Текст книги "Путешественник не по торговым делам"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

XXI. Школы сокращенной системы

Всего лишь в нескольких ярдах от моей квартиры в Ковент-Гардене и всего лишь в нескольких ярдах от Вестминстерского Аббатства, собора св. Павла, здания парламента, тюрем, судебных палат, от всех учреждений, которые управляют страной, прямо на улицах я могу натолкнуться – и обязательно натолкнусь, хочу я того или нет – на постыдное зрелище брошенных на произвол судьбы детей, на недопустимое попустительство, приводящее к непрерывному пополнению рядов нищих, тунеядцев, воров, целых поколений жалких и вредных калек, калек телом и духом, жизнь которых – мученье для них самих, мученье для общества, позор для цивилизации и поругание христианства. Для меня ясно, как дважды два четыре, что если бы государство взялось за дело и, исполняя свой долг, властной рукой забирало, пока не поздно, этих детей с улиц и разумно воспитывало их, то из них можно было бы создать частицу славы Англии, а не ее бесчестия, мощи Англии, а не ее слабости, а из потомства преступной части населения можно было бы вырастить хороших солдат и матросов, хороших граждан и немало великих людей. И все же я продолжаю мириться с этим чудовищным положением, как будто это просто пустяки; я продолжаю читать отчеты о парламентских дебатах, как будто это вовсе не пустяки, и меня гораздо больше тревожит вопрос постройки одного железнодорожного моста через оживленную улицу, чем судьбы десятка поколений, жизнь которых определяется золотухой, невежеством, развратом, проституцией, нищетой и уголовными преступлениями. Мне достаточно выйти из дому в любой час после полуночи и сделать всего лишь один круг по переулкам, прилегающим к Ковент-Гарденскому рынку, – чтобы своими глазами увидеть детей и подростков, находящихся в положении столь пагубном, что можно подумать, будто на английском престоле восседает какой-нибудь Бурбон[106]106
  …будто на английском престоле восседает какой-нибудь Бурбон… – Бурбоны – французская королевская династия, занимавшая престол во Франции в XVI-ХIХ веках. Бурбоны проводили жесткую политику укрепления абсолютной королевской власти и беспощадного угнетения народа.


[Закрыть]. И на все это хладнокровно взирают полчища полисменов, облеченных властью лишь за тем, чтобы травить и преследовать гнусных тварей, загоняя их в темные углы и оставляя там. Всего лишь в нескольких кварталах отсюда стоит работный дом, но дело там ведется настолько дурно и с таким тупым, близоруким упрямством, что огромные возможности помочь детям, попавшим туда, теряются безвозвратно, и притом безо всякой выгоды для кого бы то ни было. Но… колесо все вертится, вертится и вертится, а коль скоро оно вертится, значит – как вежливо уверяют меня люди авторитетные, – все идет хорошо.

Так раздумывал я, когда, выбрав денек на следующей за троицей неделе, проплывал на пароходике под многочисленными мостами Темзы, посматривая – с понятным интересом – на свисавшие кое-где с грязных лестниц крючья, при помощи которых вытаскивают утопленников, и на множество приспособлений, созданных как бы нарочно для того, чтобы крючья эти не болтались без дела. Цель моего тогдашнего путешествия не по торговым делам повернула мои мысли в другое русло, и я задумался вот над чем.

Интересно, что за таинственная связь существовала между нами в школе, когда после нескольких часов прилежного сидения над книгами внимание всех семидесяти мальчиков, одним из которых был я, внезапно рассеивалось? Интересно, откуда у нас бралась изобретательность в достижении того смутного душевного состояния, когда смысл становится бессмыслицей, задачи никак не решаются, когда мертвые языки не переводятся, живые языки ни за что не складываются в фразы, когда память не приходит, а тупость и рассеянность упорно не желают уходить. Я не припомню, чтобы мы когда-нибудь сговаривались быть сонными после обеда или испытывали особое желание поглупеть, сидеть с горящими щеками и жарко пульсирующей в висках кровью, или с полной безнадежностью тупо смотреть вечером на то, что станет совершенно ясным и понятным в прохладе завтрашнего утра. А ведь нас за это наказывали, и это доставляло нам множество неприятностей. Не связывала же нас какая-то клятва или торжественное обязательство, когда по истечении определенного времени нам всем как одному стулья вдруг начинали казаться такими твердыми, что сидеть на них было просто невозможно, или когда невыносимая судорога сводила ноги, вызывая в них воинственность и злобу, или вдруг подобное явление возникало в локтях, которые втыкались в бока соседей, за чем следовал удар кулаком, или когда фунта два свинца скапливались вдруг в груди и еще фунта четыре в голове, и несколько огромных мух принимались деловито жужжать в каждом ухе. Тем не менее все эти беды одолевали нас, и нам вечно ставили их в укор, как будто мы их нарочно сами на себя навлекали. Что касается умственной стороны страданий – в которых я был якобы сам виноват, – я хотел бы задать на этот счет вопрос любому опытному и образованному педагогу, если не психологу. Ну, а что касается стороны физической – этот вопрос мне хотелось бы задать профессору Оуэну[107]107
  …этот вопрос мне хотелось бы задать профессору Оуэну. – Оуэн Ричард (1804—1892) – английский натуралист-анатом.


[Закрыть].

Случайно у меня оказалось с собой несколько статей на тему о так называемой «Системе сокращенного обучения» в школах. Просмотрев одну из этих статей, я узнал, что неутомимый мистер Чэдвик опередил меня и уже задал мой вопрос профессору Оуэну, который благосклонно ответил, что вины моей тут никакой не было, что докучал мне мой скелет и что, будучи сотворенными согласно определенным законам природы, и я и мой скелет были, к сожалению, подчинены в своих действиях этим законам – даже в школе – и, следовательно, вели себя соответственно. Весьма утешенный поддержкой уважаемого профессора, я продолжал читать, желая выяснить, не коснулся ли неутомимый мистер Чэдвик и умственной стороны моих страданий. Оказалось, что он коснулся и ее и привлек на мою сторону сэра Бенджамина Броди, сэра Дэвида Уилки[108]108
  …привлек на мою сторону сэра Бенджамина Броди, сэра Дэвида Уилки… – Бенджамин Броди (1783—1862) – известный английский врач. Дэвид Уилки (1785—1841) – шотландский живописец.


[Закрыть], сэра Вальтера Скотта, а также здравый смысл всего рода человеческого. За что я прошу мистера Чэдвика – если ему попадутся на глаза эти строки – принять мою искреннюю признательность.

До того времени я еще сомневался: а может, и правда, какая-то злая воля постоянно объединяла семьдесят ни сном, ни духом не повинных несчастных, к числу которых принадлежал и я, в тайном заговоре – вроде заговора Гая Фокса[109]109
  …вроде заговора Гая Фокса. – Речь идет о так называемом «Пороховом заговоре» (1605), который был организован католиками против короля Иакова I. Один из организаторов заговора, Гай Фокс, должен был поджечь бочки с порохом, установленные заранее в подвалах парламента. Однако бочки были обнаружены и заговор открыт. В день годовщины открытия Порохового заговора, 5 ноября, по улицам носили, а затем сжигали соломенное чучело Гая Фокса.


[Закрыть], – обрекая их после определенного периода непрерывных занятий скрываться в подземелья, где они должны были ощупью бродить с потайными фонарями. Но теперь сомнения мои рассеялись, и, успокоенный, я продолжал свой путь по реке с намерением посмотреть «Сокращенную систему» в действии. Ибо в этом-то и заключалась цель моего путешествия, сначала на пароходике по Темзе, а затем по очень грязной железной дороге по суше. Последнему предприятию я рекомендовал бы употреблять в качестве топлива для паровоза предусмотренный правилами кокс, вместо не предусмотренного ими каменного угля. Совет дается вполне бескорыстно, так как я был очень щедро снабжен мелким углем во время поездки и, надо сказать, совершенно бесплатно. Углем оказались забиты не только мои глаза, нос и уши, но даже шляпа, все карманы, бумажник и часы.

Эта самая ОГМЖД (или очень грязная и маленькая железная дорога) доставила меня почти до места назначения, и очень скоро я отыскал «Сокращенную систему», разместившуюся в просторном помещении, где мне любезно предложили чувствовать себя как дома.

Что я хотел бы увидеть прежде всего? Я избрал строевое ученье. «Смир-р-на!» И мгновенно на мощеном дворе сто мальчиков как один вытянулись в струнку – смышленые, проворные, решительные, не сводящие глаз с командира, готовые немедленно выполнить любую его команду. Упражнения доведены до совершенства, так что нельзя было ни на слух, ни на глаз уловить ни малейшей неточности, а готовность, с какой они исполнялись, удивительным образом разнообразила упражнения и оживляла их. В совершенно одинаковые движения каждый вносил что-то свое и, кроме того, старался перещеголять всех остальных. Сомнений быть не могло – учение мальчикам нравилось. Иначе, конечно, унтер-офицерам, рост которых варьировался от одного ярда до полутора, едва ли удалось бы добиться таких результатов. Мальчики маршировали взад и вперед, выстраивались в шеренгу и в каре, становились повзводно, маршировали в затылок и парами, выполняли всевозможные повороты – и все это они делали превосходно. Что же касается радостного и к тому же осмысленного выражения их лиц, – что, насколько я понимаю, совершенно недопустимо в английских войсках, – то мальчики эти скорее всего напоминали французских солдатиков. Когда была дана команда «Вольно!» и за этим последовали упражнения с палашами, для которых понадобилось сравнительно небольшое количество участников, мальчики, оказавшиеся не у дел, либо остались тут же, внимательно наблюдая, либо занялись гимнастикой неподалеку. Можно только восхищаться тем, как крепко держались на своих коротких ногах эти мальчуганы с палашами и как уверенно они защищались в любой позиции. Упражнения с палашами закончились, и вдруг все страшно оживились и ринулись куда-то. Морское учение!

В углу спортивного поля стояла модель корабля с палубами, с настоящими мачтами, реями и парусами, с грот-мачтой семидесяти футов высотой! По команде капитана корабля – бывалого моряка с лицом словно вырезанным из красного дерева и неизбежной табачной жвачкой за щекой, с настоящей морской походкой, в общем самого что ни на есть настоящего морского волка – рой мальчиков облепил снасти, а один из них, первым прыгнувший на ванты, перегнал всех остальных и в мгновение ока очутился на клотике грот-мачты.

И вот мы чудесным образом оказались в море, и все – сам капитан, команда, путешественник не по торговым делам, и вообще весь экипаж – безоговорочно поверили, что нельзя терять ни минуты, что ветер переменил направление и крепчает и что мы отправляемся в кругосветное путешествие. Поднять все паруса! А ну живей, ребята! По реям! Не зевать там на нокбензеле! Пободрей! Отдать шкоты! Эй, вы, на брасах, приготовиться! Поживей там наверху! Закрепить снасти с правой стороны! Горнист! А ну, горнист, вперед – играй! Вперед выскакивает горнист, в руке горн – самого от земли не видно, – на лбу шишка (совсем недавно он растянулся, запнувшись о булыжник) – он играет что есть мочи. Ур-р-ра, горнист! Живей, ребята! Поддай им жару, горнист! Горнист поддает жару. Возбуждение растет. Отдать рифы, ребята! Молодцы! Теперь небось будет слушаться. Вот так! Все паруса подняты, ветер дует прямо с кормы, и корабль несется вперед, рассекая волны со скоростью пятнадцати узлов.

В тот момент, когда все, казалось, благоприятствовало плаванию, я поднял тревогу, крикнув: «Человек за бортом!» (на усыпанном гравием дворе), но его немедленно вытащили, и он ничуть не пострадал от падения. Вскоре я обнаружил за бортом и самого капитана, но воздержался от замечаний на этот счет, так как по всей видимости это обстоятельство его ничуть не огорчало. И действительно, скоро я стал рассматривать капитана как некое земноводное – он так часто бросался за борт, чтобы оттуда наблюдать за матросами на марсе, что больше времени проводил в объятиях океана, чем на палубе. Удивительно отрадно было видеть, как он горд своей командой, и не менее приятно было слушать его приказания, обычно непонятные для всякой сухопутной шушеры, вроде путешественников не по торговым делам и прочей деревенщины, но всегда понятные для экипажа. Но вечно так продолжаться не могло. Корабль вошел в полосу скверной погоды, затем погода еще ухудшилась, и, когда мы никак этого не ожидали, очутился пред лицом страшнейших испытаний. Может быть, тому был причиной ослабнувший винт в штурманской рубке? Во всяком случае, что-то где-то было не в порядке. Впереди буруны, ребята! С подветренной стороны берег! Нас несет прямо на него! В голосе капитана, когда он делал это потрясающее сообщение, звучала такая тревога, что маленький горнист, который больше уже не трубил, а, зажав свой горн под мышкой, стоял возле колеса, посматривая по сторонам, казалось, забыл на мгновение, что это игра; однако и он быстро пришел в себя. В последовавший за этим трудный час капитан и команда оказались достойными друг друга. Капитан ужасно охрип, но тем не менее оставался хозяином положения. Рулевой творил чудеса, весь экипаж (за исключением горниста) по команде «Свистать всех наверх» принял участие в повороте через фордевинд. В минуту чрезвычайной опасности я видел, как горнист достал из нагрудного кармана какую-то бумагу – по-моему, это было его завещание. Как мне кажется, мы на что-то наскочили. Сам я толчка не ощутил, но видел, что капитана поминутно то смывало за борт, то заносило волной обратно, и могу приписать это исключительно лавировке. Не такой я бывалый моряк, чтобы описывать маневры, при помощи которых нам удалось спастись, знаю только, что капитан был страшно разгорячен (его вырезанное из красного дерева лицо совсем побагровело), команда на лету ловила его приказания и сделала чудо, потому что через несколько минут после первой тревоги мы уже повернули корабль через фордевинд, вывели его из опасного места, и притом в полной форме, за что я был чрезвычайно благодарен судьбе. Не могу сказать, чтобы я понимал, что это значит, но подозревал, что последнее время мы были совсем не в форме. Теперь у нас с наветренной стороны появилась земля, и мы держали курс на нее при боковом ветре, постоянно сменяя рулевых, чтобы никого не обидеть. Мы благополучно вошли в гавань, убрали паруса, отбрасопили реи, навели полный порядок и лоск, и тем закончили свое плаванье. Прощаясь, я поблагодарил капитана за его старанья и за старанья его доблестной команды, и он сообщил мне, что последняя подготовлена ко всему самому худшему, что все члены экипажа учатся нырять и плавать, и прибавил, что особенно отличается в этом деле матрос первой статьи, сидевший на клотике брамфлагштанга, – ему что на самую высокую мачту влезть, что на глубину, равную высоте этой мачты, нырнуть – все нипочем!

Следующим сюрпризом, ожидавшим меня в школе «Сокращенной системы», оказалось внезапное появление военного оркестра. Я занялся было осмотром коек команды славного корабля, как вдруг с изумлением увидел, что несколько духовых инструментов, медных и огромных, неожиданно обрели две ноги каждый и забегали рысцой по двору. Мое изумление усилилось еще больше, когда я увидел, что большой барабан, который до этого стоял, беспомощно прислонившись к стене, тоже вдруг встрепенулся и твердо встал на четыре ноги. Подойдя к барабану поближе и заглянув за него, я обнаружил двух мальчуганов (одному барабан был не под силу); обнаружил я также, что и за каждым медным инструментом скрывалось по мальчику и что инструменты эти вот-вот начнут издавать мелодичные звуки. Мальчики – не исключая горниста, который играл теперь на другом инструменте, – были одеты в опрятные форменные мундирчики и стояли кружком, каждый перед своим пюпитром – совсем как заправский оркестр. Они сыграли марш-другой, затем последовало «А ну живей, ребята!», затем «Янки Дудл»; закончен же концерт был, как того требовали верноподданнические чувства, исполнением «Боже, храни королеву!»[110]110
  …затем последовало «А ну живей, ребята», затем «Янки Дудл»… «Боже, храни королеву!»… – «А ну живей, ребята» – название английской народной песни. «Янки Дудл», – песня, возникшая в Англии во времена Кромвеля. Была завезена в Америку в эпоху войны за независимость (1775—1783) и стала там популярной народной песней. «Боже, храни королеву» – английский государственный гимн.


[Закрыть]. Оркестр играл просто замечательно, и нет ничего удивительного, что ученики в полном составе внимали ему с выражением живейшего интереса и удовольствия.

Чем же еще могли блеснуть ученики школы «Сокращенной системы»? Словно поднятый сильной струей воздуха, вырвавшейся из медных труб, я очутился в огромной классной комнате; там же вместе со мной очутились и все хоровые силы школы, которые тут же принялись воспевать прелести летнего дня под аккомпанемент фисгармонии; и мой маленький ростом, но высокочтимый друг горнист выводил голосом такие рулады, словно он копил для этого случая дыхание по крайней мере весь последний год. Все же остальные члены команды корабля «Безымянного» поднимались на самый верх и спускались вниз нотного стана с той же легкостью, с какой они одолевали подъемы и спуски по реям корабля.

В заключение мы с большим чувством исполнили «Благослови, боже, принца Уэльского!» и благословляли его королевское высочество до такой степени, что я с трудом отдышался, когда мы закончили. Разделавшись с хоровыми занятиями, мы с великолепной бодростью образовали мгновенно несколько каре и принялись за устные уроки, как будто никогда ничем другим не занимались и никогда ни о чем другом не думали.

Не будем распространяться о бесславном положении, в котором мог бы очутиться путешественник не по торговым делам, скажем лишь, что выручило этого хитрого индивидуума лишь глубокомысленное молчание. Возьмите пять в квадрате, умножьте на пятнадцать, разделите на три, вычтите из полученной разности восемь и прибавьте четыре дюжины. Дайте ответ в пенсах и скажите, сколько яиц можно купить на эти деньги по три фартинга штука? Едва только условия продиктованы, как с десяток мальчуганов уже выпаливают ответы. Некоторые от истины далеки, другие – очень близки, у некоторых мысль работает так точно, что сразу же можно определить, какое именно звено цепочки второпях выпало. Пока что вполне правильного ответа нет ни одного, но взгляните, как ходят ходуном пуговицы на жилете – материальной оболочке духа, занятого упорными вычислениями, как этот дух заставляет хмуриться случайную шишку на материальном лбу в процессе напряженной работы над задачей, которая решается в уме! Это мой уважаемый друг (если он позволит мне так называть себя) – горнист. Правая рука его нетерпеливо тянется в, знак того, что его осенило решение, правая нога выставлена вперед. Горнист разрешает загадку, затем отзывает на место руку и ногу и, прикрывая шишку, ждет следующей головоломки. Возьмите три в квадрате, умножьте на семь, разделите на четыре, прибавьте пятьдесят, вычтите тринадцать, умножьте на два, удвойте. Дайте ответ в пенсах и скажите, сколько получится полупенсов. Мудрый, как змий, музыкант, ростом не более четырех футов, который играет на извивающейся подобно этому пресмыкающемуся трубе, мгновенно вскидывает руку и тушит арифметический пожар. Расскажите что-нибудь о Великобритании, расскажите что-нибудь о главных предметах ее производства, расскажите что-нибудь о ее портах, расскажите что-нибудь о ее морях и реках, расскажите что-нибудь об угле, железе, хлопке, лесе и скипидаре. Каре ощетинивается лесом поднятых правых рук. По-прежнему не отступает ни на шаг от истины горнист, всегда мудр, как змий, четырехфутовый музыкант, всегда бодры и блистательны в ответах все оркестранты. Я замечаю, что цимбалист время от времени кидается на заданный вопрос очертя голову, лишь бы только не остаться в стороне, но таковы уж, по-видимому, повадки его инструмента. Все эти вопросы и много других, им подобных, задает с места в карьер человек, которому никогда не приходилось экзаменовать этих мальчиков. Приглашают задать несколько вопросов и путешественника, и он, запинаясь, вопрошает, сколько рождений будет у человека, родившегося двадцать девятого февраля, к тому времени, когда ему исполнится пятьдесят лет? Ощущение, что где-то здесь кроется ловушка и подвох, мгновенно охватывает всех, и вот горнист уже исчезает за вельветовыми куртками ближайших соседей, испытывая, по-видимому, настоятельную потребность собраться с мыслями и углубиться в себя. Тем временем змеиная мудрость высказывает гипотезу, что у этого человека будет только одно рождение за все это время, потому что разве может быть у человека больше одного рождения, при том, что он только один раз рождается и только один раз умирает? Посрамленный путешественник признает правоту замечания и меняет формулировку вопроса. Все погружаются в размышления, предлагаются несколько ошибочных ответов, и цимбалист выпаливает «шесть!», а почему шесть – и сам не знает. Но тут из своей Академической рощи скромно выходит горнист; правая рука его вытянута, правая нога вперед, шишка отливает всеми цветами радуги: «Двенадцать и два в остатке!»

Не ударили лицом в грязь и ученицы женской школы «Сокращенной системы». Вполне возможно, что они выдержали бы испытание с еще большей честью, если бы их молоденькая учительница-практикантка была более приветлива. Ибо, мой юный друг, холодный взгляд и суровое обращение никоим образом не являются мощным двигателем, как вы в своей наивности полагаете. И девочки и мальчики отлично писали – и под диктовку и списывая готовые тексты; и те и другие умели стряпать; и те и другие умели починить свое платье; и те и другие умели быстро и ловко прибрать все вокруг. Вдобавок к этому, девочки еще приобретали знания по домоводству. Система и порядок чувствовались уже в песенках, которые распевались в детском приюте, где мне тоже удалось побывать; в зачатке их можно было обнаружить и в приюте для самых маленьких, куда с радостными криками утащили трость путешественника и где «доктор» – двухлетний медик, получивший свой диплом в ночь, когда его нашли под дверью аптекаря, – принимал гостей с отменной вежливостью и радушием.

Эти школы славились уже давно, задолго до появления «Сокращенной системы». Впервые я видел их лет двенадцать – пятнадцать тому назад. Но после введения «Сокращенной системы» здесь было наглядно доказано, что восемнадцать часов в неделю, проведенных за книгами, приносят гораздо больше пользы, чем тридцать шесть, и что ученики стали теперь гораздо живее и смышленее, чем прежде. Было также неожиданно доказано благотворное влияние музыки на всех детей. Совершенно очевидно, что значительное сокращение стоимости и срока обучения дает еще одно огромное преимущество этой системе образования. Продолжительность обучения особенно важна, ибо неимущим родителям обычно не терпится поскорее начать пожинать плоды трудов своих детей.

На это могут возразить: во-первых, все это прекрасно, но чтобы добиться успеха, необходимо иметь соответствующие условия, которые найдутся далеко не везде, да и детей нужно специально подбирать. Во-вторых, все это прекрасно, но, по всей вероятности, очень дорого. В-третьих, все это прекрасно, но доказательств хороших результатов пока еще нет, сэр, их нет!

Относительно первого пункта – соответствующих условий и подбора детей. Годятся ли трущобы Лаймхауза для того, чтобы устроить там детский рай? И можно ли считать законно– и незаконнорожденных детей нищих грузчиков, обитающих в этом береговом районе, исключительно подходящими для подобного эксперимента? А между тем школы, о которых я говорю, находятся в Лайм-хаузе, и это школы Приходского Совета Степни для детей бедноты.

Относительно второго пункта – дороговизны. Можно ли считать шесть пенсов в неделю чрезмерным расходом на образование одного ученика, если сюда входит и жалованье учителям и даже их питание? Ну а что, если расход не шесть пенсов в неделю и даже не пять? Все это обходится всего лишь в четыре с половиною пенса!

Относительно третьего пункта – но ведь доказательств-то пока еще нет, сэр, их нет! А разве недостаточное доказательство, что «Сокращенная система» дала гораздо больше действительно отвечающих своему назначению учителей-практикантов, чем «Несокращенная»? Или что ученики школ «Сокращенной системы» в состязаниях по правописанию одержали верх над учениками первоклассной приходской «Несокращенной» школы? Или что воспитанники школы – юнги так нужны торговому флоту, что капитаны с образцовой репутацией более чем охотно принимают этих мальчиков на свои корабли и притом совсем безвозмездно, тогда как прежде их приходилось отдавать в ученье и платить по десять фунтов с каждого в большинстве случаев какой-нибудь корыстной скотине (в образе пропойцы-капитана), часто исчезавшей раньше срока, если – не выдержав жестокого обращения – еще раньше не исчезал сам мальчик? Или что этих мальчиков высоко ценят в военном флоте, который они и сами предпочитают, потому что «там везде чистота и порядок»? Или, быть может, доказательством послужат заявления капитанов военного флота, которые пишут: «Трудно ждать лучшего от ваших маленьких воспитанников»? Или, быть может, доказательством послужит следующее свидетельство: «Посетивший школу судовладелец рассказал, что, когда во время последнего плавания его корабль, имея на борту одного из воспитанников школы, проходил Ламанш, лоцман заметил: „Жаль, что бом-брамсель поднят. Лучше бы его спустить“. Не ожидая приказания и не замеченный лоцманом юнга, принятый на корабль прямо из школы, мгновенно залез на мачту и спустил бом-брамсель. Когда, немного погодя, лоцман снова бросил взгляд на мачту и увидел, что парус спущен, он воскликнул: „Кто же это расстарался?“ – на что бывший на корабле судовладелец ответил: „Да это тот парнишка, которого я взял всего два дня тому назад“. После чего лоцман сразу же спросил: „Где же это его так выучили?“ Мальчик никогда до той поры не видел моря и ни разу не был на настоящем корабле. Или, быть может, доказательством послужит то, что Приходский Совет Степни не успевает удовлетворять все запросы, поступающие на этих мальчиков из военных оркестров? Или что за три года девяносто восемь из них поступили в полковые оркестры? Или что оркестр одного только полка принял двенадцать человек? Или что командир этого самого полка пишет: „Мы бы взяли еще шестерых. Отличные ребята!“ Или что один из мальчиков – все в том же полку – стал уже помощником капельмейстера? Или что люди, возглавляющие самые разнообразные предприятия, тянут в унисон: „Побольше бы нам таких мальчиков – они проворны, они послушны, на них можно положиться“? Видел я и другие доказательства своими собственными не торговыми глазами, хотя и не полагаю себя вправе упоминать, какое общественное положение занимают сейчас некоторые весьма почтенные мужчины и женщины, бывшие некогда нищими, призреваемыми Приходским Советом Степни.

Мне нет нужды утверждать, какие замечательные солдаты могут выйти из некоторых мальчиков. Многих из них привлекает военная служба, и как-то раз, когда один из бывших воспитанников зашел навестить родную школу в полном кавалерийском обмундировании, да еще и при шпорах, мальчиков обуяло возбуждение дотоле неслыханное, так им захотелось попасть в кавалерийский полк и стать обладателями столь же великолепных атрибутов. Из девушек выходят отличные служанки. Время от времени они собираются в школе группами человек по двадцать, а то и больше, чтобы взглянуть на свои классы, выпить чаю со своими бывшими учителями, послушать школьный оркестр, посмотреть на знакомый корабль, мачты которого высятся над соседними крышами и трубами. Что касается физического здоровья воспитанников школ, то оно настолько хорошо (по той простой причине, что все гигиенические правила продуманы так же тщательно, как и вся система образования), что когда инспектор мистер Тэфнел впервые упомянул этот факт в своем отчете, то – вопреки его отменной репутации – возникли подозрения, что он допустил, сам того не ведая, какую-то чрезвычайно грубую ошибку или преувеличение. Прекрасно и нравственное здоровье этих школ (где не знают телесных наказаний), высоко стоит там и правдивость. Когда корабль был только что построен, мальчикам запретили залезать на него, пока, во избежание несчастных случаев, не будут натянуты сетки, которые сейчас всегда на месте. Некоторые мальчики, снедаемые любопытством, ослушались, вылезли на рассвете из окна и вскарабкались на мачту. Один из них, к несчастью, сорвался и разбился насмерть. Против остальных не было никаких улик, однако всех мальчиков собрали, и председатель совета попечителей обратился к ним со следующими словами: «Я ничего не могу обещать вам, вы сами видите, какое случилось несчастье. Вы знаете, сколь тяжек проступок, который привел к таким последствиям. Я не могу сказать вам, какая участь ждет совершивших этот проступок, но, мальчики, вас учили ставить правду превыше всего. Я хочу знать правду! Кто виноват?» И сразу же все мальчики, которые лазили на корабль, отделились от остальных и выступили вперед.

Джентльмен этот весь свой ум и всю душу (и, надо сказать, прекрасный ум и прекрасную душу) уже много лет подряд целиком отдавал и продолжает отдавать этим школам, которым очень посчастливилось иметь такого замечательного руководителя. Кроме того, школы Приходского совета Степни не могли бы быть такими, каковы они сейчас, если бы совет попечителей не состоял из столь ревностных и гуманных людей, наделенных подлинным чувством ответственности. Но что может сделать в этой области одна группа людей, то может сделать и другая. Это благородный пример для всех обществ и союзов, Это благородный пример для государства! Если следовать этому примеру, если его распространять, силой принуждая дурных родителей подчиняться, то лондонские улицы будут очищены от возмущающего глаз зрелища – мириадов детей, самое существование которых противоречит словам нашего спасителя, так как пребывают они пока что не в царствии небесном, а скорее в преисподней. Очистить наши улицы от позора и нашу совесть от угрызения? Ах! Очень кстати звучит вопрос в перекличке лондонских колоколов:

 
Придут ли те дни?
Гудела Степни.