Текст книги "Народный депутат"

Автор книги: Бранислав Нушич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Действие второе

Другая комната в доме Еврема Прокича. В глубине два окна, выходящие на улицу. Слева дверь, закрытая наглухо, перед ней стоит высокий шкаф; справа две двери.

I

Даница, Ивкович, Павка.

Даница (вместе с матерью провожает Ивковича, который, окончив разговор, уходит). Куда вы так торопитесь?

Ивкович. Ничего не поделаешь, дела. Вы же знаете, если б не дела, я с радостью остался бы здесь еще.

Павка. Вот было бы хорошо, если б и твой отец так же смотрел за своими делами. В самом деле, зятюшка, ты бы хоть поговорил с ним; совсем человек лавку забросил, даже и не заходит туда.

Ивкович. Неудобно мне с ним говорить: подумает еще, что я хочу ему помешать агитировать. Разве вы не видите, что он весь отдался агитации против меня?

Даница. Боже мой, как это неприятно! Вы против него, он против вас.

Ивкович. Согласен с вами – неприятно, но вообще, пожалуй, это даже интересно. Ведь кто бы ни победил, все равно из вашего дома в Скупщину пойдет депутат.

Даница. Да, но ведь он вас ругает.

Павка. Не говори так, и зять его ругает.

Ивкович. Я?

Павка. Он сам говорит, как ты против него на собраниях выступаешь.

Ивкович. Это совсем другое дело. Только отец ее пошел еще дальше, он связался с недостойными людьми, которые выдумывают, клевещут и извращают факты. Вербуют даже тех, кого я по долгу службы вынужден преследовать. Вы помните, наверное, этого… как его… он еще тут как-то забрел к вам по ошибке, меня искал… Я его обвинял в недостойном отношении к жене.

Павка (вспомнила). Это был Сима Сокич.

Ивкович. Да. Теперь он у них самый главный агитатор. Натравили его, и он каких только гадостей не говорит!

Даница. Хоть бы уж скорее проходили эти выборы. Меня прямо страх берет!

Ивкович. И все же мы не поссоримся. Не бойтесь! Победитель всегда прощает побежденного… Не так ли? (Смотрит на часы.) Видите ли, у меня свидание, которое никак я не могу пропустить… Но, надеюсь, до обеда я еще приду. Госпожа Даница, вам я вверяю интересы моей партии. Ваш отец приказал работнику отвечать всем, кто меня спрашивает, что меня нет дома и что я сюда больше не приду. Таким образом он отталкивает от меня избирателей. Я попрошу вас, если меня кто-нибудь спросит, скажите, что я скоро приду.

Даница. А если отец узнает, что я вам помогаю?

Ивкович. А вы ему скажите прямо, что вы теперь состоите в моей партии. До свидания!..

Даница (в дверях). Приходите к обеду!

II

Даница, Павка.

Даница. Знаешь, мама, правду тебе скажу, боюсь я что-то этих выборов.

Павка. А чего ты боишься?

Даница. Как бы что-нибудь не расстроилось.

Павка. Ну, если уж говорить откровенно, то он должен уступить. Он помоложе.

Даница. Да здесь не в чем уступать. Кто соберет больше голосов, тот и будет депутатом.

Павка. Знаю, но уж если так, по-родственному, говорить, было бы справедливее, если б твой отец поехал в Белград депутатом. А вы еще молодые, у вас еще будет время.

Даница. Все зависит от того, кто пользуется доверием народа.

Павка. А ты думаешь, он им пользуется?

Даница. Как видишь!

Павка. Помолчала бы ты! «Пользуется доверием»! Спутался со всяким сбродом!

Даница. А отец?

Павка. Что отец?

Даница. Он как будто с порядочными связался!

Павка. Ию! Уж не начнешь ли ты против родного отца наговаривать!

Даница. Наговаривать я не буду, а что правда, то правда! Скажи, разве, по-твоему, отец не связался с этим Сретой, о котором весь город и весь округ знает, кто он и что он делает…

Павка. И весь город и весь округ знает, а ты не должна знать. Тебя это не касается. И вообще, смотри. Не думай, что если мы согласились тебя замуж отдать, это значит, что мы тебя записали в его партию!

Даница. А ты с каких это пор в отцовской партии?

Павка. С тех пор, как замуж вышла, дочка.

Даница. Ну, так вот и я, как просватали, так и вступила в его партию.

Павка. Во-первых, хоть ты и согласилась, он тебе пока еще не муж, а во-вторых, даже если бы он и был твоим мужем, все равно твоя защита не помогла бы ему стать депутатом.

Даница. Ничего, он будет депутатом и без моей защиты.

Павка. Э, кто это тебе сказал?

Да ниц а. Я говорю!

Павка. От него, наверное, наслушалась?

Даница. А хоть бы и от него.

Павка. А Еврем сказал, что твой адвокат не будет депутатом, и напрасно он рвется и старается.

Даница. Отец ничего не знает! Он думает…

Павка. Вы только посмотрите на нее! Отец не знает, а она знает?

Даница. Да, знаю!

Павка. Господи боже, ты ведь это просто назло говоришь!

Даница. Я просто говорю, что он будет депутатом.

Павка. Знаешь, уж если назло, доченька, то запомни: мой муж должен быть депутатом.

Даница. Пусть будет, если сможет.

Павка. Будет, я тебе говорю!

Даница. А как же он будет, если ты за него не голосуешь?

Павка. И мать моя не голосовала, и я не буду. Но я и без голосования сумею ему помочь, если уж на то пошло! Назло – так назло. Вот как пройдусь по домам да подговорю жен!

Даница. Чтоб они голосовали?

Павка. Нет, не они, а чтоб мужья их голосовали так, как жены хотят. Уж я-то знаю, к кому пойти и в каких домах жена над мужем командует. Вот тогда и посмотрим, кто кого. Раз назло, так назло!

Даница. Жаль, если и это не поможет!

Павка (крестится). Ию, ию, ию! Послушай, чего это ты распустила язык, как настоящая оппозиция. И не стыдно тебе так говорить с матерью?

Даница. Да ведь я…

Павка. Замолчи! Ни слова больше, а то ты меня доведешь. Сгинь с глаз моих.

Даница. Хорошо, сгину! (Уходит в комнату.)

III

Павка, Спира, Спириница.

Спира (за ним Спириница). Добрый день!

Павка. О, вот хорошо…

Спириница. Знаешь, что мы со Спирой решили?

Спира. Да ничего мы еще не решили, но…

Спириница. Дай ты мне хоть раз в жизни сказать, что я хочу!

Спира. Говори, но только правду!

Спириница. О господи боже. Ты хоть подожди, пока я скажу, а потом поправляй, если что не так, но…

Спира. Ну ладно, ладно, говори.

Спириница. Мы со Спирой решили так: пусть Еврем будет депутатом, а Спира – председателем общины…

Спира. Как будто все зависит только от того, как мы решили!

Спириница. Не зависит, но если Еврем будет депутатом, пусть он имеет это в виду! Ему ведь самому лучше, если председателем общины будет свой человек.

Спира. Конечно, но всему свое время.

Спириница. А почему я не могу сказать об этом Павке?

Павка. Вот именно!

Спириница. Пусть она ему каждый день об этом напоминает. Знаешь, уж если жена чего-нибудь захочет, она добьется.

Спира. Знаю!

Павка. Да вы проходите сюда, в комнату. Посидим, побеседуем. У меня столько новостей, что целый день можно рассказывать.

Спириница. Пойдемте.

Все уходят в комнату направо.

IV

Еврем, Секулич.

Еврем (за ним Секулич). Вот из этой комнаты. Этот шкаф закрывает дверь, которая ведет в его комнату.

Секулич. Прямо в его комнату?

Еврем. Да, тут у него канцелярия.

Секулич. Очень хорошо, очень хорошо! (Прислоняется к шкафу и прислушивается.) Хе, хе… можно даже подслушивать. Слушай, господин Прокич, этот шкаф нужно отодвинуть отсюда. Поставь его вон туда, между окнами!

Еврем. А зачем?

Секулич. Нужно подслушать. У него там собираются всякие подозрительные типы. Надо подслушать… Тут уж, не иначе, как ведутся разговоры против существующего строя, против правительства, против начальника, против меня, одним словом, против всего существующего в этой стране. Надо обязательно подслушать. А у кого ключ от этой двери?

Еврем (достает из кармана ключ). У меня!

Секулич. Ах, вот как! Это хорошо… Ты, господин Прокич, какой табак куришь?

Еврем. Который полегче.

Секулич (садится, сворачивает папироску). Садись, садись, пожалуйста… Я, понимаешь… сначала думал, что мы откажем ему в квартире. Разве тут есть какой-нибудь смысл: кандидат оппозиции, а живет под одной крышей с кандидатом правительства? А теперь, прибыв на место, убедился, что так, пожалуй, даже лучше.

Еврем. Да, так лучше!

Секулич. Теперь я его держу, как букашку под ногтем… (Закуривает.)

Еврем (тоже сворачивает папироску). Так ты говоришь, начальник так велел?

Секулич. А что нам начальник? Начальник, брат, ничего нам не велел, это я тебе велю – понимаешь, я тебе говорю! Они там только и знают: «Секулич такой», «Секулич сякой». Читал уж, наверное, статьи обо мне? Ну и дьявол с ними… (Бьет себя в грудь.) Я не стыжусь, что был жандармом. Мы еще посмотрим, чего стоят эти образованные, когда начнется такая заваруха, как выборы. Все они в кусты сбегут, а тогда подавай им Секулича! А я что? Я выйду перед народом: «Народ, смирно!..», «Народ, по порядку рассчитайсь!»

Еврем (смеется, доволен). Дисциплина, да?

Секулич. Они говорят: «Секулич служит всякой партии». А что тут плохого? Я человек военный. Меня и воспитали по-военному. До сих пор служил в одной части, а теперь перехожу в другую. Не спрашиваю, кто приказал, кто главный! Мое дело: «Слушаюсь!»

Еврем. Да, да! Так ты говоришь, все уже подготовлено?

Секулич. Что подготовлено?

Еврем. Да это, для выборов. Все подготовили, да?

Секулич. А чего готовить? Все вот здесь – в моем кармане. Это, брат, не твоя забота, это забота моя. (Достает из кармана какую-то бумагу.) Вот видишь – все тут, всех выписал: и тех, на которых протоколы составлены, и тех, на кого еще не успел составить, всех, всех. А потом записал все разрешения, все запрещения, все описи имущества и всякие такие вещи. Всех их, голубчиков, притяну! Всем пошлю повесточки. Явитесь, мол, и три красные черты,[6]6
  В старых полицейских документах в Сербии красная черта означала: «Срочно». (Прим. перев.)


[Закрыть] понял? А когда они явятся, я им скажу: «Ну что, голубчики мои, знаете, какой за вами грех, а? А за кого это вы, голубчики мои, думаете голосовать? За господина Еврема Прокича, а?»

Еврем (доволен). Хе, хе… официальная агитация?

Секулич. Такое, брат, наше дело! Всяк в своем Деле мастер. Как ты думаешь, зачем я здесь, зачем мне король дал приказ? Затем, чтоб направлять народ по правильному пути! Ты читал когда-нибудь приказ в официальных газетах?

Еврем. Читал!

Секулич. «Милостью божьей и волей народной Секулича, писаря такого-то и такого-то округа, в интересах службы перевести в такой-то и такой-то округ». А что значит «в интересах службы»?

Еврем. Значит… Ну это… «милостью божьей»…

Секулич. Вот именно. «Милостью божьей» выдвигаем мы тебя, Секулич, в начальники и доверяем тебе народ такого-то округа, а ты направь его на путь истинный, ну и припугни немножко».

Еврем. Да, да, припугнуть обязательно нужно… А вот я хотел у тебя спросить, будет ли учинено какое-нибудь насилие над здешней оппозицией?…

Секулич. Это, брат, не насилие, а просто так: он противится властям, а я, опираясь на закон, призываю его к порядку. Вот и все! Какое же тут насилие?

Еврем (думает). А газеты? Разве они не поднимут об этом шум?

Секулич. Чудак ты человек! Официальное опровержение – и делу конец. Как ты думаешь, для чего бог придумал официальное опровержение? Вот для этого и придумал. А потом, брат, я так все устрою, что любое насилие покажется добрым делом. Скажем, позову мясника, знаешь, того, который поставляет мясо в окружную больницу. Позову его и совсем ласково скажу ему: «А знаешь ли ты, брат, что за тобой семь смертных грехов? Мясо-то ты поставляешь в больницу тухлое, а? И все акты об этих твоих грехах вот тут, в моем ящике! Вообще-то это, конечно, не бог весть какие грехи, потому как больным все равно, какое мясо есть, у них желудки и без того попорчены, но закон есть закон. И по закону я могу посадить тебя в каталажку, если захочу; а если не захочу – не посажу. Вот как подведу тебя под параграф о мерах пресечения да добавлю еще – согласно распоряжению о контроле, так ты голубчик мой…».

Еврем смеется, доволен.

Разве это насилие? Никакого насилия тут нет! Наоборот! Это добродетель. А правда ли, что твой работник записывает всех, кто приходит к Ивковичу? Ты велел записывать?

Еврем. Да. Младену!

Секулич. А Срета прислал тебе плакаты?

Еврем. Какие плакаты?

Секулич. А те, которые мы печатали за подписью Симы Сокича. Помнишь, я тебе говорил: Сима Сокич заявляет, что Ивкович соблазнил его жену.

Еврем (смущен и испуган). Чью жену?

Секулич. Жену Симы Сокича. Только ты тут не мешай! Я этого Ивковича так разделаю, что он у меня от стыда и носа из дома не посмеет высунуть.

Еврем. Бог мой, он ведь не соблазнял ее, а заступается за нее как адвокат!

Секулич. Да я-то знаю, что не соблазнял, но ведь это агитация. Уж не думаешь ли ты, что во время агитации надо говорить народу правду? Посмотрел бы я, как бы ты прошел в депутаты, если б говорил правду!

Еврем. Ну хорошо, но ведь человек может на нас в суд подать за клевету.

Секулич. Может. Я не говорю, что не может. Но для этого у меня и ящик в канцелярии стоит, чтобы проглатывать разные акты и тому подобные вещи. Ты ведь помнишь, как он проглотил однажды два с половиной килограмма актов и протоколов допроса сорока двух свидетелей с тремя заключениями экспертов?

Еврем (озабочен). Но опять же… может, лучше придумать что-нибудь другое? Это уж вроде слишком – соблазняет чужую жену…

Секулич. Оставь это мне, прошу тебя! У меня, слава богу, это не первые выборы.

Еврем. Хорошо, а если они и обо мне что-нибудь такое же придумают да в плакатах пропечатают?

Секулич. А что они о тебе могут придумать? Что ты соблазнил чужую жену?

Еврем. Я не говорю, что обязательно это, но…

Секулич. Да где же этот твой Младен?

Еврем. Сейчас… (Идет к двери.) Младен, Младен!

Младен входит.

V

Младен, те же.

Еврем (Младепу). Ты что, оглох?

Младен. Не оглох, хозяйка меня задержала.

Секулич. Всех записал, кто приходил к Ивковичу?

Младен. Записал!

Секулич. А где у тебя этот список?

Младен. Нету.

Секулич. Как так «нету»?

Младен. А я не умею писать, неграмотный я.

Секулич. Так как же ты, дьявол тебя возьми, записывал?

Младен. Так… в уме.

Секулич. Э, ну давай, выкладывай!

Младен. Перво-наперво, приходил вчера после обеда Пера Клисар, принес какую-то записку, потом… (вспоминает) потом приходила наша госпожа Даница…

Еврем. Это оставь… ты о других говори, о чужих.

Младен. Затем… приходил батюшка Видое.

Секулич. Так, так, батюшка. Я тебя, бог даст, расстригу. В оппозицию захотел, а сам через заборы к вдовам лазишь!

Еврем. Вот именно… лазает… к этой, как ее, к Ангелине.

Секулич. Ну, а еще кто?

Младен. Потом… постой, батюшка Видое, потом опять госпожа Даница…

Еврем. Да ведь я тебе сказал, о чужих говори…

Младен. Вспомнил, вспомнил, заходил еще господин Срета – учитель, с утра заходил.

Секулич. Так, так, учитель, голубчик мой, ты уже давно в моем столе проживаешь!

Еврем. Как это в столе проживает?

Секулич. Четыре жалобы, понимаешь? Четыре жалобы! Одному ученику за запятую чуть ухо не оторвал. Потом детей» книгами по лбу бил. Да не просто книгами, а книгами в твердых переплетах, которые ему специально министерство прислало, чтоб он их роздал хорошим ученикам в подарок. Потом на людях в кофейне сказал, будто господин министр просвещения – ученый клоп. А еще, братец мой, на глазах своих учеников с женой ругался. Жена в него плевала, а он ей сказал, что она жандармская воспитанница, а это оскорбление и меня касается.

Еврем. Ну тут ты переборщил, брат!

Секулич (Младепу). А кто еще приходил?

Младен. Староста Средое приходил, а потом опять госпожа Даница.

Еврем. Да пропускай ты ее!

Младен. А потом… потом опять староста Средое.

Секулич. Этот староста – старый волк. Ненасытная утроба. Сколько он налогов проглотил, и все ему мало. Кусок солонины в мышеловку сунь, так он сам в нее влезет. С ним мне разделаться легче всего! (Младену.) А еще кто?

Младен. Больше никого… Нет, вру, утром заходила хозяйка.

Секулич (Еврему). Вот те и на, да у тебя, брат, вся семья в оппозиции?

Еврем. Да нет, что ты, это так… просто женское любопытство… знаешь, они везде свой нос суют…

Секулич (Младепу). Так, так! Ты продолжай в том же духе; всех мне запиши, понял?

Младен. Понял, Слушаю. (Идет к двери.)

Еврем. Это… погоди, Младен! Раз уж ты тут, давай мы этот шкаф передвинем.

Секулич. Да, да, давай передвинем! Хорошо, что вспомнил. А ну, давай!

Все трое берутся за шкаф и передвигают его к другой стене.

Видишь это? (Показывает на замочную скважину.) Теперь можно и послушать и посмотреть.

M ладен уходит.

Ну, пожалуй, и мне пора по делам. А это… и тебе, Еврем, не мешало бы прогуляться. Походи по кофейням, поболтай с одним, с другим, пообещай одному одно, другому другое; здоровайся со всеми, и с теми, с кем знаком, и с теми, с кем не знаком. Знаешь, как бывает накануне выборов – все люди братья. Одному кофе закажи, другому ракии;[7]7
  Ракия – сербская водка. (Прим. перев.)


[Закрыть] одному пообещай устроить на государственную службу, другому – выговор снять, третьему – ссуду получить из окружной страховой кассы, четвертому – родственника из тюрьмы вызволить. Обещай! Ведь обещания ничего не стоят.

Еврем. Да, да, я и сам так подумал.

Секулич. Вот и хорошо, с богом, да и за дело! (Идет к двери.) Да, господи, чуть было не забыл. (Возвращается.) А то ведь я опять забуду. (Достает из кармана пятъ-шестъ незаполненных бланков векселей, перелистывает, читая обозначенные на них суммы.) Сто, двести, триста, четыреста… Давай вот этот на пятьсот. На-ка, господин Прокич, подпиши!

Еврем (удивленно). Чего подписать?

Секулич. Да вот, вексель, на пятьсот динаров. Не скажешь, что это тысяча, всего пятьсот… Видишь, и буквами написано: «Пятьсот».

Еврем. Э… нет… это я подписывать не буду!

Секулич. То есть как не будешь?

Еврем. Так. Не буду и все! Почему это я должен подписывать?

Секулич. Как почему? Хочешь ты быть депутатом или нет?

Еврем. Хочу-то хочу, но зачем же мне подписывать?

Секулич. А как ты думал? Что ж, по-твоему, так – плюнул и прилепил? А бумага? А клей? И потом – как ты думаешь? – хочет народ что-нибудь выпить или нет? А? Так-то, брат; а если б все было бесплатно, я сам давно уже был бы депутатом, и уж ни за что не пустил бы тебя. Пиши, пиши… вот здесь! (Кладет вексель на стол и показывает Еврему, где нужно подписать.)

Еврем (нерешительно). Не понимаю, какое это имеет отношение к мандату?…

Секулич. Э, брат, мандат не головой добывают, а кошельком и ногами. У тебя деньги, у меня бумага, а у народа мандат…

Еврем (понял, но все еще не соглашается). Я понимаю, но… (Вскинулся.) А все-таки я не подпишу!

Секулич (берет вексель). Можешь не подписывав. (Кладет вексель в карман.) Мне мандат не нужен. А раз он и тебе не нужен, ты так бы и сказал. Вон Йовица с утра до вечера пристает, проходу не дает, все уверяет, что будет хорошим депутатом.

Еврем (испуганно). Это он сам тебе говорил, да?

Секулич. Говорил, а как же, еще неделю назад говорил.

Еврем. Вот и верь людям! Значит, как от меня ушел, так сразу к тебе направился.

Секулич. Не знаю, откуда он пришел, только человек умоляет и клянется. Ну, я пошел. Будь здоров, Еврем!

Еврем. Постой, куда же ты?

Секулич. Пойду по своим делам! (Направляется к двери.)

Еврем. Постой… постой, давай поговорим по-человечески!

Секулич. Да о чем же нам говорить?

Еврем. Ну хорошо, скажи, разве может бумага и ведро клея стоить пятьсот динаров? Ведь дешевле же…

Секулич. Вот давно бы так! Порядочные люди всегда сумеют договориться. Раз уж ты так настаиваешь, пусть будет дешевле. Для меня главное – договориться; сумма – дело второстепенное… Ну, скажем, вот тебе всего на четыреста динаров.

Еврем (чешет за ухом). Много, брат!

Секулич. Ну ладно, ладно, вот на триста. А если потом еще потребуется, ты, слава богу, здесь!

Еврем (все еще колеблется). Знаешь, я думаю…

Секулич (сует ему ручку в руку). Нечего тебе думать. Пусть там в Белграде, те, кому ты нужен, думают. Они заплатят, если ты не будешь. Давай, давай!..

Еврем (с неохотой подписывает). О, брат ты мой!..

Секулич (прячет вексель в карман). Э, так, видишь, теперь можно и по делам пойти! Будь здоров! (Уходит.)

VI

Еврем, Спира, Спириница, Павка.

Еврем растерянно смотрит по сторонам, все еще держа в руке ручку; поднимает брови, думает, выражая неудовольствие.

Спириница выходит из другой комнаты, за ней Спира и Павка, провожающая их.

Спириница. Смотрите, и Еврем здесь! Вот и хорошо, заодно и с ним поговорим…

Спира. Сейчас не время. В другой раз как-нибудь.

Спириница. Да дашь ли ты мне когда-нибудь хоть слово сказать!

Спира. Ну говори, говори, только во время надо говорить!

Спириница. А тебе всегда не во-время.

Спира. Конечно, не во-время!

Спириница. И что ты за человек! Сегодня тебе не во-время, завтра – не во-время. Да если б ты был другим человеком, все было бы иначе. Да где тебе! Ты вот во всем такой.

Еврем. Хватит вам. Что вы мне хотите сказать?

Спириница. Видишь ли, зятюшка, мы со Спи-рой решили…

Спира. Вот опять! «Мы решили…»

Спириница. Не перебивай ты меня, ради бога!

Павка. Да оставь ты в покое жену, пусть скажет, что хочет!

Спира. Ну давай, говори, говори!..

Спириница. Решили мы co Спирой так: ты будешь депутатом, а Спира – председателем общины…

Еврем. Да… это можно…

Спира. Вот именно, можно… но только когда время придет.

Спириница. Да не мешай ты ему, дай человеку сказать.

Спира. Да он это и хотел сказать.

Еврем. Да, да, когда придет время. А сейчас об этом еще рано разговаривать.

Спириница. Это так. Но мы говорим, чтоб ты знал, что мы решили! (Подходит к Павке и начинает с ней шептаться.)

Спира (Еврему). Ну, как твои дела?

Еврем. Да как тебе сказать… идут… Только вот стоят дорого!

Спира. Ничего, окупятся.

Спириница. Так пойдем, что ли?

Спира. Идем, идем! До свидания!

Павка. Заходите к нам! (Провожает их и возвращается.)

VII

Павка, Еврем.

Павка. Не хотела я при них говорить, но эти твои выборы вот здесь у меня сидят.

Еврем. Да почему, Павка?

Павка. Как почему? Да разве ты не видишь, что все вверх дном перевернулось? Не хватает еще только того, чтоб наш дом превратился в кофейню и чтоб в нем ни о чем другом, кроме выборов, не говорили… Да еще эта оппозиция в доме.

Еврем. Какая оппозиция? Ивкович?

Павка. Да что он, ты послушай ее!

Еврем. Кого это ее?

Павка. Да свою дочь. Послушал бы ты, как она со мной разговаривает, совсем от рук отбилась. Нос задрала, будто уж совсем в его партии.

Еврем. Видишь ли, Павка, это ты записала ее в его партию, а не я. А теперь вот сама терпи. Но я не это хотел сказать. Понимаешь, в чем дело… Во всяком конституционном государстве существует такой порядок, чтоб кандидаты накануне выборов ругались. Так вот, может, например, появиться плакат, в котором обо мне будет сказано бог весть что, или, скажем, может выйти плакат, в котором будет сказано что-нибудь плохое про зятя. Такой уж порядок, иначе как же агитировать, если не говорить ничего плохого о противнике. В общем… я хотел тебе сказать, чтоб ты это не принимала близко к сердцу, да и Данице объясни… такое уж дело… избирательная кампания.

Павка. Вот видишь… а скажи на милость, что же они про тебя могут придумать?

Еврем. Да ведь придумать можно про кого угодно, было бы желание. Ну, скажут, например, что я… что я… (Думает.) Скажут, например, что я соблазнил чужую жену.

Павка (вздрогнула). Еврем, креста на тебе нет! Что это тебе вдруг взбрело в голову? Да разве ты можешь, в твои-то годы соблазнить чужую жену?

Еврем. Знаю, что не могу, но ведь можно придумать!

Павка. Уж если им непременно нужно что-то про тебя придумать, пусть придумают другое. А этого я и слушать не хочу! Вы посмотрите на него! Мало того, что он лавку забросил, дом забросил, он теперь еще и жену хочет забросить!

Еврем. Да нет же, нет! Это я только к примеру.

Павка. Не хочу даже и к примеру! Такие вещи не могут с тобой случаться даже и к примеру. Понимаешь?

Еврем. Ну, допустим, это про меня. Ладно. А что, если выйдут плакаты, в которых написано, будто Ивкович соблазнял чужую жену?

Павка. Этого еще недоставало! И так у меня это сватовство вот где сидит.

Еврем. Да не нужно все это принимать близко к сердцу. Это же политика.

Павка. Да какая же это политика, если человек соблазняет чужую жену?

Еврем. Не понимаешь ты! Иди-ка лучше к дочери и вдолби ей в голову, что, пока она не обвенчана, она должна быть в моей партии. А потом пусть как знает…

Павка (уходя). Нет уж, ты ей об этом сам скажи, меня она и слушать не хочет! (Уходит.)

VIII

Еврем, Ивкович.

Еврем достает из кармана газеты, разворачивает их и садится читать.

Ивкович. Добрый день!

Еврем. Ах, это ты…

Ивкович. Обещал зайти перед обедом, но собрание отложили, так я поспешил.

Еврем. Пока молодой, можно и поспешить. А в агитации ты тоже так точен?

Ивкович. Да… Стараемся.

Еврем. Много вы говорите. И чего вы так много говорите?

Ивкович. Как много говорим?

Еврем. Да вот так, все собрания, собрания, собрания. Ни одного заброшенного уголка в покое не оставляете.

Ивкович. А вы?

Еврем. Я – нет. Мои люди, может, и говорят, а я предпочитаю действовать молча.

Ивкович. Значит, исподтишка работаете?

Еврем. Не как вы, на ящиках не агитируем!

Ивкович. А почему бы вам не сказать правду открыто?

Еврем. Видишь ли… в политике не только правду, но и неправду говорят открыто.

Ивкович. Я этого не делаю!..

Еврем. Да я про тебя и не говорю. Лично я, например, никогда не стал бы возводить на своего противника всякие небылицы, а кое-кто этим занимается. Говорят, в некоторых округах даже плакаты печатают, и в них о кандидатах уж совсем бог весть что говорят… даже семейные темы затрагивают.

Ивкович. Пусть бы кто-нибудь попытался сказать что-нибудь такое обо мне. Вот посмотрел бы я, чем бы все это для него кончилось.

Еврем. Ишь какой прыткий! Да пусть пишут, что хотят, тебе-то что! Ты ведь знаешь, что это неправда!

Ивкович. А зачем писать если неправда⁷

Еврем. Э… так ведь это же политика, борьба, партии, агитация. А потом, когда выборы пройдут, так прямо и будет сказано – это, мол, была правда, а это – неправда. Вот скажем, и вы меня в вашей газете расписали, будто я одиннадцать лет тому назад, когда был членом Совета общины, проглотил налог за целый год.

Ивкович. Так ведь вы же не платили налога?

Еврем. Не платил, но ведь это устарело.

Ивкович. А вы, неужели вы ничего лучше не могли придумать, как объявить, что я предатель родины!

Еврем. Так это же ерунда, мелочь. Когда два человека не терпят друг друга, значит, один другого должен называть предателем. Так уж в политике заведено. А потом, ты не думай, что они только это придумали. Будь спокоен, они тебе еще и не то придумают. Не беспокойся, придумают!

Ивкович. Послушайте, господин Прокич, я понимаю, хотя и не одобряю подобные средства борьбы, но ведь существуют же какие-то границы. А граница, до которой я позволю доходить, – моя личная честь. И уж если кто эту границу переступит, то, имейте в виду, тот кровью мне заплатит.

Еврем. Ну что ты, что ты, бог с тобой! Зачем же ты про кровь-то вспоминаешь, зачем ты сюда кровь примешиваешь, оставь ее в покое!

Ивкович. Я только хочу вам сказать…

Еврем. Нет, уж ты, брат, лучше не говори. Не люблю я, когда мне про кровь говорят. Лучше уж нам с тобой не говорить о политике, когда мы наедине; ведь, когда мы наедине, мы как-никак одна семья…

Ивкович. Да, конечно… но к слову пришлось.

Еврем. Вот и не надо нам с тобой наедине оставаться. (Подходя к двери.) Даница! (Ивковичу.) Не надо нам с тобой оставаться наедине. (В двери.) Даница!

IX

Даница, те же.

Даница (растерялась). Ах, как хорошо, что вы так быстро вернулись.

Ивкович. Да, видите ли, собрание отложили.

Даница. А я слышу, отец с кем-то разговаривает. Думала, с кем-нибудь из своих людей.

Еврем. А это вовсе и не из моих людей.

Даница (приглашает Ивковича пройти в комнату, из которой она только что вышла). Пожалуйста, проходите сюда. Попробуйте компот из слив, мама только что сварила.

Ивкович. А разве не вы?

Даница. И я помогала.

Еврем (про себя). Вот так-то, это уже семейный разговор: о компоте из слив. А то – кровь, кровь!

X

Срета, те же.

Срета (из кармана у него торчит рулон красных плакатов). Добрый день! Добрый день! (Смутился, увидев Ивковича.)

Еврем. Добрый день, Срета… (Тоже смутился.) Ты это… (Ивковичу.) Ступай, попробуй компот из слив…

Ивкович. Как-нибудь после… А сейчас у меня еще кое-какие дела в городе.

Еврем (тихо, Данице). Ты иди, уведи его!

Да ниц а (Ивковичу). Я провожу вас!

Ивкович. До свидания! (Уходит с Даницей.)

XI

Срета, Еврем.

Срета. Если мы поставим каждую вещь на свое место, то я должен прямо сказать: этот Ивкович в твоем доме совсем не на своем месте.

Еврем. Да… конечно… но что ж поделаешь, так уж случилось. (Явно хочет избежать разговора па эту тему.) Есть какие-нибудь новости?

Срета. А как же? Теперь мы так завязли, что у нас каждый час новости. Ты ведь, наверное, уже слышал, Йовица Еркович перешел в оппозицию.

Еврем. Как перешел?

Срета. Ты послушай, что он пишет. (Разворачивает газету и читает.) «До сего времени я состоял…» (Прерывает чтение.) Ну, это ты уже знаешь, послушай лучше, что он в конце пишет. (Читает.) «Но я не могу больше состоять в партии, которая выставляет кандидатом в депутаты людей, из-под полы торговавших спиртом».

Еврем (возмущенно). Бог мой, каким спиртом?

Срета. Тем самым, брат!

Еврем (продолжает возмущаться). А зачем он спирт мешает с политикой? Разве между спиртом и политикой есть что-нибудь общее?

Срета. Нет, ты только послушай, как я его отчитал.

Еврем. Статью написал, да?

Срета. Статью, брат. Не приходилось тебе читать статью за подписью «Ришелье»?

Еврем. Читал!

Срета. Так вот Ришелье – это я!

Еврем. Смотри-ка ты!

Срета. А читал ты статьи за подписью «Гельголанд»?

Еврем. Читал!

Срета. Гельголанд – это я!

Еврем. Опять ты?

Срета. Это еще, брат, не все. У меня еще есть несколько псевдонимов: Барнава, Герострат, Голиаф, Хаджи Диша,[8]8
  Хаджи Диша – герой одноименного популярного романа Драгутина Илича. (Прим. перев.)


[Закрыть] Проспер Мериме – это все мои псевдонимы.

Еврем. Как у тебя все ловко получается, Срета. И что же ты ему ответил?

Срета. Кому? Йовице? Вот послушай: «Наша нация заражена тяжелым недугом, излечить ее может только всестороннее и полное обновление!» Это, знаешь, в некотором роде философское вступление, а дальше, вот здесь, уже без философии. Вот, слушай: «Йовица, осел ты длинноухий, да как ты смеешь говорить о спирте, когда ты сам поставлял армии тухлое мясо?»

Еврем (доволен). Да, да, это ты ему здорово влепил! (Заметил в кармане Среты плакаты.) А это что такое?

Срета. Что? Где?

Еврем. А вот это – красное?

Срета. Ах, это? Да, ведь это то самое.

Еврем. Что то самое?

Срета. А это то, что Секулич сочинил, а я напечатал. Это плакаты. Их уже расклеивают на улице.

Еврем (испуганно). Но это ведь не про него? (Показывает на комнату Ивковича.)

Срета. Да, про него. Это про ту жену!

Еврем. Да ты что, спятил!

Срета. Слушай! (Разворачивает плакат и читает.) «Содом и Гомора».

Еврем. А это что еще за церковные слова?

Срета. Это такое заглавие. Слушай. (Читает.) «Здешний адвокат Ивкович, которого всякие пропащие люди и бездомные бродяги выдвигают кандидатом в депутаты, соблазнил мою законную жену и открыто с ней встречается…»

Еврем (испуганно машет рукой). Постой! Постой! (Подходит к двери в комнату Ивковича и прислушивается. Затем идет к другой двери и проверяет, нет ли там кого-нибудь; возвращается к Срете.) Читай потише!