможность вести изящный разговор обо всем, что смею думать, что это разумный язык.

– Не знаю, – недоверчиво сказал мистер Лплпвщ;.Вы находите также, что это веселый язык?

– Да, – ответил Николас, – я бы сказал – да.

– Значит, он очень изменился, в мое время он был не таким, – заявил сборщик, – совсем не таким.

– Разве в ваше время он был печальным? – осведомился Николас, с трудом скрывая улыбку.

– Очень! – с жаром объявил сборщик. – Я говорю о военном времени, когда шла последняя война. Быть может, это и веселый язык. Мне бы не хотелось противоречить кому бы то ни было, но я могу сказать одно: я слыхал, как французские пленные, которые были уроженцами Франции и должны знать, как на нем объясняются, говорили так печально, что тяжело было их слушать. Да, я их слыхал раз пятьдесят, сэр, раз пятьдесят!

Мистер Лиливик начал приходить в такое раздражение, что миссис Кенуигс нашла своевременным дать знак Николасу, чтобы тот не возражал, и лишь после того как мисс Питоукер ловко ввернула несколько льстивых фраз, дабы умилостивить превосходного старого джентльмена, этот последний соблаговолил нарушить молчание вопросом:

– Как по-французски вода, сэр?

– L'eau, – ответил Николас.

– Вот как! – сказал мистер Лиливик, горестно покачивая головой. – Я так и думал. Ло? Я невысокого мнения об этом языке, совсем невысокого.

– Мне кажется, дети могут начинать, дядя? – спросила миссис Кенуигс.

– О да, они могут начинать, моя милая, – с неудовольствием ответил сборщик. – Я лично не имею ни малейшего желания препятствовать им.

Когда разрешение было дано, четыре мисс Кенуигс с Морлиной во главе уселись в ряд, а все их косички повернулись в одну сторону, Николас, взяв книгу, приступил к предварительным объяснениям. Мисс Питоукср и миссис Кенуигс пребывали в немом восхищении, которое нарушал только шепот сей последней особы, уверявшей, что Морлина не замедлит выучить все на память, а мистер Лиливик взирал на эту группу хмурым и зорким оком, подстерегая случай, когда можно будет начать новую дискуссию о языке.