Текст книги "Схизматрица"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Ну не весь же их мир такой.

– Скорее всего, весь. Любое разнообразие означает опасность перемен. А перемены здесь не допускаются.

– Но у них есть телефоны. И воздушный транспорт.

– Технология принуждения.

По дороге к Тихому океану они встретили еще два поселения, разделенные милями гниющих джунглей. Все три оказались одинаковыми, словно микрочипы из одной серии. Неестественно выглядели они в пейзаже – будто их отштамповали на гидравлическом прессе да сбросили сверху.

И снова воздушные шары; Линдсей догадался о настоящем их назначении. Летательные машины, подобно переносчикам чумы, несли идеологический вирус некоей инфекции, парализующей культуру. В сердце каждого города высилась пирамида – громадная, убивающая любые надежды. Памятник легионам мертвых, подавляющий все живое…

На глаза навернулись слезы. Он тихо плакал, не пытаясь себя удержать. Он оплакивал человечество – всех тех слепцов, кто полагал, будто в космосе есть законы и пределы, способные спасти человека от собственной своей свободы. Но от нее не укрыться. Не бывает абсолютных целей. Абсолютны лишь свобода и тщета…

Чуть южнее цепочки скалистых островков Баха Калифорниа они погрузились в океан. Пилот открыл люк, грузовой отсек заполнила вода, и корабль стал тонуть.

Они начали осмотр величайшей, экосистемы мира, единственного биома, не затронутого человеком!

Поверхностных слоев это, естественно, не касалось. Над затонувшими землями континентальных окраин океанские эквиваленты сорняков – заторы из гнилых мхов и водорослей – жили, душа друг друга. Но глубины остались нетронутыми. В черной всесокрушающей бездне, обширнее всех вместе взятых материков, условия обитания от полюса до полюса были почти одинаковы. И обитатели этого необъятного царства почти не были изучены, так как ни один человек не изобрел способ извлечь из них выгоду.

Но в Схизматрице народ сообразительнее. Линдсей не мог не заметить сходства здешних просторов с темными океанами Европы. Десятилетиями перерывал он древние банки данных ради обрывков знаний. Уцелевшие описания жизни глубин оказались почти бесполезными, восходя ко временам зари биологии. Но даже эта смутные намеки манили Линдсея обещанием чудес. На Европе – тоже мрак и глубины. И обширные затопленные вулканические разломы, сочащиеся геотермальной энергией.

В этой бездне есть оазисы. Они всегда там были. Понимание этого неспешным подспудным огнем тлело в его воображении. Жизнь. Нетронутая первозданная жизнь, кишащая во всем своем блеске у горячих разломов тектонических плит Земли.

Там, во всем своем невообразимом разнообразии, лежит целая экосистема, гораздо старше человечества. И эту жизнь можно взять себе. Она станет жизнью Европы.

Вначале он отверг такую идею. Интердикт был священен и стар, как несказанный грех древних космопроходцев, бросивших Землю перед лицом катастрофы. Дезертируя, они лишили планету-мать знаний и опыта, которые могли бы ее спасти. За века жизни в космосе грех этот мало-помалу погрузился в темные глубины культурного самосознания, лишь изредка мелькая на поверхности в виде некоей карикатуры, предмета, ритуально отрицаемого или нарочито игнорируемого.

Вслед за расставанием пришла ненависть: космопроходцы были объявлены ворами, ограбившими человечество, а чрезвычайное правительство, соответственно, фашиствующими варварами. Вражда все упрощает: ушедшим в космос стало гораздо легче снять с себя всякую ответственность, а Земле – свести мириады своих культур до одного-единственного покаянно-серенького режима и бессмысленной стабильности.

Но жизнь не стоит на месте. Линдсей знал это достоверно. Наиболее удачливые виды взрываются, от них отпочковываются виды дочерние – преисполненные радостных надежд монстры, делающие предков своих безнадежно устаревшими. Отказ от перемен означает отказ от жизни.

Именно по этому признаку он понял: земное человечество превратилось в реликт.

За долгое время ржавчина сожрала все, что не успело в срок отсюда убраться. Будущее Земли принадлежит не людям, но чудовищным сорнякам, причудливым, выросшим размером с деревья, а также – крохотным тварям, прыгающим среди них в поисках корма. И, чувствовал Линдсей, это – справедливо.

Они погрузились во тьму.

Давление ничего не значило для инопланетного корпуса. По сравнению со средой обитания пузырей земные океаны – разреженная плазма. Пилот переключился на водяные двигатели, на скорую руку приклеенные к обшивке, и включил радар. Видеопанели высветили четкие зеленые контуры дна. При виде знакомых геологических структур сердце Линдсея радостно встрепенулось.

– Совсем как на Европе, – пробормотала Вера.

Они плыли над длинным разломом; когда-то в этом месте вырвался из недр земли вулканический базальт, его корявые глыбы тянулись вверх – грубая первородная ярость, не тронутая ветром и дождем. Прямоугольные горы, чуть припорошенные органикой, крутыми обрывами уходили вниз, где контуры их теснились, словно зубья расчески.

Но разлом был мертв. Никаких признаков термальной энергии.

– Давай вдоль разлома, – велел Линдсей. – Поищем горячие места.

Слишком долго он прожил, чтобы быть нетерпеливым – даже в такой момент.

– Включить основные двигатели? – спросил Пилот.

– И вскипятить воду на мили вокруг. Мы – глубоко, Пилот. Эта вода тверда, как сталь.

– Да? – Пилот издал похрюкивающий электронный шум. – Ну ладно. Пусть лучше совсем без звезд; чем звезды в тумане.

Несколько часов следовали они вдоль разлома, но поздних выходов лавы найти не смогли. Вера уснула, да и Линдсей вздремнул ненадолго. Пилот, спавший довольно редко, только по ритуальным обязанностям, разбудил их:

– Горячее место.

Инфракрасная картинка показывала – в глубине этого обрыва действительно есть тепло. Обрыв был очень странным: длинная наклонная совершенно гладкая плоскость, резко вздымающаяся из корявого, приукрытого илом дна. Угловатое подножие обрыва, странным образом деформированное, покоилось на куполоподобном выходе лавы.

– Посылай зонд, – скомандовал Линдсей.

Вера достала из-под сиденья пульт управления и надела видеоочки. Робот, включив фары, устремился к аномальному обрыву. Линдсей переключил видеопанель на его оптику.

Обрыв оказался… крашеным. На нем просматривались белые полосы – длинные, шелушащиеся тире, наподобие разделительной линии.

– Здесь было крушение, – сказал он. – Он сделан человеком.

– Не может быть, – возразила Вера. – Он – с самые большие из космических кораблей. Там могут поместиться тысячи человек.

Но тут же она увидела, что не права. К гладкой, похожей на обрыв палубе громадного корабля была принайтована некая машина. Коррозия столетиями трудилась над ней, однако крылатый силуэт не вызывал сомнений.

– Летательная машина, – сказал Пилот. – Вон двигатели. Это было что-то вроде водного космопорта. Хотя, скорее, воздухопорта…

– Рыба! – воскликнул Линдсей. – Вера, быстрей!

Робот помчался за глубоководным созданием. Длиннохвостая, с тупой головой рыба в локоть длиной стрелой понеслась к укрытию вдоль широкой палубы авианосца и скрылась в ломаной трещине, пересекавшей остатки многоэтажной рубки управления. Робот остановился.

– Подожди-ка, – заговорила Вера. – Если это – корабль, то откуда тепло?

Пилот осмотрел приборы.

– Тепло радиоактивное, – сказал он. – Это что, что-нибудь необычное?

– Ядерная энергия… – сказал Линдсей. – Должно быть, он затонул с ядерным реактором на борту.

Уважение к приличиям воспретило ему предполагать вслух наличие на борту ядерного оружия.

– Приборы показывают растворенную органику, – сказала Вера. – Возле реактора кишат рыбы – тянутся к теплу. – Она рванула руками робота древнюю обшивку. Коррелированный металл подался легко; посыпалась ржавчина. – Сходить за рыбой?

– Нет, – ответил Линдсей. – Мне нужны нетронутые образцы ранней жизни.

Вера вернула робота в отсек. Они отправились дальше.

Время шло. Пейзаж медленно уходил назад. Когда-то такая медлительность повергла бы его в ужас… Линдсей снова вспомнил Царицын Кластер. Порой его тревожило, что отчаяние и страдания там так мало для него значат. ЦК умирал, вся элегантность его раскисла, обратившись в грязь; тонкое, сложнонастроенное равновесие нарушилось, разлетелось на куски, брызнувшие по всей Схизматрице, словно семена. Будет ли злом с его стороны – соглашаться на смерть цветка ради семян?

Конечно, нет. Человеческая жизнь больше ничего не значила для него. И желал он только оставить след своей воли, донести ее свет сквозь зоны до едва пробуждающегося мира и оживить его бесповоротно. А после… пусть идет как идет.

– Вот оно, – сказал Пилот.

Место наконец было найдено. Корабль опустился на дно.

* * *

Вокруг повсюду произрастала жизнь – целые джунгли, полностью пренебрегшие солнцем. В лучах прожекторов робота крутые шероховатые стены долины сверкали ярчайшим цветным одеянием: алым, мелово-белым, золотисто-охряным, обсидиановым. Трубчатые черви – выше человеческого роста – колыхались на склонах, точно бамбуковые рощи. Скалы были усеяны моллюсками, разевавшими белые раковины, демонстрируя кроваво-красную плоть. Пульсировали багряные губки; глубоководные кораллы распустили густые ветви, украшенные драгоценными камнями полипов.

Живая вода поднималась из глубин долины. Расщелина, покрытая окислами металлов, испускала горячие серные облака. Дно морское кипело. Бурлящие пузыри пара мерцали сквозь бактериальную дымку. На бактериях держалось все. Именно они – первое, основное звено пищевой цепи. Они путем хемосинтеза извлекли энергию из самой серы, презрев солнце ради произрастания в тепле Земли.

Да, в черной, горячей тьме долины жизнь била ключом. Сам камень казался живым – гирлянды пористых глыб, занесенные илом трещины, змеящиеся черно-красные языки застывшей лавы, зеленоватые, фаллически вздымающиеся столбы изверженных минералов. Мертвенно-бледные крабы с лапами в человеческую руку длиной беззаботно пересекали склоны. Угольно-черная глубоководная рыба, разжиревшая от щедрот природы, неспешно плыла сквозь чащу трубчатых червей. Ярко-желтые медузы, словно срезанные цветы, колыхались в водоворотах бактериального бульона.

– Все, – выдохнул Линдсей. – Все берем!

Вера сбросила очки. Глаза ее застилали слезы. Она дрожала, обвиснув на ремнях кресла.

– Ничего не вижу, – хрипло сказала она, протягивая Линдсею пульт. – Пожалуйста… Это – твое право.

Утвердив очки на носу, Линдсей погрузил пальцы в щели пульта – и разом оказался посреди всего этого морского великолепия. Сканеры робота поворачивались из стороны в сторону, повторяя движение головы. Вытянув вперед манипуляторы и выпустив геноотборные иглы, он двинулся к ближайшей колонии трубчатых червей. Над шеренгами белых, толщиной в запястье стволов листва их колебалась на развевающихся ветвях – перистых, красных, по-женски элегантных. И им вода дарила жизнь. Белые стебли их были облеплены панцирными – маленькими крабиками, усоногими раками, бахромчатыми зелеными и голубыми червями, а вокруг пастельно светились медузы…

Из джунглей, плавно огибая стволы, появился хищник – черная как смоль глубоководная рыба в ногу длиной, плоская, словно угорь. По бокам ее тянулись полосы фосфоресцирующих пятен. Привлеченная светом, она бесстрастно приблизилась к роботу. Бледно мерцала усеянная зубами пасть, позади головы с огромными выпуклыми глазами мерно пульсировали жабры.

– Вот ты, – обратился к ней Линдсей, – тебя вконец достали, вынудили отступить в бесплодные глубины – и смотри, что ты нашла. Роскошную экосистему. Добро пожаловать в Рай, бродяга.

С этими словами он протянул к рыбе манипулятор. Из него выскочила длинная игла и, коснувшись рыбы, спряталась. Рыба, внезапно вспыхнув золотым и зеленым, сверкнула – и исчезла.

Линдсей двинулся в лес, касаясь иглой всего, что видел, и забирая образцы бактерий сквозь мягкие всасывающие фильтры. За полчаса он заполнил образцами все капсулы и повернул к кораблю за новой их порцией.

Тут-то он и заметил, как что-то отделилось от обшивки. Вначале он решил, что это просто игра света, рябь солнечных зайчиков. Но оно двинулось к нему – зыбкое, без образа и формы, желеобразное зеркало, серебряный мешочек, наполненный жидкостью. Он услышал крик Веры:

– Присутствие! Видишь? Присутствие!

Оно плыло, толчками, словно амеба, уходя в джунгли. Линдсей поспешно надел очки и взялся за пульт, высветив присутствие прожекторами робота. Бесформенная поверхность существа бриллиантом засияла среди кораллов и раковин.

– Пилот, ты видел? – спросил Линдсей.

Пилот развернул корабль, чтобы изучить странное явление маршрутными локаторами.

– Вижу что-то такое… Отражает на всех частотах. Странная штука. Возьми образец, Линдсей.

– Оно не здешнее. Прилетело с нами. Я видел – оно прицепилось к обшивке.

– К обшивке?.. И перенесло открытое пространство? И нагрев при входе? И вот это давление? Не может этого быть.

– Не может?

– Не может, – заверил омар. – Будь такое на самом деле, я не пережил бы того, что я – не оно.

– Оно наконец показалось! – воскликнула Вера. – Потому, что мы здесь! Видите? Видите? Танцует!

Она засмеялась.

Существо покачивалось над одной из дымящихся расщелин; оно стало площе и словно купалось в обжигающей струе под немыслимым давлением. Горячие пузыри струились под его зеркальное брюхо, легко и беспрепятственно скользя по телу существа наверх. Затем оно скомкалось в неровный шар и, словно струйка жидкости, быстро скользнуло в крохотное отверстие, откуда исходило тепло.

– Ничего не видел, – сказал омар. – Я не видел, как оно скользнуло туда, внутрь! Может, нам пора? То есть, может, попробовать от него уйти?

– Нет, – сказала Вера.

– И верно, – с дрожью согласился Пилот. – А то еще разозлится…

– Но вы видели? – не переставала удивляться Вера. – Оно же наслаждалось! Оно тоже понимает, что здесь – Рай! – Она дрожала от возбуждения. – Абеляр! Когда-нибудь – там, на Европе, – все это будет нашим! Трогай, щупай, дыши водой, нюхай, пробуй на вкус! Хочу! Хочу быть там, как присутствие… – Она дышала тяжело, лицо сияло от счастья. – Абеляр… Если бы не ты, я никогда бы… Спасибо тебе! И тебе спасибо, Пилот!

– Ага… Ну да, конечно, – неспокойно прожурчал Пилот. – Линдсей, а робот? Оно с ним сюда не проберется?

Линдсей улыбнулся:

– Не бойся, Пилот. Оно оказало тебе услугу: ты видел его возможности, и теперь тебе есть к чему стремиться.

– Но ведь какая мощь… Словно Бог…

– Значит, у нас неплохая компания.

Линдсей ввел робота в отсек, выгрузил в специальные, под давлением, контейнеры генетические капсулы, перезарядил манипуляторы и снова взялся за работу.

Присутствие появилось сбоку от робота, внезапно вырвавшись из другой трещины. Оно приближалось, явно разглядывая его. Линдсей помахал манипулятором, но оно не отвечало и вскоре, выскользнув из-под лучей прожекторов, растворилось в темноте.

Местных обитателей робот не пугал. Управление переняла Вера. Мягко раздвигая стебли трубчатых червей, она забирала все, что могла. Робот прошел оазис по всей длине, ощупал все его расщелины.

Затем им повезло найти место, где из донной расселины вырывался совсем, видимо, новый горячий ключ, сваривший заживо колонию существ, сгрудившихся над нависающим карнизом. Мертвые твари послужили хорошей приманкой для стервятников; кроме того, из их внутренностей удалось получить пробы кишечных и гнилостных бактерий.

Коллекция их не могла быть полной – оазис был слишком богат для этого, – однако полноты успеха такое обстоятельство не умаляло. Ни единое земнорожденное существо не сможет жить в чужих водах Европы в неизменном виде. Ангелы Европы, жизнелюбивые, должны будут, унаследовав эти генетические сокровища, разобрать их на части и сотворить новые существа для новых условий. А местные – лишь модели, архетипы для нового творения, где искусство и целенаправленность заменят собою миллиарды лет эволюции.

Разгружая робота в последний раз и поднимаясь к поверхности, они не замечали присутствия. Но Линдсей не сомневался, что оно с ними.

Только во время подъема он почувствовал, как устал. Он ощущал всю непомерную тяжесть самоуверенно взятой на себя задачи гораздо острее своих спутников, шейпера и бронированного механиста. А кто он, собственно говоря, такой, чтобы дерзать на подобные вещи? Свет притягивал его, он и тянулся к свету, словно растущее дерево, тянул слепо свои листочки к непонятному сиянию. А теперь наступила пора плодоносить, и он был рад этому. Но дерево умирает, если подрубить корни, а его, Линдсея, корни – человеческое начало. Он принадлежит плоти и крови, жизни и смерти, но никак не имманентной воле…

Дерево черпает силу из света, но само светом не является. И жизнь, будучи чередой перемен, не есть перемена. Перемена скорее смерть.

Впереди наконец показалась освещенная солнцем поверхность океана. Пилот, исторгнув из вокодера радостный электронный вой, врубил маршевые двигатели. Вода вокруг взорвалась облаками пара; на поверхности образовался кратер. В несколько секунд корабль разогнался до одного «маха» и пошел быстрее. Ускорение вдавило их в сиденья. С трудом подняв голову, чтобы посмотреть на видеопанель, Вера вскрикнула:

– Небо! Голубое небо! Стеной над миром! Пилот, пространства!

А море приняло и поглотило силу обрушившегося на него удара – так же, как оно поглощает все и вся.

Неотеническая Культурная Республика

08.08.86

Жизнь развивается через подвиды.

Над Марсом возник Терраформ-Кластер, расколовший монотонность оранжевых пустынь облаками пара, зеленью и голубыми зародышами морей.

Венера перестала быть Планетой Смерти; в ее обжигающем, изъеденном кислотой небе повисли кружева нормальных, честных облаков.

В моря Европы с плеском опустились ледовые корабли со свежевыведенными в лабораториях тварями водными, чтобы растаять в теплых глубинах.

Великое Красное Пятно Юпитера раскалывалось, выпуская необычные расплывчатые тучи красного криля – крохотных созданий, собирающихся в косяки и стада, превышающие объемом Землю.

А на Неотеническую Культурную Республику из чудовищного корабля высадился Абеляр Линдсей.

Он двигался в невесомости легко и изящно, с бессознательной грацией предельного возраста.

Однако ж, спускаясь по пандусу в цилиндрический мир, мимо отелей и сувенирных лавок, он все тяжелее и тяжелее опирался на голову сопровождавшего его приземистого робота. Так они добрались до уровня земли, глухих зарослей, где древние деревья словно бы выстроились для церемониального марша. Здесь бочкообразная робоняня, кольнув лишенную нервов плоть его ноги, взяла кровь на экспресс-анализ. Медленно шли они по усыпанной листьями дорожке, и машина на ходу делила кровь на фракции, осмысливая полученные данные.

В Республике стало заметно теплее. Тишину нарушал лишь птичий щебет. Отраженные солнечные лучи, падая сквозь листву деревьев, зайчиками пятнали дорожку. Местные неотеники в нарочито древних облачениях отдыхали на источенных лишайниками каменных скамьях, а их подопечные, сенильные шейперы и безнадежно устаревшие механисты, бестолково толклись в лесу.

Линдсей остановился, хватая ртом воздух; скрытая под темно-синей курткой биокираса помогала грудной клетке и легким. Мешковатые брюки и жесткие ортопедические ботинки скрывали протезы, привязанные к его отслужившим свое ногам. Над головой, около центра мира, легонький самолетик извергал на густую зелень вершин деревьев длинную струю серого кремационного пепла.

К нему никто не подошел. Кальмар и морской черт, вышитые на рукавах куртки, обозначали его принадлежность к Орбитал-Европе, но он прибыл инкогнито.

Кое-как отдышавшись, Линдсей направился к усадьбе Тайлеров. К Константину.

Усадьба заметно разрослась. За стеной, покрытой плющом, возникли новые строения – комплекс богаделен и психиатрических лечебниц. Многие годы, невзирая на все усилия презервационистов, внешний мир неуклонно просачивался внутрь. Главный доход Республики приносили клиники и похороны; тем, кто еще может вылечиться, – лечение, а прочим – спокойный переход в мир иной.

Линдсей пересек двор первой клиники. Группа Кровавых братьев грелась на солнышке, с животной терпеливостью ожидая обновления кожи. Следующий участок занимали двое молодых структуристов в окружении охранников. Почти соприкасаясь асимметричными головами, они чертили прутиками по песку. Один из них на мгновение поднял взгляд. В глазах юноши не было ничего, кроме леденящей, предельно лараноидальной логики.

Опрятные смотрители-неотеники проводили Линдсея в ворота усадьбы Тайлеров. Маргарет Джулиано давно была мертва. В новом директоре Линдсей узнал одного из ее учеников – сверхспособных.

Сверхспособный встретил Линдсея на лужайке. Лицо его было исполнено спокойного самообладания. Дзен-серотонин…

– Я согласовал ваш визит с хранителем Понпьянскулом, – сказал он.

– Предусмотрительно, – оценил Линдсей.

Невилл Понпьянскул тоже был мертв, но говорить об этом было бестактно. Следуя ритуалу Совета Колец, Понпьянскул увял, оставив заранее составленные речи, заявления, видеозаписи и «случайные» телефонные звонки. Неотеники так и не озаботились сместить его с поста хранителя. Избежав тем самым множества хлопот.

– Позволите ли показать вам Музей, сэр? Бывший его куратор, Александрина Тайлер, оставила нам бесподобную Линдсейниану.

– Чуть попозже. Канцлер-генерал Константин принимает посетителей?

Константин отдыхал в розовом саду. Лежа в шезлонге рядом с ульем, он смотрел на солнце пластиковыми, ничего не выражающими глазами. Время, несмотря на самый лучший уход, не пощадило его. Долгие годы, проведенные в естественном притяжении, сказывались: поверх тонких костей странно бугрились узловатые мускулы.

В отраженном солнечном свете Республики не было ультрафиолета, однако Константин загорел. Его древняя обнаженная кожа была испещрена синевато-багровыми родинками. Он лишился почти всех волос, и вдавленные мозоли в стратегических точках черепа стали доступны всеобщему обозрению. Лечение было долгим и основательным. И вот наконец оно завершилось успехом.

Константин обернулся на звук шагов. Зрачки пластиковых глаз были разного размера – он, очевидно, изо всех сил старался сосредоточить взгляд на пришедшем.

– Абеляр? Это ты?

– Да, Филип.

Робот опустился на пол рядом с креслом, и Линдсей удобно устроился на его мягкой, упругой голове.

– Вот как… Хорошо добрался?

– Корабль был очень старый, – ответил Линдсей. – Что-то вроде летучего дома для престарелых. Там даже ставили «Белую Периапу» Феттерлинга.

– Хмммм… Не лучшая из его пьес.

– Ты, Филип, всегда отличался хорошим вкусом.

Константин выпрямился.

– Может, позвонить, чтобы принесли халат? Когда-то я выглядел лучше.

– Ты бы посмотрел, что там у меня под этим костюмом, – развел руками Линдсей. – В последнее время я не шибко-то тратился на омоложения. Когда вернусь, пройду полную трансформацию. Я отправляюсь на Европу, Филип. Море!

– Значит, в бродяги? Подальше от людских ограничений?

– Да, можно сказать и так… Я захватил с собой планы. – Линдсей извлек из внутреннего кармана брошюру. – Давай посмотрим вместе.

– Хорошо. Чтобы сделать тебе приятное.

Костантин принял брошюру.

На центральном ее развороте красовался портрет ангела – подводного постчеловека. Кожа его была гладкой, глянцевито-черной. Ног и тазового пояса не было вовсе: спинной хребет заканчивался длинным мускулистым хвостовым плавником. От шеи тянулись ярко-алые жабры. Распахнутая черная грудная клетка демонстрировала белые крылоподобные сети, укомплектованные бактериями-симбионтами.

На длинных черных руках – красные, голубые, зеленые фосфоресцентные пятна. Пятна были подключены к нервной системе. Вдоль ребер и плавников тянулись две длинные линии. Снабженные множеством нервных окончаний, они обеспечивали ощущение колебаний воды – новое, водное чувство, нечто вроде осязания на расстоянии. Носоглотка вела в легочные мешки с хемочувствительными клетками. Громадные глаза, лишенные век, определили форму перестроенного черепа.

Держа брошюру перед глазами, Константин пытался сфокусировать на ней взгляд.

– Очень элегантно, – сказал он наконец. – Никаких тебе внутренностей…

– Да. Эти белые сети фильтруют серу для бактерий. Каждый ангел самодостаточен. Черпает жизнь, тепло – все, что нужно, – из воды.

– Ясно. Анархическое сообщество… А говорить они могут?

Линдсей, слегка подавшись вперед, указал на фосфоресцентные пятна:

– Вот это мерцает.

– А размножаться?

– В генетических лабораториях. Подводных. Там можно создавать детей. Но эти создания и сами проживут века.

– Но где же грех, Абеляр? Ложь, ревность, борьба за власть? – Он улыбнулся. – Наверное, они могут допускать бестактности в конструировании экосистем…

– Они не утратили остроты ума, Филип. Если как следует постараются, то изобретут какое-нибудь преступление. Но ведь они не такие, как мы. Их ничто на это не толкает.

– Не толкает… – На щеку Константина села пчела, и он бережно смахнул ее. – Я в прошлом месяце ходил к месту катастрофы. – Он имел в виду место гибели Веры Келланд. – Там деревья. Старые как сам мир.

– Много времени прошло с тех пор…

– Сам не знаю, чего я ждал… Наверно, какого-нибудь золотистого сияния, указывающего, где похоронено мое сердце. Но мы – существа маленькие, и космосу до нас дела нет. Так что никаких признаков не обнаружилось. – Он вздохнул. – Я хотел помериться силами с миром – и погубил то, что могло помешать.

– Тогда мы были другими.

– Нет. Я думал, что смогу измениться… Вот ты, мол, умрешь, и Вера умрет, и я начну все с чистого листа, стану машиной… Этакой пулей, пущенной в лоб истории… Хотел захватить власть над любовью. Заключить все в железо. И попробовал. Но железо сломалось первым.

– Я понимаю. Я тоже познал власть замыслов. Последний замысел моей жизни ждет меня на Европе. – Он забрал брошюру. – Он может стать и твоим. Если ты пожелаешь.

– В послании я признался тебе, что готов к смерти, – сказал Константин. – Ты, Абеляр, привык от всего уворачиваться. Мы вместе прошли долгий путь, далеко позади оставили понятия «друг», «враг»… Я не знаю, как тебя назвать, но зато я тебя понимаю. Понимаю, как никто на свете, включая тебя самого. Столкнувшись с конечной своей целью, ты увернешься в сторону. Я в этом уверен. Ты никогда не увидишь Европы.

Линдсей склонил голову:

– Пора кончать, Абеляр. Я померялся силами с миром; я для этого жил. И неплохую тень оставил за собой. Так?

– Да, Филип, – потрясение вымолвил Линдсей. – Даже ненавидя тебя, я тобой гордился.

– Но меряться с жизнью и смертью, словно бы я вечен… В этом нет ничего высокого. Что мы перед жизнью? Так, искорки…

– Искры, разжигающие пламя…

– Да. Твое пламя – Европа, и тут я тебе завидую. Но, отправившись на Европу, ты потеряешь себя. Этого ты не вынесешь.

– Но туда можешь отправиться ты. Она может стать и твоей. Там – твой народ, клан Константинов.

– Мой народ… Да, ты привлек их к своим делам.

– Я нуждался в них. В твоем гении… И они присоединились ко мне по доброй воле.

– Да… Смерть в конце концов побеждает нас. Но наши дети – наша месть ей. – Он улыбнулся. – Я старался не любить их. Я хотел видеть их такими же, как и я, – подобными стальному клинку… Но все равно любил. Не за то, что они подобны мне, напротив. И больше всех – самую не похожую на меня.

– Веру.

– Да. Я создал ее из образцов, украденных отсюда. Клочков кожи. Генов любимой… – Он умоляюще взглянул на Линдсея. – Абеляр, что ты скажешь о ней? Как твоя дочь?

– Моя дочь?

– Да. Вы с Верой были великолепной парой. И мне было очень жаль, что ты умрешь, не оставив потомства. Я тоже любил Веру и хотел оберегать ее ребенка – от того отца, которого она сама выбрала. И поэтому создал твою дочь. Разве я был не прав? Разве этого не стоило делать?

– Почему же, жизнь всегда лучше.

– Я отдал ей все, что мог. Как она сейчас?

Линдсей почувствовал дурноту. Робот всадил иглу в его бесчувственную ногу.

– Она сейчас в лабораториях. Проходит трансформацию.

– О! Это хорошо. Она сделала свой выбор. Как и всем нам положено. – Константин запустил руку под кресло. – У меня тут есть яд. Смотрители дали. Нам пожаловано право на смерть.

Линдсей отрешенно кивнул. Наконец лекарство умерило бешеное биение сердца.

– Да, – сказал он. – Мы все заслужили это право.

– Мы с тобой можем пойти на место катастрофы. И выпьем яд. Тут хватит на двоих. – Константин улыбнулся. – В компании – это будет замечательно.

– Извини, Филип. Мне еще рано.

– Ты, как всегда, не хочешь никаких обязательств, Абеляр. – Константин показал стеклянный сосуд с коричневой жидкостью. – Ну и ладно. А то ходить трудно. После… после Арены у меня трудности с измерениями. Поэтому мне сделали новые глаза. Они за меня различают измерения. – Узловатые пальцы его свинтили с сосуда крышку. – Теперь я вижу жизнь такой, какова она есть. И поэтому понимаю, зачем нужно это сделать. – Он приложил сосуд к губам и глотнул. – Дай мне руки.

Линдсей подал ему руки.

– Что, теперь обе – металлические?

– Извини, Филип.

– А, неважно. Все наши прекрасные машины… – Константин вздрогнул. – Потерпи, я сейчас.

– Я с тобой, Филип.

– Абеляр… Прости меня. За Нору. За эту жестокость…

– Филип, это не… Я прощаю те…

Поздно. Филип Хури Константин был мертв.

Орбитал-Европа

25.12.86

Все, что осталось от жизни на Орбитал-Европе, было собрано в лабораториях. Высадившись, Линдсей нашел таможни в запустении. Орбитал-Европа кончилась, и импорт уже не имел значения.

Он проследовал коридором, змеящимся сквозь наклонные стены из мембран. Коридоры мерцали цветом морской волны. В них было почти пусто.

Мелькали лишь случайные бродяги и скваттеры, прибывшие сюда пограбить. Группа таких, шумно пропиливавших стену, вежливо ему помахала. Среди кораблей прибывших был и инвесторский, но никого из команды на глаза ему не попалось.

Все двигалось наружу. Гигантские ледяные корабли уходили к планете, чтобы мягко скользнуть под воду сквозь свежие трещины. На борту одного из них была и его дочь Вера. Она уже улетела.

От населения осталась лишь горстка последних трансформируемых.

Орбитал-Европу свели до цепочки лабораторий, где они, последние оставшиеся, плавали в мутноватой воде европейских морей.

Остановившись перед шлюзом, Линдсей некоторое время наблюдал за происходящим в лаборатории через выведенный в холл монитор. Трансформированные хирурги помогали рождению ангелов, прослеживая рост новых нервов в изменяемой плоти. Руки их испускали быстрые серии вспышек – шла беседа.

Оставалось лишь нацепить акваланг, пройти шлюз, окунуться в теплую воду и присоединиться к остальным. Так сделала Вера. Так сделал Гомес и все прочие. Они встретят его с радостью. И больно не будет. Все будет легко и просто.