Текст книги "Мальчик и его собака перед концом света"

Автор книги: Ч. Флетчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 3
Кто ты?

Я нашел тебя одним летом, когда мы отправились на острова викинговать. Когда Фёрг высмеял мое желание записывать свои мысли (кто в пустом мире собирается читать твою писанину?), папа сказал, что это естественное следствие моей любви к чтению. Он сказал, что, когда много читаешь, начинаешь думать как писатель. Точно так же начинаешь неосознанно насвистывать и заучивать мелодии, если живешь в одном доме со скрипачом, как это произошло с Фёргом. Я много читаю. Папа играет на скрипке. Я сказал ему, что, наверное, Фёрг прав, ведь мне было не для кого писать, и все люди в моей жизни уже знали все обо мне, ведь они – часть моей жизни. Но мне хотелось вести дневник, и тогда папа посоветовал писать просто, без заковырок, словно я разговариваю. Я все еще сомневался, ведь бо2льшую часть времени мы говорим с другими людьми. В ответ он посоветовал использовать воображение. Папа предложил представить кого-то и думать об этом человеке, когда пишешь. Тогда я подумал о тебе, мальчике с моим лицом.

Кто же ты?

Я нашел твою фотографию в доме на острове Норт-Уист. Тем летом мы искали запчасти для ветрогенератора, который вырабатывает электричество на нашем острове. Папа знал, что такие ветряки были на старом перешейке, соединяющем Норт-Уист с Бернерей. Мы отправились туда на люгере[3]3
  Люгер – двухмачтовое, иногда трехмачтовое, парусное судно.


[Закрыть]. Пока папа и Фёрг разбирали двигатель старого разрушенного генератора, я отправился осматривать большой дом на горизонте, в котором мы решили заночевать. Мы уже бывали там. Дом был крепким, каменным, крыша по-прежнему стойко держалась под ударами непогоды. Но самое главное – там было много книжных шкафов и штука под названием бильярдный стол.

Здание – большой дом фермеров – было старым и казалось необъятным по сравнению с другими домами на острове. Когда-то его стены белили, но теперь от краски почти ничего не осталось, так что это был серый дом с темной шиферной крышей и целыми стеклянными окнами, которые словно наблюдали за мной, пока я шел по заросшей тропинке. Посреди высокой травы у черного входа стояла машина, проржавевшая до основания и выглядевшая так, будто вот-вот нападет на меня. Дверь в дом открылась не так легко, как в прошлый раз, три года назад, но за это время я подрос и смог открыть ее достаточно аккуратно, чтобы плотно закрыть перед тем, как мы отправимся домой. Я пропустил собак вперед, чтобы они разогнали затаившихся крыс.

Джип и Джесс бросились в дом, зашуршав лапами по растрескавшемуся пластиковому полу. Они скулили и лаяли, как и всегда в моменты восторга, но крыс нигде не было слышно. Вскоре собаки затихли и вернулись ко мне. Они выглядели разочарованными и немного обиженными, словно я пообещал им веселье, но не сдержал слово.

С нашего последнего посещения в доме что-то изменилось. Я не мог сказать, что именно меня встревожило, но я чувствовал перемены. Раньше этот дом напоминал многие другие дома, в которые мы заходили, сырые и рассыпающиеся, заполненные вещами, ценность или бессмысленность которых ты определял сам. Например, папа всегда отворачивал фотографии людей, висевшие на стенах заброшенных домов. Я не знаю, зачем он это делал. Он говорит, что так духи обретут покой, но я знаю, что он не особо верит в духов или, по крайней мере, говорит, что не верит. Моя сестра Бар тоже отворачивает фотографии. Она говорит, что так мертвые глаза перестают смотреть на нас.

Вряд ли она верит в это.

Наверное, Бар просто пытается напугать меня, потому что в хорошем настроении она любит пошутить и подразнить меня. Помимо книг в пустых домах меня поражают маленькие коллекции вещей на полках. Это не только фотографии, многие из которых – если только в комнатах не было темно – выцвели так сильно, что теперь напоминают размокшую бумагу, но и маленькие фарфоровые человечки, кружки, вазы, фигурки из стекла и дерева и многое другое. Картины. Призовые кубки. Сувениры. Вещи, которые когда-то значили многое для людей, раз они нашли для них место и выставили на виду. У нас нет картин и нет времени для сувениров. Все, что мы делаем, – пытаемся выжить, двигаться вперед, продолжать жить. Не тратьте время на предметы и сувениры, говорит папа каждый раз, когда мы отправляемся викинговать. Берите только полезные вещи. Возможно, я решил написать свою историю именно поэтому. Она – сувенир, который я ношу в своем кармане. Всегда.

Вместе с твоей фотографией.

Твоя фотография явно была сувениром. Ты значил многое для другого человека, а может, для самого себя. Я нашел тебя под бильярдным столом. Эта находка была странной и тайной, но поскольку фотография – вещь маленькая, я взял ее, и никто об этом не узнал. Теперь ты живешь между страницами блокнота, в котором я пишу. Наверное, пока кто-то не прочитает его, ты так и останешься моим секретом.

Я уже бывал в этой комнате для игры в бильярд, когда мы приезжали на остров в последний раз. Почти всю комнату занимал стол, покрытый защитным чехлом. После, наверное, сотни лет его края превратились в лохмотья от тяжести собственного веса. Мы сняли чехол и разложили яркие шары на бледно-зеленой ткани, пытаясь закатить их в лузы. Когда-то здесь были кии, но теперь подставки для них пустовали. Мне нравились гладкие движения и приятные звуки, с которыми шары ударялись друг о друга. В нашем повседневном залатанном мире мало что движется так плавно и гладко. Слева был огромный шкаф с книгами, а справа окно, закрытое ставнями. Я уже просмотрел книги в прошлый раз, но теперь, став старше, решил проверить, не найдет ли повзрослевшая версия меня что-нибудь интересное в том, что не привлекало раньше.

Ставни были наглухо закрыты, и я не стал открывать их. Темнота шла книгам на пользу, и к тому же я боялся сломать ставни. Петли проржавели, гвозди едва держались в старой древесине. Поэтому я достал огниво и зажег масляную лампу. Неожиданно огниво выпало у меня из рук и закатилось под стол для бильярда.

Мы не нашли тебя в прошлый раз из-за коробок. Кто-то решил использовать пространство под столом и сложил там коробки с пробковой плиткой. Той же плиткой, теперь отклеивающейся, был покрыт пол на кухне дальше по коридору. Но мы не знали, что коробки стояли лишь у ножек стола, а пространство посередине было пустым, словно квадратная пещера, комната в комнате. Мое огниво закатилось в узкую щель между двумя коробками, и я разгадал секрет, лишь когда заглянул между коробками.

Лампы с рыбьим жиром давали больше запаха, чем света, но даже в том мягком сиянии я смог разглядеть, что кто-то использовал это место как скрытое логово. Мое внимание привлекло отражение пламени моей лампы в стеклянных банках напротив. В них лежали огарки свечей. Старые свечи горели лучше тех, которые делала Бар, поэтому я тут же решил забрать их и проверить, не осталось ли целых свечей. Я пролез между коробками и обнаружил тайную комнату.

Кто-то спал здесь, но это было очень, очень давно. На полу были разбросаны подушки, одеяла, разложенный спальный мешок. У внутренней стены, построенной из коробок, лежали книги, консервные банки и аптечки. Гирлянда крошечных фонариков, одна из тех, которую я видел на старых фотографиях и которой ты обычно украшал рождественскую ель, обрамляла края покрывала бильярдного стола. Но, конечно, она была выключена и никогда не загорится вновь. Я попытался представить, как выглядело это секретное место с включенной гирляндой: уютно, радостно, возможно, даже немного волшебно. На обратную сторону стола, сделанного из камня, кто-то приклеил несколько пробковых плиток, пытаясь соорудить красивую крышу. А еще там была доска с фотографиями и рисунками.

Возможно, именно из-за той гирлянды, которая никогда не загорится вновь, мне захотелось увидеть, как бы выглядело это место, если осветить его чем-то более ярким, чем моя коптящая лампа с рыбьим жиром. Вот почему я зажег один из огарков и лег на мятый спальный мешок. Синтетический наполнитель превратился в пыль под моим весом, и в тот момент я увидел тебя. Ты был на фотографии, прикрепленной прямо над подушками. Должно быть, ты был последним, что видел засыпавший здесь человек, прежде чем выключить огоньки, и первым, что он видел утром. Или здесь спал ты. Возможно, эта комната была твоей. В любом случае ты был важен для кого-то. Тебя любили. Тобой дорожили. Возможно, по тебе скорбели. Или и то, и другое.

На фотографии ты прыгаешь на пляже, широко раскинув в стороны руки и ноги, как звезда. Рядом с тобой прыгает девочка – возможно, твоя сестра. Яркий солнечный день. Вы очень похожи. Она младше тебя. На снимке вы повисли в воздухе между песком и небом, смеетесь, ваши глаза горят от восторга. Ты смотришь в объектив. Девочка смотрит на тебя безумным счастливым взглядом, таким пронзительным, что на секунду мне становится больно. Рядом с тобой прыгает коротколапый терьер. Он смотрит на тебя, его пасть растянута, словно в улыбке. Иногда я думаю, что ты очень похож на меня. Девочка тоже кажется знакомой. Если я зажмурюсь и дам волю воображению, она выглядит так, как выглядела бы Джой. Возможно, я взял фотографию именно поэтому. Потому что у меня нет снимков когда-то старшей – но теперь навечно младшей – сестры. Возможно, я решил, что, когда я стану старше, и воспоминаний станет больше, это поможет мне не забыть, что когда-то нас было двое. Или легкое сходство – единственная причина, почему я пишу это для тебя. Я знаю лишь одно: еще никогда я не видел фотографии, которая бы так обрадовала и расстроила меня одновременно. Даже без девочки ты и твоя собака выглядите как последние счастливые люди перед концом света, перед тем как начнется новая эпоха.

А может, я описываю свою жизнь для тебя, потому что людей, которым я мог бы все рассказать, больше нет, или они больше не могут мне ответить. Папа считает, что я слишком много думаю. Задаю слишком много вопросов. Он считает, что отсутствие ответов меня расстраивает. Я не знаю, прав ли он. Зато точно знаю, что папа ненавидит вопросы. Как будто отсутствие ответа лишает его чего-то. Но мне просто нужна информация. Зачем тогда в свободное время папа сидит с энциклопедией, если не в поиске ответов?

Это еще одна вещь, которую я взял из тайной комнаты. Книги. Тот, кто здесь жил, сложил стопки книг вдоль коробок. Рассмотрев фотографии, я повернул голову и заметил их. Я несколько раз оглядел стопки и начал выбирать случайные из них, читая описания. Это были не практичные книги, не учебники по истории и не техническая литература, которую папа заставлял нас читать, чтобы не потерять важные знания (позже я начал называть это лейбовицничеством). Эти книги были художественными, выдуманными историями. Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять, что их объединяло, и тогда меня охватил шок, близкий к восторгу, хотя и не знал, почему это так поразило меня. Все книги были посвящены воображаемому будущему, в котором твой мир, мир До, рухнул на части. Это были истории о моем мире, мире После, написанные людьми, не знающими, как он будет выглядеть.

Я набил свой рюкзак книгами, а все остальное сложил в сумку, которую нашел на чердаке дома. Папа и Фёрг попытались убедить меня оставить книги, но у них было хорошее настроение – они нашли две рабочие запчасти от старых генераторов, а еще они оценили три с половиной коробки старых свечей, которые я нашел под столом. Я не сказал им о тайной комнате и перед уходом закрыл проход коробками. Так что, если это место было твоим секретом, оно по-прежнему осталось им. Насколько я знаю.

Той осенью я прочитал все книги, а некоторые даже дважды (тогда-то я и начал называть одержимость папы техническими и научными книгами лейбовицничеством – после прочтения «Страстей по Лейбовицу»[4]4
  Роман Уолтера Миллера-младшего, опубликованный в 1960 году.


[Закрыть], книги о том, как монахи в далеком будущем пытались воссоздать целый мир по техническому руководству, найденному в пустыне). Я читал книги в надежде найти интересные идеи, но в итоге получил лишь ночные кошмары и ощущение грусти, которое не проходило неделями.

Я знаю, нельзя тосковать по чему-то, чего ты никогда не знал, но именно это ощущение нередко вызывали у меня книги. Папа злился из-за моего увлечения. Считал книги самыми бессмысленными вещами, устарелыми пророчествами, которые все равно не сбылись. Но мне они нравились. И сейчас нравятся. Возможно, они не описывали в точности жизнь после конца света, но, если взглянуть глубже, можно было узнать многое о жизни До. Книги – ответы на вопросы, о которых ты никогда не задумывался. Но если бы я поделился этой мыслью с папой, он бы разозлился еще больше. Прошлое позади, сказал бы он. Теперь у нас есть только настоящее, и единственные полезные ответы – это те, которые помогут нам выжить в будущем.

Глава 4
Истории путника

Рыжеволосый мужчина сказал, что его зовут Брэнд.

У него была большая сумка. Достаточно тяжелая, чтобы взвалить ее на плечо, пока он шел по склону мимо сохнущих сеток, раздувшихся от рыбы. В воздухе пахло дождем, но пока он не начался, мы решили провести последние предзакатные часы на скамейке возле нашего дома. Брэнд аккуратно положил сумку возле ног и с благодарностью принял кружку с водой из ручья.

– Хорошая вода, – сказал он. – Чистая и холодная. Он посмотрел на треску и скумбрию в сетях. – Если у вас много рыбы, у меня есть на что ее обменять, – добавил он.

– У нас есть все, что нам нужно, – ответил папа.

– Все, кроме преобразователя напряжения для ветряного генератора, – с улыбкой сказал путник. – Но мы обсудим это завтра. Ваши друзья рассказали о проблемах.

Папа выглядел так, словно Брэнд одержал над ним верх в битве, к которой он даже не проявил интереса. Но путник был прав. Генератор работал с перебоями, и папа винил преобразователь. Он ворчал уже целый год, если не больше, и собирался отправиться на поиски нового.

– Хм-м-м… – пробормотал папа. – Оставайтесь на ужин. Обсудим сделку завтра. Торопиться некуда.

По своему небольшому опыту я знаю, что папа всегда задает незнакомцам два вопроса: есть ли другие люди? Они идут сюда? Я не знаю, почему он это спрашивает – из надежды или страха, но тот факт, что мы никогда не искали других людей, убеждает меня в том, что причина в последнем.

До моего рождения родители отправились на материк, мимо цепочки островов, по реке Клайд. Они отправились на одной лодке, а вернулись с четырьмя. Каждый управлял одной и вел на буксире лодку поменьше. Все были загружены вещами, в окружении многих из которых я вырос. К лодке мамы была прикреплена лодка, позже ставшая моей. Я всегда думал, что она выбрала ее из-за названия – «Добрая надежда». Позже папа признался, что из всех яхт, которые они распотрошили на запчасти в длинной заброшенной гавани, эта пахла наименее отвратительно, когда они открыли люк трюма.

Родители дважды сплавали в опустевший город, который когда-то назывался Глазго, и больше туда не возвращались. Однажды Фёрг спросил почему. Папа сказал, что там произошло что-то, что они не смогли бы объяснить, но это сломало их и замедлило настолько, что никто из них не был готов к третьей поездке, какой бы богатой ни была добыча.

Я помню, как мама, тогда еще говорившая, рассказывала мне об огромной библиотеке в Глазго, целых милях книжных полок и широко распахнутых дверях. Они остановились там на несколько ночей, чувствуя себя в безопасности в этой крепости из книг. Перед уходом мама закрыла двери, чтобы внутрь не пробрались кошки и лисы. Она сказала, что если и было что-то, ради чего ей хотелось вернуться, так это ради библиотеки. Она любила книги, когда могла читать, особенно истории. Думаю, это передалось мне от нее.

В общем, папа задал два своих любимых вопроса, и Брэнд ответил: «Да, но не много и все меньше с каждым годом» и «Нет, они не идут сюда».

А потом, без особого побуждения с нашей стороны, он начал свою историю. Брэнд был хорошим рассказчиком. Его глубокий голос и легкая улыбка медленно и мягко затягивали тебя, так гладко, что ты не понимал, что попался на крючок, пока не сталкивался с его острым взглядом. Даже тогда тебе казалось, что он делится с тобой чем-то радостным, словно шутит. Ты не понимал, что это наживка.

Зато наживкой казалось все, что Брэнд свободно доставал из своей сумки и раскладывал на траве у наших ног, пока говорил. Он сделал вид, словно ищет что-то на дне. Вскоре его окружали интересные вещицы вроде ножей, биноклей и аптечек военного вида, ручных раций, различных консервных банок и бутылок, содержимое которых было бы несомненно раскрыто, стоило бы нам только спросить.

«Она где-то здесь», – пробормотал Брэнд, беспечно кладя очередное сокровище на землю и запуская руку поглубже в свою бездонную сумку.

Мы молча переглянулись, но во взгляде каждого из нас читался лишь интерес. Папа не выглядел встревоженным, и единственной, кто испытывал сомнения по поводу нашего гостя, была Бар. Она посмотрела на меня и поморщилась.

Я знал, что она имела в виду. От Брэнда пахло по-другому. Не плохо, просто непривычно.

Когда мир был заполнен людьми, все люди пахли одинаково? Или их запахи отличались? Я знаю по старым фотографиям, как выглядит толпа, но я не знаю, как она пахнет. Как она звучит. Я часто думаю об этом. Сливались ли все голоса в один громкий звук, как падение камня на галечном пляже сливается с ревом и шумом волн? Думаю, да, иначе миллионы отдельных и непохожих друг на друга голосов свели бы тебя с ума. Наконец Брэнд нашел то, что искал. С довольной улыбкой он протянул папе длинную бутылку из прозрачного стекла.

«Подарок для хозяев», – заявил он.

Но сразу предупредил: это очень крепкая штука. От нее сразу пьянеешь. Папа рассмеялся и сказал, что мы знакомы с алкоголем, потому что сами делаем вересковый эль и медовуху. Но эта бутылка была из эпохи До и по-прежнему запечатана. Внутри была прозрачная жидкость цвета торфяной воды. Хотя этикетки не было, на горлышке бутылки блестели рельефные буквы: «АКВАВИТ».

Неоткрытая бутылка из далекого прошлого – редкая вещь. В конце концов, беби-бастеры пережили немало горя, которое нужно было утопить. Но Брэнд не переживал из-за подарка. У него были еще бутылки. Он сказал, что нашел военный корабль, вероятно, норвежский, севший на мель на крайнем севере. Там было много заколоченных ящиков с просроченными консервами и лекарствами. И «Аквавит». Много «Аквавита». Брэнд сказал, что напиток был неплохим, но отдавал травой. Возможно, укропом. Неожиданный, но приятный вкус, если привыкнуть к нему.

Начался дождь, и мы помогли Брэнду занести его сокровища в дом и снова разложить их на ковре у камина. Затем Бар и я приготовили ужин – жаркое из соленой трески и картофеля. Папа открыл бутылку. Мы все попробовали напиток, кроме мамы, которая, как всегда, сидела возле печной трубы. Она не сводила глаз с лица путника. Неудивительно, ведь он был новым человеком, а мама редко видела незнакомцев, хотя в тот момент она выглядела скорее испуганной, чем заинтересованной. Папа пояснил, что она получила травму много лет назад. Брэнд улыбнулся маме и поднял бокал.

«За хозяйку дома, – произнес он. – Скол[5]5
  Тост, распространенный в Скандинавских странах.


[Закрыть]».

Вкус алкоголя заставил меня вздрогнуть. Горло словно обожгло огнем, и я решил, что Брэнд отравил нас, но он залпом опустошил свой бокал и улыбнулся мне.

«Огненная вода», – заявил он.

Именно это я и почувствовал – тепло изнутри. Я закашлялся и кивнул.

«Даже лучше, – сказал папа, оглядывая нас. – Путешествие во времени».

Последовала долгая пауза. Я не понял, что он имел в виду.

«Мы пробуем прошлое на вкус», – пояснила Бар.

«Точно, – согласился Брэнд. – Я часто думаю об этом. Люди любили этот напиток. Таким До было на вкус».

Горьким. Суровым. Ни капли не сладким, подумал я. Не как медовуха, которую мы делали.

Но путешествие во времени не было единственным волшебным подарком Брэнда в ту ночь неравного обмена. У него было припасено кое-что послаще, из-за чего мы попали в ловушку. Как и со всем, что показывал нам Брэнд, он преподнес подарок в обертке из такой хорошей истории, что ты не понимал, где таилась опасность.

Он рассказал, что был родом с юга и жил по другую сторону материка. Но его семья заболела и давно умерла, две сестры и отец. С тех пор Брэнд все время был в пути. Для нас это стало сюрпризом, потому что мы были уверены, что на материке никого не осталось. Брэнд сказал, что мы правы, но он и его родня выросли в забытой глуши из тростника и воды на юго-восточном побережье под названием Норфолк-Бродс, месте таком пустом и заброшенном, что все до последнего момента казалось безопасным. Они жили в большом доме на плоском острове в устье, месте, расположенном достаточно близко к суше с обеих сторон, чтобы плавать туда-обратно, а не жить как мы на возвышенности в окружении волн.

Отец Брэнда был одним из тех, кого называют технарями. Он понимал, как устроены старые приборы, и умел чинить механизмы. Он был хорош во франкенштейнстве, сказал Брэнд, а потом пояснил, что Франкенштейн был монстром из старой истории, созданным из частей тел разных людей. Я читал эту книгу, но не стал говорить, что на самом деле Франкенштейном звали безумного доктора, создавшего монстра. Брэнд просто хотел сказать, что его отец умел разбирать старые приборы и превращать их во что-то новое. Например, найденную на материке гидротурбину он превратил в насос для подачи питьевой воды из глубокой скважины на острове, работавший благодаря приливу. Я видел, как загорелись глаза папы. Теперь мы все Франкенштейны. Ничего нового не производится, и нам приходится создавать всю технику из старых незаржавевших останков. Брэнд многому научился у своего отца, но не остался на острове, когда его семьи не стало. Он покинул Норфолк и отправился в море, надеясь найти других людей.

Брэнд называл себя картографом людей, странником и торговцем, но поскольку его встречи с людьми были большой редкостью, он выживал благодаря рыбной ловле и поиску пищи на материке. Его интересовала лишь торговля с нами, и, хотя он говорил о соленой треске, овощах и любой еде, которая была у нас в достатке, я видел, что он не сводил глаз с собак. Особенно с моих собак. Я сразу заметил, что ему приглянулись Джип и Джесс, хотя, по правде говоря, он не скрывал этого. Брэнд присел на корточки и погладил их, заодно осмотрев их пасти. Мои собаки казались маленькими, но у них были большие челюсти и острые зубы. Брэнд одобрительно кивнул.

«Бьюсь об заклад, отличные охотники», – заявил он, посмотрев на папу. Папа кивнул в мою сторону.

«Собаки Гриза, – ответил он. – Вы правы. Эти двое – сущая смерть для кроликов».

Так оно и было. Если у Джипа и Джесс и был какой-то недостаток, так это то, что они считали существование кроликов личным вызовом и охотились за ними часами напролет при малейшей возможности. На нашем острове никогда не было кроликов, зато теперь, когда людей не осталось, их было полным-полно на Сандрее и Уистсе. Эту одержимость мои собаки переняли от своих родителей: однажды их мать Фрея убежала за кроликом в дюны и никогда не вернулась, сколько бы мы ее ни искали. Их отец Уод такой дряхлый, что ходит даже меньше, чем моя мама, в ногах у которой он спит целыми днями. Когда-то он тоже был энергичным охотником. Когда мы отправлялись на большие острова, Джип и Джесс начинали скулить за полмили. Они первыми выпрыгивали на песок и бросались в сторону пастбищ, где кролики грелись на солнышке. Еще с большим восторгом они охотились на крыс, живущих в заброшенных домах. Казалось, за кроликами терьеры охотились в шутку, гоняя их туда-сюда по песку и траве в жестокой игре в догонялки, но крысы были для них чем-то особенным. Поимка этих врагов была войной, а не развлечением. Оказавшись в заброшенном доме, мы всегда пускали собак первыми, чтобы они избавились от грызунов.

Продолжая гладить собак, Брэнд рассказал нам, что провел тринадцать лет в своих приключениях, поиске людей и исследовании мира. Он пересек Балтийское море до скандинавских фьордов, обогнул пустынные берега Европы до Гибралтара, а затем миновал атлантическое побережье Африки. Он не попал в Средиземное море, хотя прошел некоторые судоходные реки на материке. Мы слушали с открытым ртом, как он рассказывал о своих похождениях. Например, о трех семьях, живших в большом старом доме на Стокгольмском архипелаге, кучке крошечных островов вокруг бывшей столицы Швеции.

Когда я впервые увидел их, то решил, что это призраки, сказал Брэнд. Их было не отличить друг от друга – светлые глаза, бледная кожа, растрепанные, словно головки пушицы, белые волосы.

Он добавил, что девушки были очень красивыми, но они пугали его, и не только своим внешним сходством. Брэнд сказал, что они слишком много улыбались. Он уехал от них без сожаления, и от той встречи у него остались лишь странные воспоминания и привычка говорить «скол» в качестве тоста за столом.

Он рассказал о жутковатой парусной яхте, внезапно появившейся в мрачный безветренный день в Северном море и скрывшейся из виду, как только Брэнд окликнул ее владельца. Яхта исчезла на туманном берегу и больше не появилась. Все произошло так быстро, что он почти списал это на галлюцинации, пока через несколько минут его спокойно стоявшая лодка не была задета головной волной загадочного судна, которое словно двигалось – еще более загадочно – своим ходом, ведь ветра не было.

Брэнд проплыл Ла-Манш и затем Сену, где обнаружил сожженный Париж, а перед ним, в устье реки, почти настоящую деревню. Он никогда такого не видел – пять или шесть семей, рыбаки и фермеры, жили вместе, как мы.

«Они мне очень понравились, – сказал Брэнд. – Я решил, что однажды вернусь, выучу их язык и останусь жить с ними».

Но когда спустя два года он вернулся из своего путешествия в Испанию и Африку, люди пропали.

«Никаких следов, – рассказал Брэнд. – Поля заросли так сильно, что, возможно, их никогда и не было. Возможно, мне все привиделось».

На мгновенье, пока он говорил, его глаза блеснули, словно он заметил что-то в пламени, на которое смотрел.

«Африка, – повторила Бар. – Там было жарко?»

«Очень», – ответил Брэнд.

«Мне бы тоже хотелось повидать мир, – сказала Бар, проигнорировав взгляд папы. – Просто узнать, как выглядят другие места».

После этого Брэнд встал и сказал, что ему нужно в туалет. Я поспешно вскочил, чтобы показать ему сарай с дырой в земле, и споткнулся о вещи, лежавшие на полу. На самом деле мне не хотелось, чтобы он вышел из дома первым, ведь Фёрг все это время стоял у двери и слушал нас.

Когда я открыл дверь, он бросился в кусты. Я остановился на пороге и притворился, что хочу чихнуть, чтобы дать брату больше времени. Затем я показал Брэнду наш туалет. Уже стемнело. Ветер стих, и дождь закончился.

«Там», – сказал я.

Брэнд посмотрел на высокий сарай. По сравнению с низкими каменными постройками на острове сарай возвышался, словно большой палец.

«Что ж, – с улыбкой произнес Брэнд. – Хорошо, что ты показал мне. Сам бы я его ни за что не нашел».

Я подумал, не заподозрил ли он неладное, но его улыбка разрядила обстановку. Я смотрел, как Брэнд идет через низкие заросли вереска к туалету, и заметил, что он внимательно оглядывает остров. В тот момент у меня мелькнула мысль, что он знает, что я смотрю на него.

Но после того, что произошло и как это произошло, я не уверен. Я знаю лишь одно: все закончилось очень плохо.