Текст книги "Глубокий Эдди"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Брюс Стерлинг
Глубокий Эдди

– Цигаретты? – вежливо осведомился господин с континента, сидевший в соседнем коконе.

– Что в них? – глубокомысленно ответил вопросом на вопрос Глубокий Эдди.

Седовласый господин услужливо забормотал: что-то многосложное и из области немецкой клинической медицины. Программа-переводчик Эдди тут же накрылась.

Эдди вежливо отказался. Господин извлек «цигаретту» из пачки, вывернул мундштук и запыхтел. Пахнуло резким ароматом, словно в кофе ударила молния.

Европейский господин быстро повеселел. Щелчком открыв электроблокнот с лентой онлайн-новостей, он пробежался по клавишам меню и принялся внимательно изучать немецкий бизнес-зин.

Глубокий Эдди вырубил переводчика, щелкнул спецификом и просканировал соседа. Господин скачивал в мировую сеть свою бизнес-биографию. Звали его Петер Либлинг. Уроженец Бремена, девяносто лет, менеджер среднего звена в европейской фирме, занимающейся пиломатериалами. Хобби – триктрак и собирание антикварных телефонных карточек. Что-то уж слишком молодо выглядит для своих девяноста. Наверняка у него полно диковинных и любопытных медицинских синдромов.

Герр Либлинг поднял взгляд, явно выведенный из себя компьютерным вниманием Эдди. Эдди опустил специфик, давая окулярам упасть себе на грудь и повиснуть на цепочке. Привычный жест, Эдди часто к нему прибегал – мол, «прости, не собирался пялиться, приятель». Большинство людей относились к спецификам с подозрением. Большинство понятия не имело об огромных возможностях программного обеспечения спецификации информации. Большинство до сих пор спецификами не пользовалось. Короче говоря, большинство – попросту неудачники.

Эдди выпрямился в своем небесно-голубом коконе и стал смотреть из окна лайнера. Чаттануга, штат Теннеси.

Ярко-белые керамические башни управления полетами.

Вдалеке – винного цвета офисные кварталы и миллион темно-зеленых деревьев. Эдди снова поднял специфик, чтобы поглядеть, как, беззвучно стартуя, уходит на запад азиатский лайнер. Из дальних турбин вырывались в инфракрасном турбулентные потоки. Эдди был без ума от инфракрасного видения. Глубокий и беззвучный магический водоворот невидимого жара, дыхание промышленности.

Люди недооценивают Чаттанугу, думал Эдди с гордостью местного уроженца. В Чаттануге – высокий процент вложений на душу населения в программы спецификации. Если уж на то пошло, Чаттануга была на третьем месте в НАФТА.

Номер Первый – Сан-Хосе, Калифорния (разумеется), а Номером Вторым шел Мэдисон, штат Висконсин.

На службе своей эхи Эдди уже съездил в оба эти города-конкурента, чтобы обменяться программками, разрекламировать, продать кой-какую информацию и тщательно изучить местную тусовку. Собрать сведения о конкурентах. Короче, повынюхивать, что там к чему, чтоб не играть словами.

Последней деловой поездкой Эдди были пять пьяных дней на развеселом конвенте по программам спецификации в Куидад-Хуарец, Чихуахуа. Эдди пока еще не понял сам для себя, почему это Куидад-Хуарец, в прошлом прескучный фабричный городок на берегу Рио-Гранде, вдруг так помешался на спецификах. Даже детишки здесь имели свои примочки, в ярких пятнах и крапинках пластиковые одноразовые пузыри с жалкой парой десятков мегов. Специфики висели на груди у старушек, едва ковыляющих по улицам. Специфики были встроены в шлемы охранников и постовых. И повсюду афиши и объявления, каких без специфика и не прочесть вовсе.

И тысячи дельцов в пиджаках с кондиционерами и пятьюдесятью терабайтами, примостившимися на переносице.

Куидад-Хуарец задыхался в тисках самой что ни на есть настоящей специфик-мании. Может, все дело в литии в тамошней воде?

Сегодня долг звал Эдди в Европу, а точнее, в Дюссельдорф. Долгу не было нужды громко кричать, чтобы привлечь внимание Эдди. Достаточно было малейшего шепота, чтобы заставить Глубокого Эдди покинуть насиженное гнездо, дом, где он все еще жил с родителями Бобом и Лайзой.

На сей раз шепотом долга оказались несколько специфик-писем и бандероль от президента местного отделения.

«Долг перед сетью; репутация нашей группы зависит от тебя, Эдди. Доставка. Не посрами нас; доставь пакет во что бы то ни стало. И поглядывай в специфик – дело может оказаться опасным».

Что с того? Опасность и Эдди – друзья до гроба. Закидываться текилой и эфедрином в нос в переулке в Мехико, когда на тебе пара очков с компьютерными примочками стоимостью дороже автомобиля – вот это опасно. Большинство побоится сотворить такое. Большинство не в состоянии справиться с собственными страхами. Большинство слишком боится жить.

Это будет первой взрослой поездкой Эдди в Европу. В возрасте девяти лет он ездил с Бобом и Лайзой в Мадрид на конвент «Размышление Сексуальности», но все его воспоминания о той поездке сводились к скучному уик-энду с плохим теликом и невнятной, приправленной помидорами едой. А вот Дюссельдорф обещал настоящее приключение.

Такая поездка, вероятно, даже стоит того, чтобы встать в четверть восьмого утра.

Эдди промокнул воспаленные веки платочком, смоченным в физрастворе. От специфика у Эдди, похоже, развивался первостатейный ожог; или, может, все дело просто в бессоннице. Он допоздна и решительно неудовлетворительно засиделся со своей нынешней девчонкой Джалией. Он пригласил ее в надежде на «прощание героя», толсто намекая на то, что его могут избить или даже убить зловещие умники сетевого европейского подполья.

А вместо продолжительных и заботливых резвых шалостей получил четырехчасовую серьезную лекцию на тему эмоционального центра бытия Джалии: коллекционирования японского стекла.

Его лайнер мягко оторвался со взлетной полосы Чаттануги. И Эдди пронзило внезапным, инстинктивным сознанием того, что Джалия, по сути, контрпродуктивна. Джалия просто ему не подходит. Ясные глаза, курносый носик и сексапильная россыпь татуировок на правой скуле. Роскошная вспышка жара тела в инфракрасном спектре. Прямые пряди темных волос, которые посередине становились вдруг курчавыми и волнистыми. Как можно иметь такие чудные волосы и столько тату и быть при этом настолько зажатой? Джалия на деле вообще ему не друг.

Лайнер мерно набирал высоту, проходил над сверкающими водами Теннеси. За окном Эдди длинные гибкие крылья гнулись и колебались грациозными строго контролируемыми движениями, компенсируя турбулентные потоки.

Сама кабина держалась столь же ровно, как баржа на Миссисипи, но под анализом специфика крылья с компьютерными примочками походили на лезвие вибрирующей пилы. Нервирует. «Только бы сегодня не оказалось тем днем, когда добрая компания жителей Чаттануги упадет с неба», – подумал про себя Эдди, поерзав немного в ласкающих объятиях своего кокона. Он оглядел кабину, перебирая взглядом своих сокандидатов на быструю массовую гибель. Три сотни человек или около того, европейская и НАФТА лайнер-буржуазия; все – ухоженные, вежливые. Никто не смотрит испуганно. Раскинулись в своих коконах пастельных тонов, болтают, подключили оптоволокно к лэптопам и ноутбукам, просматривают линейки новостей, звонят по видеотелефону. Как если бы были у себя дома или в переполненном цилиндрическом холле какого-нибудь отеля, и все – в пустом и намеренном неведении относительно того факта, что несутся по воздуху и что поддерживают их на высоте только плазмотурбины и расчеты компьютера. Большинство ничего вокруг себя не замечает. Достаточно где-нибудь малейшего сбоя в программном обеспечении, ошибки в десятом знаке после запятой, и эти умные гибкие крылья оторвутся ко всем чертям. Разумеется, такое случается не часто. Но иногда случается.

Глубокий Эдди мрачно размышлял о том, попадет ли его собственная кончина в заголовки новостей. В сами новости она, конечно же, попадет, но, вероятно, окажется на задворках, на каком-нибудь пятом или шестом уровне ссылок.

Пятилетний малыш в коконе позади Эдди устраивал припадок детского ликования и страха:

– Мой е-мэйл, мама! – щебетало, подпрыгивая на месте, дитя с отчаянным энтузиазмом. – Мам! Мам, мой е-мэйл! Ну, мам, забери мой е-мэйл!

Стюардесса предложила Эдди завтрак. Он взял тарелку мюсли и полдюжины размоченных черносливин. А потом обновил свою кредитку и заказал мимозу. Однако выпивка не заставила его проснуться, так что он заказал еще два коктейля. А потом он заснул.

* * *

На таможне в Дюссельдорфе царило столпотворение.

Летние туристы спешили в город словно огромный косяк мигрирующих сардин. Однако пассажиры, прибывшие из-за европейских пределов – из НАФТА, из Сферы, с Юга, – в сравнении с гигантским потоком внутриевропейских перевозок были крохотным меньшинством, которое через таможню проскакивало совершенно беспрепятственно.

Инспекторы в униформах сканировали багаж из НАФТА и с Юга спецификами, предположительно на предмет взрывчатых веществ, но их громоздкие, выпущенные по госзаказу специфики уже лет на пять как устарели. Глубокий Эдди пролетел зеленый коридор без приключений, потом получил штамп на паспорт-чипе. Отрубиться на шампанском с апельсиновым соком, а потом прохрапеть пьяно весь перелет над Атлантикой явно было отличной идеей. По местному времени было девять вечера, и Эдди чувствовал себя отдохнувшим. Ясная голова. Ко всему готов. Голоден.

Эдди уже двинул было к указателям «наземный транспорт», как путь ему заступила коренастая женщина в объемном коричневом плаще. Он остановился как вкопанный.

– Мистер Эдвард Дертузас, – не спросила, а возвестила незнакомка.

– Верно, – отозвался Эдди, отпуская ручки сумки. Они уставились друг на друга – специфик в специфик. – На деле, как вам, без сомнения, видно из моей онлайн-био, друзья зовут меня Эдди. Глубокий Эдди чаще всего.

– Я не ваш друг, мистер Дертузас. Я ваш телохранитель. Сегодня меня зовут Сардинка.

Нагнувшись, Сардинка подняла его дорожную сумку. Когда она выпрямилась, то ростом оказалась Эдди по плечо.

Немецкий переводчик Эдди, которого тот в полете возродил к жизни, мигнул зеленым титром в нижнем ободе специфика.

– Сардинка, – отметил он. – Сардинка?

– Не я выбираю кодовые имена, – раздраженно ответила Сардинка. – Я использую то, какое дает мне компания.

Она прокладывала себе дорогу через толпу, расталкивая людей ловкими тычками дорожной сумки Эдди. Одета Сардинка была в объемистый коричневый плащ с кондиционером, под его полами видны были желтовато-коричневые джинсы со множеством карманов и черно-белые полицейские ботинки на толстой подошве. Бодрящее трио маленьких блестящих татуированных треугольников украшало правую щеку Сардинки. Ее руки, привлекательно маленькие и изящные, были затянуты в перчатки в черно-белую полоску. С виду ей было под тридцать. Нет проблем. Ему нравились зрелые женщины. Зрелость приносила с собой глубину.

Эдди просканировал ее био.

«Сардинка», – безжалостно подсказал специфик. И ничего больше. Совершенно ничего: ни собственного дела, ни нанимателя, ни адреса, ни возраста, ни интересов, ни хобби, никакой личной рекламы. Европейцы странно относятся к защите частной жизни. Но опять же отсутствие должных сведений о Сардинке могло иметь отношение к роду ее деятельности.

Эдди глянул на собственные руки, подергивающиеся голые пальцы над виртуальным меню в воздухе и переключился на примитивную специфик-программку, какую скачал из Тихуаны. Своего рода легенда в области спецификов, X-Спец срывал с людей слои одежды и экстраполировал плоть под ними в полноцветную видеосимуляцию. Сардинка, однако, была настолько плотно упакована в различные нательные пояса, кобуры и подкладные плечи, что X-Спец был сбит с толку. Симуляция получилась тревожно фальшивая: груди и плечи раскачивались при каждом шаге словно одурелый от наркотиков пластилин.

– Скорей прочь, – строго посоветовала Сардинка. – Я хотела сказать, пошевеливайтесь.

– Куда мы идем? На встречу с Критиком?

– В свое время.

Эдди проследовал за ней через топочущую, шаркающую ногами, галдящую толпу к рядам камер хранения.

– Вам действительно нужна эта сумка, сэр?

– Что? – переспросил Эдди. – Конечно, нужна! В ней все мои вещи.

– Если мы возьмем ее с собой, мне придется тщательно ее обыскать, – терпеливо объяснила ему Сардинка. – Давайте положим вашу сумку в камеру хранения, вы сможете забрать ее перед тем, как уехать из Европы. – Она показала ему небольшую серую ручную сумку с логотипом берлинского пятизвездочного отеля. – Тут стандартный набор туриста.

– Мою сумку просканировали на таможне, – возразил Эдди. – Я, честное слово, чист. Через таможню я пулей пролетел.

– Миллион туристов прибыл в Дюссельдорф на эти выходные. – Сардинка коротко и саркастически рассмеялась. – Здесь же будет Переворот. Вы думаете, на таможне вас досматривали всерьез? Поверьте, Эдвард, ваши вещи и не думали досматривать по-настоящему.

– Звучит угрожающе.

– Настоящий досмотр требует уйму времени. Некоторые устройства совсем крохотные, то, что вплетается в ткань одежды, приклеивается к коже... – Сардинка пожала плечами. – Я люблю, чтобы у меня было время в запасе. Я заплачу вам за время. Вам нужны деньги, Эдвард?

– Нет, – удивленно ответил Эдди. – Я хочу сказать, ну да. Разумеется, мне нужны деньги, кому они не нужны?

Но у меня дорожные чеки и кредитная карточка от моей эхи. От ЭКоВоГСа.

Она внимательно оглядела его, нацелив ему в лицо специфик:

– Кто такой Эковогс?

– Эха компьютерного восприятия гражданских свобод, – объяснил Эдди. – Отделение Чаттануга.

– Понятно. Английское сокращение. – Сардинка нахмурилась. – Ненавижу сокращения... Эдвард, я заплачу вам сорок экю наличными за то, что вы положите свою сумку в камеру хранения, а вместо нее возьмете вот эту.

– Продано, – отозвался Эдди. – Где деньги?

Сардинка протянула ему четыре потертые банкноты с голограммой. Эдди запихал наличку в карман, потом открыл собственную дорожную сумку и достал оттуда повидавшую виды книгу в жестком картонном переплете – «Масса и власть» Элиаса Канетти.

– Так, легкое чтиво, – неубедительно объяснил он.

– Дайте мне посмотреть книгу, – настояла на своем Сардинка. Она быстро пролистнула ее, просканировала страницы полосатыми кончиками пальцев, согнула переплет и проверила корешок, предположительно на предмет запрятанных в нем бритв, отравленных игл или полосок взрывчатого пластилина. – Контрабандный ввоз данных, – кисло заключила она, возвращая ему книгу.

– Тем ЭКоВоГС и дышит. – Эдди подмигнул ей поверх специфика.

Он убрал книгу в серую гостиничную сумку и застегнул молнию. Потом закинул свою дорожную сумку в ячейку, захлопнул дверцу и вынул ключ с номерком.

– Дайте мне ключ, – сказала Сардинка.

– Зачем?

– Вы можете вернуться и открыть ячейку. Если ключ будет у меня, это намного снизит риск нарушения безопасности.

– Не выйдет. – Эдди нахмурился. – Забудьте об этом.

– Десять экю, – предложила она.

– М-м-м-м...

– Пятнадцать.

– О'кей, пусть будет по-вашему. – Эдди отдал ей ключ. – Не потеряйте.

Без улыбки Сардинка опустила ключик в закрывающийся на молнию карман на рукаве своего плаща:

– Я никогда ничего не теряю.

Она открыла бумажник.

Кивнув, Эдди убрал десятку и пять бумажек по одному экю. На десятке был голопортрет Рене Декарта, глубокий, похоже, был мужик и выглядел донельзя французом и рационалистом.

Эдди решил, что пока его дела идут неплохо. Если уж на то пошло, в дорожной сумке не было ничего остро необходимого: нижнее белье, билеты, визитные карточки, рубашки, галстук, подтяжки, запасная пара обуви, зубная щетка, аспирин, растворимый кофе, нитки с иголками и наушники. И что с того? Она же не предложила ему расстаться со спецификом.

А также он по уши втюрился в свой эскорт. Кодовое имя «Сардинка» вполне ей подходило – она производила впечатление маленькой холодной рыбки из консервной банки. Эдди это казалось извращенно привлекательным.

На деле он считал ее настолько привлекательной, что с трудом мог стоять на месте и дышать нормально. Ему и впрямь нравилось, как она держит свои ручки в полосатых перчатках, ловко по-женски и таинственно по-европейски, но главное – волосы. Длинные, рыжевато-русые и тщательно заплетенные педантичной машиной. Он любил машинные прически у женщин. В НАФТА, похоже, никак не могли уловить эту моду. Косы Сардинки напоминали массу ржавых антикварно-музейных кольчужных звеньев или, быть может, какую-нибудь фантастически сложную железнодорожную развязку. Ее прическа была самая что ни на есть деловая. Не только ни одного волоска не выбивалось из косиц Сардинки, но любая растрепанность была топологически невозможной. Непрошено перед мысленным взором Эдди возникла картина: каково было бы запустить в них пальцы в темноте?

– Я умираю с голоду, – объявил он.

– Тогда мы поедим. – Они двинулись к выходу.

Электрические такси пытались – без особого успеха – остановить все расширяющееся кровотечение туристов.

Сардинка покогтила полосатыми пальцами воздух, потом подправила невидимые меню специфика. Она как будто накладывала злые чары на ближайшую семейную стайку итальянцев, которые отреагировали на это с едва скрытым ужасом.

– Мы можем пройти к городскому автобусу, – сказала она Эдди. – Так будет быстрее.

– Пешком быстрее?

Сардинка стартовала, и Эдди пришлось поспешить, чтобы не отстать от нее.

– Послушайте, Эдвард. Если вы будете следовать моим предложениям относительно вашей безопасности, мы сэкономим время. Если я сэкономлю время, вы заработаете деньги. Если вы заставите меня больше работать, я не буду такой щедрой.

– Да разве я что говорю, – запротестовал Эдди. В ее полицейские ботинки была встроена, судя по всему, какая-то компьютерная рассчитывающая движения стелька, поскольку двигалась она так, словно шагала на пружинах. – Я здесь для того, чтобы встретиться с Культурным Критиком. Аудиенция. Я должен доставить ему кое-что. Вам ведь это известно?

– Книгу?

Эдди приподнял серую гостиничную сумку.

– Ну да... Я приехал в Дюссельдорф для того, чтобы передать европейскому интеллектуалу старую книгу. На деле – вернуть ее ему. Он вроде как дал ее почитать Руководящему Комитету ЭКоВоГСа, а теперь настало время вернуть ее. Каких же это потребует трудов?

– Очевидно, немного, – спокойно ответила Сардинка. – Но во время Переворота всякое может случиться.

Эдди степенно кивнул:

– Перевороты – весьма любопытный феномен. ЭКоВоГС изучает Перевороты. Мы, возможно, подумаем о том, чтобы самим у себя такой закатить.

– Перевороты случаются вовсе не так, Эдди. Переворот нельзя «закатить» или «устроить». – Сардинка помедлила, задумавшись. – Скорее, это Переворот забрасывает человека.

– Так я и думал, – отозвался Эдди. – Я ведь, знаете ли, читал его работы. Я хотел сказать. Культурного Критика. Глубокие труды. Мне понравилось.

Сардинка осталась равнодушной.

– Я не из его приверженцев. Меня просто наняли охранять его. – Она сотворила из воздуха новое меню. – Какой пищи вам бы хотелось? Китайской? Тайской? Эритирийской?

– А как насчет немецкой?

Сардинка рассмеялась:

– Мы, немцы, никогда не едим немецкую кухню... В Дюссельдорфе очень хороши японские кафе. Поесть лосося к нам прилетают из Токио. И сардины...

– Вы живете здесь, в Дюссельдорфе, Сардинка?

– Я живу повсюду в Европе, Глубокий Эдди. – Голос ее стал вдруг тихим и печальным. – В любом городе, укрытом за экраном... А экраны есть по всей Европе.

– Звучит неплохо. Хочешь поменяться программками к спецификам?

– Нет.

– Ты не веришь в anwendungsoriente wissensverabeitung?[1]1
  Оптимизация обработки данных с учетом пользовательских потребностей (нем.)


[Закрыть]

Сардинка скорчила гримаску:

– Надо ж, какой умник, не забыл выучить соответствующее выражение по-немецки. Говори по-английски, Эдди. Акцент у тебя ужасающий.

– Премного благодарен, – отозвался Эдди.

– Не глупи, Эдди, со мной нельзя обмениваться программами. Я не стану отдавать программы безопасности для специфика гражданским ребятишкам-янки.

– У тебя что, копирайта на них нет?

– И это тоже. – Она с улыбкой пожала плечами.

Выйдя из здания аэропорта, они пошли на юг. Беззвучный равномерный поток электрического транспорта лился по Флугхафенштрассе. Воздух в сумерках пах мелкими белыми розами. Они перешли улицу на светофоре. Семиотика немецкой рекламы и вывесок, проникая в сознание, начинала вызывать слабый культурный шок. Garagenhof[2]2
  Крытая автостоянка (нем.)


[Закрыть]. Specialist fuer Mobiletelephone[3]3
  Ремонт мобильных телефонов (нем.)


[Закрыть], Buerohausem[4]4
  Офисные здания (нем.)


[Закрыть]. Он запустил программку распознавания данных в надежде на перевод, но немедленное дублирование слов повсюду, куда ни кинь взгляд, только создавало ощущение шизофрении.

Они укрылись на освещенной автобусной остановке, где кроме них нашли убежище пара основательно татуированных геев, помахивающих продуктовыми сумками. Видеореклама, встроенная в стену остановки, нахваливала немецкоязычные программы редактирования электронной почты.

Пока Сардинка, не нарушая молчания, терпеливо ждала автобуса, Эдди впервые смог рассмотреть ее поближе.

Было что-то странное и неопределенно европейское в линии ее носа.

– Будем друзьями, Сардинка. Я сниму специфик, если ты снимешь свой.

– Может, потом, – ответила она.

Эдди рассмеялся:

– Тебе стоит со мной познакомится поближе. Я веселый парень.

– Я уже с тобой знакома.

Мимо прошел переполненный автобус. Пассажиры облепили его гроздьями плакатов и транспарантов, а на крышу поставили клаксон, издававший пулеметные очереди бонго-музыки.

– Переворотчики уже взялись за автобусы, – кисло заметила Сардинка, переступая с ноги на ногу, будто давила виноград. – Надеюсь, мы сможем добраться в центр.

– Ты ведь выудила из сети мои данные, так? Кредитные документы и все такое. Интересно было?

Сардинка нахмурилась:

– Изучать документы – моя работа. Я не сделала ничего противозаконного. Все по уставу.

– Я не в обиде. – Эдди развел руками. – Но ты ведь выяснила, что я совершенно безобиден. Давай расслабься немного.

Сардинка вздохнула:

– Я выяснила, что ты неженатый мужчина в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти. Без постоянной работы. Без постоянного места жительства. Жены нет, детей нет. Радикально-политические настроения. Часто путешествуешь. Согласно демографической статистике, ты относишься к группе повышенного риска.

– Мне двадцать два, если быть точным. – Эдди отметил, что Сардинка никак не среагировала на это его заявление, а вот оба подслушивавших гея напротив весьма заинтересовались. Он с напускной беспечностью улыбнулся. – Я здесь для распространения информации, вот и все. Все меж друзьями. На деле, я даже уверен, что разделяю политические воззрения твоего клиента. Насколько я смог что-либо понять из его воззрений.

– Политика тут ни при чем. – Сардинка скучала и была несколько раздражена. – Мне нет дела до политики. Восемьдесят процентов всех преступлений с применением насилия совершается мужчинам твоей возрастной группы.

– Эй, фрейлейн, – это внезапно подал голос один из геев, говорил он по-английски, но с сильным немецким акцентом. – На нашу долю также приходится восемьдесят процентов шарма!

– И девяносто процентов веселья! – добавил его спутник. – Сейчас время Переворота, янки-бой. Пойдем с нами, совершим пару преступлений. – Он рассмеялся.

– Очень мило с вашей стороны, – вежливо и по-немецки отозвался Эдди. – Но я не могу. Я с нянюшкой.

Первый гей бросил на это остроумную шутку-идиому на немецком, смысл которой заключался, по-видимому, в том, что ему нравятся парни, которые носят солнечные очки после наступления темноты, но что Эдди не хватает татуировок.

Эдди, дочитав титры из воздуха, коснулся черного кружка у себя на скуле:

– Вам что, не нравится мой солитер? Он вроде как зловещий в своей сдержанности, как по-вашему?

В ответную шутку они, похоже, не въехали, поскольку только поглядели на него озадаченно.

Подошел автобус.

– Этот подойдет, – объявила Сардинка.

Она скормила автобусу чип-билет, и Эдди последовал за ней на борт. Автобус был переполнен, но толпа казалась вполне благодушной; в основном японоевропейцы, решившие поразвлечься в городе. Они на двоих заняли один кокон в хвосте.

За окном автобуса совсем стемнело. Они плыли по улице в управляемой компьютером машиной, скользили в похожей на сон отрешенности. Эдди чувствовал, как его овевает ароматом путешествий; основное нервное возбуждение млекопитающего, живого существа, вырванного из привычной жизни и заброшенного будто сверхзвуковой призрак на другую сторону планеты. Иное место, иное время: какой бы безмерный набор маловероятностей ни собрался воспрепятствовать его присутствию здесь, все они были побеждены. Вечер пятницы в Дюссельдорфе, 13 июля 2035 года. Время двадцать два десять. В самих точных цифрах крылось что-то магическое.

Он снова поглядел на Сардинку, усмехнулся ликующе и внезапно понял, кто она есть на самом деле. Сгорбленная под грузом забот функционер женского пола сидит напряженно в хвосте автобуса.

– А где мы, собственно, сейчас? – спросил он.

– Едем по Данцигерштрассе на юг к Альштадту, – ответила Сардинка. – Старому центру города.

– Да? А там что?

– Картофель. Пиво. Шницель. То, что ты хотел съесть.

Автобус остановился, и с остановки в него ввалилась толпа топающих и толкающихся буянов. На противоположной стороне улицы трое полицейских возились со сломанной камерой наблюдения за уличным движением. Копы были затянуты в полновесные розовые бронескафандры.

Эдди слышал где-то, что вся экипировка брошенной на подавление уличных беспорядков европейской полиции розового цвета. Считалось, что этот цвет успокаивает.

– Не особенно-то тебе весело приходится, да, Сардинка?

Она пожала плечами:

– Мы с тобой разные люди, Эдди. Я не знаю, что ты везешь Критику, да и знать не хочу. – Одним полосатым пальцем она поправила специфик, таким жестом классные дамы поправляют очки. – Но если ты не сможешь выполнить свою работу, это в самом худшем случае будет означать значительную потерю для культуры. Я права?

– Наверное, да. Конечно.

– Но если я не выполню свое задание, Эдди, что-то реальное может случиться на самом деле.

– Надо же, – уязвленно отозвался Эдди.

Давка в автобусе становилась гнетущей. Эдди встал и предложил свое место в коконе едва держащейся на ногах старушке в осиянном блестками комбинезоне для вечеринки.

Сардинка тогда неохотно тоже поднялась и начала пробиваться вперед по проходу. Потащившись за ней, Эдди ободрал голень о толстые подошвы зверских сапог пьяного, развалившегося в соседнем коконе.

Сардинка остановилась как вкопанная, чтобы обменяться парой тычков локтями с норвежским камикадзе в рогатой бейсболке, и Эдди прямо-таки врезался в нее. И тут понял, почему встречные так стремились поскорей освободить Сардинке проход: в ткань ее плаща были вплетены керамические волокна, так что на ощупь она напоминала наждачную бумагу. Он дернулся, поймал одной рукой ременную петлю.

– Ладно, – выдохнул он в лицо Сардинке, покачиваясь перед ней специфик в специфик, – если каждому из нас так неприятно общество другого, почему бы нам не покончить со всем? Дай мне сделать то, зачем я приехал. Тогда я заберусь тебе под юбку, – он умолк, сам шокированный своими словами, – я хотел сказать, отцеплюсь от твоей юбки. Извини.

Она не заметила.

– Ты свое задание выполнишь, – сказала она, сама цепляясь за собственную петлю. Они стояли так близко друг к другу, что Эдди чувствовал прохладный ветерок от кондиционера, вырывающийся из-за воротника ее плаща. – Но на моих условиях. В то время, в какое я укажу, в тех обстоятельствах, какие мне удобны. – Она намеренно отказывалась встречаться с ним взглядом, голова ее покачивалась из стороны в сторону, словно от тяжкого смущения. Эдди сообразил, что она методично сканирует лица всех пассажиров в автобусе.

Она выделила ему мимолетную рассеянную улыбку:

– Не обращай внимания, Эдди. Будь хорошим мальчиком и повеселись в Дюссельдорфе. Просто дай мне делать мою работу, идет?

– Ладно, идет, – пробормотал Эдди. – Правда, я счастлив, что попал тебе в руки.

Ему, похоже, никак не удавалось покончить с двусмысленными намеками. Они словно слюна собирались у него во рту, выскальзывая из подсознания.

За стенами автобуса сияли сверкающие координатные сетки многоэтажек Дюссельдорфа, разношерстные облатки извечной тайны. Столько человеческих жизней за этими окнами. Люди, которых он никогда не встретит, никогда не увидит. Жаль, что он все еще не может позволить себе фотоаппарат с оптическим прицелом.

Эдди прокашлялся:

– А что он сейчас делает? Я имею в виду Культурного Критика?

– Встречается с агентами на явке. Он повидает уйму народа за время Переворота. Это, знаешь ли, его работа. Ты лишь один из многих, кого он привез – извини, заставил приехать – в это время в это место. – Сардинка помедлила. – Хотя по потенциальной угрозе ты в первой пятерке.

Автобус останавливался снова и снова. Толпа все прибывала, дергаясь, пихаясь и выбивая друг другу коленные чашечки. В хвосте вспыхнула было потасовка, но была задушена, не успев по-настоящему разгореться. Пьяная женщина попыталась без особого успеха сблевать из окна. Сардинка мрачно удерживала свою позицию еще несколько остановок, потом начала наконец пробиваться к дверям.

Автобус притормозил, и внезапный порыв массы тел вынес их на улицу.

Они прибыли к длинному подвесному мосту над широкой, залитой лунным светом рекой. Из конца в конец парящие в небе кабели моста были увешаны, словно перед вечеринкой, гирляндами подмигивающих лампочек. По всему мосту раскинулся блошиный рынок, торговцы сидели по-турецки на светящихся матах и весьма бойко торговали всяческим хламом для туристов. Дальше почти в самой середине моста уличный жонглер в компьютерных перчатках подбрасывал на высоту третьего этажа горящие факелы.

– Господи, ну и красивая же река, – сказал Эдди.

– Рейн. Это мост Оберкасселер.

– Великий Рейн. Ну конечно, конечно. Впервые вижу Рейн. А пить из него безопасно?

– Разумеется. В Европе все цивилизованно.

– Так я и думал. Даже пахнет приятно. Пойдем выпьем немного рейнского.

Вдоль берега тянулись муниципальные сады: мускатные виноградники и огромные педантично-аккуратные клумбы блеклых цветов. Не знающие усталости роботы-садовники обрабатывали их сезон за сезоном хирургическими лопатами. Эдди наклонился над кромкой воды и зачерпнул пригоршней волну от прошедшего мимо катера на воздушной подушке. В лунной лужице у себя в горсти он увидел собственное защищенное окулярами специфика лицо. На глазах у Сардинки он отпил немного воды, а остальное выплеснул как возлияние духу сего места.

– Вот теперь я счастлив, – объявил он. – По-настоящему счастлив.

* * *

К полуночи он уже отработал четыре пива, два шницеля и тарелку жареной картошки. Картошкой оказались жаренные в масле картофельные чипсы с подливкой из яблочного соуса. Моральный дух Эдди вознесся к небесам, стоило ему положить в рот первый из них.

Они сидели за столиком в уличном кафе посреди столетней пешеходной улицы в Старом городе. Вся улица казалась единым тянувшимся без перерыва баром, сплошь стулья, зонтики и брусчатка, островерхие крыши, увитые виноградом, окна-эркеры, цветы под ними, и древние медные флюгеры.