Текст книги "Путешествие вокруг света на корабле «Бигль» (с илл.)"

Автор книги: Чарльз Дарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Большинство этих вымерших четвероногих, если не все, жили в поздний период, в одно время с большей частью современных морских моллюсков. С тех пор как они жили, не могло произойти очень большой перемены в облике страны. Что же в таком случае повело к исчезновению стольких видов и целых родов? С первого раза трудно устоять против мысли о какой-то гигантской катастрофе; но для того, чтобы таким образом были уничтожены как крупные, так и мелкие животные в южной Патагонии, в Бразилии, в Перуанских Кордильерах, в Северной Америке вплоть до Берингова пролива, нам пришлось бы допустить потрясение всего земного шара. Кроме того, изучение геологии Ла-Платы и Патагонии ведет к мысли, что весь ландшафт, со всеми его особенностями, есть результат медленных и постепенных изменений.

Из характера окаменелостей Европы, Азии, Австралии, Северной и Южной Америки следует, что условия, благоприятствующие существованию более крупных четвероногих, еще недавно были распространены по всему свету, но что это были за условия, никто пока и не догадывается. Едва ли дело здесь в перемене температуры, которая уничтожила бы приблизительно в одно и то же время обитателей тропических, умеренных и полярных широт в обоих полушариях. О Северной Америке нам положительно известно благодаря исследованиям м-ра Лайелля, что крупные четвероногие жили там после того периода, когда валуны были занесены в широты, куда ледники ныне никогда не заходят; убедительные, хотя и косвенные доводы позволяют нам питать уверенность, что и в Южном полушарии макраухения жила много времени спустя после того периода, когда валуны переносились ледниками. Не человек ли, после первого своего вторжения в Южную Америку, уничтожил неповоротливого мегатерия и других Edentata, как предполагали некоторые?

Но что касается гибели по крайней мере маленького тукутуко в Байя-Бланке, а также многих ископаемых мышей и других мелких четвероногих в Бразилии, то здесь мы должны искать иную причину. Никому и в голову не придет, чтобы засуха, даже гораздо более жестокая, чем те, что причиняют такой ущерб провинциям Ла-Платы, могла повести к уничтожению всех поголовно особей каждого вида от южной Патагонии до Берингова пролива.

А что сказать об исчезновении лошади? Неужели не хватило корма на тех равнинах, которые впоследствии наводнили тысячи и сотни тысяч потомков ввезенной испанцами породы? Неужели ввезенные впоследствии виды отняли пищу у великих предшествовавших рас? Можно ли поверить, чтобы водосвинка отбила пищу у токсодона, гуанако – у макраухении, современные мелкие Edentata – у своих многочисленных гигантских прототипов? Ни одно событие не поражает так в долгой истории мира, как повсеместное и не раз повторявшееся полное исчезновение его обитателей.

Тем не менее, если рассматривать вопрос с другой точки зрения, он покажется не таким запутанным. Мы не всегда помним о том, как поверхностны наши знания об условиях существования каждого отдельного вида животных; мы забываем также о существовании постоянно действующих препятствий, не допускающих слишком быстрого размножения любого организма, остающегося в естественном состоянии. Запас пищи в среднем остается постоянным, тогда как тенденция к размножению растет у каждого животного в геометрической прогрессии, и неожиданные последствия этого нигде не проявлялись столь поразительным образом, как в Америке, где в течение нескольких последних столетий европейские животные бродили в одичалом состоянии.

Каждое животное в естественном состоянии регулярно размножается: но для какого-нибудь давно установившегося вида всякий значительный прирост в численности явно невозможен и потому должен встречать какие-то препятствия. Мы, однако, редко можем с уверенностью сказать в отношении какого-либо данного вида, в какой период его жизни, в какое время года и только ли через продолжительные промежутки времени перестает действовать это препятствие и какова именно природа этого препятствия. Потому-то, вероятно, нас так мало удивляет то обстоятельство, что один из двух видов, очень сходных между собой по своему образу жизни, в одном и том же районе встречается редко, а другой – в изобилии; или что один водится в изобилии в одном районе, а другой, занимающий то же место в экономии природы, водится в изобилии в соседнем районе, по своим условиям очень мало отличающемся от первого.

Если спросить, почему это так, то сразу же получишь ответ, что это определяется каким-нибудь слабым различием в климате, пище или численности врагов; но как редко можем мы (если, впрочем, хоть когда-нибудь сможем) точно указать причину препятствия и тот способ, которым оно действует! Таким образом, нам приходится сделать вывод, что изобилие или малочисленность данного вида определяются какими-то обычно совершенно неуловимыми для нас причинами.

В тех случаях когда мы можем проследить истребление какого-нибудь вида человеком, полностью или же в пределах одного района, мы замечаем, что этот вид встречается все реже и реже и, наконец, исчезает; но было бы трудно указать, в чем, собственно, заключается различие[176]176
  См. превосходные замечания по этому вопросу м-ра Лайелля в его «Principles of Geology» (Лайелль, «Основные начала геологии», М., 1860, т. II, стр. 408).


[Закрыть] между истреблением вида человеком и гибелью его вследствие увеличения численности естественных врагов. Очевидность того, что редкость вида предшествует его полному вымиранию, всего поразительнее обнаруживается в последовательных третичных напластованиях, как это было отмечено рядом тонких наблюдателей; часто оказывается, что раковины того или иного моллюска в очень большом количестве попадаются в каком-нибудь третичном пласте, а теперь этот моллюск встречается крайне редко и даже долго считался вымершим.

Итак, если вид, как то представляется вероятным, сначала становится все малочисленнее и только затем окончательно вымирает; если слишком быстрое размножение всякого вида, даже в самых благоприятных условиях, всегда встречает препятствие, существование которого нам приходится допустить, хотя трудно сказать, как и когда оно действует, если мы без малейшего удивления, не будучи, однако, в состоянии точно указать причину, смотрим на то, что один вид встречается в изобилии, а другой, близко родственный ему вид редко встречается в той же области, – почему же мы испытываем чувство столь большого изумления, наблюдая, что вид редеет и тем самым подвигается на одну ступень к вымиранию?

Процесс, постоянно идущий повсюду вокруг нас и все-таки едва заметный, безусловно, мог бы зайти и несколько дальше, не привлекая нашего внимания. Кто бы, например, сильно удивился, узнав, что мегалоникс в прошлом встречался редко по сравнению с мегатерием или что какая-нибудь из ископаемых обезьян была малочисленна но сравнению с какой-нибудь из ныне живущих обезьян? А ведь эта сравнительная редкость служит самым очевидным свидетельством менее благоприятных условий существования.

Допускать, что виды обыкновенно становятся редкими, прежде чем окончательно вымирают, не удивляться тому, что один вид встречается редко по сравнению с другим, и все же привлекать для объяснения этого какой-то необычайный фактор и приходить в изумление, когда вид прекращает свое существование, – по-моему, все равно что допускать, что болезнь человека предшествует его смерти, нисколько не удивляться самой болезни, но после смерти больного изумляться и предполагать, что он умер насильственной смертью.

Глава IX. Санта-Крус в Патагонии и Фолклендские острова

Санта-Крус. – Экспедиция вверх по реке. – Индейцы. – Огромные потоки базальтовой лавы. – Обломки, которые не могла перенести река. – Образование долины. – Кондор, его образ жизни. – Кордильеры. – Крупные эрратические валуны. – Предметы, оставленные индейцами. – Возвращение на корабль. – Фолклендские острова. – Дикие лошади, коровы, кролики. – Волкообразная лисица. – Костер из костей. – Спосо охоты на диких коров. – Геология Каменные потоки. – Картины геологических потрясений. – Пингвин. – Гуси. – Яйца дориды. – Колониальные животные.

13 апреля 1834 г. «Бигль» бросил якорь в устье Санта-Крус. Эта река протекает миль на шестьдесят южнее бухты Сан-Хулиан. В свое последнее путешествие капитан Стокс поднялся по ней на 30 миль, но затем из-за недостатка провизии вынужден был вернуться. За исключением того, что было им открыто, едва ли хоть что-нибудь еще было известно об этой большой реке.

Капитан Фицрой решил пройти теперь по ее течению настолько далеко, насколько позволит время. 18-го вышли три вельбота с трехнедельным запасом провизии; в состав экспедиции входило 25 человек – этого числа было бы достаточно, чтобы противостоять большому отряду индейцев.

При сильном приливе и ясной погоде мы прошли порядочный путь, вскоре добрались до пресной воды, а к ночи оказались уже за пределами области прилива.

Река здесь уже приняла те размеры и вид, которые почти не изменялись до самого конца нашего пути. В ширину она была большей частью от 300 до 400 ярдов и имела около 17 футов глубины посредине. Самую замечательную особенность реки составляет, должно быть, ее быстрое течение, имеющее на всем протяжении скорость от 4 до 6 узлов. Вода чистого голубого цвета, но с легким молочным оттенком и не так прозрачна, как ожидаешь, на первый взгляд. Река течет по руслу из галечника, такого же, каким сложены берег и окружающие равнины. Она вьется в долине, которая тянется по прямой линии на запад. Ширина долины колеблется от 5 до 10 миль; ее ограничивают ступенчатые террасы, громоздящиеся по большей части одна над другой до высоты 500 футов, замечательно соответствуя друг другу по обеим сторонам реки.

19 апреля. Против такого сильного течения, разумеется, совершенно невозможно было идти на веслах или под парусами; поэтому все три шлюпки связали друг с другом – нос с кормой, на каждой оставили по два матроса, а все остальные сошли на берег тянуть бечеву. Так как распорядок, установленный капитаном Фицроем, много облегчал нашу работу, в которой все принимали участие, то я опишу здесь, как все было организовано. Все без исключения участники экспедиции были разделены на две смены, и каждая тянула бечеву по очереди, по полтора часа. Офицеры каждой шлюпки жили вместе со своим экипажем – ели одну и ту же пищу, спали в той же палатке, – так что каждый бот был совершенно независим от других.

После захода солнца первое же ровное место, где росли какие-нибудь кусты, выбиралось для ночлега. Каждый из команды по очереди становился коком. Как только шлюпку притягивали к берегу, кок разводил огонь, два других матроса разбивали палатку, старшина выдавал вещи из шлюпки, а остальные сносили их в палатки и собирали хворост. При таком порядке за полчаса все бывало готово для ночлега. На вахте всегда стояли два матроса и офицер, обязанностью которых было присматривать за шлюпками, поддерживать огонь и охранять лагерь от нападения индейцев. Все мы дежурили по часу каждую ночь.

В этот день мы протянули шлюпки лишь на небольшое расстояние, так как на пути было много островков, покрытых колючим кустарником, а протоки между ними были мелкие.

20 апреля. Мы миновали острова, и работа закипела по-настоящему. За день мы обыкновенно продвигались, хоть это и было достаточно тяжело, в среднем только на 10 миль по прямой, но в общем миль на пятнадцать-двадцать. Вверх от того места, где мы провели последнюю ночь, страна становится настоящей terra incognita, ибо отсюда и повернул назад капитан Стокс.

Мы видели вдали густой дым и нашли скелет лошади, из чего заключили, что где-то поблизости находятся индейцы. На следующее утро (21-го) мы заметили на земле следы большого числа лошадей и знаки, оставленные волочившимися по земле концами чусо – длинных копий. Наше общее мнение было таково, что индейцы высматривали нас ночью. Немного спустя мы подошли к одному месту, где, судя по не оставлявшим сомнений свежим следам взрослых людей, детей и лошадей, группа переправилась через реку.

22 апреля. Местность оставалась по-прежнему крайне неинтересной. Полное однообразие природы на протяжении всей Патагонии – одна из самых порази-тельных ее особенностей. На гладких равнинах сухого галечника попадаются все те же чахлые и низкорослые растения, в долинах растут те же вооруженные шипами кустарники. Повсюду мы видим одних и тех же птиц и насекомых. Даже самые берега реки и прозрачных ручейков, в нее впадающих, не оживляются более яркой зеленью. Проклятие бесплодия тяготеет над страной, и на водах, текущих по руслу из гальки, лежит то же проклятие. Поэтому и число водяных птиц здесь крайне незначительно: в водах этой бесплодной реки нет ничего, что могло бы поддерживать жизнь.

Но как ни бедна Патагония в некоторых отношениях, она может похвастать бо́льшим количеством мелких грызунов[177]177
  Согласно Вольнею (Volney, vol. I, p. 351), для пустынь Сирии характерны древесные кустарники, многочисленные крысы, газели и зайцы. В ландшафте Патагонии место газели занимают гуанако, место зайца – агути.


[Закрыть], чем, вероятно, какая бы то ни было другая страна в мире. Характерным внешним признаком нескольких видов мышей являются большие тонкие уши и очень нежная шерстка. Этими зверьками кишат заросли в долинах, где им приходится целыми месяцами оставаться без единой капли воды, если не считать росы. Все они, видимо, каннибалы, потому что не успевала еще попасть в мой капкан мышь, как ее уже пожирали другие.

Маленькая изящная лисичка, также встречающаяся здесь в изобилии, питается, вероятно, здесь одними только этими зверьками. Гуанако тут тоже на своем месте; часто попадались стада в пятьдесят-сто голов, и, как я уже говорил, мы видели как-то одно, в котором должно было быть по крайней мере пятьсот голов. Пума, сопровождаемая кондором и другими стервятниками, следует за этими животными и нападает на них. Следы пумы видны были почти повсюду на берегах реки, а останки нескольких гуанако со свернутыми шеями и перебитыми костями свидетельствовали о том, как они погибли.

24 апреля. Как мореплаватели былых времен, приближаясь к незнакомой земле, мы осматривались и следили за малейшим признаком какой-нибудь перемены. Плывущий по течению древесный ствол или валун первичной породы мы приветствовали так же радостно, как если бы увидели лес на склонах Кордильер. Впрочем, тот признак, что вершина тяжелой гряды облаков почти все время оставалась в одном положении, был самым многообещающим и оказался, в конце концов, правдивым. Сначала мы принимали облака за сами горы, а не за клубы испарений, сгустившихся над их ледяными вершинами.

26 апреля. В этот день мы натолкнулись на резкую перемену в геологическом строении равнин. С самого начала экспедиции я внимательно осматривал гальку в реке и в последние два дня заметил в ней присутствие немногочисленных мелких голышей очень ячеистого базальта. Постепенно численность и размеры их увеличивались, но ни один не достигал еще величины человеческой головы. В это утро, однако, голыши той же породы, только более плотной, вдруг стали попадаться в изобилии, и не прошло и получаса, как мы увидели на расстоянии 5 или 6 миль острый угол огромной базальтовой платформы. Подойдя к ее основанию, мы увидали, что река тут прорывается между обвалившимися глыбами.

На протяжении следующих 28 миль течение реки было загромождено такими базальтовыми глыбами. Выше этого рубежа столь же многочисленны были громадные обломки первичных пород, отколовшиеся от окружающей валунной формации. Ни один из обломков сколько-нибудь значительных размеров не был унесен течением больше чем на 3–4 мили вниз по реке от своей материнской породы; если принять в соображение исключительную скорость огромных водяных масс в Санта-Крус, по которой нигде не встречается тихих излучин, то оказывается, что эта река – самый разительный пример того, как мало способны реки переносить обломки даже средних размеров.

Базальт есть не что иное, как лава, излившаяся в море под водой, но извержения при этом происходили, должно быть, в грандиозных масштабах. В том месте, где мы впервые встретились с этой формацией, она имела 120 футов в толщину; вверх по течению реки поверхность незаметно поднималась и массив становился все толще, так что в 40 милях от начала он достигал толщины 320 футов. Как велика может быть толщина его у самых Кордильер, мне совершенно неизвестно, но платформа достигает там высоты около 3000 футов над уровнем моря; следовательно, мы должны рассматривать эту великую горную цепь как источник данной формации: такого источника вполне заслуживают потоки, разлившиеся по слегка наклонному морскому дну на расстояние целых 100 миль.

С первого же взгляда на базальтовые утесы по разным сторонам долины было ясно, что пласты представляли когда-то одно целое. Какая же сила снесла на всем протяжении страны сплошной массив очень твердой породы, средняя толщина которого была почти 300 футов, а ширина колебалась почти от 2 до 4 миль? Хотя река так мало способна переносить даже незначительные обломки, но в течение веков, путем постепенной эрозии, она может привести к последствиям, о которых трудно судить в целом. В данном случае, однако, независимо от маловажности подобного фактора можно привести основательные доводы в пользу того взгляда, что в прошлом эту долину занимал морской рукав.

В настоящем сочинении нет нужды распространяться о доводах, ведущих к такому заключению; оно следует из формы и природы ступенчатых террас по обеим сторонам долины, из того, каким образом дно долины поблизости от Андов, расширяясь, переходит в большую, напоминающую эстуарий равнину с песчаными буграми на ней, и из факта нахождения в русле реки немногочисленных раковин морских моллюсков. Будь у меня больше места, я мог бы показать, что Южную Америку некогда прорезал здесь пролив, соединявший Атлантический и Тихий океаны подобно Магелланову. Но все-таки как же был снесен сплошной массив базальта?

В прежнее время геологи для объяснения пустили бы в ход сокрушительное действие какой-нибудь катастрофы; но в данном случае подобное предположение совершенно недопустимо, ибо те самые ступенчатые равнины, на поверхности которых лежат раковины современных морских моллюсков и которые вытянулись по линии патагонского побережья, простираются и по обеим сторонам долины Санта-Крус. Немыслимо, чтобы действие какого бы то ни было наводнения могло придать местности ее настоящий вид как в долине, так и по открытому берегу; сама долина была выдолблена при образовании этих ступенчатых равнин, или террас.

Хотя нам известно, что в узкой части Магелланова пролива приливная волна движется со скоростью 8 узлов, но, нужно сознаться, голова идет кругом, когда подумаешь, сколько лет, столетие за столетием, должны были прилив и отлив, без помощи сильного прибоя, разрушать такую необъятную поверхность и толщу сплошной базальтовой лавы.

Тем не менее надо полагать, что напластования, подмытые водами этого древнего пролива, разбились на громадные обломки, которые, будучи разбросаны на взморье, превратились сначала в меньшие куски, затем в гальку и, наконец, в тончайший ил, занесенный отливами далеко в восточный и западный океаны.

С переменой геологического строения равнин изменился и характер ландшафта. Когда я бродил по узким и каменистым теснинам, мне иногда казалось, будто я вновь нахожусь в бесплодных долинах острова Сантьяго. Среди базальтовых утесов я отыскал некоторые не виданные еще мной растения, в иных же распознал пришельцев с Огненной Земли. Эти ноздреватые утесы служат резервуарами для скудной дождевой воды, и потому на линии, где сходятся изверженные и осадочные породы, бьют маленькие ключи (редчайшее в Патагонии явление); их можно распознать издалека по пятнам зеленой травы вокруг.

27 апреля. Русло реки несколько сузилось, отчего течение стало быстрее. Скорость его была 6 узлов. По этой причине, а также из-за множества больших угловатых обломков тянуть боты стало опасно и тяжело.

В этот день я застрелил кондора. В нем было от конца одного крыла до конца другого 8 1/2 футов, а от клюва до хвоста 4 фута. Птица эта, как известно, имеет широкое географическое распространение: она встречается на западном побережье Южной Америки от Магелланова пролива, вдоль Кордильер, до 8° к северу от экватора. Крутой обрыв близ устья Рио-Негро отмечает ее северную границу на патагонском побережье; она прошла сюда около 400 миль от громадной средней линии своего распространения в Андах. Дальше к югу, среди круч в глубине бухты Желания, кондор тоже встречается нередко, но лишь немногие одиночки время от времени залетают на морской берег.

Эти птицы часто посещают цепь утесов близ устья Санта-Крус; милях в восьми вверх по реке, где долина ограничена базальтовыми кручами, кондор появляется снова. Из всех этих фактов явствует, что кондоры нуждаются в отвесных утесах. В Чили они бо́льшую часть года проводят в низменности близ берегов Тихого океана, а на ночь усаживаются по нескольку на одном дереве; но ранним летом они удаляются в самые неприступные места внутренних Кордильер, чтобы там в покое высиживать птенцов.

Что касается их размножения, то в Чили крестьяне говорили мне, что кондор не устраивает никакого гнезда, а в ноябре и декабре откладывает два больших белых яйца на голом выступе скалы. Говорят, что молодые кондоры в течение целого года не умеют летать, а когда научатся, то еще долго продолжают на ночь садиться вместе с родителями, а днем – охотиться вместе с ними. Старые птицы обыкновенно живут парами; но в глубине материка, среди базальтовых утесов на берегах Санта-Крус, я разыскал место, где они, по-видимому, собираются обычно целыми десятками.

Подойдя неожиданно к краю стремнины, мы увидали грандиозное зрелище: от двадцати до тридцати этих больших птиц тяжело поднялись с места своего отдыха и, описывая величавые круги, улетели вдаль. Судя по количеству помета на скалах, они, должно быть, уже давно посещали этот утес для отдыха и высиживания птенцов. Наевшись досыта падали на равнинах внизу, они удаляются на свои излюбленные уступы переваривать пищу. На основании этих фактов кондора, как и гальинасо, нужно считать до известной степени стадной птицей. В этой части страны они питаются только трупами гуанако, умерших естественной смертью или, как это чаще всего происходит, убитых пумой. Судя по тому, что я видел в Патагонии, я полагаю, что у них нет обыкновения совершать ежедневные вылеты на сколько-нибудь далекое расстояние от места их постоянного ночлега.

Кондоров часто можно видеть на большой высоте, где они парят над каким-нибудь определенным местом, описывая самые изящные круги. В некоторых случаях, я уверен, они делают это лишь ради собственного удовольствия, но иногда, как скажет вам чилийский крестьянин, они высматривают умирающее животное или пуму, пожирающую добычу. Если кондоры скользят вниз, а потом вдруг все вместе поднимаются, то чилиец уже знает, что пума, стерегущая труп, выскочила, чтобы прогнать разбойников. Не ограничиваясь падалью, кондоры часто нападают на молодых коз и ягнят, и пастушьи собаки приучены выбегать и, глядя вверх, яростно лаять, когда кондоры пролетают мимо. Чилийцы уничтожают и ловят их во множестве.

Они применяют два способа: один состоит в том, что кладут труп на ровном месте, огороженном забором из кольев с единственным входом, и, когда кондор насытится, подскакивают верхом ко входу и запирают его: если этой птице не хватает места для разбега, она не может сообщить своему телу достаточного момента, чтобы подняться с земли. Второй способ заключается в том, что замечают деревья, на которые птицы садятся, часто по пять, по шесть сразу, а потом ночью влезают на дерево и ловят птиц силком.

Кондоры спят так крепко (чему я сам был свидетелем), что это дело нетрудное. В Вальпараисо при мне продавали живого кондора за полшиллинга, но обычная цена его 8—10 шиллингов. Я видел, как принесли одного кондора, связанного веревкой и сильно пораненного; но в то самое мгновение, как разрезали веревку, стягивавшую его клюв, он, несмотря на толпу вокруг, стал с жадностью терзать кусок падали.

Здесь же, в одном саду, содержали от двадцати до тридцати живых кондоров. Их кормили только раз в неделю, но они выглядели вполне здоровыми[178]178
  Я заметил, что за несколько часов перед смертью какого-нибудь из кондоров все кишевшие на нем вши выползали на наружные перья. Меня уверяли, что так бывает всегда.


[Закрыть]. Чилийские крестьяне утверждают, что кондор может прожить, не евши, от пяти до шести недель и при этом сохраняет всю свою силу; не могу ручаться за правдивость этого утверждения, но такой жестокий эксперимент был, по всей вероятности, осуществлен.

Хорошо известно, что, лишь только в окрестностях бывает убито какое-нибудь животное, кондоры, как и другие грифы, тотчас же узнают непостижимым путем об этом и слетаются на труп. Не следует упускать из виду, что в большинстве случаев эти птицы успевают разыскать свою добычу и дочиста обглодать скелет, прежде чем мясо хоть немного испортится. Припомнив опыты г-на Одюбона относительно слабости обоняния у трупоядных птиц, я попробовал проделать в вышеупомянутом саду следующий опыт: кондоры были привязаны каждый своей веревкой и рассажены в длинный ряд под стеной; прогуливаясь взад и вперед перед птицами, я держал в руке завернутый в белую бумагу кусок мяса на расстоянии около трех ярдов от них, но птицы не обращали на это никакого внимания.

Тогда я бросил сверток на землю на расстоянии не более ярда от одного старого самца; один миг он внимательно смотрел на сверток, но потом больше не обращал внимания. Я стал подталкивать сверток палкой все ближе и ближе, пока он не коснулся, наконец, клюва птицы; бумага мгновенно была яростно разодрана, и в тот же миг все птицы в длинном ряду стали биться и хлопать крыльями. Ввести в заблуждение собаку при подобных обстоятельствах было бы невозможно.

Свидетельства в пользу и против наличия острого чутья у грифов странным образом уравновешиваются одни другими. Профессор Оуэн показал, что обонятельные нервы у грифа-индейки (Cathartes aura)хорошо развиты; в тот же вечер, когда доклад м-ра Оуэна был прочитан в Зоологическом обществе, один из присутствовавших заметил, что он однажды наблюдал в Вест-Индии, как стервятники собирались напротив дома в то время, когда находившийся там труп, который не успели похоронить, начинал издавать запах, а об этом птицы едва ли могли узнать при помощи зрения.

С другой стороны, помимо опытов Одюбона и моего собственного м-р Бакмен поставил много разнообразных опытов, показывающих, что ни гриф-индейка (тот вид, который анатомировал профессор Оуэн), ни гальинасо не отыскивают себе пищи при помощи обоняния. Он покрыл несколько кусков зловонной падали тонким брезентом, а сверху набросал куски мяса; эти последние были съедены грифами, но вслед за тем птицы успокоились, так и не обнаружив вонючей падали, хотя клюв их находился всего в 1/2дюйма от нее. После того брезент немного надрезали, и птицы в тот же миг обнаружили падаль; когда же брезент заменили новым и вновь разложили на нем куски мяса, грифы опять сожрали их, не обнаружив прикрытой падали, по которой ходили. Эти факты, кроме м-ра Бакмена, засвидетельствовали своими подписями еще шестеро джентльменов.[179]179
  Bachman, статья в «London’s Magazine of Nat. Hist.», vol. VII.


[Закрыть]

Часто, ложась отдыхать среди открытых равнин и глядя вверх, я видел грифов, носящихся в воздухе на большой высоте. Не думаю, чтобы на ровной местности пешеход или всадник обыкновенно осматривали сколько-нибудь внимательно ту часть небосклона, которая лежит выше чем на 15° над горизонтом. Если это так, то тогда гриф, прежде чем попасть в поле нашего зрения, летит на высоте от трех до четырех тысяч футов, его расстояние по прямой линии от глаза наблюдателя должно быть несколько более двух британских миль. Мудрено ли тогда, что он остается незамеченным? Не может ли дело обстоять так, что, когда охотник убивает зверя в уединенной долине, за ним все время следят сверху острые глаза птицы? А та особая манера, с которой гриф снижается, не дает ли знать всем трупоядным птицам в окрестности, что для них готова добыча?

Когда кондоры непрерывно кружатся стаей над каким-нибудь местом, полет их очень красив. Я не припомню, чтобы хоть одна из этих птиц когда-нибудь хлопала крыльями, за исключением момента взлета. Близ Лимы я, не сводя глаз, около получаса наблюдал за несколькими кондорами: они описывали большие кривые линии, носились кругами, спускались и поднимались, ни разу не взмахнув крыльями. Когда они скользили низко над моей головой, я внимательно следил наискосок за очертаниями каждого из больших маховых перьев обоих крыльев; при малейшем колебательном движении эти отдельные перья казались бы слившимися воедино, но они были отчетливо видны на фоне синего неба. Голова и шея двигались часто и как будто с усилием, распростертые крылья служили, по-видимому, точкой опоры для движений шеи, туловища и хвоста.

Перед снижением птица на миг складывала крылья, а когда вновь распускала их, уже с иным наклоном, то момент, приобретенный при быстром снижении, как видно, уносил птицу вверх равномерным и неуклонным движением бумажного змея. В том случае, когда птица парит, движение ее должно быть настолько быстрым, чтобы воздействие наклонной поверхности ее тела на воздух могло уравновесить ее тяжесть. Сила, необходимая для поддержания момента в теле, движущемся в горизонтальной плоскости в воздухе (где трение так мало), не может быть велика, а кроме этой силы ничего больше и не требуется. Надо полагать, что движения шеи и туловища кондора для этого достаточно. Но как бы там ни было, когда такая большая птица часами без всякого видимого усилия кружится и скользит над горами и реками, то зрелище это поистине изумительно и прекрасно.

29 апреля. С небольшого возвышения мы радостно приветствовали белые вершины Кордильер, проглядывавшие иногда сквозь темный облачный покров. В течение нескольких последующих дней мы продолжали продвигаться вперед медленно, так как течение реки было очень извилисто и загромождено громадными обломками различных древних сланцевых пород и гранита. Равнина, примыкающая к долине, здесь возвышалась почти на 1100 футов над рекой и сильно изменилась по своему характеру. Хорошо окатанные порфировые голыши лежали вперемежку с многочисленными огромными угловатыми обломками базальта и первичных пород.

Один из тех эрратических валунов, которые я заметил, лежал в 67 милях от ближайшей горы; другой, измеренный мной, был площадью в 5 квадратных ярдов и выступал на 5 футов из гравия. Края его были так угловаты, а размеры до того велики, что сначала я принял его за камень in situ [в коренном залегании] и вытащил компас, чтобы определить направление его кливажа. Равнина здесь была не совсем такая гладкая, как ближе к берегу, но все еще не было заметно никаких следов какого-либо значительного переворота. При таких обстоятельствах я считаю совершенно невозможным объяснить перенос этих гигантских каменных громад за столько миль от места их первоначального залегания какой-нибудь иной теорией, кроме теории плавучих айсбергов.