Текст книги "Пробирка номер восемь"

Автор книги: Бронислава Бродская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

А вот Аня его волновала. Вот что было важно. Какая-то она была не 'такая', что-то было с ней не то. Она уже усаживалась на диване, чтобы смотреть телевизор. Он украдкой за ней наблюдал, он это умел … 'украдкой', чтобы больной и не подозревал, что за ним наблюдают. К Аниному внешнему виду он привык. С тех пор, как они познакомились прошло 45 лет, или что-то вроде того. Его стильная красотка 'серебряного века', одновременно призывная и холодноватая, уже не существовала. Веки набрякли, глаза, уже, кстати, вовсе не ярко-зеленые, стали казаться меньше, кожа на щеках обвисла, носогубные морщины придавали ее лицу какое-то недоброе, озабоченное выражение, ее замечательные белокурые волосы поредели, плохо лежали и сильно поседели. Про фигуру и говорить было нечего: круглый животик на тонких ножках. Ах, Анька, Анька … хотя он и сам был не лучше. Его синие глаза всегда слезились, были сухими и он несколько раз в день закапывал себе 'искусственную' слезу, которая потом 'вытекала'. Он замечал, что стал меньше ростом и при ходьбе шаркал ногами. Это-то ладно, но когда они смотрели телевизор, его, вдруг, одолевала неудержимая сонливость: шел фильм или передача, а он начинал мерно сопеть и похрапывать. Аня его иногда окликала, а иногда, он знал, она продолжала смотреть, а он спал, и все, как она говорила, самое интересное, пропускал. Потом встряхивался и говорил 'что, что… я не спал', а сам спал. Аня говорила, что он 'старпёр', и в ее голосе он не слышал снисхождения. Ну, что ж, старились они с ней, ничего не поделаешь.

А ведь когда-то, он, Феликс был известен своими победами. Женщины его любили, быстро становились его любовницами, но никогда особо не интересовали. Они могли ему дать ровно столько, сколько могли дать: секс, приятный вечер, иногда беседу. Ему никогда не приходило в голову с какой-нибудь из них остаться. А тут … Аня. Она выглядела тогда изумительно, было безупречна красива, той, немного зазывной, чуть вызывающей красотой, которая выставляла ее на рынок 'любви', как очень дорогую вещь, которую немногие могли себе позволить. 'Немногих' было, как Феликс подозревал, не так уж и мало, но только он смог сделать из Ани ту, которая была ему нужна. Она была женщиной 'в витрине', а стала его женщиной. Он ее приучил не быть ревнивой, сразу поставив точки над 'i'. Да, он, как и любой гетеросексуальный мужчина, полигамен, такова его природа. Можно конечно отказываться от своих желаний, но тогда нужно будет жить в комплексах 'подавленных фрустраций', только ради чего? Он совершенно искренне считал Аню женщиной своей жизни, а прочие девочки, какие-то статистки, которые могли его волновать не более получаса, не могли тут ничего изменить. Он обещал, что не то, чтобы он не будет их Ани скрывать, а просто не будет о них говорить, так как они не стоят разговора. Аня это тогда приняла. Он знал, что сначала, когда она была беременна и много работала, у нее никого не было. Потом … тут он не мог поручиться. Аня – была Аня, но … им было хорошо вместе, и этим все сказано. Аня была не только умной, но мудрой, а это не одно и то же. У них даже хватило ума никогда не расспрашивать друг друга о 'бывших' и 'первых'. Это было для них обоих неважно. Он много раз был свидетелем подобного нездорового любопытства. Если бы женщина принялась жадно расспрашивать о его подругах, он бы не стал с ней жить, но Аня не стала.

Сейчас в этот обычный апрельский вечер Аня снова казалась спокойной. 'Ну, это-то нормально. Так и должно быть после разговора со мной. Она меня ждала, чтобы … ну, чтобы я ее успокоил и теперь ей действительно все кажется не таким уж и страшным', – подумал про себя Феликс. Кончилась первая серия какой-то очередной глупости и Аня встала, чтобы сходить вниз за чаем. Феликс проводил ее взглядом: 'А правда … Анька сильно похудела, это нельзя не заметить. Как все-таки эффективны ее занятия и диета. Какая она молодец. Волевая девка! Да, она такой всегда была, но … надо сходить на обследование'. Когда они легли, Феликс решил начать этот разговор:

– Ань, я подумал о том, что ты мне говорила.

– Ну? Что ты подумал? Ты же мне сам сказал, что это все мой режим сделал …

– Да, я в этом уверен, но давай мы с тобой сходим к врачу и ты пройдешь общее обследование.

– Фель, ну что я доктору скажу? Доктор, у меня рак … найдите где. Ты же знаешь, что он обо мне подумает.

– Да уж знаю. В любом случае ты давно не была у врача, путь проведет общий медосмотр, а главное сделаем анализ крови и маммографию. На этом остановимся.

– Ага, ты все-таки беспокоишься. Понятно. Врал мне … как любой врач врет. Утешал.

– Ань, не валяй дурака. Ничего я тебя не утешал. Я правда думаю, что ничего у тебя нет. Не так уж ты похудела, чтобы это не могло произойти от упражнений.

– Значит ты согласен, что я похудела?

– Согласен, Ань, и тебе это очень идет. Я не против: продолжай в том же духе.

Все, что Феликс сейчас ей говорил, было правдой, но не всей. Внезапная потеря веса – это симптом. Настораживающий симптом. Пусть проверится. А может у нее уже давно была дисплазия в желудке, рак яичников, поджелудочной железы … заметит – будет поздно. Да, нет, все было бы уже очевидно … еще до потери веса, хотя … Феликс не мог считать себя знатоком онкологии, он за годы своей карьеры с ней не сталкивался. Там у него на работе было совсем другое …

Да, что с ним самим-то происходило? Пусть бы уж скорее они пошли к врачу. У него у самого начинается навязчивое состояние тревоги, он уже сам с ума сходит от неопределенности, напряженно-беспокойного ожидания, чувства, что что-то должно случиться. Феликс лежал, ощущая волнение в груди, внутреннюю дрожь, странно соседствующую с двигательным возбуждением. Так, ясно. Он же все понимает. Нельзя доводить себя до такого состояния, он не даст тревожной неопределенности полностью заполнить свое сознание. Просто завтра они запишутся к врачу.

Консультация не заставила себя ждать. Уже через два дня он зашел с Аней в кабинет, и слыша веселый голос доктора, совершившего формальные действия так называемого осмотра, писавшего направления на анализы, подумал: 'За анализами мы и пришли. Давление мы и сами можем измерять. Но, спасибо, друг, ты все сделал правильно'. Феликс редко, по-примеру других русских эмигрантов, был недоволен американскими врачами. Назавтра получили анализ крови: все в пределах нормы. Ну, и хорошо. Аня пошла на маммограмму и он остался ждать ее в холле. Не было ее долго и Феликс стал беспокоиться. Почему долго? Или слайды получились нечеткими, или рентгенолог стал в чем-то сомневаться и захотел посмотреть на снимок в другой проекции, второе было хуже. Когда все нормально – бывает быстро. Или не быстро? Ну, откуда он знал. Феликс поймал себя на том, что каждую минуту смотрит на часы. Прошло уже пол-часа. Что там происходит? Что? Он бы даже предпочел тоже там в кабинете находиться, а так … это ожидание … Ну, найдут у нее крохотный желвачок в груди, ничего … сделают секторальную операцию, облучат. Люди живут и живут и умирают не от этого. А бывает, что от этого. Сколько веревочке не виться … Начнутся метастазы, перейдут в легкое или в кости … Ужас, если Аня умрет, то и его жизнь потеряет смысл, нарушится равновесие … Ага … вот она идет … лицо вроде неопрокинутое. Не надо к ней кидаться. Сама скажет.

– Замучился меня ждать? Ничего у меня нет. Снимки переделывали, и я еще на ультразвук ходила на всякий случай. Все нормально.

– Ага, на ультразвук, значит что-то там не то. Ну, ничего. Нормально – так нормально.

Они молча пошли к машине, светило солнце, и хотя было холодновато, на деревьях распустились крупные белые и розовые цветы. Да, и у них за балконом уже цвела дикая вишня. Все было хорошо. Вообще все! И Лида с Олегом переехали и со здоровьем было пока еще ничего, и лето предстояло со спектаклями для детей и даже Анина потеря веса воспринималась им как что-то отличное. Ну что за страхи в самом деле. Чуть что – психуют, даже стыдно.

Поехали в магазин и Аня с удовольствием купила себе новую одежду на целых два размера меньше, чем еще несколько месяцев назад. Примеряла и смотрела на себя в зеркало без привычного отвращения. Ей все казалось, что ребята ей скажут о похудении, о том, как классно она выглядит, но никто ничего не сказал, не заметили. Ну, правильно, что на мать смотреть! Их за это даже осуждать трудно.

Аня с Лидой, которая этим летом пообещала ей тоже включиться в репетиции, наметили репертуар: инсценировка перевода Маршака 'Королевский бутерброд' и музыкальные номера. Аней овладел приступ энергии, она стала учить стишок с маленьким пятилетним Яшей, справедливо полагая, что он самое 'слабое звено' в их труппе. Она учила с ним кусочки текста, но больше пока ничего не делалось. 'Что Лидка-то ничего не начала делать? Что она ждет?' Аня начинала злиться. Она всегда была человеком действия: решила делать – делала, а вот … другие. Они почему-то откладывали то, что обещали, в долгий ящик, надеясь, что успеется.

Аня Лиду своим нетерпением немного раздражала. Делать ей ничего не хотелось, творческого зуда не было, и Лида спокойно ждала хотя бы незначительного вдохновения, которое всегда к ней приходило в последнюю минуту. Пока летние мероприятия со спектаклем вовсе не были для нее приоритетом. 'Все-таки мать как была, так и остается учительницей. Суетится, и всех хочет заставить суетиться. Бежит впереди паровоза, а зачем? Все будет, но вовсе необязательно в том темпе, в котором она хочет' – думала Лида, спокойно занимаясь своими делами. Она прекрасно видела, что мать хочет побыстрее начать репетировать, 'гореть' и руководить, хотя … может руководить она и не хочет, надеется, что она, Лида, все возьмет на себя. Но, это зря. С другой стороны Лида понимала, что мать ни в коем случае нельзя вслух укорять в излишней активности. Она обязательно полезет в бутылку, причем сделает это не в открытой, бурной форме, а молчком, станет холодна, отстраненна, перестанет проявлять любую инициативу, в общем сумеет дать понять, что она 'надулась'. Мать умела так делать.

Если Лиду немного раздражала мамина 'учительская' жилка, то было нечто, за что она ее очень уважала: мать умела взять себя в руки, практически по любому поводу. Сейчас она интенсивно тренировалась на тредмиле и сидела на строжайшей диете. Результаты превзошли все ожидания: мать было не узнать! Подобралась, подсохла, стала подвижней … какая молодец, вот если бы не ее бьющий через край энтузиазм насчет 'эстетического воспитания' детей… Стало уже трудно сопротивляться этому вихрю. Почему-то вспоминалась мамина деятельность как классного руководителя. А может это было хорошо, некоторые вещи не меняются. Мама – действительно творческий и энергичный человек, лидер. Это она, Лида – ленива. Что тут сделаешь. Сделать было можно, только Лида не хотела. Интересно, а Катька замечает что-нибудь в матери новое.

Начались каникулы. Была уже середина июня. Самое чудесное время, свежая зелень, тепло, но не жарко. Они все пришли к родителям на террасу. Мама приготовила летнюю закуску, мясо отец жарил на гриле, был фруктовый торт. Лида, наслаждаясь покоем, вовсе не спешила помогать:

– Кать, ты заметила, как мама похудела?

– Похудела? Я не вижу. Мама – как мама.

– Кать, ну ты даешь! Еще как похудела. От нее половина осталась. Она уже почти такая, как мы с тобой. Нет?

– Ну, прямо. Не преувеличивай. А потом, что ты удивляешься. Она, ведь, сейчас, кажется, ходит … да, она и не ест ничего. Интересно, насколько ее хватит? Опять будет картошку есть, и хлеб.

– Сейчас, не об этом речь. Я тебя просто спрашиваю, ты заметила, что она похудела? Ты не беспокоишься?

– Да, ладно, тебе, Лид, что беспокоится-то? Папа, я уверена, все держит под контролем. Они бы нам сказали, если что …

– Что – 'что'?

– Ты знаешь 'что'? А Олег заметил? Что он говорит? Хотя мне кажется, что и говорить-то не о чем. Ты преувеличиваешь.

– Да, ну ладно. Может ты и права. Мне и Олег тоже самое говорит.

Девчонки налили себе еще вина и забыли на время об этом разговоре.

Аня убирала тарелки, ставила чашки. Феликс вынес самовар, она стала разрезать торт. Странно, но в ее теле не было привычной усталости. Ноги на высоких каблуках четко и неутомимо постукивали по доскам террасы, и спину не ломило, и голова не болела от пары бокалов вина. Наоборот, ей хотелось выпить еще. Она подала ликеры, и попросила Феликса ей налить 'касисса', черносмородинного. Лида и Олег отказались, Феликс тоже. В 'строю' остались только Катя, Леша и она, Аня. У Кати блестели глаза, Леша давно сидел весь красный, а вот с ней пока не происходило никаких серьезных изменений, связанных с возлияниями. Раньше-то она могла прилично выпить, но в последнее время не пила практически совсем. Немедленно начинала болеть голова, заснуть удавалось только под утро и поэтому оно того не стоило. А сейчас … надо же: ни в одном глазу! Наоборот, было ощущение, что она 'недобрала'.

Гости ушли, Аня убрала посуду и заглянула в туалет. В зеркало на нее глядело усталое лицо женщины средних лет, довольно еще гладкое, хотя уже и несколько поблекшее, фигура была 'вполне': практически полное отсутствие живота, кожа совершенно не отвисшая, а главное … Аня заметила, что волосы у нее стали 'живее', в них появился шелковистый блеск, и … как говориться 'можете смеяться': почти ушла седина. Разве такое бывает? Почему-то сейчас в подпитии Аню ничего не испугало, ей просто стало приятно, что она помолодела. Ну, или ей только самой так казалось? Комплиментов-то ей никто не делал. В спальне она разделась и опять подошла к зеркалу: живот, понятное дело, был, дряблая складка отвисала книзу, но … для того, чтобы ее живот был заметен, ей надо было показаться голой, так долгие годы и было. В одежде никто не замечал в Аниной фигуре возрастных изменений. Сейчас опять так стало.

– Фель, ты заметил, что у меня седых волос стало меньше. Странно, правда?

– Просто ты потеряла вес, и твой метаболизм стал резко лучше. Диета дает тебе много витаминов и организм начинает перестраиваться.

– Что-то я не слышала, что так бывает.

Аня не казалась расстроенной. А Феликс … он и сам знал, что так не бывает. Не бывает, чтобы седой человек стал опять не седым. Какая-то чертовщина. Хорошее самочувствие, потеря веса – ладно. Но седина … Аня против обыкновения не стала читать и погасила свет. Ее рука потянулась к нему и … ну и Анька! Вот что ликер с ней сделал. Она сегодня стала похожа на его бывшую молодую Аньку, 'femme fatale. Теперь ему оставалось только одно – соответствовать жене, которая на время вернула его в прошлое. Сознание его полностью переключилось на 'здесь и сейчас', в его постели была обворожительная, умелая женщина. Последний посторонний звук, который Феликс успел воспринять, было оголтелое мяуканье Лялелькина где-то на другом конце второго этажа.

Дети летом были предельно загружены: лагеря, спорт, поездки, на театр времени едва хватало. Время от времени Аня думала, что черт с ним с театром, детей и так всему на свете учат … Но что делать с эмоциональном голодом? Поездки, игрушки, поездки, игрушки … а что еще? Новая одежда …? Удовольствие доставить становилось все труднее, как детям радоваться и огорчаться? В спектаклях был источник переживаний и для этого они были нужны.

Когда Aня была маленькая, мама ей читала Маршака. Тогда ей все нравилось, особенно про подвиги советских людей, но сейчас все это не могло уже так восприниматься, нет ни пионеров, ни ГТО, ни лагерей … о чем говорить! А вот переводы не устарели: чудак-король и его дурацкое масло, которое он сначала по недоразумению не получил, а потом … получил и радовался. Яшка, разумеется, король. У него там всего несколько реплик, и 'мылит руки мылом', и 'съезжает по перилам', получая в результате свой вожделенный бутерброд. С Никой и Линой было непросто: королева только одна … а молочница непрестижна. Лиде удалось убедить Нику, что 'молочница' – интересный персонаж, она с королевой разговаривает и с коровой, которой Аня сама согласилась стать. Костюмы сделали из того, что было: юбки подоткнули, парики и короны были. Был, кстати, и костюм коровы. У Ники почти сразу начало получаться, а с Линой пришлось работать. Она говорила свою роль, но не позволяла себе полностью расслабиться. Что там у нее происходило в голове? То ли не чувствовала 'как', то ли не умела себя отпустить, то ли ей все время казалось, что она будет по-дурацки выглядеть?

Яшка улыбался и не мог четко выучить свои слова. Репетиции Аня целиком взяла на себя. Помощник ей был не нужен. Она сама увлекалась и все время пыталась заставить детей вжиться в смешную ситуацию в королевской семье. Причем ситуация была настолько бытовая, что ее следовало сыграть очень просто без пафоса волшебной сказки. Ну, не поняли сначала люди друг друга, а потом поняли … Тут и корова – полноправный участник истории. Он тоже вносит свое предложение, дает совет насчет 'мармелада', ведь она хочет, как лучше. Надо было все сыграть, как крохотную Мольеровскую пьесу: комедию недоразумений. Недоразумение разрешается и все счастливы. Дети никак не могли понять, почему для Ани не так уж важны костюмы. Для них-то они были 'самое главное', возможность выйти в длинном платье с кринолином и фижмами, короне или чепце. Аня понимала конечно, что детское восприятие пьески – другое … ей надо было и себя, эрудированную, учесть, и детский интерес.

Они с Лидой выбрали песенки для инсценировки, которые совершенно не были детскими. В том-то и дело. Дети должны понимать юмор и суть картинки, их актерство не должно было развиваться на голодном пайке примитивных и назидательных пьес для детских садов. Песни было две: причем диаметрально противоположных, хотя только с первого взгляда. Решили изобразить школу бальных танцев Соломона Кляра. Там, ведь, очень всего много. По-сути это еврейская Одесса. Убогий, с претензией на изящество и утонченность 'учитель', который в ужасе от своих клиентов, которым 'все можно' и которые не имеют ни малейшего представления о воспитании. Вернее, оно у них есть, но свое ' одесское'. А почему ребенку нельзя сморкаться в занавеску, если у него забит нос, ну, захотел Боря писать, ну, он же маленький, что тут такого особенного. Детки захваленные, избалованные, самодостаточные, обожаемые … они неуклюжие, но все равно такие молодцы, такие молодцы! Мамы смотрят на них и лопаются от гордости. И все у них так красиво, так благородно, точно, как в высшем обществе 'порядочных людей': '…а шо такое … Соломон, которому они платят деньги их сейчас просто научит, что 'где брошка – там перед'. Как мило он их называет 'кавалеры и дамы'. Зарисовка! Да, еще какая. Анекдотичный акцент, искаженный русский. Пусть дети все это прочувствуют. И сыграют без нажима, без пошлости, а главное – на полном серьезе, чтобы всем было смешно, и им, когда они на сцене – нет. Это пласт культуры, которой они не знают, так … пусть хоть чуть-чуть узнают.

Вот как Аня старалась сделать, сама себе объясняя, зачем они инсценируют такие глупости. И как все это противоречило окружающей их американской политико-корректной действительности. А плевать на ханжей и лицемеров! Они делали то, что для детей этого возраста была непредставимо: виляли толстыми накладными задами, Яшка норовил схватить 'дамов' за эти попы, а еще 'дамы' щеголяли выпирающим забавным бюстом. Вот именно – 'там где брошка – там перёд'. 'Перёд' так уж 'перёд'! Аня так гордилась своими детьми. Им, слава богу, было смешно. И их чувство юмора развивалось в нужном направлении. Вот для этого и надо было делать, что они делали.

Вторая картинка – ресторан с томными певицами и танцовщицами. Девочки в длинных юбках с разрезами … декольте, маленькие шапочки. Броский грим. Ане надо было добиться, что вышло что-нибудь типа ее 'Холодной'. Они поют и танцуют знойное танго. Вот что надо было показать. Но, как? Откуда в маленьких девчонках знойная нега? Не может ее там быть по определению. Но … вот чудо. Грим, костюм, ютуб, репетиции постепенно делали свое дело. Аня с наслаждением смотрела на Линино кругленькое лицо в гриме, ее маленькую вязаную шапочку, облегающее платье. Эта девчонка была похожа на нее. Она так боялась раскрыться, не просто спеть старое затасканное танго, и именно изобразить его пошлость, деланную тоску, нарочитое дурновкусие. В этом как раз и была тонкость. Долго не получалось. Лина просто пела, стараясь не наврать мелодию и не забыть незатейливые слова. Аня теряла терпение и кричала: 'Играй лицом. Смотри на него, ешь его глазами! Тоскуй! Мучайся! Страдай!' На каком-то этапе Лида ее попросила отстать от Линки. Получалось не так, разумеется, как это сделали бы взрослые профессионалы, но … все равно хорошо.

А Ника … Аня не переставала удивляться. Девчонке только 7 лет, а поди ж ты … какие движения, изломанная грация, темп, амплитуда … все на месте. Мелькает маленькое бедро, резкий поворот головы, взгляд из-под шляпы, руки протянутые в немой мольбе к нему … Он в костюме Пьеро, неподвижный, непонятый, с грустным бледным лицом и черными нарисованными на белом слезами. Кто-то сидящий в позе отчаяния, маленький беззащитный, жалкий … Артист, маска … а это … Яшка. Губы намазанные красным, и не видно, как Яшка, гад, улыбается, не в силах скрыть свое удовольствие от процесса. Вот как они все сделали, Аня и Лида.

Аня наслаждалась своей энергией. У нее было такое впечатление, что усталость ее не брала и Лида утомлялась гораздо быстрее ее. 'Что ж, ничего удивительного. Я всегда была выносливой и работала ни в пример больше моих детей', – думала она и ее переполняла гордость за свою физическую форму, которой она была обязана только своей природной упертости.

Пробежало лето, они еще успели все вместе побывать на океане. Лида с Олегом и Никой пробыли там два дня, потом приехали Аня с Феликсом, и остались еще на два дня с Никой. Лида с Олегом уехали, а Катя с Лешей и детьми жили на океане все это время. Аня помнила долгое совместно со всеми проведенное на берегу воскресенье. Они шли по кромке прибоя, загребая ногами мокрый холодный песок. Уходили довольно далеко и она не уставала. Потом расслабленно сидели на одеяле. Ребята по привычке предложили ей раскладное кресло, но она отказалась, ей и на одеяле было неплохо. Аня сидела, поджав колени, и живот совершенно ей не мешал. К своему похудевшему телу она стала привыкать.

Феликсу тоже помнилось то веселое, совместно с детьми проведенное, воскресенье. Анино тело в последние годы неузнаваемо изменилось к худшему, она уже давно не купалась. То ли ей не хотелось при всех раздеваться, то ли купание просто не доставляло ей удовольствия. Хотя как было купаться в их студеном океане? Так только помочить ноги или на минуту окунуться. На этот раз Аня сняла с себя одежду и осталась в черном новом купальнике, который был давно куплен, и так ни разу и не использовался. Она вставала с подстилки, подходила к воде, махала детям и все на нее с удивлением смотрели. Не заметить перемену в мамином облике было невозможно. Феликс слышал, как дочери о ней говорили:

– Кать, ты видела, как мама хорошо выглядит? Просто блеск.

– Да, похудела. Она же тренируется. Катя была более сдержанна.

– Да, я маму так уважаю. Ей трудно дать ее возраст. Ты согласна?

– Да, мать молодец! Дай бог нам такими быть в ее возрасте.

– А что она раньше-то не худела? Вот что я не понимаю.

– Ну, она и раньше худела, ты что не помнишь?

– Нет, сейчас она просто загляденье. Смотри, какая фигура!

Феликс слушал дочерей, их восхищение маминой фигурой, и тоже очень Аней гордился. Он даже перехватил заинтересованные взгляды Лешки с Олегом. Их взгляды были, разумеется, с привкусом 'ну, бабушка дает …', но все-таки. Феликс вздохнул: 'эх, видели бы ее парни раньше. Что бы они сказали? Тут и женщин таких нет! Слегка богемная Нюрка входящая в чью-нибудь гостиную и моментально притягивающая к себе внимание'.

И однако, он видел то, чего не видели дети: Аня изменилась не только внешне. В ней появилось то ли что-то новое, то ли давно забытое старое. Это даже ему самому было трудно объяснить. Он видел свою Аню, но только ту, давнишнюю, московскую, ту, которую знал только он, дети ее такой не помнили, да и к моменту их рождения она изменилась. Аня последнего времени, тяжелая, угасшая, часто равнодушная, или слегка раздраженная, исчезала. Как странно, какое на женщину оказывает влияние потеря веса. Ему нравилась перемена, но … Феликс и сам не знал, что его настораживает.