Текст книги "Шахматисты (ЛП)"

Автор книги: Charles L. Harness

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Чарльз Л. Харнесс

Шахматисты

Перевод с английского Белоголова А.Б.

Теперь, пожалуйста, поймите это. Я не говорю, что все шахматисты – сумасшедшие. Но я действительно утверждаю, что постоянная игра в шахматы затягивает человека.

Позвольте мне рассказать вам о Шахматном Клубе на улице K-Стрит, в котором я был однажды казначеем.

В списке членов нашего клуба были сенатор, лидер большого профсоюза, президент железной дороги «A. энд У.», и несколько других важных шишек. Но, чем более важными они казались снаружи, тем неудачливее они были как шахматисты.

Сенатор и железнодорожный магнат не знали ферзевого гамбита Рюи Лопеса, так что, конечно, они могли играть во что-то другое, или задумчиво бродить вокруг, наблюдая игру классных игроков, и желая, чтобы они, также, что-то значили.

Чемпионом клуба был Бобби Бейкер, маленький мальчик, ученик четвертого класса Песталоцци – Борстальской школы-интерната. Несколько из его композиций окончания игры были опубликованы в Шахматном Обзоре и Русском Шахматном Журнале прежде, чем он мог отчетливо говорить.

Нашим вторым был Пит Саммерс, клерк железной дороги «A. энд У.» Он был автором двух очень известных шахматных книг. Одна книга доказывала, что белые всегда могут побеждать, а другая доказывала, что черные всегда могут сыграть вничью. Как вы можете подозревать, расстояние, отделяющее его от президента железной дороги, было действительно огромным.

Демонстрацию позиций поддерживал Джим Брэдли, хронический бездельник, пошлины которого были оплачены его женой. Члены клуба глубоко восхищались им.

Но мастера не делают клуба. У вас должны быть некоторый дух руководства, довольно хороший игрок, с умением организации и истинного понимания ценностей.

Такой драгоценный камень мы имели в нашем секретаре, Джонсе Ноттингеме.

Вступить в члены Шахматного Клуба на К-Стрит меня привлек интерес к Ноттингему. Я хотел понять, был ли он исключением, или все они были одинаковыми.

После того, как я расскажу вам об их случайной встрече с Зено, вы можете сами судить обо всем.

В его ненастоящей жизни Джонс Ноттингем был статистиком в правительственном бюро. Он работал за письменным столом в большой комнате со многими другими столами, включая мой, и выполнял свою работу безучастно и без сознательного усилия. Много раз, после того, как звонил звонок об окончании работы и я подходил, чтобы обсудить с ним финансы клуба, он был поражен, обнаружив, что он уже пришел на работу и похвально выпустил стопку бумаг.

Я предполагаю, что именно в течение этих часов его квазисуществования невидимый Ноттингем задумывал те многочисленные события, которые сделали его известным в Соединенных Штатах в качестве распорядителя шахматного клуба.

Поскольку именно Ноттингем организовал известные американо-советские матчи по телеграфу (в которых американская группа была так обоснованно наказана), был арбитром многочисленных американских чемпионатов, и запустил дюжину блестящих, но неимущих иностранных шахматных мастеров на выставочные туры в сотню шахматных клубов от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса.

Но достижения, которыми он больше всего гордился, были его турниры «слон – конь».

Теперь слон, как предполагается, немного более силен, чем конь, и эта оценка сегодня стала настолько укоренившейся в шахматной мысли, что никакой игрок добровольно не обменяет слона на вражеского коня. Он может промотать сбережения своей жизни на фальшивых акциях, возразить полицейским, следящим за движением, и забыть о годовщине свадьбы, но никогда, никогда, никогда он не станет обменивать слона на коня.

Ноттингем подозревал, что это утверждение было необоснованным; у него была идея, что конь так же силен, как слон, и чтобы доказать свою точку зрения, он проводил многочисленные внутренние турниры в Клубе на K-Стрит, в которых один игрок использовал шесть пешек и слона против шести пешек и коня его противника.

Джонс никогда не мог окончательно решить относительно того, был ли слон более сильным, чем конь, но через пару лет он точно знал, что в Клубе на K-Стрит было больше мастеров по сражению «слон-конь», чем в любом другом клубе в Соединенных Штатах.

И именно тогда ему пришло в голову, что у американских шахмат было красивое средство искупления от прогремевшего поражения от российской группы, игравшей по телеграфу.

Он послал свой вызов непосредственно Сталину – шахматный Клуб с K-Стрит против всех русских – партии «слон-конь» на дюжине досок, которые предлагалось играть с помощью телеграмм.

Советское Бюро Развлечений послало шесть обычных кратких отказов, а затем быстро приняло вызов.

И это возвращает нас обратно к одному из дней, в 5 часов, когда Джонс Ноттингем посмотрел из-за своего стола, и казался пораженным, увидев меня стоящим там.

– Не вставайте пока, – сказал я. – Есть кое-что, что вы должны услышать сидя.

Он уставился на меня как сова. – Неужели годовая арендная плата должна быть оплачена снова так скоро?

– На следующей неделе. И еще кое-что.

– О?

– Профессор, мой друг, – сказал я, – который живет в мансарде над моей квартирой, хочет сыграть со всем клубом сеанс одновременной игры.

– Одновременной игры, а? Он настолько хорош, не так ли?

– Это как раз не профессор, кто хочет играть. В действительности – это его друг.

– Он на самом деле так хорош?

– Так говорит профессор. Но это не совсем точно. Короче говоря, у этого профессора, доктора Шмидта есть ручная крыса. Он хочет, чтобы играла крыса. Я добавил: – И за обычную оплату одновременной игры. Профессор нуждается в деньгах. Фактически, если он не получит в скором времени постоянную работу, он может быть депортирован.

Ноттингем выглядел сомнительным. – Я не вижу, как мы можем помочь ему. Вы сказали крыса?

– Да, я так сказал.

– Шахматист крыса? Четырехногая?

– Правильно. Настоящий гвоздь программы для клуба, а?

Ноттингем пожал плечами. – Каждый день мы узнаем что-то новое. Вы не поверите, но я никогда не слышал, чтобы они имели интерес к игре. Женщины точно не имеют. Однако я когда-то читал об образованной лошади... Я предполагаю, что она известна в Европе?

– Очень вероятно, – сказал я. – Профессор специализируется в сравнительной психологии.

Ноттингем нетерпеливо покачал головой. – Я не подразумеваю профессора. Я говорю о крысе. Как ее зовут, во всяком случае?

– Зено.

– Никогда не слышал о ней. Какой у нее счет турниров?

– Я не думаю, что она когда-либо играла на турнирах. Профессор обучил ее игре в концентрационном лагере. Насколько она хорошо играет, я не знаю, за исключением того, что она может начать игру с профессором без одной ладьи.

Ноттингем жалостно улыбнулся. – Я тоже могу играть с разницей в одну ладью, но я не достаточно хорош, чтобы организовать одновременную игру.

Мне пришло в голову удивительное восприятие. – Эй, подождите минутку. Вы полностью игнорируете фантастический факт, что Зено…

– Единственный уместный вопрос, – прервал меня Ноттингем, – действительно ли у нее класс мастера. У нас в клубе есть полдюжины игроков, которые могут организовать «внутренний» бесплатный турнир одновременной игры. Но когда мы приглашаем посторонних и предлагаем заплатить участникам по доллару, чтобы играть с ним, он должен быть достаточно хорошим, чтобы показать клуб в лучшем виде. И когда весь клуб тренируется для телеграфного матча «слон-конь» с русскими в следующем месяце, я не могу позволить им расслабиться в заурядном сеансе одновременной игры.

– Но Вы пропускаете важный вопрос…

– … который состоит в том, что этот Зено нуждается в деньгах, и вы хотите, чтобы я организовал одновременную игру, чтобы помочь ему. Но я просто не могу сделать этого. У меня имеется определенный режим членов клуба, чтобы поддерживать высокий уровень.

– Но Зено – крыса. Он научился играть в шахматы в концентрационном лагере. Он…

– Что не обязательно делает его хорошим игроком.

Всё это было совершенно абсурдным. Я продолжал тянуть своё. – Ну, так или иначе, это походит на хорошую идею.

Ноттингем увидел, что он слишком сильно меня подводит. – Если вы уж так хотите, то можете организовать игру между Зено, и одним из наших главных игроков, скажем, с Джимом Брэдли. У него много свободного времени. Если Джим скажет, что Зено достаточно хорош для одновременной игры, то мы дадим ему эту игру.

***

Таким образом, я пригласил Джима Брэдли и профессора, включая Зено, в мою квартиру следующим вечером.

Я видел Зено прежде, но это было, когда я думал, что он был только обычной ручной крысой. Рассматриваемый как шахматный мастер он, казалось, был совершенно другим существом. Джим и я внимательно рассмотрели его, когда профессор вытащил его из кармана пальто и поставил на шахматный столик.

Вы могли бы сказать, только посмотрев, как у этого небольшого животного сияли черные, как бусинки глаза и как оно бдительно держало свою головку, что это была супер крыса, Эйнштейн среди грызунов.

– Корочка позволяет ему ориентироваться, – сказал профессор, прикрепляя маленький кусочек сыра к королю Брэдли чертежной кнопкой. – И не волнуйтесь, он сделает хорошее представление.

Зено легко пробежался вокруг доски, со скучающей деликатностью обнюхал шахматные фигуры свои и Брэдли, повел носом на коронованного сыром короля Брэдли, и создал впечатление, что единственной причиной, по которой он не зевал, было то, что он был слишком хорошо воспитан. Он возвратился к своей стороне доски и ждал хода Брэдли.

Джим мигнул, встряхнулся, и наконец, передвинул свою ферзевую пешку на два поля.

Зено, посеменив ногами, подобрал свою собственную ферзевую пешку между зубами, и переместил ее вперед на два поля. Затем Джим выдвинул свою пешку ферзевого слона, и игра пошла полным ходом – обычный ферзевый гамбит.

Я отозвал профессора в угол. – Как вы научили его играть? Вы никогда не говорили мне.

– Это было легко. Привязав последовательно веревочкой все шахматные фигуры к доске, и позволив Зено просто бегать по лабиринту на шахматной доске, составленному из ходов шахматных фигур, до достижения короля. При этом он получал корочку хлеба на короле. Затем, э… один момент, пожалуйста.

Мы посмотрели на доску. Зено свалил короля Джима и деликатно постукивал передней лапкой перед упавшим монархом.

Джим подсчитывал безнадежное положение, тихо шевеля губами. – Он объявляет мат на тринадцатом ходе. И он прав.

Зено уже грыз маленький кусочек сыра, прикрепленный к королю Джима.

***

Когда я сообщил о результате Ноттингему на следующий день, он согласился провести одновременную игру для Зено. Так как Зено был неизвестным, без репутации и не обладал притягательной силой, Джонс, естественно, не стал извещать местные газеты, а просто послал открытки членам клуба.

Вечером одновременной игры Ноттингем установил 25 шахматных столиков в приблизительный круг в помещении клуба. Тут и там профессор передвинул столики немного ближе вместе так, чтобы Зено мог легко переходить с одного на другой, поскольку ему нужно было обходить все столики. Затем профессор сделал замкнутый круг из всех столиков и прикрепил маленький кусочек сыра к каждому королю.

После этого он вытер пот с лица, вышел из круга, и Зено начал свои обходы столов.

И затем мы получили загвоздку.

Медленный серый человек появился из небольшой группы наблюдателей и приблизился к профессору.

– Доктор Ганс Шмидт?– спросил он.

– Я, – сказал профессор, немного нервно. – Я подразумеваю, да, сэр.

Серый человек вытащил свой бумажник и быстро показал что-то профессору. – Иммиграционная служба. У вас есть обновленная иммиграционная виза?

Профессор облизнул губы и бессловесно покачал своей головой.

Человек продолжал: – Согласно нашим отчетам у вас нет работы, вы не платили арендную плату в течение месяца, и ваш кредит потрачен на местную кулинарию. Я боюсь, что я должен буду попросить, чтобы вы прошли со мной.

– Вы подразумеваете – депортация?

– Откуда я знаю? Возможно – да, возможно – нет.

Профессор смотрел так, как, если бы паровой каток только что проехал по нему. – Таким образом, это произошло, – прошептал он. – Я знал, что я не должен был появляться из укрытия, но каждый нуждается в деньгах...

– Очень плохо, – сказал служащий иммиграции. – Конечно, если бы вы могли перевести 500 долларов, как гарантию вашей независимости…

– Если бы у меня было 500 долларов, стал бы я брать местную кулинарию?

– Нет, я предполагаю, нет. Где ваши шляпа и пальто?

Профессор печально направился к вешалкам.

Я схватил его за рукав.

– Теперь держитесь, – сказал я поспешно. – Послушайте, господин, через два часа у доктора Шмидта будет контракт на 52-недельный показательный тур. Я обратился к профессору: – Зено обеспечит вас необходимыми деньгами, которые вы сможете потратить! Когда сегодня вечером сеанс будет закончен, Джонс Ноттингем рекомендует вас каждому шахматному клубу в Соединенных Штатах, Канаде, и Мексике. Подумайте об этом! Зено! Единственная в истории играющая в шахматы крыса!

– Не так быстро, – сказал Ноттингем, который только что подошел. – Я должен посмотреть, насколько хорош этот Зено, прежде чем я поддержу его.

– Не волнуйтесь, – сказал я. – Да ведь это только единственный факт, что он – крыса…

Серый человек прервал нас. – Вы имеете в виду, что вы хотите, чтобы я подождал пару часов, пока мы не увидим, получит ли профессор своего рода контракт?

– Правильно, – сказал я нетерпеливо. – После того, как Зено покажет, на что он способен, профессор получит шахматный показательный тур.

Серый человек изучал Зено со сдержанным отвращением. – Ну, хорошо. Я подожду.

Профессор издал гигантский вздох и унесся, чтобы наблюдать за своим протеже.

– Послушайте, – сказал мне серый человек, – вам нужно здесь держать кошку. Я уверен, что я видел, как тут вокруг бегала крыса.

– Это Зено, – сказал я. – Он играет в шахматы.

– Не будьте таким язвительным, Джек. Я ведь только внес предложение. И, он отошел, чтобы следить за профессором.

***

Вечер продолжался, и профессор израсходовал все свои носовые платки и позаимствовал один мой. Но я не мог видеть того, по поводу чего он волновался, потому что было ясно, что Зено был чудом, право на уровне Ласкера, Алехина и Ботвинника.

В каждой игре он вступил в разгул осложнений. Один за другим его противники колебались на острие ножа, и должны были сдаваться. Один за другим пустели столы, и проигравшие собирались вокруг тех, кто все еще боролся. Группы вокруг Бобби Бейкера, Пита Саммерса и Джима Брэдли возрастали с минуту на минуту.

Но к концу второго часа, когда только три чемпиона клуба продолжали бороться, я обратил внимание, что Зено замедлялся.

– Что случилось, профессор?– я прошептал с тревогой.

Он застонал. – На ужин он обычно получает только два маленьких кусочка сыра.

А сегодня вечером Зено съел уже двадцать три! Он стал настолько полным, что едва мог ковылять.

Я также застонал, и подумал о крошечных желудочных насосах.

Мы напряженно наблюдали, как Зено медленно перемещался от стола Джима Брэдли к столу Питера Саммерса. Казалось, ему потребовалось необычно долгое время, чтобы проанализировать позицию на доске Пита. Наконец он сделал свой ход и пополз по направлению стола Бобби Бейкера.

И это случилось там. Подбородок Зено оказался лежащим на основании королевской ладьи Бобби, когда он свернулся в нежную разъедающую дремоту.

Профессор издал почти неслышимый, но душераздирающий стон.

– Только не стойте там! – закричал я. – Разбудите его!

Профессор осторожно подтолкнул маленькое животное своим указательным пальцем. – Миленький, – умолял он, – проснись!

Но Зено только удобно повернулся на спину.

Гробовая тишина опустилась на комнату, и именно из-за этого мы услышали то, что услышали.

Зено начал храпеть.

Казалось, все смотрели в других направлениях, когда профессор поднял маленькое животное и нежно опустил его в морщинистый карман своего пальто.

Серый человек был первым, кто заговорил. – Ну, доктор Шмидт? Никакого контракта?

– Не будьте глупым, – заявил я. – Конечно, он получит тур. Ноттингем, как скоро вы сможете получить письма от других клубов?

– Но я действительно не могу рекомендовать его, – возразил Ноттингем. – В конце концов, он не выполнял трех своих обязательств из 25 игр. Он – только маленький мастер, не то существо, чтобы организовать цикл одновременной игры.

– Что из того, что он не закончил три ничтожные игры? Он – хороший игрок, все равно. Все, что вы должны сделать, сказать ваше слово, и каждый секретарь клуба в Северной Америке назначат дату встречи с ним – по входной плате 5 долларов за игрока. Он захватит страну ураганом!

– Я сожалею, – сказал Ноттингем профессору. – У меня есть определенный стандарт, а ваш приятель просто не прошел квалификацию.

Профессор вздохнул. – Да, я согласен, – пробормотал он на немецком языке.

– Но это, же сумасшествие! Мой голос прозвучал немного громче, чем я намеревался сказать. – Вы, друзья, не соглашаетесь с Ноттингемом, не так ли? Что скажете вы, Джим?

Джим Брэдли пожал плечами. – Трудно просто сказать, насколько хорош Зено. Потребуется неделя для подробного анализа, чтобы сказать определенно, у кого было преимущество в моей игре. У него меньше на одну пешку, но у него замечательная позиция.

– Но Джим, – возразил я. – Это вообще не вопрос. Разве вы не видите это? Подумайте о гласности... играющая в шахматы крыса...!

– Меня не интересует его личная жизнь, – резко ответил Джим.

– Друзья! – сказал я отчаянно. – Действительно ли все вы так полагаете? Разве не можем мы выразить общее мнение, чтобы передать резолюцию клуба, рекомендующую Зено для одновременной игры? Что думаете вы, Бобби?

Бобби почувствовал себя неловко. – Я думаю, что меня ожидает учебный автомобиль. Я предполагаю, что я должен пойти.

– Ну, пойдемте, доктор? – спросил серый человек.

– Да, – ответил доктор Шмидт тяжело. – Добрый вечер, господа.

А я только стоял там, ошеломленный.

– Вот заработок Зено за вечер, профессор, – сказал Ноттингем, заталкивая конверт в его руку. – Я боюсь, что он не очень-то вам поможет, хотя я не чувствую обоснования во взыскивании общепринятой долларовой комиссии.

Профессор кивнул, и в оцепеневшей тишине я наблюдал, как он в сопровождении представителя иммиграционных властей пошел к двери.

Профессор и я против шахматистов. Мы нанесли удары, сшибающие с ног, но даже не поцарапали их гамбит.

Именно тогда Пит Саммерс что-то обнаружил. – Эй, доктор Шмидт! Он держал листок бумаги, покрытый шахматными диаграммами. – Это выпало из вашего кармана, когда вы стояли здесь.

Профессор сказал что-то извиняющееся серому человеку и возвратился. – Спасибо, – сказал он, протягивая руку за бумагой. – Это часть рукописи.

– Шахматная рукопись, профессор? Сейчас я хватался за соломинку. – Вы пишете шахматную книгу?

– Да, я полагаю.

– Ну, ну, – сказал Пит Саммерс, который тщательно изучал лист. – Слон против коня, а?

– Да. Теперь, если вы извините меня…

– Слон против коня?– пронзительно выкрикнул Бобби Бейкер, который понесся назад к столам.

– Слон и конь? – пробормотал Джонс Ноттингем. Он резко потребовал: – Вы долго изучали проблему, профессор?

– Много месяцев. В лагере... на чердаке. И теперь рукопись достигла 2 000 страниц, и мы ищем издателя.

– Мы...? Мой голос, возможно, немного дрожал, потому что и Ноттингем и профессор обернулись, и резко посмотрели на меня. – Профессор, – порывом вылетели мои слова, – Зено тоже писал эту книгу?

– А кто же еще?– ответил профессор в удивлении.

– Я не понимаю, как он мог держать перо, – сказал сомнительно Ноттингем.

– В этом не было необходимости, – ответил профессор. – Он делал ходы, а я записывал. Он добавил с задумчивой гордостью: – Зенончик – вероятно, самый великий живущий авторитет в мире по теме «слон – конь».

Комната внезапно снова стала очень тихой. В течение слишком долгого момента единственным звуком был приглушенный храп Зено, раздающийся из кармана профессора.

– Он сделал какие-нибудь выводы?– выдохнул Ноттингем.

Профессор повернул озадаченные глаза на полные решимости лица вокруг него. – Зено полагает, что конфликт не может быть обобщенным. Однако он обнаружил 78 позиций, в которых слон сильнее коня, и 24 позиции, в которых лучше конь. Очевидно, игрок, имеющий слона должен попытаться…

– … за одну из выигрышных позиций слона, конечно, и так же для коня, – закончил Ноттингем. – Это – чрезвычайно ценная рукопись.

За весь этот вечер я, наконец-то перевел дыхание. Ситуация стала лучше. – Очень плохо, – сказал я небрежно, – что профессор не может остаться достаточно надолго, чтобы вы, вымогатели, могли изучить книгу Зено и ухватить некоторые указания для большого телеграфного матча «слон-конь» в следующем месяце. Также, очень плохо, что Зено не сможет занять здесь доску против русских. Он дал бы нам верное очко в счете игры.

– Да... а, – протянул Джим Брэдли. – Он дал бы.

Ноттингем выпалил вопрос профессору. – Не желает ли Зено арендовать нам рукопись на один месяц?

Профессор уже собирался согласиться, когда я его прервал. – Это было бы довольно трудно, Ноттингем. Зено не знает, где он будет в конце месяца. Кроме того, как казначей клуба, позвольте мне сообщать вам, что после того, как мы заплатим ежегодную арендную плату на следующей неделе, наш кошелек будет плоским как блин.

Лицо у Ноттингема опустилось.

– Конечно, – я продолжал осторожно, – если бы вы пожелали подписать тур для Зено, то я предполагаю, что он предоставил бы вам рукопись бесплатно. Да и профессор не будет депортирован, и Зено мог бы остаться и тренировать нашу группу, а так же принять участие в телеграфном матче.

Ни профессор, ни я не дышали, наблюдая Ноттингема, который боролся между шахматами и своей душой. Но наконец, его совиное лицо собралось в строгое упорство. – Я все еще не могу рекомендовать Зено для тура. У меня есть свои стандарты.

Несколько других игроков подавленно кивнули.

– Я, как намечено, буду играть против Кереса, сказал Питер Саммерс, печально смотря на лист рукописи. – Но я соглашаюсь с вами, Ноттингем.

Я знал о Кересе. Московский Клуб проводил внутренние турниры «слон-конь» каждую неделю в течение прошлых шести месяцев, и Керес выиграл почти все из них.

– А я должен играть с Ботвинником, сказал Джим Брэдли. Он немощно добавил: – Но вы правы, Ноттингем. Мы этически не можем подписывать тур для Зено.

Ботвинник был просто чемпионом мира по шахматам.

– Какой стыд, – сказал я. – Профессор, я боюсь, что мы должны будем иметь дело с советским Бюро Развлечений. Это было только внезапное странное вдохновение. Я все еще задаюсь вопросом, довел ли бы я это дело до конца, если бы Ноттингем не сказал то, что он сказал затем.

– Господин, – спросил он представителя иммиграционных властей, – вы хотите, чтобы за доктора Шмидта было вложено 500 долларов?

– Это – общепринятое долговое обязательство.

Ноттингем радостно улыбнулся мне. – У нас есть больше, чем эта сумма в казначействе, не так ли?

– Совершенно точно. У нас есть точно 500,14 долларов, из которых 500 как раз на арендную плату. Не смотрите так на меня.

– Дирекция этого клуба, – звучно объявил Ноттингем, – настоящим уполномочивают вас выдать чек на 500 долларов, подлежащий оплате за доктора Шмидта.

– Вы – сумасшедший? Я даже взвизгнул. – Где вы думаете, я собираюсь найти другие 500 долларов за арендную плату? Вы, безумные, доведете до того, что будете играть ваш телеграфный матч на середине улицы K-Стрит!

– Это, – холодно сказал Ноттингем, – является самым большим шахматным делом, начиная с Истории шахмат Мэррея. После того, как мы разберемся с этим, я уверен, что мы можем найти издателя для Зено. Вы что, противник такого великолепного содействия шахматной литературе?

Пит Саммерс вмешался в разговор с обвиняющим тоном. – Даже если вы не можете быть другом Зено, вы могли бы, по крайней мере, подумать о пользе для клуба и американских шахмат. У вас очень забавное отношение к этому.

– Но, конечно, вы не настоящий шахматист, – сказал Бобби Бейкер сочувственно. – У нас никогда не было казначея, который был бы шахматистом.

Ноттингем вздохнул. – Я предполагаю, что пора выбрать другого казначея.

– Хорошо, – сказал я холодно. – Я только задаюсь вопросом, что я должен сказать владельцу помещения на следующей неделе. Он тоже не шахматист. Я сказал серому человеку: – Пойдемте к столу, и я выдам вам чек.

Он нахмурился. Чек? От группы шахматистов? Никогда в жизни! Пойдемте, профессор.

Именно тогда произошла замечательная вещь. Один из большинства незначительных членов клуба заговорил.

– Я – сенатор Браун, один из друзей шахматиста господина Джонса. Я выпишу этот чек, если вы не возражаете.

И затем раздался отрывистый звук, и рядом с моим ухом пролетела пуговица. Я быстро повернулся и увидел обширный поток табачного дыма, законченного тремя совершенными кольцами табачного дыма. Наш железнодорожный магнат вынул свою сигару. – Я – Джонсон, компания «A. энд У.» Мы, шахматисты, поддержим друг друга по этим делам. Я тоже выпишу этот чек. И Ноттингем, не волнуйтесь об арендной плате. Сенатор и я позаботимся об этом.

Меня душило негодующее удушье. Я один волновался об арендной плате, не Ноттингем. Но конечно я был ниже их осведомленности. Я не был шахматистом.

Серый человек пожал плечами. – Хорошо, я возьму чек и рекомендую неограниченное продление визы.

***

Пять минут спустя я стоял вне здания, заглатывая свежий холодный воздух, когда представитель иммиграционных властей прошел мимо меня к своему автомобилю.

– Доброй ночи,– сказал я.

Он немного наклонился, и затем с почтением посмотрел. Когда он ответил, он, казалось, говорил больше себе, чем мне. – Это была самая забавная вещь. Сложилось впечатление, что там была маленькая крыса, бегающая вокруг тех шахматных досок и передвигающая фигуры своими зубами. Но конечно крысы не играют в шахматы. Только люди. Он всматривался в меня сквозь сумрак, как бы пытаясь сконцентрироваться. – Ведь там не было, действительно, никакой крысы, играющей в шахматы, не так ли?

– Нет, – ответил я. – Не было там никакой крысы. И никаких людей, также. Только шахматисты.

Конец