Текст книги "Торнатрас"

Автор книги: Бьянка Питцорно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава седьмая

Мы переехали третьего сентября, так что до начала занятий в школе у нас была целая неделя, чтобы привыкнуть к новому месту. Я перешла в среднюю школу и очень волновалась. Записала меня тетя Динучча. Начальная и средняя школа находятся в одном здании, объяснила она, и от дома близко: несколько минут пешком.

Хотя вещей у нас было немного, Араселио приехал за нами на своем грузовике. Тети остались в Милане со Станиславом – наводить последний лоск к нашему приезду.

Когда мы закрыли за собой дверь и отдали ключ соседке, мама расплакалась. У меня тоже ком стоял в горле. Я хорошо помнила, как мы появились здесь в первый раз, два года назад. Было поздно, и Лео успел уснуть по пути, так что папа нес его на руках. Я держала Филиппо в его черном кожаном футляре. У мамы руки были свободны – она и открыла дверь ключом.

– Эвелина, хочу сообщить тебе, что в этом доме мы будем счастливы, очень счастливы, – громко, не боясь разбудить спавшего на руках Лео, сказал папа и переступил порог.

Он сказал правду, потому что до самого кораблекрушения мы действительно были очень счастливы.

Теперь мы уходили из нашего дома как предатели. Чужие люди придут и побелят стены, в которых папа просверлил дырки для книжных полок. Закрасят дверной косяк, на котором папа, возвращаясь из круиза, отмечал карандашом, как выросли я и Лео.

– Стоило только оставить вас на пять минут, как вы сразу вымахали, – говорил он смеясь.

– No llores, Паломита[1]1
  И Паломита (исп.), и Коломба (ит.) означает «голубка».


[Закрыть], не плачь, – сказал Араселио, сжав мою руку.

Тетя Мити объяснила мне однажды, что когда он волнуется, то забывает итальянский – на котором и так-то говорит плохо – и переходит на испанский.

Вспомнив, что ему самому пришлось покинуть свой дом совсем без вещей и уехать в чужую страну, где он никого не знал, я постаралась взять себя в руки.

Ехать от Генуи до Милана не так уж долго. А за разговорами время проходит совсем быстро. Лео был в полном восторге от испанско-итальянской тарабарщины Араселио.

– Тетя Мити, а ты хочешь с ним пожениться? – спросил он у нее, когда они въезжали на шоссе.

– Я-то хочешь, чичо. Это она не хочешь. Говорит, хватит два мужчины-адвокаты. Говорит, не хотети уходить от сестра.

– Жалко. Я бы хотел называть тебя дядей.

– Ну и называй, чико. Твоя тетя – mi novia.

Лео рассмеялся:

– Новая? Какая она новая? Она – старая.

– Ну что ты, Леон! Novia на моем языке значить «невеста».

«Сейчас этот гаденыш скажет ему: «Невеста? Старше тебя?» или что-нибудь в этом роде», – с тревогой подумала Коломба.

И прежде чем брат успел открыть рот, выпалила первое, что пришло в голову:

– Араселио, а кто теперь наши соседи? Ты их знаешь?

– No todos, algunos[2]2
  Не всех, некоторых (исп.).


[Закрыть]. Дом очень большой. Пять этажей. Без elevador, без лифт то есть. Наверх – ходити ногами.

– А сколько там всего квартир?

– Жди, я считать: восемь ваших – четыре на primero[3]3
  Primero (исп.) – первый; segundo (исп.) – второй; terzero (исп.) – третий.


[Закрыть] и четыре на segundo этаж. Потом одна квартира очень-очень огромная на terzero этаж, где только кончался большие работы отделка. Джакузи с гидромассаж и сауна, зал для танцы для тысяча гостей и сейф, где я могу помещаться внутри с моя novia – твоя тетя. Много богатый, кто придет там жить.

– Там еще никого нет? – заинтересовался Лео.

– Там они имеют офис. Рабочие говорят, владельщик хотети покупать и делати ремонт все другие квартирас в этот дом.

– Нашу мы не продадим, – заявила Коломба. – Вам стоило таких трудов ее отремонтировать и обставить. И семь остальных тоже. Граф Райнольди хотел, чтобы они были нашими. Ты не знаешь, кто в них живет?

– Ваши жильцы. Они – pobre, бедные, но очень добрые, честные, трудящие. Твоя tia[4]4
  Тетя (исп.).


[Закрыть], mi novia, говорит, она считать: деньги от семь квартирас – много и можете жить хорошо. Еще один владельщик, el segnor Петрарка, живет на деньги от его шесть квартирас и два магазинос в подвальный этаж. Он художник – работать много, а зарабатывать мало.

– А что он делает?

– Рисует, пишет pinturas[5]5
  Картины (исп.).


[Закрыть]. Вообще работать не очень много. Он старый, и у него большой, огромный живот. У него есть секретарь, который тоже готовит еда, – немного странный – и una niña, маленькая девочка, не знаю – дочка или внучка. Ну почти как ты, Паломита.

– Я не маленькая! – возразила Коломба.

– Тебе еще нужна мама, синьорита. И этой девочке с пятый этаж нужна мама. Но мамы там нет, нет синьоры Петрарки.

– А другие дети там есть? – спросил Лео.

– Конечно есть! – ответил Араселио. – Очень много. Бегают, кричают на лестница и во двор. Думаю, больше сто.

– Больше ста? Ты уверен? – засмеялась Коломба. – Пять этажей и больше ста детей? Что у них там, крольчатник, в доме тридцать пять на виа Джиневра?

– Ну может быть, пятьдесят. Или тридцать. Я не очень хорош в математика. Но часто видеть много большие бегать и кричать на лестница и маленькие плакать. Поэтому владельщик третий этаж хотети, чтобы все уходить. Чтобы в доме все тихо и красиво-прекрасно, и продавать очень дорого для богатые люди. Но богатые в вашем доме нет. Богатые не ходят, где дети кричают и где жители с черный кожа. Если только не арабские шейхи с нефть, еще больше богатые, чем они сами.

– С черной кожей? – переспросила я.

Удивительно, что в Милане еще остались какие-то неевропейцы после всего крика, который поднял против них Валерио Карадда со своей партией, «лос мальдитос каррадистас»[6]6
  Los malditos carradistas – проклятые каррадисты (исп.).


[Закрыть], как говорит Араселио. Надо же, какой интересный у нас дом.

– А это наши жильцы или синьора Петрарки?

– И те и другие, – отвечал Араселио.

– А они говорят по-итальянски?

– Ну конечно! Они много лет в Италии. Почти итальянцы, хотя родились в Африка, Америка и Индия.

– А сколько там семей?

– Э-э, много. Я не считать. Я не хорош в математика, я сказал.

И тут мой брат учинил нечто такое, что до сих пор не укладывается в моей голове: начал ни с того ни с сего напевать на веселый мотивчик рекламной заставки:

– Черные Италию погубят. Гнать их всех, а то нас тут не будет.

Я так и подпрыгнула. К сожалению, эту ерунду я уже много раз слышала.

– Видишь, мама? Насмотрелся передач этого расиста Валерио Каррады! – возмутилась я. Мама не отреагировала, тогда я дернула брата за руку: – Сейчас же возьми свои слова обратно. Представь, что тебя услышал бы Дьюк.

Дьюк, или «этот герцог», как его называет мама, – это американский музыкант (джазист) и большой друг папы. Каждый раз, когда у него турне в Италии, он останавливается у нас. Еще он крестный Лео. Каждый раз, как приезжает к нам, он дарит игрушку или книгу Лео и мне. У Дьюка черная кожа, такая черная, что, когда я увидела его в первый раз – мне было всего три года, – то подумала, что он сделан из черного шоколада. А когда я целовала его в нос, нос смешно расплющивался по щекам, правда, вместо запаха шоколада был обычный запах крема после бритья. Прадедушка Дьюка прибыл в город Новый Орлеан из Африки на корабле, перевозившем рабов. Он был прикован цепями, прямо как в фильме Спилберга «Амистад», который мы недавно видели по телевизору. Он был сыном принца из народности карабали.

«Тебе, как его отпрыску, надо бы называться Принцем, а ты почему-то Дьюк», – шутил папа.

Лео всегда очень гордился своим крестным и не засыпал без подаренного им желто-красного петушка-талисмана. Какая же муха его сейчас укусила?

– Ты хоть понимаешь, что сейчас сказал? – прошипела я. – Мне просто стыдно быть твоей сестрой.

Но он в ответ лишь скорчил дурацкую физиономию и пропел:

– Черных грузовик не повезет. Кто тут черный – прыгайте за борт.

Тут я не выдержала и влепила ему пощечину, так что он заверещал на весь грузовик. Мама прижала его к себе и погладила по голове.

– Будь с ним помягче. Он маленький, еще многого не понимает, – сказала она.

Она сама не понимает, что ли, что вот так, каждый раз выгораживая, может окончательно его испортить?

– Нет, – обиделся мой брат, – я не маленький, а большой.

Все это время Араселио молчал, но тут решил вмешаться. Такого голоса я у него раньше никогда не слышала.

– Если ты большой, тогда не говорить глупость. Да, хватит, Леон, или я буду снимати тебя с мой камион. И смотри, я говорю серьезный.

Потом он сжал губы и продолжал вести молча. Через некоторое время я услышала, как он бормочет сквозь зубы:

– Этот мальдито Валерио Каррада! Он и его тупой партидо! Их дурацкие программас! Я бы хорошо давал ему по морда, этот суcи́о тибурóн.

«Суcио тибурон» означает «мерзкая акула». Это мне потом объяснила тетя Мити. Мне очень нравится это выражение. Даже произносить приятно. Я записала его в свой ежедневник, чтобы не забыть, но, надеюсь, оно мне не пригодится. Хочу, чтобы в моей новой жизни мне встречались не акулы, а только хорошие и симпатичные люди.

Э-будем-посмотрети.

Часть вторая

Глава первая

Вот теперь вторая часть моей жизни начинается по-настоящему. Начинается в тот момент, когда моя правая нога отделяется от подножки грузовика Араселио и касается миланского асфальта на виа Джиневра.

Они никогда его раньше не видели, но как только грузовик свернул на виа Джиневра и Араселио сказал: «Приехали», Коломба, Лео и даже синьора Эвелина сразу узнали свой дом. Другие были будто только что отремонтированные, с нарядными фасадами, выкрашенными в приятные светлые цвета, а он стоял среди них, как бедный родственник.

Все здания на виа Джиневра были построены сто лет назад, и видно было, что на ремонт тут денег не пожалели. Парадные двери – из настоящего дерева, с блестящими, словно из чистого золота, ручками. Только все почему-то закрыты, хотя на дворе день. На балконах одинаковые жалюзи в зеленую полосочку. Окна с двойными рамами сверкают на солнце.

А в доме номер тридцать пять окна старенькие, с деревянными облупленными ставнями, к подоконникам кое-где прикручены металлической проволокой горшки с цветами.

В соседних домах, заметила Коломба, растения на подоконниках одинаковые, как и жалюзи. А в доме тридцать пять на балконах чего только нет: шкафы, велосипеды, игрушки, мусорные корзины, табуретки и разный прочий хлам. Все это хорошо видно с улицы, и дом кажется безалаберным, но очень живым и уютным.

У синьоры Эвелины вид был бледный и растерянный. Пу ть показа лся ей невыносимо дол гим: почти два часа без телевизора – как она только это выдержала? И еще неизвестно, есть ли в новом доме хорошая антенна и принимаются ли там каналы «Амика» и «Телекуоре». От одной мысли о том, что она может пропустить новую серию «Урагана», ее охватывала тоска.

Появился Станислав. Он спустился, чтобы помочь выгрузить фортепиано Коломбы. Не обошлось без поклонов и целования рук. Синьора Эвелина сильно смутилась, потому что вокруг были люди. Но, с другой стороны, это старомодное внимание ей льстило.

Лео и Коломба взяли с собой по сумке и вошли в плохо освещенную подворотню. В глубине за оградой виднелся мощеный двор с какой-то растительностью.

Я не поверила своим глазам. Во внутреннем дворе дома в центре Милана был таинственный сад! Почему же «девчонки» мне этого не сказали?

– Не преувеличивай, Коломба. Обычный двор с деревьями, – говорит тетя Мити.

– Двор!

Вот в Генуе у нас правда был двор – зацементированная площадка с вонючими мусорными баками и без клочка травы. А здесь целых семь деревьев – таких высоких и ветвистых, с листьями, толстыми стволами и вылезшими на поверхность корнями, как в каком-нибудь лесу, где обитают гномы. Есть клумбы с гортензиями и огромная глициния с перекрученным стволом, которая уже дотянулась до последнего этажа.

– Мама, иди посмотри! – позвала я.

Но появился только Лео. Мама уже поднималась по лестнице. Конечно. Ей не терпелось оценить свою комнату с креслом и новым телевизором. Ну ладно, ей же хуже. Мы с Лео исследуем наш таинственный сад сами.

Лео стал осматривать каждое дерево, прикидывая, можно ли на него забраться или, например, построить среди ветвей небольшой домик. В развилках и дуплах попадались всякие мелочи, оставленные другими детьми: фигурки футболистов, стеклянный шарик, пластмассовый пупсик, швейцарская точилка, браслетик из желтых и зеленых бусин…

Обследовав сад дальше, мы обнаружили за живой изгородью из кустов гортензии длинную велосипедную стойку. Почти все места пустовали. Нашлось только три очень старых мужских велосипеда c прикрученными сзади дощатыми ящиками вместо багажника и один детский велосипед, явно покрашенный вручную, – синий, с криво намалеванными золотыми звездочками.

– Интересно, чей он? – с любопытством спросил Лео. Этот синий велосипед был ему почти под рост – только чуть-чуть великоват. И он не был привязан. – Можно я прокачусь? – спросил он у сестры, кладя руку на руль.

– Не думаю, что блохе это понравится, – раздался строгий мужской голос.

Оба, Коломба и Лео, вздрогнули от неожиданности. Но это был всего лишь Араселио: он стоял, прислонившись к ограде и придерживая на плече большую коробку с вещами.

– Странно, что блоха сегодня не в школе, – произнес он.

«Что еще за блоха?» – подумала Коломба.

Но прежде чем она успела спросить, снова выскочил Лео:

– Так ведь занятия еще не начались.

– Но школа все равно esta abierta[7]7
  Открыта (исп.).


[Закрыть], – спокойно отвечал чилиец. – Занятия еще не начались, но утром все дети, которые уже вернулись с каникулы, могут ходить в спортивный зала, плавать в бассейн или играть в теннис… Не сказал вам mi novia, vuestra tia?[8]8
  Моя невеста, ваша тетя (исп.).


[Закрыть] Эта школа, в который вы ходить, очень шикарная. Школа для богатый.

– Ты же говорил, что наши жильцы бедные… – удивилась Коломба.

Теннисный корт и бассейн как-то не сочетались с облупленным фасадом дома тридцать пять и с этими развалюшными велосипедами.

Араселио рассмеялся.

– Понятно, что их делать не для дети ваших жильцов, а для другие жители виа Джиневра и квартал, которые моются в ванные джакузи. Но, понимай, дети в номер тридцать пять тоже имети право ходить в школа свой квартал. И можешь верить, Паломита, что они очень рад бассейн летом. Тем более эти pobrecitos[9]9
  Бедняжки (исп.).


[Закрыть] на каникулы не уехать. Сейчас они все в школа. Слышишь, какая тишина?

И в тот же миг из окна первого этажа раздался вопль, за которым последовал целый кошачий концерт: плакали сразу несколько младенцев.

– У tesoruccios[10]10
  Сокровища (исп.).


[Закрыть] синьоры Циляк сегодня плохой umor[11]11
  Настроение (исп.).


[Закрыть], – спокойно объяснил Араселио.

– А сколько детей у этой синьоры? – спросила Коломба.

– Нисколько. Это не ее дети. Ваши жильцы оставлять им свои, когда идут trabajar, работать. Слышишь? Они слишком маленькие, чтобы ходить в бассейн, tesoruccios. А детский сад надо платить. Слишком дорогой для китайский малыш, для Аннина Эспозито и два другие angelitos neros[12]12
  Черных ангелочков (исп.).


[Закрыть], как говорит tu tia, mi novia.

– Дети, что вы делаете во дворе? А ты, Араселио? Поднимись, ты нам нужен, чтобы подвинуть шкаф, – закричала с балкона второго этажа тетя-невеста.

«Вот он, наш дом», – подумала я, глядя наверх, и почувствовала комок в горле.

Мы поднялись по лестнице. За дверью «тезоруччос» по-прежнему стоял вой. Если не считать этого, в доме было тихо. Немного пахло кухней – как будто карри с еще какими-то специями. Я не знала, хорошо это или не очень.

– Богатые люди не хотят знать, что кушать другие, – словно прочитав мои мысли, сказал Араселио. – На лестничный площадка de los riccos[13]13
  У богатых (исп.).


[Закрыть] никогда не пахнет кухня.

Глава вторая

В нашем доме на каждом этаже по четыре квартиры: две большие и две маленькие. У нас – большая. Другую большую квартиру на нашем этаже снимает доктор Мурджия с женой и сыном, которому уже восемнадцать. Две комнаты доктор использует под амбулаторию. (Я знаю об этом от тети Динуччи – она знакома с его медсестрой.) Когда мы приехали, был неприемный час, и дверь Мурджия была заперта, как и двери двух маленьких квартир.

Зато наша дверь была открыта нараспашку, и на пороге ссорились «девчонки» (в такие моменты кажется, что они друг друга ненавидят) – на этот раз из-за того, что пятна, оставленные на полу малярами, не до конца оттерлись.

На лестничной площадке, опершись на перила, стоял какой-то светловолосый очкарик, молодой, но уже слегка полысевший, и с удовольствием следил за их ссорой, да еще подзуживал, со смехом отыскивая на полу невидимые пятнышки.

«А это что еще за тип? Чего ему надо? С какой стати он вмешивается в наши дела? И почему «девчонки» не пошлют его куда подальше?» – подумала Коломба.

Она надеялась, что, увидев их с Араселио, он удалится или, по крайней мере, замолчит. Но, как только они появились на лестнице, тип замахал им рукой и воскликнул с сильным иностранным акцентом:

– Ну наконец-то! Добро пожаловать в наш дурдом. Мы зовем его «Наша Твердыня».

– А это Ланчелот Гривз, – сообщил Араселио, – секретарь синьора Петрарки. Мити, mi amor[14]14
  Любимая (исп.).


[Закрыть], – обратился он к невесте, – успокойся. Пол esta lindissimo, очень чистый.

– Рад знакомству, – сказал Ланчелот Гривз. – Блоха ждет вас в гостиной вместе с вашей мамой. Она так рвалась с вами познакомиться, что ни в какую не пожелала остаться в постели.

«Опять эта блоха? Но кто же это?» – с раздражением подумала Коломба.

Судя по размеру велосипеда, она могла быть ровесницей Лео. Но почему тогда, спрашивается, она должна лежать в постели почти в час дня? И что она вообще делает у них дома?

Коломба так разозлилась на сестер, что вошла в квартиру, даже не оглянувшись. На стене в прихожей уже висело зеркало, и в нем отразилось на миг ее недовольное лицо.

«А ведь это такой торжественный момент, – подумала Коломба. – Мне бы сейчас светиться от счастья».

Но эти двое умудрились все испортить.

Судя по звукам, доносившимся из глубины квартиры, мама уже включила телевизор. Коломба прошла по заставленному коробками коридору и шагнула в гостиную.

Синьора Эвелина сидела в новом кресле, поставив ноги на скамеечку, расслабленная и непринужденная, как будто и не было утомительного пути. Как будто она всегда сидела в этом удобнейшем кресле с пультом в руке и переключала каналы, проверяя качество изображения.

– Все берется: «Амика», «Телекуоре»… и «Телепоп»! И даже «Друзья Иисуса», – говорила она, когда Коломба вошла в комнату. – А это что за канал? Говорят по-французски.

– Это Antenne Deux. «Амика» оставляет им немного места. Но вечером, когда идут самые интересные передачи, их не посмотришь, – ответила девочка, сидевшая рядом с синьорой Эвелиной на ручке кресла.

Коломба подозрительно на нее покосилась.

«Вот, значит, чей это велосипед со звездочками. Вот она, блоха. Не блоха, а микроб какой-то», – подумала я.

Маленькая, худая, бледнющая, с темными глазками-бусинками и рыжими перьями волос, а на лице полно веснушек и каких-то непонятных красных пятнышек.

Если не считать этого англичанина Ланчелота, она стала первой из наших соседей. И если бы меня спросили сейчас о моем первом впечатлении, я бы не задумываясь сказала: «Ужасное».

Судите сами. Несмотря на жару (мы переехали в начале сентября), на голову она натянула темно-синий шерстяной берет, а вокруг шеи обмотала теплый шарф, хотя явно не собиралась выходить из дома, потому что была в пижаме и тапочках. Поверх пижамы на ней был надет серый мужской кардиган до колен. Рукава кардигана, даже закатанные, закрывали ей руки до запястий.

Как можно заявиться в гости к совершенно незнакомым людям, да еще в таком отстойном виде?! Еще меня поразило то, как вела себя моя мама. Обычно при посторонних, даже при наших с Лео одноклассниках, она закрывалась в себе, как улитка, и хорошо, если здоровалась. А сейчас она улыбалась и болтала с этой нахалкой, как будто знала ее всегда.

– Я слышала, что студии канала «Амика» находятся в Милане, – говорила мама. – Может быть, даже недалеко отсюда? Представляешь, как здорово было бы встретить на улице Риккардо Риккарди? Как ты думаешь, не отказался бы он дать мне автограф?

И эта наглая девчонка ей ответила:

– Конечно нет. Если попросите, даст наверняка. – Мама, довольная, улыбнулась. – Только смотрите не влюбитесь, – шутливым тоном предупредила та, – у этого плейбоя Риккарди полным-полно невест!

– Неужели! Откуда ты знаешь?

– Синьора Мурджия, жена нашего доктора, всегда показывает мне журналы, которые покупает для пациентов, чтобы им не скучно было ждать своей очереди.

– Может быть, она и мне покажет?

У меня внутри все кипело. Что этой проходимке у нас нужно? Без нее мы были бы с мамой вдвоем и я бы спросила ее: «Как тебе наша квартира? Правда, хорошую мы выбрали мебель?» Конечно, я не смогла бы заявить ей, как когда-то в Генуе папа: «Хочу, чтобы ты знала: в этом доме мы будем очень, очень счастливыми». Не смогла бы даже попросить ее: «Пожалуйста, постарайся быть не такой несчастной в этой нашей новой жизни в Милане».

Но я могла бы дать это понять, если бы мы были сейчас с ней вдвоем или хотя бы втроем, вместе с Лео. А с этой чужой девчонкой… Ну почему мама не скажет ей: «А теперь иди домой. Нам с Коломбой надо побыть вдвоем»?

– Значит, это тебя зовут блохой, – скорее констатировала, чем спросила Коломба, бросая на пол дорожную сумку.

– Привет, – не слезая с кресла, спокойно ответила рябая девчонка. Можно было подумать, что они давно знакомы. Она даже не заметила дерзкого жеста Коломбы. Или сделала вид, что не заметила. – Не подходи ко мне близко, а то я заражу тебя ветрянкой. (Так вот откуда эти красные пятна. И вот почему она так закутана и должна лежать в постели. Но зачем же тогда ходить по гостям и разносить заразу?)

– Не волнуйся, солнышко. Мои дети уже переболели ветрянкой. И корью тоже, – сказала синьора Эвелина, похлопав ее по руке. – К тому же они привиты.

– Солнышко? – Коломба почувствовала, что сейчас умрет от ревности.

Она еле сдержалась, чтобы не схватить девчонку за плечи и вытолкать ее из комнаты. Хорошо, что в эту минуту в комнату вошли совершенно умиротворенные тетушки в сопровождении Ланчелота Гривза.

– Эвелина, познакомься, это секретарь синьора Петрарки, – представила его тетя Динучча. – Он распоряжается их частью здания. Ланчелот был очень любезен и рассказал нам все о доме и жильцах.

– Мой начальник был большим другом графа Райнольди, – объяснил англичанин. – Если вам что-нибудь понадобится, всегда обращайтесь.

– Поскольку вы вдвоем владеете большей частью здания, вам надо держаться вместе, – заметил Станислав. – Есть риск, что третий собственник, который владеет третьим этажом, захочет ступить на тропу войны.

– Да, он даже обещал это, потому что хотел купить нашу долю, а мы не согласились, – засмеялся Ланчелот. – Но эти Преследы не на того напали. Моего начальника на пушку не возьмешь.

– Преследы? – озадаченно переспросила синьора Эвелина. Слово напомнило ей персонажей одного телесериала – страшных чудовищ, хотевших завоевать Землю.

– Так мы называем этих прилизанных и напомаженных нахалов с третьего этажа, поскольку их фирма называется «ПРЕСТНЕДВ» – «Престижная недвижимость».

– Ого! Теперь я понимаю, кто написал то письмо адвокатам! Нас они тоже просили продать всю нашу площадь, – сказала тетя Динучча. – Только вот с какой стати? В наши планы это никак не входит.

Значит, Араселио был прав. Эти типы с третьего этажа хотят заграбастать наш дом, чтобы (на радость Карраде) сделать его таким же «белым», как остальные дома в квартале, и продать богатым – los riccos.

От англичанина мы узнали, что «ПРЕСТНЕДВ» – предприятие анонимное. Имя директора никому не известно.

– Не нравится мне, когда люди прячутся за каким-то странным сокращенным названием. Это не внушает доверия, – сказала тетя Динучча.

– Но бояться нам нечего, – успокоил ее Ланчелот.

Он объяснил, что, раз нам с синьором Петраркой принадлежит по два этажа, а третьему хозяину – только один, перевес на нашей стороне.

– Четверо против одного. Ну и что они могут нам сделать?

Вообще-то мне не очень улыбалось дружить с семейством этого пятнистого микроба, откликавшегося на смехотворное имя Пульче[15]15
  Пульче (ит.) – блоха.


[Закрыть] Петрарка, только потому, что иначе преследы могут отобрать у нас наш дом.

– Не может быть, чтобы тебя по правде звали Блохой, – сказала я как можно презрительнее. – Должно ведь и у тебя быть настоящее, нормальное имя, как у всех.

Я думала, что ей дали прозвище из-за того, что она такая маленькая и худая, как микроб. Не ожидала, что она невозмутимо ответит:

– Правильно, у меня есть настоящее имя, но не знаю, насколько оно нормальное. Меня зовут Пульхерия.

Она вызывающе посмотрела на меня, зная наизусть все, что говорят люди, впервые услышав ее имя.

– Что-о-о?! – воскликнул Лео, вылупив на нее глаза.

– Это же надо – окрестить так девочку! – возмутилась мама.

Я ничего не сказала, только выразительно посмотрела на Блоху.

«Да уж, настоящее имя ничуть не лучше прозвища», – сказали мои глаза.

Она расхохоталась и пожала плечами.

«И в самом деле, – подумала я. – Не она же себя так назвала».

Тетя Мити и тетя Динучча чуть не испепелили меня взглядом. Обе терпеть не могут, когда начинают обсуждать странные имена. И я могу их понять.

Папа рассказывал, что дедушка Тоскани – он ведь был анархистом – хотел назвать свою первую дочь Динамита. Но так как в загсе не разрешили, назвал ее Дина, оставив для второй имя Мита. Еще папа говорил, что, когда бабушка звала девочек домой ужинать: «Дина, Мита, домой!», мальчишки кричали: «Динамита! Полундра! Сейчас взорвется!»

Но Пульхерия, по-моему, еще хуже. Похоже на ругательство, хотя на самом деле это латинское имя, которое значит «самая красивая», как объяснил нам Ланчелот Гривз. Родители преподнесли ей этот подарок еще до того, как бросили ее на дедушку, а сами отправились помирать на край света. (Значит, она не дочка этого старого толстяка Петрарки, а его внучка.)

Тут глаза у мамы наполнились слезами.

– Ох, бедная! Значит, тоже сирота! – воскликнула она жалостливым голосом и протянула руку, чтобы погладить синий шерстяной берет. – Видишь, сколько у вас общего, Коломба. Я уверена, что вы подружитесь, – сказала она чуть погодя, устремив на меня многозначительный взгляд.

«Ни за что, – подумала я. – Подружиться с этой противной блохой – никогда! Во-первых, она еще маленькая. Наверно, пошла в четвертый класс, а может, и в третий. И потом я никогда не стану дружить по указке».

– Когда она была маленькая, я для краткости звал ее Пулька, – продолжал секретарь. Кажется, он был при ней нянькой и считал своим долгом всегда становиться на ее защиту. – Но кто-то расслышал «Пульче», и это прозвище привязалось. С тех пор она не слишком выросла, – сказал он задумчиво, – хотя ест неплохо. Я слежу, чтобы каждый день съедала положенные витамины и всякое такое.

«Ну зачем он все это рассказывает? – подумала я. – Почему бы не дать нам спокойно распаковать вещи?»

Выставить их за дверь было неудобно, поэтому я решила удалиться сама.

– Пойду к себе в комнату, разложу книги, – сказала я. И с достоинством вышла из гостиной.