355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чак Паланик » Снафф » Текст книги (страница 10)
Снафф
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:43

Текст книги "Снафф"


Автор книги: Чак Паланик



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

24
Шейла

Я наклоняюсь поближе к мисс Райт. Крепко держа пинцет, зажимаю острыми кончиками волосок у нее на брови. Прикусываю язык. Зажмуриваюсь и дергаю. Потом открываю глаза и зажимаю пинцетом еще один неприкаянный волосок.

Мисс Райт, она даже не морщится. Не моргает, не пытается отстраниться. Рассказывает о каком-то актере, Рудольфе Валентино. Говорит, что когда он умер от аппендицита, две женщины в Японии, его фанатичные поклонницы, бросились в жерло вулкана. Этот задрот Валентино, он был величайшей звездой и секс-символом немого кино. Когда он умер в 1926 году, одна девушка в Лондоне отравилась, лежа на ковре из его фотографий. Мальчик-лифтер из парижского отеля «Ритц» покончил с собой точно так Же. В Нью-Йорке две женщины вскрыли себе вены у входа в больницу, где умер Валентино. На его похоронах многотысячная толпа обезумевших от горя фанатов побила в морге все стекла и разнесла в клочья погребальные венки.

Какой-то дрочила по имени Руди Вэлли записал песню, посвященную этому Валентино. Она называлась «Зажглась на небе новая звезда».

Подлинный факт.

Закончив с бровями мисс Райт, я выливаю на маленькую губку немного увлажняющего лосьона и протираю ей лоб. Обвожу губкой вокруг глаз. Промокаю щеки.

Наша актерская команда из шестисот рукоблудов, они еще спят. До того как их будильники начнут трезвонить, остается как минимум час. На улице еще темно, еще даже и не светает. Прожекторы уже установлены. Новые катушки пленки сложены в углу. Камеры расставлены по местам. Нацистская форма, взятая в прокате, висит наготове. Ее пока даже и не вынимали из пластиковых чехлов.

Никого нет. Только мы с мисс Райт.

Мисс Райт сидит с закрытыми глазами, ее кожа легонько растягивается под губкой, пропитанной увлажняющим лосьоном. Мисс Райт рассказывает о том, как работники морга готовят тела к погребению. Они приводят покойника в порядок, делают макияж и укладывают волосы с правой стороны, потому что, когда тело выставят для прощания в открытом гробу, подходить к нему будут именно справа. Тело обмывают вручную. Запихивают в обе ноздри ватные шарики, пропитанные отравой, чтобы насекомые не залезли внутрь. Вставляют специальную трубку в задний проход, чтобы вывести из кишечника газы. Чтобы глаза не открылись, под веки кладут пластиковые формы в виде маленьких круглых чашек, похожих на шарики для пинг-понга, разрезанные пополам. На губы наносят расплавленный воск – чтобы губы не шелушились.

Я беру новую губку и начинаю накладывать крем-основу на лицо мисс Райт. Выравниваю тон оттенка загара средней интенсивности – вокруг рта. Тщательно растираю край тона под скулами.

Мисс Райт сидит в парикмахерском кресле. У нее на шее закреплен бумажный «слюнявчик». Она рассказывает о каком-то дрыще по имени Джефф Чэндлер. Он повредил себе спину на съемках фильма «Мародеры Меррилла», в 1961 году, на Филиппинах. Смещение межпозвонкового диска. Этот Чэндлер был звездой первой величины, соперничал с Роком Хадсоном и Тони Кертисом. Записал хитовый альбом и несколько синглов для «Decca». Ему назначили операцию. Хирурги случайно задели артерию. В него вкачали пятьдесят пять пинт крови, но спасти его не удалось.

Мисс Райт сидит с закрытыми глазами, ее ресницы легонько подрагивают. Брови подняты, чтобы я могла наложить тени для век. Мисс Райт рассказывает о том, как еще один голливудский дрочила, Тайрон Пауэр, скоропостижно скончался от сердечного приступа на съемках фильма «Соломон и царица Савская».

Мисс Райт рассказывает о том, что когда Мэрилин Монро покончила с собой, Хью Хефнер приобрел место на кладбище рядом с усыпальницей Мэрилин, потому что хотел провести вечность бок о бок с самой красивой женщиной за всю историю человечества.

Мисс Райт рассказывает о том, как Эрик Флеминг перевернулся в каноэ на Амазонке во время съемок своего телесериала «Дикие джунгли». Его подхватило и унесло течением, и местные пираньи закончили работу. Камеры продолжали снимать.

Подлинный факт.

Я подвожу ей глаза черным карандашом, а она рассказывает о том, что Фрэнка Синатру похоронили с бутылкой виски «Jack Daniel's», пачкой сигарет «Camel», зажигалкой Zippo и десятком монеток по десять центов, чтобы он мог позвонить по телефону. Комик Эрни Ковач похоронен с коробкой гавайских сигар, свернутых вручную.

Бела Лугоши умер в 1956 году, и его похоронили в костюме вампира. Похороны Лугоши были как эпизод из его фильмов про Дракулу. Он лежал в гробу с бутафорскими вампирскими клыками. В черном атласном плаще, все дела.

Тело Уолта Диснея не заморожено, говорит мисс Райт. Его кремировали, а прах поместили в склеп, где похоронена его жена. Прах Греты Гарбо развеяли где-то в Швеции. Прах Марлона Брандо – в пальмовой роще на его частном острове в южной части Тихогс океана. В 1988 году, по прошествии четырех лет после смерти Питера Лоуфорда, за ним по-прежнему оставался долг в десять тысяч долларов за место на Вествудском кладбище – на расстоянии плевка от могилы самой красивой женщины за всю историю человечества. Так что прах Лоуфорда «выселили» с кладбищг и развеяли над морем.

Я уже приступаю к наложению румян. Наношу темную пудру по бокам носа мисс Райт. Обвожу губы по контуру мягким карандашом.

Открывается дверь, и заходят ребята из съемочной группы. Перед тем как войти, бросают сигареты на улице перед дверью. Звукотехник и оператор – от них пахнет дымом и утренним холодом. Свет снаружи уже не черный. Теперь он темно-синий. Приглушенный шум уличного движения похож на шум моря вдали. Предрассветный час пик.

Я крашу губы мисс Райт, а она рассказывает о том, как какой-то дрочила по имени Уоллис Рейд, «Король „Парамаунт“» ростом шесть футов и один дюйм, умер, пытаясь избавиться от морфийной зависимости. В одиночной палате, обитой войлоком.

Когда звуковой кинематограф поведал миру, что элегантная, как настоящая леди, Мари Прево говорит резким пронзительным голосом, да еще и с акцентом девицы из трущоб Бронкса, она ушла из кино. Начала пить и спилась до смерти. Умерла у себя в квартире, за запертой дверью, и ее оголодавшая такса Макси обгладывала ее тело в течение нескольких дней, пока домовладелец не дал себе труд постучаться.

– Мари Прево, величайшая актриса немого кино, превратилась в собачью еду – вот так, – говорит мисс Райт и щелкает пальцами.

Киноактер Луи Теллеген разложил на полу свои фотографии с афиш и вырезки из журналов, встал на колени и вспорол себе ножницами живот. Джон Бауэрз сел в катер и ушел в одиночестве в океан. Джеймс Мюррей бросился в Ист-ривер. Джордж Хилл выстрелил себе в голову из охотничьего ружья. Милтон Силлс выехал в своем лимузине на встречную полосу на бульваре Сансет. Красавица Пег Энтуисл взобралась на знак Голливуда и спрыгнула вниз. Фотомодель Говили Андре совершила самосожжение на костре из журналов с ее фотографиями.

Немного духов, чуть подправить прическу, и у меня все готово.

Мисс Райт открывает глаза.

Никаких пропитанных ядом ватных шариков у нее в носу. Никаких трубок в заднем проходе. В глазах – голубые контактные линзы, цвета неба над пустыней. А не шарики для пинг-понга, разрезанные пополам.

Идеальное воплощение гитлеровской идеи о белокурой голубоглазой секс-кукле.

Мисс Райт глядит на свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Вертит головой, чтобы посмотреть на себя в профиль – справа и слева, – и говорит:

– Всегда найдется какой-нибудь новый способ свести счеты с жизнью…

Ее рука берет из коробки бумажную салфетку, ее губы произносят:

– Всю жизнь я жила для себя.

Она расправляет салфетку, промокает ею губы и говорит:

– Конечно, с Джоан Кроуфорд мне не сравниться. Она отнимает салфетку от губ, и на белой бумаге остается идеальный отпечаток красного поцелуя. Мисс Райт говорит:

– Но, может быть, пришло время сделать что-то и для моего ребенка.

Я тяну руку, чтобы взять салфетку, и говорю: – Для вашего мальчика?

Мисс Райт молчит, не говорит ничего. Берет со столика салфетку с отпечатком своих идеальных губ. Отдает грязную салфетку мне.

25
Мистер 600

Чувак, который с тряпичным зверем, стоит ко мне боком и отворачивается в другую сторону. Думает, я ничего не вижу. Не вижу, как он вынимает изо рта с накрашенными губами пережеванный использованный гондон. Какой-то гондон, который он снял с себя или подобрал на съемочной площадке. Не знаю и знать не хочу. Я видел достаточно гейского порно, и меня вовсе не удивляет, что эти ребята едят свою собственную малафью. И не только свою.

Малыш показывает ему две таблетки: для стояка и с цианистым калием.

Чувак, который с тряпичным зверем, тычет пальцем в одну из них. Пожимает плечами и говорит:

– Наверное, эта.

Шейла стоит, держит дверь открытой. Свет со съемочной площадки слепит нам глаза. Шейла говорит:

– Номер 72, пожалуйста, поднимитесь наверх…

Малыш отдает чуваку его тряпичного зверя, пропитанного мочой. Пальцы мальчика – в черных разводах. Его бицепсы, и широчайшие мышцы, и косые мышцы живота – в пятнах сине-черного цвета. В пятнах цвета пораженных тканей при саркоме Капоши, рака педрил. На руке малыша истекают чернилами имена Барбры Стрейзанд и Бо Дерек. Малыш, номер 72, говорит:

– Спасибо.

У меня перед глазами проходит вся моя жизнь – там, на экранах вверху. На одном из них я – президент. Еду в какой-то машине с откидным верхом. Засаживаю свой инструмент поочередно то в первую леди, то в Мэрилин Монро, пока мне не вышибают мозги метким выстрелом. На другом телеэкране, я – подросток, разносчик пиццы. Принес заказ «с дополнительной салями» в университетский женский клуб.

Малыш, номер 72, поднимается по лестнице. Туда, где ждет Шейла, стоя у распахнутой двери. На верхней ступеньке он останавливается и на секунду оглядывается. В окружении яркого света он кажется особенно худеньким. Малыш кладет что-то в рот и запрокидывает голову. Шейла протягивает ему пластиковую бутылку с водой, полную наполовину. Малыш пьет, и каждый глоток отзывается взрывом пузырьков в бутылке. Дверь закрывается. Все, его больше не видно.

Чувак с тряпичной зверюгой опирается о край буфетного стола.

Я подхожу ближе и спрашиваю: а твой папа когда-нибудь беседовал с тобой о сексе?

Чувак с тряпичной зверюгой, он говорит:

– Не дашь мне на пару секунд свой мобильник? Я спрашиваю: для чего?

Чувак шарит рукой по столу, берет гондон, кладет его в рот, жует пару раз и выплевывает. Он говорит:

– Хочу вызвать подкрепление.

Разумеется, у меня есть мобильник. В спортивной сумке. Я отдаю ему телефон и рассказываю о том, что, когда я учился в университете, у меня была девушка по имени Бренда, очень красивая и сексапильная, но при этом – настоящая леди.

Чувак с тряпичной зверюгой подносит мой телефон к самому носу, оставив лишь небольшой зазор, чтобы нажимать пальцем на кнопки. Щурясь и морщась, он говорит:

– Я слушаю…

На телеэкране над нами: я, старый хрыч, употребляю какую-то молоденькую медсестру-волонтерку в доме престарелых. В то же самое время, на другом телеэкране, я – бойскаут из младшей дружины – заправляю вожатой.

Я рассказываю о том, как мечтал прожить с Брендой всю жизнь: мы с ней поженимся, у нас будут дети, мы купим собственный дом и состаримся вместе. Мы будем вместе всю жизнь, в горе и в радости, и вообще. Я был влюблен. По-настоящему. Я так сильно ее любил, что даже ни разу не попытался трахнуть. Ни разу не попросил дать мне пососать ее грудь. Ни разу не попытался засунуть руку ей в джинсы. Мы с ней любили друг друга. Любили и уважали.

Чувак с тряпичной зверюгой говорит в телефон:

– Ленни?

Свободной рукой он по-прежнему держится за край стола.

Он говорит:

– Я хочу сделать срочный заказ.

Это было на втором курсе. Я любил Бренду так сильно, что показал ее фотку папе.

И вот что было дальше: папа взял фотографию. Посмотрел, покачал головой. Потом вернул мне фотографию и сказал:

– Как у такого придурка, как ты, могла появиться такая роскошная девчонка?

Папа сказал:

– Эта цыпочка – не для тебя. Тебе до нее, как до неба.

А я сказал, что хочу на ней жениться.

На одном из экранов я – солдат, который спасается на Гавайях от японских бомбардировок и пялит гавайских красоток в «От нее к вечности».

Чувак с тряпичной зверюгой говорит в телефон:

– Я хочу заказать эскорт. Прямо сейчас. Мужика с крепким членом. Возраст, цвет кожи – это не важно. Главное, чтобы у него гарантировано стояло.

Он говорит:

– Нет, это я не себе. Он говорит:

– Все-таки я еще не на грани отчаяния.

Когда я сказал, что собираюсь жениться на Бренде, мой старик улыбнулся. Улыбнулся, приобнял меня за плечи и спросил:

– Ты ей уже засандалил?

Я покачал головой. Нет. И папа спросил:

– Хочешь, я тебя научу, как сделать, чтобы девочка не залетела? Надежное средство!

Чувак, который с тряпичным зверем, замечает, что я смотрю на него, и говорит в трубку:

– Ты рассказывай. Я слушаю, честное слово… Папа сказал мне, что в древности, когда еще не изобрели презервативы, и гормональные таблетки, и всякие там колпачки и спиральки, в древности, если мужик не хотел, чтобы его женщина забеременела, он делал так: после того как он спустит, он чуть-чуть сикал в женщину, не вынимая из нее свой член. Самую капельку. Ну, может быть, пару капель. В моче содержится кислота, которая убивает сперматозоиды.

Так сказал мой старик.

Ну, чтобы я поссал в Бренду.

Он сказал, что она ничего не почувствует и не узнает.

Папа сказал, что это такая мужская хитрость, о которой каждый заботливый отец непременно рассказывает своему сыну. Своего рода наследство, передающееся из поколения в поколение, и если у меня когда-нибудь будет сын, то, когда он подрастет, я передам этот секрет ему.

Тот год, когда я учился на втором курсе – последний счастливый год в моей жизни. У меня была девушка, которую я любил. У меня был папа, который любил меня.

Чувак, который с тряпичной зверюгой, говорит в телефон:

– Пятьдесят баксов, а ты сам решай: либо да, либо нет.

Он смеется и говорит:

– У тебя наверняка есть какой-нибудь неудачник, может, какой-нибудь наркоман, которому явно не помешает лишний полтинник…

В ту ночь, когда мы с Брендой наконец занялись любовью – это было волшебно. Мы расстелили одеяло под деревом, усыпанным мелкими розовыми цветами. Над нами были цветы и звезды. Я принес бутылку шампанского, которую папа вручил мне специально по этому случаю. Бренда испекла печенье с шоколадной крошкой. Мы слегка опьянели и занялись любовью. Не так, как в фильмах, где член и влагалище сходятся в смертельной схватке, бьются, долбятся и хлопают друг о друга. Нет, это было похоже на нежный сон. Как будто наши тела разговаривали друг с другом всей кожей. Мы узнавали друг друга через запах, вкус, прикосновение. Говорили о том, что не умели сказать словами.

Мы лежали, прижимаясь друг к другу, голые, на одеяле, расстеленном на траве, и лепестки цветов осыпались на нас, и Бренда спросила, как мы будем предохраняться.

И я поднес палец к ее губам и сказал: не волнуйся. Я сказал, что мой папа меня научил, как быть осторожным.

Чувак с тряпичной зверюгой говорит в телефон:

– Меня не волнует его внешний вид. Пусть это будет потасканный старый хрен, пусть это будет оплывший и страшный, как черт, толстяк. Я плачу пятьдесят баксов.

Под этим деревом в крошечных розовых цветах мы с Брендой подарили друг другу наш первый совместный оргазм – начало нашей с ней жизни. Жизни, которая на всю жизнь. Я сделал ей предложение и подарил обручальное кольцо. Она надела его на палец. Мы выпили бутылку вина. А потом мы лежали, прижавшись друг к другу, она – подо мной, а я – сверху и все еще в ней. И мне ужасно хотелось по-маленькому, после половины бутылки сладкого шампанского.

На телеэкранах вверху: я – седовласый миллионер, финансовый магнат, заправляю своей секретарше на резном деревянном столе. На других телеэкранах: я – водопроводчик, пришел пробивать трубы скучающей домохозяйке.

Лежа на Бренде, исключительно с целью ее защитить, я слегка расслабляюсь и даю капле мочи вытечь наружу. Только мой мочевой пузырь весь горит, и я не могу остановиться. Из меня уже хлещет вовсю, и Бренда вдруг вздрагивает подо мной и смотрит мне прямо в глаза. Мы прикасаемся друг к другу носами. Ее губы шепчут мне прямо в губы.

Она спросила меня:

– Что ты делаешь?

Я силюсь сдержаться, силюсь остановить эту струю. Я говорю:

– Ничего.

Так я ей и сказал:

– Ничего я не делаю.

Чувак с тряпичной зверюгой говорит в телефон:

– У тебя есть кто-нибудь на примете? Он смеется и говорит:

– Я же сказал, что меня не волнует, страшный он или нет…

Бренда пытается выбраться из-под меня, ерзает на одеяле, бьет меня кулаками, и повторяет:

– Ты свинья. Ты свинья.

Бренда била меня кулаками и кричала, чтобы я немедленно с нее слез.

А я говорил: погоди, не сейчас. Я держал ее за руки и говорил, что это все для того, чтобы она не забеременела.

На телеэкранах: я – в Древнем Египте, забиваю Клеопатре сзади. Я – космонавт на космической станции, обрабатываю симпатичную зеленую инопланетян очку в невесомости.

Под теми цветами и звездами, лежа на Бренде, я не мог остановиться, пока ей не удалось просунуть колено у меня между ног. Она резко согнула колено и со всей силы вмазала мне по яйцам. Боль была адская. Мой член тут же выскочил наружу, вывалился из Бренды, – все еще твердый и неопавший, все еще бьющий тугой и горячей шампанской струей, поливающей нас обоих. Я схватился обеими руками за отбитые яйца. При этом, конечно же, я отпустил руки Бренды, и она выбралась из-под меня.

Что-то упало и ударило меня по виску. Слишком жесткое для цветка. Слишком твердое для плевка. Бренда схватила свою одежду и убежала. С тех пор я ее больше не видел. Но эта картина запомнилась мне на всю жизнь: как Бренда неслась от меня со всех ног, и по ее бедрам стекала моя моча.

Чувак, который с тряпичным зверем, говорит в телефон:

– Ладно, пришлите кого угодно. Только быстрее.

Он захлопывает крышку и отдает телефон мне.

Вот почему я посоветовал тому малышу это сделать.

Чувак с тряпичной зверюгой морщится и выплевывает на пол еще один пережеванный гондон. Щурится на меня и говорит:

– Ты посоветовал мальчику помочиться в родную мать?

Нет, говорю. И рассказываю о таблетке с цианистым калием. О том, как Касси просила меня принести ей таблетку, спрятав ее в медальоне, но малыш согласился передать ее вместо меня.

У чувака со зверюгой отвисает челюсть, брови ползут вверх. Потом его лицо приобретает свой первоначальный вид, он нервно сглатывает и говорит:

– Эти две таблетки, которые он мне показывал… одна из них была с цианидом?!

И я молча киваю. Да.

Мы оба смотрим наверх, на закрытую дверь в съемочный павильон.

На телеэкранах: я – пещерный человек, участвую в первобытной разнузданной оргии, где все – со всеми, все грязные и волосатые, еще даже не совсем люди. Мы еще не успели эволюционировать.

Чувак, который с тряпичным зверем, пожимает плечами и говорит:

– Даже если он примет не ту таблетку, мы все равно установим мировой рекорд.

Он говорит:

– Я позвонил в агентство, так что ждем подкрепление. Кавалерия уже на марше.

Он говорит, что в этом агентстве знают одного дядьку, который сделает все, что нужно, причем в час берет меньше пятидесяти баксов. Какой-то старый хрен, как сказали в агентстве, ходячий анекдот порноиндустрии, весь дряблый и сморщенный, и к тому же страдает чесоткой. Вечно красные глаза и дурной запах изо рта. Какой-то порнодинозавр, которого не берет ни одно агентство, но они попытаются с ним связаться и в спешном порядке направить его сюда, чтобы он мог заменить малыша, номер 72. На случай, если парень умрет, или у него вдруг не встанет, или он скажет Касси, что любит ее, и его выставят за дверь.

Чувак с тряпичной зверюгой говорит:

– Они так его описали, что мне уже не терпится посмотреть, что это за чудовище.

Он моргает. Закрывает один глаз, потом – второй. Трет глаза кулаками, снова моргает, щурится на телеэкраны вверху и хмурится.

Там, на экранах: я – натурщик в художественном училище. Стою полностью голый в центре большой мастерской, и симпатичные студентки поочередно отсасывают у меня.

В ту ночь, в мою последнюю ночь с Брендой, эта штука, которая ударила мне в висок – слишком тяжелая и твердая для цветка, – это было мое обручальное кольцо, которое я ей подарил.

Телефон у меня в руке начинает звонить. На экране высвечивается номер. Это номер моего импресарио.

26
Мистер 72

Девушка с секундомером разрешила мне вернуться. Я сказал, что мне надо передать кое-что важное мистеру Бакарди. Она провела меня вниз по лестнице, в «подвал ожидания». В запах детского масла и сырных крекеров.

Мистер Бакарди видит меня, прижимает к груди свой мобильник и спрашивает:

– Ты убил ее?

А Дэн Баньян говорит:

– А может, чего и похуже… сказал ей, что ты ее любишь?

А девушка с секундомером, она говорит:

– Джентльмены, минутку внимания…

Когда заходишь туда, к Касси Райт, в эту комнату наверху, возникает стойкое ощущение, что ты пришел навестить ее в больнице. Она лежит на белой кровати с белыми подушками и простынями, лежит с раздвинутыми ногами и попивает апельсиновый сок из большого стакана – через согнутую пластиковую соломинку. Лежит, укрытая до пояса простыней. Прожекторы направлены на кровать – горячие и яркие, как лампы в операционной. Когда девушка-ассистентка впускает тебя в эту комнату, возникает стойкое ощущение, что Касси Райт ждет, пока кто-нибудь из медсестер не обмоет ее новорожденного ребенка, чтобы отдать его, чистого, Касси – чтобы она приложила его к груди.

У изголовья кровати стоят вазы с цветами. Букеты в шуршащих прозрачных обертках. Розы, розы и розы. Самые разные, но исключительно – розы. На столике рядом с кроватью лежат открытки. С кружевными резными краями, в искрящихся блестках. Открытки засунуты в букеты. Открытки валяются на полу. На одной – отпечаток чей-то грязной ноги.

Все эти открытки – поздравления с Маминым днем. «Лучшей маме на свете!» «Любимой маме от сына». «О такой маме можно только мечтать!»

Девушка с секундомером тащит меня в комнату, тянет за руку и говорит:

– Мисс Райт…

Она показывает на букет у меня в руках и говорит:

– Вот вам еще один сын…

Уже потом – в подвале, внизу – Дэн Баньян говорит:

– Твоя мама – женщина моей мечты! Он говорит:

– Как ты думаешь, она согласится со мной поужинать?

Мистер Бакарди кричит в телефон:

– Как у тебя язык повернулся такое сказать?! Он кричит:

– У меня самый ровный и темный загар. Это лучший загар во всей отрасли!

Наверху, в комнате, где снимается фильм, было полно народу. Полностью одетые люди ходили с места на место, держа камеры на плече или поддерживая провисающие провода, что тянулись от каждой камеры к каким-то коробкам, или к электрическим розеткам, или к другим проводам. Другие люди держали длинные палки с микрофонами на конце. Склонялись над Касси Райт с расческами и тюбиками помады. Крутили прожекторы и подставляли под них сверкающие серебряные зонты, чтобы свет отражался и падал на Касси на белой кровати.

Их было так много, этих людей. Одна большая семья. Они смеялись. Их глаза покраснели от недосыпания. Все это время они были рядом с Касси – ждали, когда родится ребенок. Эти люди, к подошвам которых прилипали красивые открытки – поздравления с Маминым днем. Открытки были разбросаны по всей комнате. Весь пол был усеян лепестками роз.

Девушка с секундомером подталкивает тебя в комнату, щипает за локоть, и какой-то мужик, у которого камера, говорит:

– Черт возьми, Касс, это ж сколько у тебя детей?! Все смеются. Все, кроме меня.

Вот она, твоя семья. Семья, в которой ты родился. Рождаешься прямо сейчас. И Касси Райт говорит:

– Сегодня они все – мои.

Снова в подвале, где все, кто еще не прошел, ждут своей очереди, мистер Бакарди кричит в телефон:

– Моя лучшая роль еще не позади!. Он кричит:

– Ты же знаешь, никто лучше меня не умеет работать анальную сцену стоя, да еще так, чтобы кончить по первому требованию.

Дэн Баньян смотрит вверх, на мерцающие экраны. Смотрит и говорит:

– Как ты думаешь, она согласится выйти за меня замуж?

Там, наверху, где снимают кино, три гестаповские формы валялись в углу. Потемневшие от пота. Девушка с секундомером сказала, что их перестали использовать где-то на середине списка – чтобы не терять время.

Какой-то парень поднес стакан с апельсиновым соком поближе к Касси, чтобы она смогла взять губами соломинку, не приподнимаясь с постели. Она отпила сока, а парень взглянул на меня и сказал:

– Давай, малыш. Взгромождайся. Он сказал:

– Хочется все-таки добраться до дома еще сегодня. Касси Райт оттолкнула его и махнула мне, чтобы я подошел ближе.

Потом приподняла рукой одну грудь, нацелив сосок на меня, и сказала:

– Не слушай его. Это наш режиссер. – Касси приподняла рукой грудь и сказала: – Иди сюда, иди к мамочке…

Свою левую грудь, ту, которая лучше. Точно такую же, как была у меня дома. В доме, в котором я жил, пока приемные родители не сменили замки.

Мистер Бакарди говорит в телефон:

– Двадцать баксов? За то, чтобы я только приехал и засунул в кого-то член ровно на тридцать секунд? – Он смотрит на Дэна Баньяна и говорит: – Ты, наверное, хотел сказать, пятьдесят баксов?

По-прежнему щурясь на мониторы, Дэн Баньян говорит:

– Королева порно и король телеэкранов сыграют свадьбу.

Он говорит:

– Мы могли бы устроить свое собственное реалити-шоу.

На экране, куда он смотрит, там даже нет Касси Райт. Там идет промежуточная заставка между двумя эпизодами. Экскаватор ссыпает комья земли в самосвал.

Там, на съемочной площадке, я шагнул вперед – лепестки роз прилипли к моим босым ногам – и встал на колени перед ее огромной, ослепительно-яркой кроватью.

Все, кто был в этой комнате, наблюдали за нами сквозь объективы кинокамер или по видеомониторам. Они слышали наш разговор через наушники.

Я встал на колени перед кроватью, и когда Касси Райт сунула мне в лицо свою грудь, я спросил, узнает ли она меня?

– Соси, – сказала она и потерлась соском о мои губы.

Я спросил, знает ли она, кто я? И Касси Райт улыбнулась:

– Ты, наверное, тот мальчик из супермаркета, который носит мои пакеты?

Моргая и щурясь на телеэкраны, Дэн Баньян говорит:

– Мы поженимся в Лас-Вегасе. Это будет самым громким событием десятилетия.

Мистер Бакарди кричит в телефон:

– Моим поклонницам не нужны новые лица! Им нужен я!

Я ее сын, сказал я Касси Райт. Тот самый ребенок, которого она отдала на усыновление.

– А я что говорил, – сказал парень, который держал стакан с соком.

Я пришел сюда сегодня, потому что она не отвечала на мои письма.

– Еще один… сколько можно… – пробормотал оператор. Его голос, идущий с той стороны камеры, был приглушен металлом и пластиком. Объектив камеры смотрел мне прямо в лицо. Он был так близко, что я видел свое отражение в изогнутом стекле.

Снято. Записано. Просмотрено. Навсегда.

Когда я открыл рот, чтобы заговорить, Касси сунула мне в рот свой сосок. Мне пришлось отвернуться, чтобы все-таки сказать:

– Нет.

Вкус соли у нее на коже, вкус слюны тех, кто был здесь до меня. Я сказал:

– Я пришел подарить тебе новую жизнь.

Девушка с секундомером взяла его в руку, большим пальцем нажала на кнопку, которая сверху, и сказала:

– Время пошло.

Ощущение – точно такое же, как от надувной куклы для секса, когда из нее вышел весь воздух. Плоская. Мятая. Я никогда не забуду, как моя приемная мать потрясала розовой сморщенной кожей перед носом у моего приемного отца, а потом они вместе пошли к преподобному Харнеру и все ему рассказали, потрясая все той же розовой оболочкой. Так они превратили мою любовь – мою сокровенную тайну – в то, что я больше всего ненавижу в жизни. Не крошечные шлюхи ручной работы, которым мой приемный отец посвящал свой досуг, не влагалища с вишней в ванильной глазури, которыми моя приемная мать забивала весь холодильник – нет, напоказ была выставлена моя тайна. Почему-то только моя.

То единственное, что дало мне возможность почувствовать себя особенным – теперь это стало моим стыдом.

Чтобы доказать, что я – это я, я показал Касси Райт золотое сердечко, которое мне дал Бранч Бакарди. Размотал цепочку, намотанную на запястье, открыл медальон и показал Касси Райт фотографию младенца внутри. Мою фотографию. Таблетку с цианистым калием я вытряхнул на ладонь и зажал в кулаке.

Касси Райт улыбнулась, глядя на фотографию. Ее лицо сделалось старым – вокруг глаз и рта. Ее губы сжались в тонкую линию, кожа на щеках как будто провисла.

Она спросила:

– Ты где это взял? Я сказал: Ирвин дал.

И Касси Райт уточнила:

– Эрвин?

Я кивнул. Да. Она спросила:

– А больше он ничего не давал?

Я сжал кулак еще крепче и покачал головой. Нет. Я сказал: это я. Младенец на фотографии в медальоне. Я – ее сын.

И Касси Райт вновь улыбнулась.

– Ты только не слишком расстраивайся, малыш, – сказала она, – но мой ребенок, которого я отдала на усыновление, это был никакой не сын. – Она захлопнула золотое сердечко и отобрала у меня медальон вместе с цепочкой. Надела цепочку себе на шею. – Я всем говорила, что у меня мальчик. Но у меня была девочка, дочка…

Секундомер тихо щелкал, отсчитывая мои шестьдесят секунд.

Мое отражение в объективе камеры, оно было так близко, что я разглядел слезинку, скатившуюся у меня по щеке.

– А теперь… – Касси Райт откинула простыню, прикрывавшую ее до пояса, и сказала: – Будь хорошим, послушным мальчиком и уже начинай меня трахать.

Внизу, в подвале, Дэн Баньян говорит:

– А что ты сделал с таблеткой, которая с цианистым калием?

Я не знаю.

Я ее сунул себе в трусы. Которые лежали скомканные на полу. А потом так и оставил ее в трусах. Для сохранности.

Дэн Баньян морщится и говорит:

– И как теперь кто-то возьмет ее в рот, после того, как она побывала в твоих грязных трусах?

– Это цианистый калий! – кричит мистер Бакарди, прижимая телефон к груди. – Из-за капельки пота и смегмы он не станет более ядовитым!

Я трахал Касси Райт жестко и яростно. Ее колено упиралось ей прямо в лицо. А потом я услышал, как девочка с секундомером сказала:

– Все, время вышло.

Но я продолжал ее трахать, перевернув на бок. Я слышал, как Касси Райт проговорила:

– Этот мальчик сношается так, как будто хочет кому-то что-то доказать.

Я перевернул ее снова и поставил раком. Вцепился обеими руками в ее ягодицы с увядающей дряблой кожей. Я слышал, как Касси Райт крикнула:

– Уберите его с меня!

Кто-то схватил меня сзади. Чьи-то пальцы оторвали мои руки от бедер Касси. Меня оттаскивали от нее, а я по-прежнему двигал бедрами, никак не мог остановиться, а потом мой член все-таки выскользнул из Касси, и из него брызнула белая струя – прямо ей на ягодицы.

А на другом конце этого тела губы Касси Райт произнесли:

– Вы это сняли? И режиссер сказал:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю