Текст книги "Плотское познание"

Автор книги: Бойл Корагессан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Так, – прозвучал голос Рольфа, и я вздрогнул от неожиданности. – Здесь тормози – и гаси фары.

Мы вышли в тишину ночи и осторожно, стараясь не шуметь, закрыли дверцы. Не видно было ни зги, но я слышал недалекий шум машин на шоссе и другой еще звук, смазанный и приглушенный, – мягкое, невозмутимое дыхание тысяч моих собратьев по существованию. И обонять их я тоже мог – в воздухе висел едкий прогорклый запах фекалий, перьев и голых чешуйчатых лап; он жег мне ноздри и полз по пищеводу вниз.

– Ух ты, – сказал я шепотом. – Я их уже чую.

Рольф и Алина смутно маячили где-то сбоку. Рольф открыл багажник, и в следующий миг я почувствовал у себя в руке тяжелый лом и кусачки.

– Слушай теперь, Джим, – прошептал он, взяв меня за запястье железной хваткой и проведя чуть вперед. – Чувствуешь?

Я нащупал проволочную сетку ограды, которую он стал быстро перекусывать: чик, чик, чик.

– Это индюшачий загон, тут они днем грязь скребут. Заблудишься, иди вдоль сетки. Ты с этой стороны секцию вырежешь, Алина с запада, я с юга. Как управимся, я просигналю фонариком, и мы двери птичников настежь – вон они, птичники, большие, белые такие, приземистые, поближе подойдешь, увидишь – и выпускаем птиц. О нас с Алиной не беспокойся. Твоя задача – выпустить их побольше.

Но я беспокоился. Беспокоился обо всем на свете: вдруг ополоумевший фермер выскочит с дробовиком, автоматом Калашникова или чем они там сейчас вооружаются; вдруг Алина потеряется в тумане; а сами индейки – большие они? Злые? Ведь и когти, и клювы у них имеются, так? И что они обо мне подумают, когда я ворвусь среди ночи к ним в опочивальню?

– А когда канистры взорвутся, рви к машине прямо, понял?

Я слышал, как мечутся во сне индейки. На шоссе грузовик переключил скорость.

– Вроде понял, – прошептал я.

– И еще: оставь ключ в зажигании. Я замялся.

– Но...

– Чтобы смыться побыстрей. – Алина стояла так близко, что я чувствовал, как она дышит мне в ухо. – В смысле, чтоб не возиться с ключами, когда тут начнется ад кромешный, согласен?

Я открыл дверь и вставил ключ в замок зажигания, не обращая внимания на предупреждающий зуммер.

– Ладно, – пробормотал я, но они уже ушли, растворились в темноте и тумане. Сердце у меня так застучало, что шорох индеек стал почти не слышен.

Это безумие, думал я, это неправильно и вредно, не говоря уж о том, что незаконно. Одно дело – лозунги малевать... Мне представился спящий в своей постели фермер-птицевод, труженик из тех, на ком зиждется Америка, глава большой семьи, взявший кредит под залог недвижимости... но потом я подумал обо всех этих невинных птицах, приговоренных к смерти, и об Алине, длинноногой и любящей, о том, как она выходила ко мне из тьмы ванной комнаты и грохота прибоя. Кусачки начали работать.

Прошло полчаса или чуть побольше, я постепенно приближался к длинным белым строениям, замаячившим впереди, и тут слева вспыхнул фонарик Рольфа. Значит, бежать к ближайшему птичнику, сбивать ломом замок, распахивать дверь и гнать в ночь стаю капризных, подозрительных птиц. Теперь или никогда; я дважды обернулся и, неуклюже пригнувшись, двинулся к птичнику. Индейки, должно быть, что-то почуяли – из-за белой стены без окон раздался бдительный гогот и шелест перьев, словно дерево зашумело под ветром. Крепитесь, индюки, думал я, свободы дни близки! Одно движение – и замок шлепнулся на землю. Кровь стучала у меня в ушах, я взялся за дверь, распахнул ее с тяжелым гулким грохотом – и вот они все здесь, индейки мои, тысячи и тысячи, укутанные в белые перья и освещенные тусклыми желтыми лампочками. Свет отражался в их рептильных глазах. Где-то залаяла собака.

Я собрал волю в кулак и с воплем ринулся в дверной проем, размахивая ломом над головой. "Ура! – кричал я, и мне вторило стократное эхо. – Вот оно пришло! Индейки, на крыло!" Тишина. Никакой реакции. Если бы не шелест перьев и не тревожно вскинутые головы, их можно было бы принять за изваяния, за пуховые подушки, они с таким же успехом могли быть уже убиты, выпотрошены и поданы на стол со сладкой картошкой, луком и всеми приправами. Собака стала лаять заливистей. Мне показалось, что я слышу голоса.

Индейки сидели на бетонном полу, волна за волной, тупые и неподвижные; ими были покрыты все стропила, насесты и возвышения, они теснились в деревянных отсеках. В отчаянии я бросился на передние сомкнутые ряды, я потрясал ломом, топал ногами и завывал, как удачливый игрок в грудную косточку, каким я когда-то был. Это сработало. Ближайшая птица крикнула, другие подхватили, и все помещение наполнилось невообразимым шумом, и теперь они зашевелились, стали падать с насестов, хлопая крыльями, гоня по полу тучи сухого помета, зерен и шелухи, затопляя бетонный пол, пока он не исчез под ними совсем. Ободренный, я опять заорал: "Йиии-хаа-ха-ха-ха!", стал бить ломом по алюминиевым стенам, и индейки повалили в ночь сквозь распахнутую дверь.

И в этот миг черный дверной проем озарился светом, землю сотрясло мощное "бабах" канистр с бензином. Беги! – зазвенело у меня в голове, в крови вскипел адреналин, и я стал продираться к двери сквозь индюшачий ураган. Они были повсюду – хлопали крыльями, гоготали, визжали, в страхе опорожняли кишечник. Что-то ударило меня по ногам сзади, и вот я уже барахтаюсь среди них на полу в грязи, перьях и жидком птичьем дерьме. Я стал дорожным полотном, индюшачьим скоростным шоссе. Когти впивались мне в спину, плечи, затылок. Теперь уже в панике, задыхаясь в перьях, пыли и кое в чем похуже, я с трудом поднялся на ноги в камнепаде больших визжащих птиц и кое-как проковылял во двор. "Эй, кто там?" – взревел голос, тут-то я и припустил.

Ну что сказать? Я прыгал через индеек, расшвыривал их ногами, как футбольные мячи, лупил и кромсал , когда они сталкивались со мной на лету. Я бежал, пока не почувствовал, что воздух прожигает мне грудь, бежал не зная куда, оглушенный, в ужасе от сознания, что в любую секунду меня может сразить выстрел. Позади бушевал огонь, окрашивая туман адским кроваво-красным заревом. Но где же забор? И машина где?

Тут я опять ощутил под собой ноги и встал как вкопанный в потоке индеек, вглядываясь в стену тумана. Что это там? Машина или нет? Вдруг я услышал, как сзади где-то заводят мотор – знакомый мотор со знакомым булькающим покашливанием в карбюраторе, – и увидел, как шагах в трехстах замигали фары. Мотор завелся, и я мог только беспомощно слушать шум удаляющейся машины. Несколько секунд я еще постоял, потерянный и заброшенный, потом побежал в темноту, не разбирая дороги, – подальше от огня, криков, лая и неутихающего бессмысленного гогота индеек.

Когда наконец-то рассвело, это едва чувствовалось, такой густой был туман. Я дошел до асфальтированной дороги – что за дорога и куда она ведет, я понятия не имел – и сел, сгорбившись и дрожа, в бурьян у самой обочины. Алина не бросит меня, я был в этом уверен – она любит меня, как я ее люблю, нуждается во мне, как я в ней нуждаюсь, – и я уверен был, что она объедет в поисках меня все проселки. Конечно, я был уязвлен, и встречаться вновь с Рольфом, мягко говоря, желания не испытывал, но по крайней мере меня не нашпиговали дробью, меня не растерзали сторожевые собаки и не заклевали до смерти разъяренные индейки. Я был весь покрыт синяками, в ушибленной во время ночного галопа ноге пульсировала боль, волосы были полны перьев, лицо и руки разрисованы порезами, царапинами и длинными потеками грязи. Я сидел, по ощущению, долгие часы, кляня Рольфа на чем свет стоит, давая волю всяким подозрениям насчет Алины и предаваясь нелестным мыслям о защитниках окружающей среды вообще, – и вот наконец услышал знакомое тарахтенье моей машины, выплывающей впереди из тумана.

За рулем с бесстрастным лицом сидел Рольф. Я кинулся на дорогу, как оборванный нищий, размахивая над головой руками и всячески выражая радость, так что он едва меня не сшиб. Алина выскочила, не дожидаясь, пока машина остановится, обвила меня руками, затолкала на заднее сиденье к Альфу, и мы поехали в наше убежище.

– Что случилось? – кричала она, как будто очень трудно было догадаться. Где ты был? Мы ждали, сколько могли.

А я чувствовал себя обиженным, преданным, считал, что куда большего заслуживаю, чем небрежное объятие и бестолковые вопросы. Правда, рассказывая свою историю, я начал воодушевляться – они укатили в теплой машине, а я остался сражаться с индейками, фермерами и стихиями, и если это не героизм, то я уж и не знаю, что такое героизм. Я смотрел в восхищенные глаза Алины, и мне уже рисовались хижина Рольфа, глоток-другой "Джека Дэниэла", может, бутерброд с арахисовым маслом и соевым сыром, а потом постель, постель с Алиной. Рольф молчал.

У Рольфа я принял душ, выскреб из пор и складок тела индюшачий помет, хлебнул виски. В десять утра в доме все равно было темно – если когда-нибудь мир существовал без тумана, тут и намека на это не было. Когда Рольф вышел принести охапку дров, я притянул Алину к себе на колени.

– Ого, – тихо сказала она. – А я думала, ты совсем обессилел.

На ней были джинсы в обтяжку и широковатый свитер на голое тело. Я запустил под него руку, и не напрасно.

– Обессилел? – возразил я, уткнувшись лицом ей под мышку. – Черт, я же освободитель индеек, экопартизан, друг всех животных и окружающей среды.

Она засмеялась, но встала с моих колен и прошла через комнату выглянуть в ослепшее окно.

– Послушай, Джим, – сказала она, – то, что мы ночью сделали, замечательно, просто замечательно, но это только начало. – Альф смотрел на нее вопросительным взглядом. На крыльце послышались шаги Рольфа, стукнули поленья. Она повернулась ко мне. – Я в том смысле, что Рольф зовет меня съездить в Вайоминг, в одно место рядом с Йеллоустонским парком...

Меня? Рольф зовет меня? В этих словах не было приглашения, не было множественного числа, не было и намека на то, что мы с ней сделали и что друг для друга значили.

– Зачем? – спросил я. – О чем ты говоришь?

– Там эти самые медведи гризли – всего пара медведей, по правде сказать, выходят из парка и устраивают набеги. У мэра был доберман, так они его угробили, и народ похватался за оружие. Мы – в смысле, мы с Рольфом и еще ребята из Миннесоты – едем туда, потому что не хотим допустить, чтобы работники парка или местные жлобы их уничтожили. Медведей, в смысле.

– Вы с Рольфом, значит? – Мой тон был убийственно саркастичен.

– Да ничего между нами нет, если тебя это волнует, дело только в животных.

– Таких, как мы?

Она медленно покачала головой.

– Нет, не таких. Мы чума этой планеты, разве ты не знаешь?

Вдруг я рассвирепел. Закипел просто. Я тут шарахаюсь ночь напролет по кустам, весь в индюшачьем дерьме, и я же, выходит, чума этой планеты. Я встал.

– Нет, не знаю.

Она бросила на меня взгляд, который означал, что это не имеет ровно никакого значения, что она уже, считай, уехала, что в ее планы, по крайней мере на ближайшее время, я не вхожу и спорить тут нечего.

– Ну ладно, – она понизила голос, когда Рольф, хлопнув дверью, вошел с дровами. – Увидимся в Лос-Анджелесе через месяц, хорошо? – На ее лице появилась извиняющаяся улыбка. – Будешь мои цветы поливать?

Час спустя я опять был в дороге. Я помог Рольфу сложить дрова у камина, позволил Алине тронуть мои губы прощальным поцелуем, потом стоял на крыльце, а Рольф тем временем запер дом, усадил Альфа в свой пикап и покатил с Алиной по ухабистой грунтовой дороге. Я смотрел на них, пока свет задних фар не растворился в плывущем сером тумане, потом завел машину и затрясся по рытвинам вслед. Через месяц; я почувствовал внутри пустоту. Представил себе, как они с Рольфом едят йогурт и пшеничные хлопья, ночуют в мотелях, сражаются с гризли и защищают леса от вырубки. Пустота лопнула, выкинула из меня сердцевину, и мне почудилось, что я ощипан, выпотрошен и подан на стол.

Через Кальпурнию-спрингс я проехал без осложнений – ни тебе дорожных постов, ни мигалок, ни угрюмых полицейских, обыскивающих багажники и задние сиденья в поисках тридцатилетнего экотеррориста ростом выше среднего со следами индюшачьих лап на спине, – но уже свернув на шоссе к Лос-Анджелесу, я настоящий шок испытал. Вот он, мой кошмар: кругом красные огни, мигалки, и вдоль обочины выстроились полицейские машины. Я был на грани паники – еще немного, и перевалил бы через осевую, пусть догоняют, – но тут увидел впереди сложившийся, как перочинный нож, грузовик. Я сбавил скорость до сорока, потом до тридцати миль, потом встал в пробке. Что-то было рассыпано по дороге, белое что-то и плохо различимое в тумане. Поначалу я думал, с грузовика попадало то ли рулоны туалетной бумаги, то ли стиральный порошок. Ан нет – ни то, ни другое. Шины стали проскальзывать, мигалки слепили глаза, я двигался с черепашьей скоростью и наконец увидел, что дорога покрыта перьями, индюшачьими перьями. Сугробы целые. Как метелью намело. И не только перьями, плоть там тоже была, жирная и склизкая, красная мякоть, вдавленная в полотно дороги, брызжущая, как жидкая грязь, из-под колес машины, сплющенная широкими шинами тяжелого грузовика. Индейки. Сплошь индейки.

Мы ползли вперед. Я включил дворники, нажал кнопку "промывка стекол", и на секунду кровь пополам с водой заслонила мне вид, как ширмой, и пустота внутри стала разверзаться, пока мне не почудилось, что меня наизнанку выворачивает. Задние загудели. Из тумана выплыл полицейский и просигналил мне желтым неживым глазом фонарика – проезжай давай. Я подумал об Алине, и подступила тошнота. Вот к чему, значит, свелось все, что между нами было, – прокисшие надежды, грязное месиво на дороге. Мне хотелось выйти из машины и застрелиться, сдаться полиции, закрыть глаза и проснуться в тюрьме одетым во власяницу, в смирительную рубашку – во что угодно. Долго меня не отпускало. Я ехал. Ничего не менялось. И вдруг за грязным стеклом и серой толщей тумана – чудесное видение, золотые огни среди пустыни. Я увидел надпись БЕНЗИН/ЕДА/ГОСТИНИЦА, и рука сама легла на сигнал поворота.

Мне секунды хватило, чтобы представить себе все заведение: стандартная черепичная крыша, фальшиво-приветливые огни, густой запах жареной плоти, биг-мак, три куска темного мяса, мексиканское жаркое, чизбургер. Мотор кашлянул. Мигнули фары. Я уже не думал ни об Алине, ни о Рольфе, ни о гризли, ни об обреченных блеющих стадах, ни о массе слепых кроликов и больных раком мышей – думал только о зиянии внутри и о том, как его заполнить.

– Мясо, – сказал я вслух, словно успокаивал себя, пробудившись от дурного сна, – просто мясо.