Текст книги "Пять сотых градуса ниже абсолютного нуля"

Автор книги: Борис Фрадкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Случалось, с Лапиным спорили. Доказывая свою точку зрения, он приходил в веселое возбуждение, кричал и жестикулировал, словно находился в обществе людей с тугим ухом. Но никогда не обрывал спорщика, не выставлял в качестве аргумента свое вето руководителя. Даже с лаборантами спорил на равных. Он убеждал ясностью своего мышления, силой своей логики и, наконец, результатами экспериментов.

И кому бы пришло в голову, что именно в эти горячие дни, когда успех был уже не за горами, Лапина все сильнее одолевает чувство настороженности и безотчетной тревоги. Не странно ли – он, уже достаточно известный ученый, которого прочили в академики, все острее ощущал свою неполноценность.

Однобокость мышления – так он втайне охарактеризовал ее.

Техническая сторона открытия решена, это верно. Но ведь он не просто ученый, он – коммунист-ученый. Он обязан заглянуть в будущее своего детища, в те социальные последствия, которые оно может повлечь за собой. Однако Лапину не удается заставить себя задержаться хотя бы на день, на час, взглянуть на свои исследования со стороны глазами бесстрастного аналитика. Его мозг до отказа забит математическими уравнениями. Но так продолжаться не может. Если его самого не хватает, чтобы быть одновременно и математиком и диалектиком, значит, нужно призвать кого-то в союзники, кого-то такого, кто так же одержим диалектикой, как он, Лапин, одержим чисто физической сутью открытых им явлений.

...Прихватив с собой бутылку коньяка и кулек с апельсинами, он отправился к Ошканову.

Ефим Константинович встретил гостя настороженно. Видно было, что о Лапине он наслышан.

– Я бы хотел потолковать с вами, – сказал Лапин. – Если не возражаете, конечно.

– Милости просим. Только бутылочку оставьте в прихожей, мы ничего такого не потребляем.

Первое же, что удивило Лапина, когда он вошел в комнату, – обилие книг. Самодельные стеллажи занимали все стены от пола до потолка. Полки с книгами примостились даже в проемах над дверями, в прихожей, над входом в кухню. Взгляд у Георгия Михайловича был острый, он сразу отметил обилие философской литературы: увесистые тома Энгельса, Гегеля, Спинозы, полные собрания Маркса, Ленина, философские трактаты Маха, Бора, Эйнштейна, Бернала, Винера... Было множество вообще неизвестных Лапину авторов.

Изрядное место занимала и техническая литература, но с каким странным вкусом подобранная! "Проблемы транспорта"... "Прогнозы на третье тысячелетие"... "Вопросы происхождения нефти"... "Современная бионика"...

И вдруг... научная фантастика! Стеллаж за стеллажом, прямо глаза разбегаются. Фантастика рядом с Марксом и Лениным не причуда ли слегка выжившего из ума человека? Нет, именно это соседство сразу успокоило Лапина и утвердило в том, что являлось для него только догадкой.

Ошкановы жили весьма скромно. Телевизор допотопного изготовления. Письменный стол для школьника, на нем измызганная, истертая печатная машинка с начатым листком. Заглянуть в листок Лапин не решился, хотя испытывал большое искушение сделать это.

На полу пестренькие домотканые половики, на окнах портьеры из зеленого ситца. Четыре жестких стула за круглым столом, а у письменного стола крашеная табуретка. Количество стульев свидетельствовало о том, что круг знакомых у Ошкановых весьма ограничен.

Жена Ошканова, Марина Давыдовна, по годам была старше мужа, но выглядела куда моложе. До выхода на пенсию она работала медицинской сестрой у отоларинголога. В ее черных, собранных в узел на затылке волосах не было ни одной сединки. Чувствовалось, что это очень жизнерадостная, подвижная женщина, которая не прочь посудачить с соседками. Полнота только подчеркивала ее миловидность. И лишь приглядевшись, Лапин различил на ее лице глубоко запрятанные потаенную грусть и усталость. Видимо, жизнь с Ошкановым не была для нее безмятежной.

– Садитесь, пожалуйста, – у Марины Давыдовны был мягкий протяжный голос.

Лапин сел за круглый стол. На минуту заколебался: стоит ли нарушать мирный покой этих пожилых людей? И вообще, не ошибается ли он, ожидая столь многого от такого, судя по всему, беспомощного, ничего не добившегося в жизни человека?

Ошканов сел напротив Лапина, ничего не спрашивая и предоставив гостю самому объяснять цель своего визита.

– Ефим Константинович, будьте любезны, несколько листков чистой бумаги, – попросил Лапин, – я постараюсь вас не задерживать.

Бумагу поспешила принести Марина Давыдовна и села чуть позади мужа, но так, чтобы тот мог чувствовать ее плечо. И это Лапин отметил про себя. Откровенно настороженный, испытующий взгляд пожилой женщины из-за плеча Ошканова смутил гостя. Вряд ли она разбирается в том предмете, о котором сейчас пойдет речь. Однако в том, что для нее это будет иметь значение нисколько не меньшее, чем для мужа, у Лапина не оставалось никаких сомнений.

– Мне удалось осуществить прорыв в область отрицательных температур, – Лапин решил сразу брать быка за рога, – я сделал это первым, Ефим Константинович. Я стал первым, поскольку пошел принципиально иным путем. Правда, результаты более чем скромны: всего пять сотых градуса ниже абсолютного нуля. Пять сотых, но ниже! Я уверен, вы в достаточной мере оцениваете это, – Лапин сделал паузу, чтобы дать возможность Ошканову выразить свое удивление, быть может, даже восторг. Но... ничего этого не произошло. – Таким образом, установка задействована, она работает. В основу ее положен следующий принцип.

Шариковая ручка короткими росчерками металась по листку бумаги. Чертить Лапин умел, а уж рассказывать, подчинять себе внимание слушателей, тем более.

– Вот сюда подается жидкий гелий, и возникает первичная сверхпроводимость. Наведенное в соленоидах магнитное поле резко уплотняется и становится способным ориентировать диполи в материале обмотки на молекулярном уровне. Вам ведь известно, что такое ориентирование снижает температуру системы. Надобность в жидком гелии отпадает, и мы возвращаем его в емкости. Теперь начинается своеобразная раскрутка, температура понижает самою себя. Мдет ориентирование диполей уже на атомарном уровне, и система переходит на тот энергетический уровень, на котором мы оказываемся ниже дна температурного колодца.

Георгий Михайлович швырнул ручку на листок бумаги и откинулся на спинку стула. Прищуренные глаза его блестели торжеством победителя. В коротком рассказе заключались годы поисков, тысячи экспериментов, бесконечные математические анализы.

Глядя на Ошканова в упор, он убедился, что интуиция не подвела его – торчащие уши Ошканова порозовели от волнения, а нижняя челюсть отвисла, приоткрыв чередование собственных и металлических зубов. Конструктор как-то неестественно выпрямился над столом. Затем он положил ладонь на испещренный Лапиным листок, решительно придвинул его к себе и, не наклоняя головы, молча и долго всматривался в замысловатое кружево линий, в нагромождение математических зависимостей.

– А, собственно, для чего вы все это мне рассказываете? глухо и враждебно спросил он Лапина.

– Я и мои друзья слишком увлеклись математикой, – признался Лапин, – а это опасно, я знаю. Абстрагирование может заслонить от нас главную сущность открытия. Ведь мир отрицательных абсолютных температур – это мир качественно иных явлений. Но каких именно? И здесь нужно абсолютно раскованное воображение, – взгляд Лапина невольно упал на стеллажи с фантастической литературой. – Раскованное, но... насквозь пропитанное законами диалектики.

– Тахионный генератор – абстракция? – ухмыльнулся Ошканов. – Что же касается диалектической оценки ваших работ, то вы, товарищ Лапин, обратились явно не по адресу. Я всего лишь конструктор.

– А я и пришел к вам как к конструктору, – в глазах Георгия Михайловича спряталась хитринка. – Как вы посмотрите, если я предложу вам место на кафедре?

– В нашем бюро найдутся более достойные люди.

– Их интересует диалектика?

– А почему вы решили, что она интересует меня? – уже с нескрываемой враждебностью вскинулся Ошканов. – И вообще цель вашего визита меня крайне удивляет. Мне два года осталось до пенсии и у меня нет желания менять место работы.

Он встал, давая понять, что Лапину пора убираться. И Марина Давыдовна встала, но она из-за плеча мужа поглядывала на гостя благодарными ликующими глазами, чем привела его в полнейшее недоумение.

– Апельсинчики не забудьте, – Ошканов довольно грубовато сунул пакет в руки Лапина. – Отнесите своим детишкам.

"Да ведь он узнал меня! – сообразил Георгий Михайлович. Узнал, черт этакий!"

Спустя два дня, выйдя из института на липовую аллею, Лапин увидел на ближайшей скамейке супругов Ошкановых. Они сидели рядом и, судя по их виду, никогда в жизни не садились поодаль друг от друга.

При виде Лапина они разом встали, и Марина Давыдовна ободряюще сжала локоть мужа.

– Георгий Михайлович, – сухо и официально произнес Ошканов, – я прошу вас взять меня к себе на кафедру. Я понимаю, что никакой научной ценности для вас не представляю, а потому согласен на любую подсобную работу.

И Марина Давыдовна, радостно улыбаясь, закивала головой, словно вместе с мужем собиралась работать на кафедре.

7

Лапин готовил стенд к очередному испытанию генератора, когда заведующий лабораторией Миша доложил, что его хочет видеть какая-то дама.

– Молодая? – осведомился Георгий Михайлович.

– И очень симпатичная, – уточнил Миша. – Шик!

– Пригласи ее в каптерку.

"Каптеркой", по инициативе Миши, пришедшего в институт после службы на флоте, стали называть маленькую глухую комнатенку без окон, в которой хранились запасные приборы, арматура, канцелярские принадлежности, спецодежда. Там же устраивались перекуры и тайные торжества по случаю чьего-нибудь дня рождения.

Войдя в каптерку. Лапин увидел круглолицую женщину с вихрами медных волос и вызывающе строгими темно-карими глазами.

– Ксения Марковна Сычева, – назвала она себя, – юрист завода холодильных установок.

– Очень приятно, – Лапин церемонно наклонил голову. – Георгий Михайлович Лапин, заведующий кафедрой низких температур. Мы в чем-то нарушили договор с вашим заводом?

– Нет, нет, я совсем по другому поводу, – женщина замялась. – Такая, знаете ли, странная история получается... В вашем отделе кадров я только что выяснила: на вашей кафедре работает некто Ошканов Ефим Константинович.

– Совершенно верно, работает.

– Могла бы я его видеть?

– М-м-м... К сожалению, нет.

– С ним что-то случилось?

– Очевидно, да. Он не вышел на работу, а человек это чрезвычайно пунктуальный, требовательный к себе, – Лапин развел руками. – Я посылал к нему на квартиру, но там – никого.

Женщина в раздумье пальцем уперлась в собственный подбородок.

– Еще вот что, – сказала она, – не позволите ли вы мне взглянуть на вашу лабораторию?

– Милости просим!

Лапин пропустил Сычеву впереди себя, распахнул перед ней двери в лабораторный зал.

– Поразительно! – шепнула женщина. – Все совпадает...

– Совпадает с чем? – приподнял брови Лапин.

– Сегодня за полночь к нам в квартиру постучал мальчик, Ксения Марковна взволнованно защелкала замком сумочки, и это не укрылось от глаз Лапина. – Его зовут Ефимом. Ефим Ошканов.

– Мало ли на свете Ошкановых, – чуть пожал плечами Лапин, – а среди них Ефимов?

Женщина буквально вцепилась в Лапина.

– Он стучал в свою квартиру. Слышите – в свою! И он действительно жил в ней... девятнадцать лет назад. А мальчику пятнадцать. Мало того, он уверяет, что весь минувший день провел с родителями, которых давно нет в живых. И, как мне удалось установить, – это родители вашего Ошканова. Достаточно прочесть его автобиографию, его анкетные данные.

– Постойте, постойте, – нахмурился Георгий Михайлович, не так быстро. Может, мальчишка знает нашего Ошканова и приплел его для пущей достоверности.

– И вашу лабораторию заодно?

Лапин изменился в лице.

– То есть?

– Ночью он вышел из вашей лаборатории – это может подтвердить вахтер. А вот каким образом он оказался в лаборатории, объяснить не в силах. Зато лабораторию описал точно, я теперь сама убедилась.

– Немыслимо!!

Лапин попятился и плюхнулся на металлический вращающийся стульчик.

– Я устроил сегодня разнос нашей ученой братии, – потирая лоб, произнес он. – Кто-то, уходя, оставил включенным тахионный генератор. А кто-признаться не желает. Генератор работал всю ночь, и беда могла произойти большая. Но, по совести говоря, я не верю в рассеянность моих товарищей, народ у меня проверенный. Так что разнос я устроил для порядка. Но я совсем выпустил из виду Ефима Константиновича... Извините, пожалуйста, – Лапий вскочил, – садитесь, прошу вас!

– Ничего, ничего, я так.

Теперь они стояли, сосредоточенно глядя друг на друга. Мысли Лапина не путались, не метались в невообразимом хаосе. Уж кто-кто, а он-то умел сопоставлять факты, находить единственно возможный вывод. И даже самая нелепая фантастичность этого вывода его никогда не пугала.

– Скажите, во что одет мальчик? – спросил он.

– Очень странно, знаете ли, одет. На нем костюм с плеча взрослого мужчины. Вид у мальчика в нем весьма комичный.

– Костюм черный, выгоревший на солнце. Пуговицы лиловые, пришитые черными нитками?

– Да, да, совершенно верно!

– Сорочка зеленая с белой полоской. Туфли коричневые с тупыми сбитыми носками, а шнурки желтые.

– Так вам все известно?!

– Фу-ты! – Лапин достал носовой платок и вытер сразу вспотевшее лицо. – Так ведь и до инфаркта недалеко... Ах, Ошканов, Ошканов, ты все-таки сказал свое слово!

– Ради бога, – взмолилась Сычева, – объясните же, наконец!

– Позвольте мне прежде самому прийти в себя, – сказал Лапин. – Вот мы с чего начнем: я должен немедленно видеть мальчика. Михаил! – закричал он. – Миша!

Появился заведующий лабораторией с мотком проволоки на плече и с коробкой под мышкой.

– Генератор не включать, – приказал Лапин. – И никого к нему не подпускать. Слышал: никого! Головой отвечаешь.

– Шеф, – обиделся Миша, – ты меня с кем-то путаешь.

8

Стараясь не шуметь и через плечо поглядывая на следовавшего за ней Лапина, Ксения Марковна вошла в комнату. И с испуганным возгласом попятилась обратно. На диване, вытянувшись на спине, переплетя пальцы на груди, звучно храпел мужчина преклонного возраста. У него было лошадиное лицо с отвисшей нижней челюстью и седая кудрявая шевелюра.

– Боже мой! – перепугалась Ксения Марковна. – Кто это?

– Рекомендую, – торжественно провозгласил Лапин, – Ошканов Ефим Константинович, инженер-исследователь лаборатории низких температур.

Его голос разбудил спящего. Ошканов открыл мутные, глубоко сидящие глаза и повернул голову. Не узнав стоящей перед ним женщины, он, кряхтя, сел.

И тут увидел Лапина.

– Георгий Михайлович? – удивился он. – Что-нибудь случилось?

– Я думаю, да, случилось, Ефим Константинович. Но прежде познакомьтесь с хозяйкой квартиры, в которой вы изволите находиться.

– Позвольте... Действительно, где это я?

Он озадаченно разглядывал незнакомую комнату, диван, на котором лежал, самого себя. Но, видно, уже начинал кое-что припоминать, лицо его становилось все более сосредоточенным. Увидев наброшенный на спинку стула свой пиджак, Ефим Константинович поспешно надел его. Краснея от натуги и смущения, тяжело дыша, надел и завязал туфли.

– Извините, пожалуйста... – Он исподлобья все поглядывал на Ксению Марковну. – Как неловко получилось... А зеркало у вас где?

Ксения Марковна, еще не обретшая от волнения дара речи, указала на двери в прихожую. Ошканов, шаркая туфлями по паркету, направился вон из комнаты. Уже не соображая, что можно включить свет, он в полутьме прихожей почти вплотную приблизил лицо к зеркалу, сосредоточенно вглядываясь в свое отражение.

Свет включил вышедший за ним Лапин.

– Ничего... – разочарованно пробормотал Ошканов, – никаких следов воздействия...

– О чем вы, Ефим Константинович?

– Я все объясню, разумеется. Но должен сразу сказать, Георгий Михайлович, – ваши надежды на меня не оправдались.

– А вы в этом уверены?

Лапин взял Ошканова за локоть, провел обратно в комнату, усадил на диван и сам сел рядом. Поодаль на стуле застыла Ксения Марковна, все не сводящая глаз со своего ночного гостя.

– Что вы делали ночью в лаборатории? – спросил Лапин. Зачем включили генератор?

Ошканов, насупившись, долго молчал.

– Я жил с единственной целью, – хрипло произнес он, создать рабочую теорию революционных переворотов в науке и технике, на основе законов диалектики, прочно соединенную с математикой. Тогда, начиная любое исследование, ученый сможет заглядывать в будущее и заранее предусматривать все возможные последствия от своего творения. Куда там! Меня никогда не принимали всерьез. А ведь еще шестнадцать лет тому назад я на основе своей теории предсказал, куда ведет поиск отрицательных абсолютных температур.

– Куда же? – Лапин заглянул в лицо Ошканова.

– В область самопроизвольного возникновения тахионов, создание в пространстве замкнутого объема с обратным ходом времени.

– Ч-ч-черт! – Лапин хлопнул себя по коленям, вскочил и заходил по комнате. – Отрицательное-то время мы отнесли к категории мнимых величин, к чисто математической абстракции. Это значит – остановились на полдороге. Недотепы! Олухи! Но вы-то, вы, Ефим Константинович? Вы чего же во все колокола не били? Как могли вы спокойненько сидеть у своего кульмана и чертить болтики-винтики, зная, что уже идут исследования, идет вторжение в мир отрицательных абсолютных температур?

Ошканов беспомощно развел руками.

– Я старался делать все, что было в моих силах. Писал статьи, которые расценивались как научная фантастика. Ходил по школам, старался рассказывать как можно интереснее. Тешил себя надеждой: вдруг зажгу хотя бы одну юную душу. Хотя бы одну! – Ошканов замер, сгорбившись так, что Георгий Михайлович перестал видеть его лицо. – Увы, природа обошла меня всем, в чем я так нуждался, – ни исследователь, ни лектор, ни публицист... В общем, полная бездарность. И вдруг... Ошканов выпрямился, повернулся к Лапину. – И вдруг появились вы, Георгий Михайлович. Вначале я не мог поверить, принял за иронию судьбы.

Лапин перестал расхаживать по комнате, замер на месте.

– Вы создали установку, которая позволила вам пробить дно температурного колодца, – голос Ошканова неуловимо изменился, в нем послышалась не присущая ему твердость. – Ваша цель – получить новый источник энергии, эффективный и неисчерпаемый. Но вы, не чураясь диалектики, догадывались, что прорубаете окно в новый неведомый мир, который откроет перед вами не только новые источники энергии. И вы понимали, что с помощью одной математики в это окно не заглянешь.

– Ну же, Ефим Константинович! – поторопил умолкнувшего Ошканова Лапин. – Не томите душу!

– Да что ж, ничего такого особенного. За два года, что я у вас протолкался, времени было вполне достаточно, чтобы сообразить, какие чудеса лежат хотя бы подле самого окна.

– Отрицательное время! – подхватил Лапин. – Неужели же вы доказали, что и оно – реальная сущность.

– Я пытался сделать это...

– Но как? Каким образом?

– Я пришел ночью в лабораторию и включил генератор. После этого я погасил свет в зале.

– Свет? Зачем?

– Я остался в полной темноте. А когда глаза мои привыкли, увидел в пространстве между торцом установки и экранной защитой оранжевое свечение.

– "Свечение Черенкова"?!

– Да. И я готов был вопить от счастья. Я считал, что сбылись мои прогнозы. Но чтобы окончательно утвердиться в своих догадках, я... я шагнул в это залитое светом пространство. Если там действительно имело место обратное течение времени, оно должно было как-то повлиять на меня. Но, как видите, увы, никаких последствий. Я шел к этой минуте всю жизнь, а она превратилась в минуту горького разочарования.

На лице Ошканова появилось отчаяние.

А Лапин смотрел на него восторженно и влюбленно. То, что сделал сегодня ночью Ошканов, выглядело до неправдоподобия просто: ему потребовалось всего лишь нажать кнопку, которая находилась даже не на пульте, а на косяке дверей в лабораторный зал. Ее, эту кнопку, каждый день в конце рабочего дня, убедившись, что все ушли домой, "вырубает" завлаб Миша.

Четыре года экспериментировать с генератором и не догадаться взглянуть на его работу в полной темноте. Великая тайна познания! Но путь Ошканова к маленькой кнопке у дверей длился долгие десятилетия поисков. По крупицам собирал он новейшие факты из молекулярной биологии, ядерной физики, цитологии, теории относительностии все это связывал в единый узел. Ах, Ошканов, Ошканов! Как же удалось все это тебе в одиночку, без друзей и единомышленников, оставаясь при том честным и добросовестным конструктором холодильных установок?

Вообразив себя в условиях такого раздвоения, Лапин поежился. Жесточайшее испытание! Чтобы выдержать его, нужна беспредельная одержимость, бесконечная вера в идею. Ошканов... Титаническая работоспособность и... феноменальная беспомощность в жизни.

– Ефим Константинович, дорогой вы мой! – обнимая Ошканова за плечи, воскликнул Лапин. – Да вы попробуйте сначала припомнить, как оказались в этой квартире.

– В самом деле... – стушевался Ошканов.

– Вы пришли сюда, поскольку эта квартира была когда-то вашей. Вы выросли в этих комнатах, здесь умерли ваши родители. Но прошло много лет и сегодня ночью сюда вернулся подросток, пятнадцатилетний Ошканов.

– Не хотите ли вы сказать...

Ошканов отстранился, чтобы лучше видеть Лапина.

– Ксения Марковна, – обратился Лапин к хозяйке квартиры, – расскажите-ка человеку о его ночных похождениях.

Выслушав рассказ Сычевой, Ефим Константинович долго молчал, раскачиваясь и потирая колени. Но в глазах его было несказанное счастье.

– Свершилось... – голос его был хриплым.

– Да, – подтвердил Лапин, – окно вы приоткрыли. Но теперь следует его распахнуть настежь. Не так ли, Ефим Константинович?

По дороге в институт, у выхода из липовой аллеи на площадь, Ошканов неожиданно схватил Георгия Михайловича за рукав.

– Боже правый! – простонал он. – Она еще здесь!

На крайней скамейке, откуда хорошо был виден вестибюль института, сидела Марина Давыдовна. Она подремывала, положив голову на спинку скамейки. А время уже перевалило за полдень.

– Она проводила меня до самых дверей института, – в исступлении зашептал Ошканов Лапину. – Она могла бы удержать меня, если бы захотела. И знала, что рискует потерять меня навсегда – ведь воздействие могло оказаться и стойким. И вот все ждет. Впрочем, как же так? Она должна была видеть того мальчика, который вышел из института. И она не могла не догадаться... Боже мой, каково ей было! Маринушка! Маринушка! – вдруг закричал он. И с протянутыми руками устремился к жене.