Текст книги "Припасть к корням"

Автор книги: Брайан Ходж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Мне тоже так казалось, – сказал я.

Он засмеялся.

– Коровы ведь не могут ждать. Их нужно доить каждое утро, – его лицо стало серьезным, а огромная рука потянулась к бороде и почесала ее. – С чего это ты меня об этом спросил?

Я махнул рукой в сторону дома:

– Знаешь, как бывает, дотронешься до чего-нибудь и сразу вспоминаешь.

Позже я все время возвращался к тому моменту, когда мы с Джиной вошли в дом и стояли у бабушкиного кресла. Она и вправду словно дочитала книжку и спокойно решила: этот день хорош, чтобы умереть. Она была очень привязана ко всем нам, ее внукам и правнукам, хоть мы и разлетелись кто куда из дома. Она знала, что скоро у меня отпуск, знала, что он совпадает с отпуском Джины.

Мы же были ее любимчиками. Даже миссис Тепович это знала.

Это натолкнуло меня на мысль, что бабушка рассчитала – именно мы с Джиной первыми окажемся в ее доме. Ей явно не хотелось, чтобы нас опередила мама, да и отец тоже. Некоторые вещи очень жестоки, и неважно, что делаются они из любви.

Может, ей казалось, что именно мы сможем всё понять и принять. Мы же были ее любимчиками. Хоть мама, все наши дяди и тети выросли здесь, они слишком долго жили вдали от этих лесов, в отличие от нас, ее внуков.

В этот субботний вечер мы чувствовали себя удивительно спокойно, даже находясь в разных частях дома. Я рылся в кладовой, разглядывая последние заготовки, которые она сделала, и обнаружил кувшин из мейсоновского фарфора, наполненный монетами. Вдруг раздался истошный крик. Я решил, что Джина наткнулась на мертвого енота или гнездо с высохшими бельчатами, или что там еще можно обнаружить на сельских чердаках.

Но когда она зашла за мной, ее лицо было бледным, а голос таким тихим, что я едва разобрал слова.

– Шай, – твердила она чуть слышно, – Шай, – каждый звук давался ей с трудом, взгляд блуждал. – Шай.

Я не верил, пока карабкался по складной лестнице на чердак, не верил, когда шел по скрипучим доскам, продираясь в полутьме сквозь вековую пыльную паутину. Но, простояв минут пять – или двадцать – на коленях, поверил, хоть это и было невероятно.

Свет падал из маленьких треугольных окошек у самого конька крыши. Через небольшие зарешеченные отдушины на чердак проникал свежий воздух. А между баком с нагревателем и стопкой картонных ящиков, на детской кроватке, лежало тело моей сестры, закрытое по грудь простыней.

Простыня не казалась пыльной и выгоревшей. Она была чистой и белой, словно ее недавно стирали. Восемь лет Эвви стирала простыни своей мертвой внучки. Это никак не укладывалось у меня ни в голове, ни в сердце.

Понемногу я начал понимать: мы не должны были ее узнать, ведь прошло восемь лет с тех пор, как она умерла. В лучшем случае она должна была превратиться в мумию. В худшем – в кучку костей, завернутых в лохмотья, с облаком шелковых светлых волос. Она выглядела очень худенькой, а когда я коснулся рукой ее щеки, кожа оказалась мягкой и податливой, как свежезамешанная глина. Мне даже показалось, что она вот-вот откроет глаза.

Ей было девятнадцать, когда она умерла, и осталось девятнадцать сейчас. Последние восемь лет ей было девятнадцать, но тело не разложилось. Она лежала на постели из трав; всё тело было обложено травами. Ветки и связки сухих цветов виднелись в каждой складочке простыни, саваном окутывавшей ее тело. Их острый и пряный запах пьянил.

– Как думаешь, это бабушка сделала? – Джина стояла у меня за спиной. – То есть не это… Она ее убила? Может, не нарочно, просто случайно, а потом не могла нам признаться?

– Сейчас я и сам не знаю, что думать.

Я убрал часть хлама вокруг, чтобы было больше света. Кожа Шай была белой, как фарфор, но тусклой и лишенной жизни. На дальней от меня щеке виднелось несколько синеватых линий, похожих на незажившие царапины. Аккуратно, словно боясь поранить, я повернул ей голову, прощупал шею и затылок. Там не было открытых ран. Кожа на шее тоже была белой, но в каких-то пятнах и разводах, словно мрамор.

– Сделай мне одолжение, – сказал я Джине, – проверь остальное.

Джина выпучила глаза:

– Я? Почему я? Кто из нас толстокожий тюремный охранник?

Именно в этот момент до меня дошло, что всё происходит на самом деле; именно тогда, в самый неподходящий момент, глупые мысли приходят в голову. «Я офицер исправительных учреждений, – захотелось мне ее поправить. – Мы не любим, когда нас называют охранниками».

– Она моя сестра, которая так и осталась юной, – сказал я вместо этого. – Мне не следует… Она бы этого не захотела.

Джина подошла ближе, я уступил ей место и повернулся к ним спиной, слушая шелест простыни и потрескиванье сухой травы. Я рассматривал чердак и обнаружил пару мышеловок, одна из которых была с приманкой, другая уже захлопнулась; наверное, здесь были и другие. Их тоже расставила бабушка. Она не хотела, чтобы рядом с Шай бегали мыши.

– Она… – голос Джины дрожал, – ее спина и задняя часть ног сплошь темно-фиолетовые.

Это просто кровь стекла. Так бывает. По крайней мере, теперь мы знаем, что она умерла не от кровопотери. И то хорошо.

– Что мне искать, Дилан?

– Повреждения, раны. От чего она умерла?

– Здесь есть довольно глубокий порез на бедре. Все ноги исцарапаны. И живот. А эти полосы на животе… не знаю, может, следы от веревки?

Во мне всё сжалось:

– Ее изнасиловали? Проверь интимные места.

– По-моему, там все в порядке.

– Хорошо, прикрой ее, пожалуйста.

Я осмотрел руки и кончики пальцев Шай. Некоторые ногти были сломаны, под другими осталась грязь. Одна ступня была чистой, на второй виднелись грязные разводы, как будто в последние минуты своей жизни она оказалась без одной туфли. Бабушка явно старалась ее отмыть, но получилось не слишком тщательно; может, потому, что она плохо видела.

Я вернулся к ее шее. Соедини точки, и получишь линии. Будь ее кожа не такой бледной, все бы выглядело гораздо хуже, как синевато-багровые синяки.

– Мне кажется, ее задушили, – сказал я Джине, – причем сжимали не только шею, а все тело. Кто-то сжимал и душил ее, как питон, пока она не перестала дышать.

Мы накрыли тело простыней, чтобы защитить от пыли, и она как будто снова погрузилась в свой длинный странный сон.

– Что ты хочешь сделать? – спросила Джина, и я ничего не ответил.

– Давай сами ее похороним здесь. Пусть это будет нашей тайной. Никто не узнает. Так будет лучше.

Эта мысль мне понравилась, но на минуту-две, не больше. Потом перестала нравиться.

– А ты не думаешь, что бабушка тоже знала? Она ведь не стала этого делать, хотя и могла. Если уж у нее хватало сил работать в саду и затащить Шай на чердак, то с рытьем могилы она бы тоже справилась. За эти восемь лет мне ни разу не показалось, что она выжила из ума. А тебе?

Джина покачала головой:

– Мне тоже.

– Значит, у нее были причины сохранять тело Шай.

Мы решили спуститься вниз, потому что еще одна ночь и еще один день уже ничем не могли повредить нашей сестре.

И только тогда заметили на полу конверт, должно быть выпавший, когда Джина снимала с Шай простыню.

«Реакция на то, что я скажу, будет зависеть от того, кто именно нашел это, – написала наша бабушка.

Я очень надеюсь, что это будут именно те, на кого я рассчитывала – не оскорбляя этим никого другого.

Во-первых, я знаю, как это выглядит. Но вещи не всегда такие, какими кажутся.

Правда состоит в том, что жизнь Шай прервали не мужчина и не женщина. Легче всего будет повернуть дело так, чтобы люди думали обычно, и похоронить ее. Возможно, даже арестуют кого-то из местных, если шерифу придет в голову повесить на него это дело. Я не хочу, чтобы так случилось. Здесь много чего происходит, возможно, это место и станет лучше только потому, что кого-то обвинят в том, что он не совершал. Но я не могу этого допустить, ведь неизвестно, чья именно голова упадет.

Если я вам скажу, что жизнь Шай забрал тот, кого я называла Лесным Странником, возможно, кто-то из вас мне поверит, но большинство – нет. Вера не имеет отношения к тому, правда это или нет, она указывает вам, что вы должны сделать.

Если я скажу, что Шай можно вернуть, хватит ли у вас веры попробовать?»

Мы с Джиной сидели за кухонным столом, покрытым красной клеенкой, и весь вечер спорили. Мы вообще почти всегда с ней спорили. Такое часто бывает с братьями и сестрами, двоюродными в том числе.

Мы спорили о том, что считать правдой. Спорили о том, чего быть не может. Спорили друг с другом и с самими собой, с надеждой, которая осветила наши лица.

Так отчаянно могут спорить только очень родные люди.

«Мне было непросто с этим жить. То, что случилось с Шай, очень несправедливо. Здешние жители знают – тот, кого называют по-разному, действительно живет в наших лесах и полях, он стар, как само время, и лишь наполовину цивилизован. Немногие имели счастье или несчастье его видеть. Мы всегда верили, что он всегда отвечает добром на добро. Но бедняжка Шай поплатилась за проступки других людей.

Она бы не сделала ничего плохого, я знаю. Не секрет, что над нашим краем нависло проклятие, оно, как зараза, расползлось по всем его уголкам. Шай обнаружила трейлер, где они варили этот яд, и ничего бы не произошло, если бы она не нарисовала карту и не собралась пойти в полицию.

До самой смерти буду помнить то лето. Ко мне съехались все мои внуки. И однажды ночью Шай рассказала мне о том, что видела Лесного Странника. Не знаю, почему ей в ее возрасте было позволено увидеть то, что большинство не увидит до конца жизни. Но во мне не было ни капли сомнения, что она говорит правду. Я ей верила.

Единственное, что я поняла: как только она собралась сообщить о трейлере и о том, что в нем происходит, Лесной Странник сумел прочитать ее сердце и решил остановить».

Полвоскресенья я блуждал в одиночку по лесу, пытаясь отыскать то, что нашла Шай, но помогала мне в этом только карта, которую она нарисовала. Неважно, была ли она точной в те времена; как и все живое, леса постоянно меняются. Деревья вырастают и падают, ручьи пробивают новые русла, зарастают ежевикой тропинки, которые раньше были широкими и чистыми.

У тех, кто поставил трейлер, было восемь лет, чтобы перевезти его в другое место. Хотя, вполне вероятно, они этого не сделали.

У меня была карта и связка палок за спиной. Как и любой охотник, я захватил с собой винтовку, не дедушкину, ее еще нужно было найти, а свою из багажника, которую возил с собой по привычке, связанной с работой. Но иногда охотники возвращаются домой с пустыми руками.

А еще я вернулся с мыслью о том, что нужно сделать, прежде чем предпринять следующую попытку.

«Не хочу говорить, что именно я видела. Вам достаточно знать: вовсе не человек оплел ее стеблями вьющихся растений и потащил к оврагу, так быстро, что я не успела догнать. Когда я подбежала, она уже не дышала.

Оно сделало это не потому, что хотело защитить тех людей. Мне кажется, оно хотело дать этой чуме уничтожить всех, кто ее употреблял, чтобы здесь остались только люди, способные восстановить эту землю.

Вы прекрасно знаете – парни, которые распространяют заразу, считают, что здесь есть где спрятаться, и они в полной безопасности. Но мне кажется, так происходит потому, что Лесной Странник задумал сделать нечто более страшное, чем способен любой полицейский, именно поэтому он не дает приезжим ничего увидеть.

А наша Шай всегда видела лес по-другому».

– Помнишь, как бабушка ее всегда называла? – спросила Джина. Мне было стыдно признаться, что нет. – Наш маленький лесной эльф, – сказала она, чтобы меня подбодрить. – Мальчишки такого не помнят. Это важно только для девочек.

– Наверное, – ответил я и снова откинул простыню, чтобы посмотреть на лицо сестры. Я провел несколько страшных часов, думая о том, что на бабушкином чердаке таилась магия, и теперь как только мы ее выпустили наружу, нетленное тело Шай превратится в то, во что и должно было за восемь лет.

Мне еще раз нужно было убедиться в том, что она не просто спит.

Но вместо этого волшебство произошло с нами. А может, Лесной Странник, шпионя за нами, пока мы ходили по лесу, узнал скрытое в наших сердцах и убрал пелену с наших глаз, дав нам видеть. Я снова пошел туда, куда вела меня карта Шай, и на этот раз поиски увенчались успехом.

– Как ты думаешь, а в обратную сторону это работает? – спросила Джина.

– Что ты имеешь в виду?

– Если мы будем тут стоять, а оттуда кто-то выглянет, они нас заметят? Или будут смотреть сквозь нас и видеть только деревья?

– Мне не хочется это проверять.

Трейлер был довольно маленьким – его легко можно было увезти, прицепив к грузовику, – но вполне вместительным, чтобы два-три человека проводили там целый день, не стоя друг у друга на головах. Он был спрятан в выкопанном в склоне отверстии и покрашен защитной маскировочной зелено-коричневой краской. Те, кому он принадлежал, растянули вокруг нейлоновую сетку, оплетенную вьющимся кустарником, но было видно, что это сделали довольно давно. Здесь же стояли электрогенератор и баллон с пропаном. Из крыши торчали две трубы; видимо, дымили они довольно долго, поэтому растения вокруг высохли.

Вдруг дым перестал подниматься, и через несколько минут мы услышали, как кто-то отпирает изнутри трейлера замок. Дверь распахнулась, оттуда вышли двое мужчин. Отойдя в сторону на несколько шагов, они сняли респираторы, оставив их болтаться на шеях. Было заметно, что они рады подышать прохладным осенним воздухом.

Я шепотом попросил Джину оставаться на месте и пригнуться ниже, а затем вышел на небольшую поляну перед трейлером. Мне показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем они меня увидели. У обоих на поясе висели пистолеты, но они почему-то ими не воспользовались.

Высоко над головой закачались верхушки деревьев, хотя не чувствовалось ни дуновения ветерка.

– Привет, Рэй, – сказал я, направив на них винтовку.

– Дилан, – ответил он с неприязнью, – а я-то поверил, когда ты сказал, что не наркополицейский.

А вдруг, навещая тетушку, он просто догадался, что Шай его подозревает и следит за ним? Яснее и быть не может.

Я посмотрел на коренастого, стриженного под ежик парня, стоявшего рядом:

– Кто это с тобой?

– Ты про него? Это Энди Эллерби.

– Внутри кто-нибудь еще есть?

Рэй воинственно выставил бороду.

– Ты не хуже меня знаешь, что варить зелье – работа для двоих, – он шаркнул ногой по земле. – Ладно тебе, Дилан, здесь твои корни. Ты этого не сделаешь. Давай притворимся, что не видели друг друга.

Я посмотрел на его напарника. У него, как и у Рэя, на лице были видны красные полосы от респиратора.

Он кинул на меня хмурый взгляд.

– Энди Эллерби, мы знали друг друга, когда были маленькими?

Он отвернулся и сплюнул:

– Какая разница, знали или нет, если ты не можешь вспомнить, как меня зовут?

– Хорошо, – сказал я, – тогда мне будет проще.

Я приставил винтовку к плечу и вдруг понял, что снова способен целиться в живое и нажимать на курок. С такого расстояния пулей двенадцатого калибра я мог бы легко попасть и в глаз белки. Энди получил пулю в грудь, отлетел к трейлеру, ударился и выбил себе зуб.

В магазине оставалось еще три пули такого же калибра, но они мне были не нужны. Я передернул затвор, чтобы выбросить использованную гильзу, затем еще три раза, избавляясь от ненужных патронов. Увидев, как они падают на траву, Рэй растерялся, но тут же его рука потянулась к кобуре. Мой пятый патрон попал точнехонько под грудину, откуда начинал расти живот.

Он лежал на земле, пытаясь вздохнуть, ощупывал место, куда я попал, и не понимал, почему на руках нет крови.

– Резиновая пуля, – пояснил я, – мы используем такие, чтобы подавить беспорядки. Нельзя же просто так завалить толпу парней с самодельными ножами, даже если они ведут себя как звери.

Я опустился на колени, и, не дожидаясь, пока он вспомнит о пистолете, вытащил тот из кобуры, отбросив подальше. Джина вылезла из укрытия и, обхватив себя руками, смотрела на нас с надеждой и страхом.

– Я знаю, что ты этого не хотел, ты даже не знал, что именно ты сделал. Но все-таки именно по твоей вине моей младшей сестре так и не исполнилось двадцать лет, – я вздохнул, посмотрел на темнеющее небо и прислушался к лесным звукам. Они были такими живыми, мне было неважно, могу или нет я видеть их источник. – Хотя, возможно, на будущий год и исполнится…

Я вытащил из-за пояса охотничий нож, попросив Джину принести связку ореховых веток, заточенных бабушкой много лет назад, и тяжелый литой молоток, снятый со стены амбара. Было бы легче воспользоваться дедушкиной цепной пилой, но некоторые вещи не должны даваться легко, и есть дела, которые принято делать по старинке.

Я похлопал Рэя по плечу, вспоминая коренастого мальчишку, который показывал нам, где водятся самые жирные на свете головастики и растут самые сладкие и сочные ягоды:

– Но самое плохое – я так надеялся, что не ты выйдешь из этой двери.

«Если вы хотите вернуть Шай, вам придется кое-что сделать. Должна предупредить, это будет отвратительно.

Дилан, если это письмо читаешь ты, то знай, я всегда верила, что именно тебе хватит мужества и любви совершить подобное и не отступить. Хотя ты по-прежнему думаешь, что вера, заложенная в тебя во времена, когда ты проводил здесь свои летние каникулы, совсем другое дело. Я всегда считала, что наступит день и мы сможем перейти этот мост.

Но однажды ты вернулся с войны, и все, что ты там видел и делал, было неправильным. Я решила, что это неподходящий момент для того, чтобы тебе рассказать. Подходящего момента так и не случилось. Надеюсь, что ты поймешь и простишь меня за это. Я привыкла к тому, что Шай всегда была рядом со мной.

Все это время я была уверена, что она не окончательно умерла.

Лесной Странник мог обойтись с ее телом гораздо более жестоко, мне кажется, что ее душа у него. Я верю, что он не отбирал у нее жизнь, просто взял на время.

Иначе зачем он принес ее тело в этот дом?»

Моя сестра утверждала, что однажды видела Лесного Странника, тот смотрел на мертвых оленей. Она была уверена, что это не охотник, ведь охотники не поднимают мертвых зверей на ноги и не отправляют их на все четыре стороны.

Есть время давать и время отбирать. Во всем должно быть равновесие. Этот закон – для всех, и никому не избежать его действия. Иногда за жизнь приходится отбирать жизнь, и если Шай действительно видела то, что видела, интересно, чьей жизнью Лесной Странник заплатил за жизнь оленей.

Приступая к самой жуткой в моей жизни работе, я думал о контрабандистах, про которых миссис Тепович рассказывала Рэю в детстве. О том, как они сожгли лес и поля, какой страшной смертью умерли. И как вышло, что у нашей бабушки Эвви была своя версия случившегося, и почему леса и поля так быстро восстановились после пожара.

– А ту сказку про Старика – Ореховые кости тебе рассказала твоя бабушка Пол? – это было последнее, что я сказал Рэю. – В основном это правда, за исключением одной вещи. Наверное, она хотела преподать тебе урок и как следует напугать. Помнишь ту часть, где рассказывалось про кости, которые заменили ореховыми ветками? Это сделал не Лесной Странник… он хочет, чтобы мы принесли ему жертву.

Правда все это или нет, но в одном бабушка Эвви никогда бы не покривила душой: наш дед принимал участие в подобном судилище, когда был молодым и полным сил для того, чтобы легко управляться с литым железным молотом.

Я, как когда-то он, рассекал, резал на куски, дробил и втыкал, стараясь успеть до того, как последний отблеск осеннего солнца исчезнет с неба, и тот, кем я занимался, превратился в распятое чучело. Оно поблескивало, сочилось кровью и выглядело ужасно; впрочем, на войне я видел и кое-что пострашнее. Отступив назад, чтобы посмотреть на дело рук своих, я чуть не решил, что оглох, такая вокруг стояла тишина. Именно в этот момент до меня дошло, что бабушкина вера в меня была совсем не комплиментом.

Джина не смотрела и не слушала, все это время она пела Шай песни – все, которые могла вспомнить, – и готовила ее тело. Она положила Шай среди корней огромного дуба на ворох листьев и накрыла покрывалом из плюща. Никто не рассказывал ей, что нужно делать, но я был уверен, что она все делает правильно. Закончив, она завернулась в одеяло Шай, ее била дрожь. Я сходил в трейлер, смыл с себя кровь и держал Джину в объятьях, пока она не перестала плакать. Потом я сложил костер, поджег его, и мы стали ждать.

Мы просто надеялись и не пытались себе объяснить, почему зашуршали листья и зашевелились плети плюща, хотя никого рядом не было. Над костром, отбрасывая причудливые тени, взлетали языки пламени, и кто-то наблюдал за нами из темноты – такой огромный, что облака путались в его волосах, и такой маленький, что мог спрятаться в желуде. Лес покачивался в такт его спокойному мерному дыханию.

Сначала пошевелилась рука или, может, нога? Что-то точно пошевелилось, так непринужденно, так по-человечески и так необъяснимо. Я не слышал ее голоса восемь лет, но сразу же узнал его из-под листьев и веток. Мы с Джиной бросились разгребать эту кучу. В самой ее середине теплилась жизнь, и теперь мы могли дать волю слезам. Шай долго кашляла, металась и в панике царапала холодную землю, ее ноги были слишком слабыми, чтобы встать, а голос недостаточно сильным для крика. Я понял, что она вспомнила свою смерть восемь лет назад.

Все это время мы держали ее.

Я взял ее лицо в руки, щеки все еще были холодными, но отблески пламени делали его чуть более живым:

– Ты узнаешь меня?

Ее голос скрипел и хрипел:

– Ты похож на моего брата… только старше.

Ей так много предстоит узнать. Я решил, что лучше всего будет подержать ее дома, пока мы не расскажем, что произошло со всеми нами в эти восемь лет. Единственно, о чем я до сих пор не подумал – вдруг с ней произошло что-то непоправимое, чего уже никак нельзя изменить, и не придется ли ее отправить назад.

Мне многое предстояло узнать.

– Отведи ее домой, – сказал я Джине. – Я догоню вас, как только смогу.

Они обе смотрели на меня так, будто я их посылаю в пасть к волкам. Но кто-то где-то уже ждал того, что варилось в трейлере.

– Да, и скажите, чтобы не выставляли дом на продажу. Он мне самому понадобится.

Именно Шай, обретшая мудрость смерти, первая все поняла, и на ее лице застыл вопрос.

Что ты наделал, Дилан? Что ты наделал?

Я поцеловал их обеих в холодные щеки и пошел к трейлеру, пока у меня еще были силы и решимость выполнить свои обязательства по этой сделке.

Есть время брать и время отдавать. Нельзя нарушать равновесие. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему приходится стать тем, что он больше всего на свете ненавидел.

Теперь я – распространитель чумы. По-другому и быть не могло.

Теперь я понял – это мое проклятье, они ведь не смогут умереть быстро.