Текст книги "Барнеби Радж"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 50 страниц)

Глава сорок восьмая

Не зная, куда идти теперь, ошеломленные толчеей на улицах, по которым, несмотря на ранний час, уже двигалась густая толпа, миссис Радж и Барнеби присели отдохнуть в одной из ниш на мосту. Они скоро заметили, что людской поток несется в одном направлении – из Мидлсекса в Сэррей[70]70
  …из Мидлсекса в Сэррей. – то есть с северного берега Темзы на южный. Мидлсекс и Сэррей – графства, части которых вошли в состав Лондона. Часть графства Сэррей, вошедшая в городскую черту Лондона, называлась также Саутуорк и Боро.


[Закрыть], причем бросалась в глаза необыкновенная торопливость и возбуждение этой огромной толпы. Большинство шло группами по двое, по трое, кое-где – и впятером или вшестером, разговаривали мало. а многие всю дорогу молчали и шагали быстро, как люди, поглощенные мыслью о том, что впереди, и спешившие все к одной цели.

И еще Барнеби и его мать с удивлением заметили, что в этой толпе, которая безостановочно текла и текла мимо них, почти у всех мужчин на шляпах – синие кокарды, а случайно попавшие в эту толпу прохожие, у которых не было на шляпах такого украшения, боязливо жались к стенам, стараясь остаться незамеченными, и уступали другим дорогу, чтобы умилостивить их и избежать нападения. Опасения их были довольно понятны, ибо людей с кокардами было в сорок или пятьдесят раз больше. Впрочем, никаких ссор не возникало, синие кокарды потоком неслись мимо, обгоняя друг друга, развивая такую быстроту, какая возможна в толпе, и только обменивались взглядами – да и то не часто – с теми, кто был без кокард.

Вначале толпа двигалась по тротуарам и только кое-кто из отставших, торопясь догнать своих, бежал по мостовой. Но не прошло и получаса, как улица была уже запружена во всю ширину, и страшная давка, которую увеличивали встречные телеги и кареты, задерживавшие движение, вынуждала людей идти все медленнее, по временам даже стоять на месте пять, а то и целых десять минут.

Часа через два толпа стала заметно редеть и, постепенно рассеиваясь, очистила, наконец, мост, – только порой какой-нибудь человек с кокардой на шляпе, разгоряченный и весь в пыли, пробегал, запыхавшись, боясь опоздать, или останавливался, чтобы расспросить, в какую сторону прошли его товарищи, а получив ответ, мчался дальше, воспрянув духом. Когда наступили относительное безлюдье и тишина, казавшиеся такими странными и неожиданными после недавней сутолоки, миссис Радж тут только решилась осведомиться о причине недавнего столпотворения у старика, который присел около них.

– Как! Откуда же вы явились, что не слыхали о лорде Джордже Гордоне и его великом Союзе? – сказал старик. – Сегодня лорд Гордон – дай бог ему здоровья! – вносит в парламент петицию против католиков.

– А причем же тут вся эта толпа? – спросила вдова.

– Причем? Вот так вопрос! Неужто не знаете? Ведь милорд объявил, что он не подаст петиции, если его не будут сопровождать до самых дверей палаты хотя бы сорок тысяч верных протестантов. Их-то вы и видели.

– Да, вот это толпа так толпа! – сказал Барнеби. – Слыхала, мама? Сорок тысяч!

– А собралось, говорят, еще гораздо больше, – отозвался старик. – Добрых сто тысяч. Да, да, на лорда Джорджа можно положиться. Он свою силу знает. Там, за этими тремя окнами наверху, – он указал на здание палаты общин, высившееся над рекой, – немало людей побледнеет как смерть, когда наш славный лорд Джордж войдет туда сегодня. И недаром! Ого, положитесь на лорда Джорджа! Он знает, что делает!

Бормоча это, хихикая и помахивая большим пальцем, старик с трудом поднялся, опершись на палку, и заковылял дальше.

– Мама, а эти парни, про которых он говорил, – молодцы, правда? Пойдем за ними.

– Только не за ними! – воскликнула мать.

– Почему же? Да, да, пойдем! – Барнеби потянул ее за рукав.

– Ты не знаешь, сколько зла они могут натворить! – возразила мать. – Не знаешь, куда они могут завести тебя! Барнеби, милый, ну ради меня…

– Ради тебя? – Барнеби погладил ее руку. – Так ведь это именно ради тебя, мама! Помнишь, что сказал слепой про золото? Пойдем! Его надо искать там, где много людей. Или подожди здесь, пока я вернусь. Да, да, подожди меня здесь!

Миссис Радж со всей настойчивостью, порожденной страхом, пыталась отговорить его от этого намерения, но все ее усилия были тщетны. Барнеби нагнулся, чтобы застегнуть пряжку на башмаке, и в эту минуту из быстро проезжавшей мимо кареты раздался голос, приказывавший кучеру остановиться.

– Эй, молодой человек! – окликнул Барнеби тот же голос.

– Кто меня зовет? – спросил Барнеби, подняв глаза.

– Есть у вас такое украшение? – Незнакомец протянул ему синюю кокарду.

– Ради бога, не надо, умоляю вас, не давайте ему этого! – воскликнула вдова.

– Не отвечайте за него, женщина! – сухо сказал человек в карете. – Пусть юноша решает сам, он достаточно взрослый и нечего ему цепляться за ваш фартук. Он и без вас знает, хочет он носить кокарду честного англичанина или нет.

Барнеби, дрожа от нетерпения, чуть не в десятый раз закричал: «Да, да, хочу!» Незнакомец бросил ему кокарду, крикнул: «Бегите на Сент-Джордж-Филдс» – и, велев кучеру ехать поскорее, укатил.

В то время как Барнеби дрожащими от волнения руками прикреплял на шляпу новое украшение и, стараясь получше его приладить, торопливо отвечал что-то на мольбы плачущей матери, по другой стороне улицы проходили двое мужчин. Заметив мать и сына и видя, чем занят Барнеби, они остановились, пошептались и, перейдя улицу, подошли к миссис Радж.

– Чего вы тут сидите? – сказал один из них, мужчина с длинными прямыми волосами, в простой черной одежде и с массивной тростью в руке. – Почему не пошли со всеми?

– Сейчас иду, сэр, – ответил Барнеби. Он уже прикрепил кокарду и с гордостью надел шляпу. – Мигом добегу туда.

– Надо говорить не «сэр», а «милорд», когда имеешь честь беседовать с его светлостью, – поправил его второй джентльмен. – Если вы, молодой человек, с первого взгляда не узнали лорда Джорджа Гордона, так пора хоть сейчас узнать его.

– Ну, ну, Гашфорд, – промолвил лорд Джордж в то время, как Барнеби, сорвав с головы шляпу, отвешивал ему низкий поклон. – Стоит ли говорить о таких пустяках сегодня, в великий день, который все англичане будут вспоминать с восторгом и гордостью. Надень шляпу, друг, и ступай следом за нами, потому что ты опаздываешь. Уже одиннадцатый час. Разве тебе неизвестно, что сбор назначен к десяти?

Барнеби отрицательно замотал головой, переводя блуждающий взгляд с одного на другого.

– А следовало бы знать это, – заметил Гашфорд. – Ведь было ясно сказано, что в десять. Как же это вы не знаете?

– Он ничего не знает, сэр, – вмешалась миссис Радж, – бесполезно и спрашивать его. Мы только сегодня утром приехали сюда издалека.

– Наше дело пустило, видно, глубокие корни и распространилось широко, – сказал лорд Джордж своему секретарю. – Возблагодарим бога за эту радостную весть!

– Аминь, – подхватил Гашфорд с торжественной серьезностью.

– Вы не так меня поняли, милорд, – сказала вдова. – Простите, но вы жестоко ошибаетесь. Мы ничего не знаем обо всех здешних делах. И не желаем и не имеем права участвовать в том, что вы затеяли. Мой бедный сын – слабоумный. Он мне дороже жизни. Ради всего святого, милорд, идите своей дорогой без него, не вовлекайте его в опасное дело.

– Милая моя, как вы можете говорить подобные вещи! – возмутился Гашфорд. – О какой опасности вы толкуете? Что же, по-вашему, милорд – лев рыкающий, который бродит вокруг, ища кого бы растерзать? О, господи!

– Нет, нет, милорд, простите, – взмолилась вдова, прижав обе руки к груди и от волнения едва сознавая, что делает и говорит. – Но я недаром умоляю вас внять моей горячей материнской просьбе и не уводить от меня сына. О, не делайте этого! Он не в своем уме, да, да, милорд, верьте мне!

– Вот какова испорченность нашего века! – сказал лорд Джордж, отпрянув от протянутых к нему рук и густо краснея. – Тех, кто стремится к правде и стоит за святое дело, уже объявляют сумасшедшими. И у вас хватает духу говорить так о родном сыне! Какая же вы после этого мать?

– Вы меня поражаете, – подхватил Гашфорд с кроткой укоризной. – Какой печальный пример развращенности!

– Он вовсе не похож на… – начал лорд Джордж, взглянув на Барнеби, и докончил шепотом на ухо секретарю: – …на помешанного. Как по-вашему? И если даже это правда, не следует каждую пустячную странность объявлять безумием. Если бы это стало правилом, кто из нас… – тут лорд снова покраснел, – мог бы избегнуть такого клейма?

– Никто, – согласился секретарь. – Чем больше рвения, способностей и верности делу проявлял бы человек, чем громче звучал бы в нем глас божий, тем больше все были бы уверены в его безумии. А что касается этого юноши, милорд, – добавил Гашфорд и, кривя губы, бросил взгляд на Барнеби, который стоял перед ними, вертя шляпу в руках и украдкой, знаками приглашал их идти поскорее, – так у него, по-моему, здравого смысла и силы воли не меньше, чем у всех, кого я знаю.

– Значит, ты хочешь стать членом нашего великого Союза? – обратился лорд Джордж к Барнеби. – И уже собирался это сделать?

– Да, да, – подтвердил Барнеби, и глаза его ярко заблестели. – Конечно, хочу! Я только что говорил ей это.

– Ага, я так и думал, – отозвался лорд Джордж, неодобрительно посмотрев на несчастную мать. – Тогда иди с нами, и твое желание исполнится.

Барнеби с нежностью поцеловал мать в щеку и, наказав ей быть веселой, так как теперь их ждет счастливая жизнь, пошел за лордом и его секретарем. А она, бедняжка, следовала за ними – трудно описать, как печально и тревожно было у нее на душе.

Они быстро прошли по Бридж-роуд, где все лавки были закрыты (ибо торговцы, увидев валившую мимо толпу, испугались за целость своих товаров и, полагая, что толпа будет возвращаться обратно той же дорогой, поспешили запереть двери), а в верхних этажах жильцы теснились у окон и смотрели вниз. На лицах этих людей выражались различные чувства: у кого – страх, у кого – любопытство, нетерпеливое ожидание или негодование. Одни аплодировали, другие свистели. Но лорд Джордж, не обращая ни на что внимания, все ускорял шаг, так как издали уже слышался гул громадной толпы, отдававшийся в его ушах, как рев прибоя. И, наконец, они пришли на Сент-Джордж-Филдс.

В те времена это было еще поле, обширное поле, и тут-то сейчас собралось несметное множество людей со знаменами различного вида и размеров, но одного цвета – синего, как и кокарды. Одни отряды в боевом порядке маршировали взад и вперед, другие стояли, построившись в каре или шеренги. Большинство маршировавших и стоявших на месте пели гимны или псалмы. Кто бы это ни придумал, мысль была хороша: хор тысяч голосов, сливавшихся в воздухе, не мог не волновать сердца энтузиастов, хотя бы и заблуждающихся.

На аванпостах всей этой громадной армии стояли дозорные, которые должны были сообщить о прибытии вождя. Как только они прибежали с этой вестью, она быстро облетела всех, и на несколько мгновений огромная толпа замерла в такой неподвижности, что стоило ветерку зашевелить где-нибудь одно из знамен, как это тотчас бросалось в глаза и приковывало внимание. Затем раздался громовой клич, за ним – другой, третий, они раскалывали и колебали воздух, как пушечные залпы.

– Гашфорд! – воскликнул лорд Джордж, крепко сжав руку секретаря; его голос и внезапная перемена в лице выдавали сильное волнение. – Гашфорд, вот теперь я знаю, чувствую, что бог возложил на меня великую миссию! Я – вождь всего этого великого воинства. Пусть бы они сейчас единодушно потребовали, чтобы я повел их на смерть, – я сделал бы это. Да, повел бы их и первым пал бы в бою.

– Какое замечательное зрелище! – сказал секретарь. – Сегодня великий день для Англии и для нашего святого дела во всем мире. Примите же, милорд, тот знак почтения, какой я, ничтожный, но смиренно преданный нам человек, могу…

– Что вы делаете! – крикнул лорд Джордж, хватая за обе руки секретаря, который сделал вид, будто хочет стать перед ним на колени. – Дорогой Гашфорд, не расстраивайте меня, иначе я не смогу выполнить священную обязанность, предстоящую мне в этот торжественный день. – Бедный лорд говорил это со слезами на глазах. – Пойдемте же к ним, нам еще надо найти в каком-нибудь отряде место для нашего новобранца. Давайте руку!

Гашфорд вложил свою холодную предательскую руку в руку лорда, и так они, в сопровождении Барнеби и его матери, вмешались в толпу.

А толпа уже снова пела, и, когда ее предводитель проходил между рядами, люди заливались еще громче. Многие из них, якобы объединившиеся для защиты своей религии и готовые умереть за нее, отроду не слыхивали ни одного гимна или псалма. Но эти молодцы обладали здоровенными легкими и не прочь были погорланить, – вот они и распевали сейчас вместо гимнов всякую бессмыслицу или непристойности, какие только приходили им в голову: в общем хоре все равно не слышно было слов, да, впрочем, не очень-то они и беспокоились об этом. И подобные импровизации распевались под самым носом у лорда Джорджа Гордона, а он, не понимая их смысла, шествовал, как всегда, чопорно и торжественно, очень довольный и умиленный благочестием своих приверженцев.

Так шли они и шли, то вдоль одной шеренги, то вдоль другой, обходили каре и круги, а впереди были все новые ряды, каре и круги, необозримые и неисчислимые. Стало уже очень жарко, солнце беспощадно обливало поле жгучими лучами, знаменосцы просто с ног валились, обессиленные тяжелой ношей, и большинство собравшихся, не вытерпев, расстегивали кафтаны и жилеты, снимали шейные платки. А в гуще толпы, где из-за тесноты жара была еще невыносимее, некоторые в полном изнеможении ложились на траву и предлагали все, что у них было с собой, за глоток воды. Однако ни один из этих мучеников не ушел с поля. А лорд Джордж, обливаясь потом, все шествовал вдоль рядов об руку с Гашфордом. И Барнеби и его мать следовали за ними по пятам.

Они дошли до конца длинного ряда, в котором человек восемьсот стояли «колонной», и лорд Джордж оглянулся, услышав громкий возглас удивления. Голос прозвучал как-то глухо и странно, как всегда звучит одинокий голос па открытом воздухе, в густой толпе, – и в тот же миг из рядов с громким хохотом выскочил какой-то парень. Хлопнув Барнеби по спине своей могучей лапой, он закричал:

– Вот чудеса! Да это же Барнеби Радж! Век тебя не видел. Где эго ты пропадал так долго?

Барнеби в эту минуту думал о том, что истоптанная трава пахнет здесь совсем так, как на чигуэлском лугу, где он в детстве играл в крикет. Ошеломленный внезапным и шумным приветствием, он растерянно уставился на окликнувшего его человека и сказал только:

– Как, это ты, Хью?!

– Я ли это? Ну, конечно, я, Хью из «Майского Древа»! А помнишь моего пса? Он до сих пор жив, и ручаюсь, что узнает тебя… Ага, и ты носишь нашу кокарду? Молодчина! Ха-ха-ха!

– Так вы знаете этого юношу? – спросил лорд Джордж.

– Знаю ли, милорд?.. Конечно, знаю, как собственную правую руку… И мой командир тоже знает его. Все мы тут его хорошо знаем.

– Значит, примете его в свой отряд?

– Еще бы! У нас в отряде не найдется ни одного такого славного, проворного парня, как Барнеби Радж, – сказал Хью. – Хотел бы я знать, кто посмеет спорить против этого! Иди к нам, Барнеби! Он пойдет между мной и Деннисом, милорд, и понесет знамя, – Хью взял знамя из рук утомленного знаменосца, – самое красивое шелковое знамя в нашей доблестной армии.

– Ради бога, не троньте его! – пронзительно крикнула миссис Радж, бросаясь к сыну. – Барнеби!.. Милорд!.. Вот увидите, он не захочет меня оставить!.. Барнеби! Барнеби!..

– Женщины в строю? – рявкнул Хью, став между вдовой и сыном и отталкивая ее. – Эй! Капитан, сюда!

– Что тут за шум? – закричал, подбегая, разгневанный Саймон Тэппертит. – Такой-то у вас порядок?

– Я и сам говорю, что это непорядок, – отвечал Хью, продолжая удерживать миссис Радж. – Это против всех правил: женщины отвлекают от дела наших храбрых солдат. Отдайте команду, капитан, не то все разбегутся! Живо!

– Сомкнуть ряды! – прокричал Саймон во всю силу своих легких. – Стройся! Шагом марш!

Миссис Радж была отброшена и упала. Толпа пришла в движение. Барнеби увлекли в этот людской водоворот, и мать потеряла его из виду.

Глава сорок девятая

Собравшаяся здесь масса людей с самого начала была разбита на четыре отряда – Лондонский, Вестминстерский, Саутуоркский и Шотландский. В каждом из них были свои части, и так как построены они были по-разному, то в общей системе могли разобраться лишь немногочисленные командиры и вожаки этой армии; остальным эта система была так же непонятна, как план большого сражения – рядовому солдату. Однако в этом строю был, видимо, какой-то порядок, ибо, придя в движение, вся толпа очень скоро разделилась на три части и, как было заранее условлено, приготовилась переходить Темзу через разные мосты, чтобы затем с трех сторон подойти к зданию парламента.

Во главе того отряда, которому предстояло идти через Вестминстерский мост, стал лорд Гордон, имея по правую руку Гашфорда. Его окружали какие-то головорезы самого отталкивающего вида, составлявшие нечто вроде штаба. Командование вторым отрядом, которому путь лежал через мост Блекфрайерс, было поручено целой группе, состоявшей человек из двенадцати, а третьим отрядом, который должен был идти по Лондонскому мосту и главным улицам, чтобы все увидели, как их много, и оценили серьезность их намерений, командовал Саймон Тэппертит (в помощники себе он взял несколько «Непоколебимых»), палач Деннис, Хью и другие.

Раздалась команда, и каждый из трех громадных отрядов двинулся по своему маршруту в полном порядке и без всякого шума. Тот, который должен был пройти через Сити, был гораздо многочисленнее двух остальных и растянулся настолько, что, когда хвост его только пришел в движение, первые ряды были уже почти на четыре мили впереди, несмотря на то, что люди шли по трое в ряд и тесно сомкнутым строем.

Барнеби шел в авангарде, куда по сумасбродной прихоти поставил его Хью, между этим опасным покровителем и палачом. Среди тысяч людей, впоследствии вспоминавших этот день, многие хорошо помнили Барнеби. В своем экстазе ничего не замечая вокруг, с сияющими глазами и раскрасневшимися щеками, не чувствуя тяжести большого знамени, которое он нес, и только любуясь, как ярко его шелк горит на солнце, как плещется под летним ветерком, он шагал, гордый, ликующий, безмерно счастливый, среди всей этой толпы единственный, кто шел с легким сердцем и без корыстных расчетов.

– Ну, как тебе это нравится? – спросил у него Хью, когда они проходили по людным улицам, поглядывая вверх, на окна, у которых теснились зрители. – Ишь, все высыпали на улицу поглазеть на наши знамена! Что скажешь, Барнеби? Ведь ты же сейчас – самый видный человек во всей нашей компании. Твое знамя – самое большое да и самое нарядное. Кто может сравниться с Барнеби? Все смотрят только на него. Ха-ха-ха!

– Будет тебе галдеть, братец! – сердито пробурчал палач, обращаясь к Хью, но в то же время не очень-то ласково глядя на Барнеби. – Уж не воображает ли он, будто ему придется только таскать эту синюю тряпку да резвиться, как школьник на каникулах? Ты, надеюсь, не откажешься и от настоящего дела, а? Эй, тебе говорю! – добавил он, грубо толкнув Барнеби локтем. – На что это ты глаза пялишь? Почему не отвечаешь?

Барнеби, до этой минуты погруженный в созерцание своего знамени, рассеянно перевел глаза на Денниса, потом на Хью.

– Он твоих намеков не понимает, – сказал последний. – Постой, я сейчас ему все растолкую. Барнеби, дружок, слушай внимательно, что я скажу.

– Слушаю, – отозвался Барнеби, с беспокойством озираясь по сторонам. – Только почему ее нигде не видать?

– Кого это? – спросил Деннис ворчливо. – Уж не влюблен ли ты, чего доброго? Это никуда не годится, брат! Нам здесь влюбленные ни к чему.

– Она бы так гордилась мной, если бы могла меня сейчас видеть, правда, Хью? – сказал Барнеби. – Сам посуди, разве ей не было бы приятно увидеть меня в первом ряду такой большой процессии? Да она бы заплакала от радости, знаю, что заплакала бы! Куда она могла деваться? Она никогда еще не видела меня таким нарядным и веселым. А что мне с того, что я гляжу молодцом, если ее нет здесь?

– Что это еще за сюсюканье? – сказал мистер Деннис с глубочайшим презрением. – Не хватало нам тут влюбленных слюнтяев!

– Успокойся, друг! – воскликнул Хью. – Он говорит о матери.

– О ком? – переспросил Деннис, сопровождая этот вопрос крепким ругательством.

– О матери.

– Так неужели я связался с этим отрядом и пришел сюда в такой великий день только затем, чтобы слушать болтовню о мамашах? – прорычал Деннис с величайшим возмущением. – Мне и о любовницах слушать тошно, а тут – о матери! Тьфу! – Его негодование дошло до таких пределов, что он только плюнул и умолк.

– Нет, Барнеби прав, – возразил Хью, ухмыляясь, – прав, я тебе говорю! Послушай, мой храбрый солдатик, ее здесь нет, потому что я о ней позаботился: послал к ней полдюжины джентльменов, всех с синими знаменами, – правда, далеко не такими красивыми, как твое, – и они торжественно поведут ее в роскошный дом, весь увешанный золотыми и серебряными флагами. Там она будет тебя ожидать, и у нее будет вволю всего, что только душа пожелает.

– Правда? – сказал Барнеби, просияв. – Ты это сделал? Как я рад! Какой ты добрый, Хью!

– То ли еще впереди, дружок! – продолжал Хью, подмигнув Деннису, который теперь с великим изумлением уставился на нового соратника. – Это пустяки по сравнению с тем, что нас ждет.

– Неужели? – ахнул Барнеби.

– А как же! – подтвердил Хью. – Деньги, шляпы с перьями, красные камзолы с золотым позументом. Самые красивые вещи, какие есть, были и будут на белом свете, все будет наше, если мы останемся верны тому благородному джентльмену, лучшему человеку на свете, если несколько дней походим с этими знаменами и сохраним их в целости. Вот и все, что от нас требуется.

– Только-то! – воскликнул Барнеби, крепче сжав древко своего знамени. Глаза его загорелись. – Ну, так я тебе ручаюсь, что оно будет в сохранности. Ты отдал его в надежные руки. Ты меня знаешь, Хью. Никому не удастся вырвать его у меня.

– Хорошо сказано! – восхитился Хью. – Ха-ха! Благородные слова! Узнаю моего смельчака – Барнеби, с которым мы столько раз вместе лазали и бегали повсюду. Я знал, что Барнеби не подведет!

– Разве ты не видишь, – шепнул он Деннису, заходя с другой стороны, – что он дурачок и его можно заставить делать что угодно, только сумей за него взяться. Он нас и повеселит, и силен, в драке стоит десяти, можешь мне поверить! Вот попробуй поборись с ним, – сам узнаешь. Одним словом, предоставь все дело мне, и скоро вы все увидите, подходит он нам или нет.

Мистер Деннис выслушал эти пояснения Хью, выражая свое удовольствие многочисленными кивками и подмигиванием, и с этой минуты его обращение с Барнеби заметно смягчилось. А Хью, приставив палец к носу, вернулся на свое место, и они продолжали путь молча.

В третьем часу дня все три главных отряда сошлись у Вестминстера и, слившись в одну громадную армию, потрясли воздух громовым кличем. Так они оповестили о своем прибытии и вместе с тем дали кому следует сигнал занять все подступы к зданию парламента, кулуары обеих палат и лестницу, ведущую на галереи.

Хью и Деннис ринулись прямиком на эту лестницу, а с ними и новобранец Барнеби, передавший свое знамя человеку, оставленному у двери снаружи, чтобы охранять все знамена. Сзади напирала толпа, и, подхваченные стремительным потоком, Хью, Деннис и Барнеби были отнесены к самому входу на галерею. Вернуться назад было уже невозможно, даже если бы они этого и хотели: толпа наводнила все коридоры. Говоря о густой толпе, мы часто употребляем выражение: «Можно было пройти по головам». И здесь действительно так и было: мальчишка, который каким-то образом затесался сюда, увидев, что ему грозит опасность быть задавленным, вскочил на плечи соседа и по шляпам и головам выбрался на улицу, пройдя таким способом две лестницы и длинную галерею. Да и снаружи давка была не меньше: брошенная кем-то в толпу корзинка запрыгала с головы на голову, с плеча на плечо, кружась и вертясь, пока не скрылась из виду, ни разу не упав и даже не приблизившись к земле.

Сквозь эту-то огромную толпу, в которой, конечно, попадались и честные фанатики, но большинство составляли подонки общества (количество их в Лондоне все росло благодаря суровым уголовным законам, плохому режиму в тюрьмах и никуда не годной полиции), пришлось прокладывать себе дорогу тем членам парламента, которые имели неосторожность опоздать. Их экипажи были остановлены и сломаны, колеса выворочены, стекла разбиты вдребезги, стенки вдавлены внутрь, кучера, лакеи и их господа сброшены в грязь. Лордов, преподобных епископов, членов палаты общин – всех, не разбирая, что за человек и какой он партии – толкали, угощали пинками и щипками: они перелетали из рук в руки, подвергаясь всяким оскорблениям, пока в конце концов не появлялись в палате среди своих коллег в самом жалком виде: одежда висела на них клочьями, парики были сорваны, и они с ног до головы были осыпаны пудрой, выколоченной из этих париков. Они едва переводили дух, не могли выговорить ни слова. Один лорд так долго пробыл в руках черни, что пэры решили в полном составе отправиться к нему на выручку и уже двинулись было на улицу, но тут он, к счастью, появился среди них, весь в грязи и синяках, избитый так, что его с трудом узнавали самые близкие знакомые. Шум и гам усиливался с каждой минутой, воздух сотрясали ругательства, гиканье, свист, вой. Чернь бесновалась и ревела без передышки, подобно осатаневшему чудовищу, каким она и была, и каждое новое издевательство над жертвами еще сильнее раздувало ее ярость.

Внутри здания парламента положение было еще более угрожающее. Лорд Джордж в сопровождении человека, несшего впереди на наплечной подушке, какие употребляют грузчики, длиннейшую петицию, прошел по коридору к двери в палату общин. Петиция была принята двумя чиновниками парламента и развернута на столе для официального рассмотрения, после чего лорд Джордж занял свое место в палате, хотя было еще рано и спикер не начинал молитвы. В это время приверженцы лорда, как мы уже знаем, хлынули внутрь здания и сразу заполнили все кулуары и проходы. Таким образом, члены обеих палат подвергались насилиям не только на улице, но и в стенах парламента, а шум снаружи и внутри был такой оглушительный, что те, кто пробовал говорить, едва слышали собственный голос; члены палаты не имели возможности ни посовещаться относительно того, как действовать в такой трудный момент, ни подбодрить друг друга и дать черни достойный и решительный отпор. Всякий раз, как с улицы появлялся еще один депутат, растрепанный, в изодранной одежде, и проталкивался к дверям в зал заседаний, толпа в коридоре поднимала торжествующий вой, а когда дверь зала осторожно приоткрывалась изнутри, чтобы впустить его, и стоявшим поближе удавалось на миг заглянуть внутрь, они еще больше свирепели, как хищные звери при виде добычи, и наваливались на дверь так яростно, что все замки и запоры с трудом выдерживали напор и даже балки потолка дрожали.

Галереи для публики, расположенные прямо над входной дверью, приказано было закрыть при первой же вести о беспорядках, и потому они были пусты. Один только лорд Джордж время от времени заходил туда: с галереи ему было удобнее выходить на лестницу и сообщать своим людям, что происходит в зале. На этой именно лестнице и стали на посту Барнеби, Хью и Деннис. Лестница состояла из двух параллельных рядов ступеней. Эти короткие, крутые и узкие лесенки вели к двум дверям, открывавшимся в низкий проход на хоры. Между ними был пролет с незастекленным окном, через которое свет и воздух проникали в кулуары, находившиеся на двадцать футов ниже.

На одной из этих лесенок – не на той, куда выходил лорд Джордж, а на другой – стоял Гашфорд, облокотясь на перила и подпирая рукой щеку, с обычным своим хитрым и непроницаемым видом. Каждый раз, как он едва заметно менял позу – хотя бы это было самое легкое движение руки, – крики не только на лестнице, но и внизу, в коридорах, явно усиливались. Должно быть, оттуда кто-то, служивший связным, все время наблюдал за Гашфордом и подавал толпе сигналы.

– Смирно! – скомандовал Хью, покрыв своим голосом весь шум и гомон, когда лорд Джордж появился да верхней площадке лестницы. – Милорд идет с вестями!

Однако, несмотря на появление лорда Джорджа, шум не утихал, пока Гашфорд не оглянулся. Тут сразу наступила тишина даже в наружных коридорах и на других лестницах, где люди не могли ничего увидеть или услышать: сигнал был передан с поразительной быстротой.

– Джентльмены, – начал лорд Джордж, бледный и взволнованный, – мы должны твердо стоять на своем. Там говорят об отсрочке, но мы ни на какие отсрочки не пойдем. Они хотят отложить рассмотрение нашей петиции до будущего вторника, но мы потребуем, чтобы ее обсуждали сегодня. Все складывается неблагоприятно для нас, но мы должны победить – и победим!

– Мы должны победить – и победим! – эхом откликнулась толпа.

Лорд Джордж раскланялся и под одобрительные крики и хлопки ушел в зал, но скоро вернулся. Снова жест Гашфорда – и сразу мертвая тишина.

– Боюсь, джентльмены, что у нас мало надежды на поддержку в парламенте, – сказал лорд на этот раз. – Но наши требования должны быть удовлетворены. Мы соберемся снова. Будем уповать на бога, и он благословит наши усилия.

Эта речь, несколько более сдержанная, чем предыдущая, принята была уже не так восторженно. Когда шум и возбуждение достигли крайних пределов, лорд Джордж снова вышел и сказал, что тревога распространилась на много миль вокруг, и когда король услышит, что их собралось такое множество, он несомненно отдаст тайный приказ удовлетворить их просьбу. В том же духе – по-детски нерешительно, так же туманно, как туманны были все его идеи, – лорд продолжал говорить, как вдруг из дверей, у которых он стоял, появилось двое мужчин.

Протиснувшись мимо него, они сошли на две-три ступени ниже и остановились перед толпившимся здесь пародом.

Такая смелость ошеломила бунтовщиков. Они еще больше опешили, когда один из джентльменов, обернувшись к лорду Джорджу, произнес громко, чтобы его слышали все, и совершенно спокойно и хладнокровно:

– Милорд, не угодно ли вам объяснить этим людям, что я – генерал Конвей[71]71
  Конвей Генри Сеймур (1721—1795) – английский политический и военный деятель, генерал, затем фельдмаршал. Занимал министерские посты в первом (1765) и втором (1782) правительствах Рокингема.


[Закрыть], о котором они, конечно, слышали, и что я против петиции, против всего, что творите вы и они. Скажите им, что я – солдат и своей шпагой буду защищать неприкосновенность этого места. Вы видите, милорд, – члены парламента сегодня все вооружены, и знаете, что вход сюда узок. Вам должно быть ясно, что в этих стенах есть люди, решившиеся защищать вход в палаты до последней капли крови, так что, если ваши сторонники будут упорствовать, погибнут многие. Подумайте, что вы делаете!