Текст книги "Россия крепостная. История народного рабства"

Автор книги: Борис Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Не только дворяне, но и монахи синодской церкви, а монастыри до 1764 года имели право владеть населенными имениями, обходились с крепостными немилостиво. В Курской губернии исследователем Добротворским были собраны интересные свидетельства о том, как жилось крестьянам под властью монашеской обители: «Монастырская неволя была пуще панской… Рассказывают старики, что житье было тогда незавидное. Вместо лошадей у монахов служили они: на них и воду возили, и землю пахали».

Весьма примечательно, что образ крепостных крестьян, впряженных в соху или телегу вместо скота, – постоянно встречается в записках современников. Как тут не вспомнить горькое радищевское сравнение крестьян с волом, «определенным тяжкую вздирати борозду»?!

* * *

Нельзя не признать, вслед за историком XIX столетия, что все развитие помещичьего хозяйства «давало основание заключить о переходе крестьян в совершенное рабство». Среди прочего, наиболее ярко полное бесправие крепостных людей проявлялось в бесцеремонном вмешательстве господина в их личную жизнь, и в заключение браков в первую очередь.

Действительно, в эпоху крепостничества у крестьян было два основных способа устроить свою брачную жизнь – «по жребию» и «по страсти». О последнем способе дает представление следующая история: одна эмансипированная молодая барыня, вернувшись вскоре после реформы 1861 года из заграничного путешествия в свое имение, собрала крестьянских женщин и устроила чаепитие. За чаем она и поинтересовалась – все ли они вышли замуж «по любви»? Крестьянки явно не поняли вопроса госпожи и недоуменно смотрели на нее.

– Ах, ну как же вы не понимаете! – воскликнула барыня. – Ну, значит, по страсти!

– По страсти, по страсти, – вдруг оживившись, закивали женщины. – Известно – кого назначит барин, или бурмистр, с тем и под венец! А если заупрямишься, так выпорют кучера на конюшне, прямо страсть!

А. Пушкин, сам однажды пересказывая подобный же случай, отметил при этом: «Таковые «страсти» обыкновенны. Неволя браков давнее зло». Но необходимо помнить, что история, сегодня имеющая значение едва ли не анекдота, в крестьянском быту XVIII–XIX веков оказывалась человеческой трагедией.

Один «благородный» душевладелец оставил для потомства свои соображения о наилучшем развитии помещичьего хозяйства: «Добрые экономы от скотины и птиц племя стараются разводить, – писал он, – а потому о размножении крестьян тем более печность (т. е. заботу) следует иметь». И рекомендовал отдавать крепостных «девок» замуж не позднее 18 лет. Любопытно, что здесь с ним полностью соглашался А. С. Пушкин, который был не только великим русским поэтом, но и обыкновенным российским помещиком. В одной из своих публицистических статей он писал: «Осмелюсь заметить одно: возраст, назначенный законным сроком для вступления в брак, мог бы для женского пола быть уменьшен. Пятнадцатилетняя девка и в нашем климате уже на выдании, а крестьянские семейства нуждаются в работницах…»

Впрочем, в работницах нуждались не только крестьяне, но в первую очередь их владельцы. И решение этого «хозяйственного» вопроса было для них тем проще, чем глубже в среде поместного дворянства утверждался взгляд на крепостных людей, как на рабочую скотину. Новгородский губернатор Сивере, один из немногих вельмож за всю российскую историю, сохранивших объективность и здравый взгляд на действительность, отмечал утилитарное отношение помещиков к своим крестьянам: «Землевладельцы в России обыкновенно принуждают к браку молодых людей и делают это для того, чтобы иметь лишнюю пару, т. е. новое тягло, на которое можно еще наложить работу или оброк».

Понятно, что чем населеннее были дворянские вотчины, тем сильнее ограничивалась возможность индивидуального подхода к женитьбе крестьян. Князь А. Голицын, ознакомившись со списками, представленными ему старостами, убедился, что в его имениях слишком возросло число незамужних девиц и неженатых парней. Видя в сложившемся положении прямой убыток для себя, князь велел немедленно расписать потенциальных женихов и невест по возрасту и венчать «по жребию».

Справедливости ради надо сказать, что со стороны князя это была только мера устрашения. Как тогда говорили – «под рукой» велели бурмистрам не спешить с исполнением сурового приказа. И действительно, господский намек крестьянами был понят верно. За одну неделю сыграли 400 свадеб, не дожидаясь «жребия».

Но душевладельцы редко соединяли в себе способность беречь собственные хозяйственные интересы без лишнего насилия над плотью и чувствами своих рабов. Один крестьянин, родившийся крепостным, так вспоминал об обстоятельствах женитьбы своих родителей и многих односельчан: «Назначили для этого время в году и по особому списку вызывали в контору женихов и невест. Там по личному указанию немца-управляющего составлялись пары, и под надзором конторских служителей прямо отправлялись в церковь, где и венчались по нескольку вдруг. Склонности и желания не спрашивалось. По долгом времени такой горести возникли письменные жалобы крестьян к самому помещику, который на беду не обратил на них внимания, а вверился управляющему и, не разобрав, дозволил ему «проучить» всех просителей домашним образом. И пошла потеха: каждодневная жестокая порка…»

Важной особенностью развития крепостного права, как оно сложилось во второй половине XVIII века является, с одной стороны, появление все новых законов, официально расширяющих права дворян в распоряжении крепостными людьми, а с другой – повсеместное нарушение прежних законов, хотя бы в малом ограничивающих помещичий произвол.

Так, например, при Петре I, в 1724 году выпущен был указ, запрещавший венчать по одному только изволению господ или родителей, «но непременно, чтобы при том и брачующиеся оба лица свободно явно и добровольно объявили свое желание». Очевидно, что это петровское распоряжение, никогда формально не отмененное, было неудобно помещикам, стесняя их полномочия, и попросту игнорировалось, а вскоре совсем было забыто. Большинство же крестьян о нем, вероятно, и вовсе никогда не слышало.

Забвение постигло и другой наказ Петра, дававший право солдатам брать в жены крепостных крестьянок, не спрашивая на то разрешения помещика. К середине века не только согласие душевладельца на брак своей «рабы» стало обязательным, но нередко иному солдату приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы вырвать свою собственную жену из рук помещика, владеющего ею незаконно. В источниках сохранилось любопытное дело такого рода, от 1746 года. Оно имеет красноречивое название: «О присвоении профессором Тредьяковским жены гренадерской». В Военную коллегию была доставлена жалоба: «По донесению гренадера Невского гарнизонного полка Мадыма Беткова (из башкирцев) жена его Ентлавлета Однокулова, оставшись по сдаче его в рекруты на родине в Казанской губернии, попалась ему навстречу в Санкт-Петербурге и объявила, что она по взятии его, Беткова, в службу, чрез несколько времени не знает какими офицерами вывезена в Санкт-Петербург и, назад года три, отдана ими в подарок профессору Санкт-Петербургской Академии Наук Василию Кириллову сыну Тредьяковскому, где и живет в услужении. Поэтому гренадер Бетков и просит об отдаче ему означенной жены его».

Военная коллегия потребовала от канцелярии Академии наук сведений: действительно ли женка Ентлавлета находится у профессора Тредьяковского в услужении и по каким актам он ею владеет? На это Академия своей промеморией, подписанной президентом Кириллом Разумовским и членами Академии, препроводила в Коллегию собственноручный отзыв по этому делу Тредьяковского.

Поэт писал: «Башкирец Мадым Бетков доносит ложно… для того что я имею у себя с 1742 года жонку башкирскаго народа, которая мне дана в услуги жене моей тестем моим протоколистом Филипом Ивановым сыном Сибилевым… а ныне во Святом крещении с 1740 году именуется она Наталья Андреева дочь… Он же гранодер башкирец прелагает [6]6
  Т.е. искажает, лжет.


[Закрыть]слехка, говоря только просто, что она взята из Казанския губернии офицерами; но сие походит на то, что буттобы она была прямо украдена. Однако сие делалось не так… ибо помянутая жонка подлинно взята военными людьми, но в то время, когда в тех местах, и близ города Самары, бунтовали воры-башкирцы, и пойманная вместе с бунтовщиками, из которых многии там тогда и казнены, привезена потом, с оставшимися после вершенных [7]7
  Казненных.


[Закрыть]мужей бабами своего народа, в город Самару, где отдана помянутому мною тестю, так как и прочим многим бабы, девки и ребята бунтовщичьи розданы по указу, в наказание бунтовщикам…

А хотя бы помянутая жонка и подлинно была в Башкирии сего ныне гранадера жена, по магометанскому беззаконию; однако нет нигде у нас как правил, чтоб христианку признавать басурманскою женою, и отдавать за нечестивого безверника.

Но с другой стороны, хотяж бы ныне гранадер-башкирец и обешчался восприять святое крещение, чего я ему и желаю; однако, помянутая жонка также бы не могла быть его женою, для того что он бы сие учинил уже после, и может быть не больше для спасения души, сколько для получения себе жены, которую ему, как башкирцу, здесь сыскать трудно; а тесть мой, как законный ея по указу господин… не имеет ни малаго намерения отдать ея за помянутаго гранадера… ибо прежнее башкирское совокупление, хотя и действительно у них было, однако оно не законное… для того что у них можно иметь по три, по четыре, и по седми жен, или справедливее, незаконных наложниц. И потому, ежели бы он захотел… вклепаться здесь во всех седмь башкирок, то бы надлежало для него требовать от их господ всех седми. Подлинно, был бы он богат, не по солдатским животам, женами….

На подлинном написано: "Сие известие писал я Профессор Василей Тредиаковский своею рукою. Октября 13 дня, 1746 года"».

Военная коллегия требовала от Беткова доказательств, какие он имеет о том, что названная жена ему действительно принадлежит. На это требование от начальства Беткова были представлены показания свидетелей-сослуживцев «о принадлежности Беткову означенной жены его, названной по Святом крещении Натальей Андреевой».

В июне 1747 года обер-комендант Игнатьев докладывал в Военной коллегии, что «Тредьяковский при свидании ему лично объяснил, что когда гренадер примет веру греческого исповедания, то и жену ему отдаст; и что, по принятии гренадером этой веры, причем он назван Петром Петровым, об отдаче ему той жены его был послан от него, Игнатьева, к Тредьяковскому нарочный; но Тредьяковский посланному сказал: "Не отдам, ибо де она ему крепостная"».

Впрочем, эта история закончилась счастливо. Военная коллегия, несмотря на упорство Тредьяковского, определением от 29 июня 1747 года постановила: отобрать от него жену гренадера Петрова Наталью Андрееву «безо всяких отговорок» и возвратить ее мужу. О необходимости немедленного исполнения этого распоряжения уведомили Академию наук. Наконец 20 августа из Академии в Коллегию сообщили, что Андреева мужу отдана. Но пример того, как известный русский поэт В. Тредьяковский цепко держался за свою «крещенную собственность», не стесняясь разлучать мужа с женой, может дать представление, как могли себя вести в подобной ситуации другие, менее просвещенные помещики.

В России с давних пор действовало правило: «по рабе холоп, по холопу – раба». Оно значило, что свободная женщина, вышедшая замуж за крепостного, или вольный человек, женившийся на крепостной, – теряли свободу и переходили в собственность господина их мужа или жены. Позднее, в конце XVIII века, выпустили постановления о том, что вдовы и девицы вольного происхождения, вышедшие замуж за помещичьих крестьян, после смерти мужей не должны быть обращаемы в крепостное состояние против их воли. Но этот закон никогда не соблюдался помещиками. Более того, случалось, что дворяне похищали свободных людей – на дороге, в поле, а нередко и прямо из дому, и насильно венчали со своими крепостными, таким образом значительно увеличивая в короткие сроки число невольников в усадьбе. Особенно подобные злоупотребления были в ходу в отдаленных провинциях, но происходили и в центральных губерниях, и даже в непосредственной близости от столицы, причем похищали и насильно венчали невзирая на то, что жертва уже могла быть замужем и, нередко, иметь детей.

Вне зависимости от того, добровольно крестьяне вступали в брак или по принуждению, господа от создания новой крепостной семьи старались получить наибольшую выгоду во всем, даже в мелочах. Так возник обычай платить помещику «вывод» за невесту. Изначально это правило действовало в том случае, если крепостная девушка выходила замуж за крестьянина другого помещика. Терявший работницу землевладелец получал компенсацию – как правило, среднюю рыночную стоимость молодой женщины, принятую в той или иной местности. Эти деньги платила семья жениха из своих средств, но невеста становилась, конечно, собственностью дворянина – владельца жениха.

Впоследствии обязательство платить «выводные деньги» распространили на браки крепостных и в том случае, если они совершались в имении одного помещика. Эти поборы, уже совершенно ничем не оправданные, превращались в новую обременительную дань для крестьян. Тем более что душевладельцы совершенно произвольно определяли размеры новой повинности. Некоторые предпочитали получить натуральными продуктами; Радищев упоминает о дворянине, бравшем с «венца» по два пуда меду. Но в большинстве случаев брачный оброк взимался деньгами. Например, известная княгиня Е.Р. Дашкова требовала со своих крестьян «вывод» до 100 рублей за невесту. Учитывая многолюдность вотчин этой помещицы, крестьянские свадьбы служили для нее значительным источником дополнительного дохода.

Но если помещики проявляли большое внимание к бракам крепостных крестьян, то еще строже они следили за личной жизнью своих дворовых слуг. Свадьбы среди дворовых вообще не приветствовались их владельцами. Нередко встречались дворяне, обрекавшие своих домашних слуг на вечное девство и безбрачие. Генерал Л. Измайлов, владелец нескольких сотен дворовых людей, говаривал обычно так: «Коли мне переженить всю эту моль, так она съест меня совсем». В «Записках охотника» Тургенев несколько раз касается этой темы. В рассказе «Льгов» на вопрос о том, был ли он когда-нибудь женат, слуга отвечает:

– Нет, батюшка, не был. Татьяна Васильевна, покойница, никому не позволяла жениться… Бывало, говорит: «Ведь живу же я так, в девках, что за баловство! Чего им надо!»

Некоторые господа отказывали дворовым потому, что боялись умножения «лишних ртов» или просто не желали терять услужливую горничную, подозревая, что в замужестве она перестанет исправно выполнять свои обязанности. Судьба девушки Арины, из другого рассказа Тургенева, достаточно типична для того времени. Ее хозяин, собеседник автора «Записок», сам передает, как Арина пришла однажды просить у него разрешения на свадьбу: «"Батюшка, Александр Силыч, милости прошу… позвольте выйти замуж". Я, признаюсь вам, изумился. "Да ты знаешь, дура, что у барыни другой горничной нету?" – "Я буду служить барыне по-прежнему". – "Вздор! Вздор! Барыня замужних горничных не держит". – "Воля ваша…" Я, признаюсь, так и обомлел. Доложу вам, я такой человек: ничто меня так не оскорбляет, смею сказать, так сильно не оскорбляет, как неблагодарность… Я был возмущен… Но представьте себе мое изумление: несколько времени спустя приходит ко мне жена, в слезах, взволнована так, что я даже испугался. "Что такое случилось?" – "Арина…" Вы понимаете… я стыжусь выговорить. "Быть не может!., кто же?" – «Петрушка-лакей». Меня взорвало… Я, разумеется, тотчас же приказал ее остричь, одеть в затрапез и сослать в деревню. Жена моя лишилась отличной горничной, но делать было нечего: беспорядок в доме терпеть, однако же, нельзя…»

Но большинство дворян совсем пренебрегать чувствами и потребностями живых людей все же не решалось, справедливо полагая, что женатые рабы менее агрессивны и более надежны. Дворня постоянно жила в доме своего господина, и составлявшие ее люди, в отличие от крестьян, часто не имели вовсе никакого личного хозяйства и имущества. Поэтому с них обычно не только не требовали выкупа за брак, но наоборот, подыскивали пару за господский счет.

Дворовых девушек и женщин если и выдавали замуж, то за своих же дворовых людей. Реже – за крестьян. Для мужской дворни также, случалось, брали жен из крестьянских семей. Но при возможности старались избегать этого, чтобы не лишать тяглые крестьянские хозяйства рабочих рук. Чаще невест предпочитали покупать по случаю и подешевле на стороне. Сохранилось письмо об этом А.В. Суворова своему старосте в одну из вотчин: «Многие дворовые ребята у меня так подросли, что их женить пора. Девок здесь нет да и купить их гораздо дороже, нежели в вашей стороне». Поэтому далее Суворов приказывает старосте купить четырех «девок» от 14-ти и не старше 18 лет. Причем добавляет: «Лица не очень разбирай. Лишь бы здоровы были…»

* * *

Кроме труда на барщине, выплаты оброка и прочих многочисленных повинностей, некоторые помещики принуждали своих крестьян к выполнению еще одной обязанности – работе на господских предприятиях и фабриках.

Против коммерческой деятельности дворян долгое время восставало купечество. Купцам было трудно конкурировать с помещиками, находившимися в привилегированном положении и обладавшими значительно большими возможностями. Торговые люди и промышленники жаловались императрице Екатерине, что дворянину достаточно захотеть, и для основания фабрики ему не нужно никакого капитала и усилий, поскольку в его распоряжении даровая рабочая сила – крепостные крестьяне. Такой помещик приказывает своим мужикам от каждого двора привести сколько нужно для строительства бревен и других материалов. А потом крепостных заставляют строить не только совершенно бесплатно, но и «на своем хлебе». А после постройки фабрики крестьяне часто совершенно безвозмездно трудятся на ней.

Купцы просили Екатерину, чтобы дворян, если и нельзя вовсе им запретить владеть предприятиями, то хотя бы принудить к тому, чтобы они возводили и обслуживали фабрики исключительно трудом вольнонаемных рабочих. Но «благородные» предприниматели решительно выступили против попыток ограничить свои права. Князь М. Щербатов, историк и общественный деятель, всегда умело отстаивавший сословные интересы душевладельцев ссылками на духовные и нравственные принципы, максимально возможное расширение привилегий дворян представлял как необходимую основу для сохранения стабильности в государстве. По его мнению, владение фабриками, основанными на крепостном труде, позволяло помещикам полнее осуществлять отеческую заботу над крестьянами, склонными к лени и пьянству. Работа на господских предприятиях полезна была для крепостных людей, по словам князя Щербатова, тем, что «держала крестьян в постоянном трудолюбии» и удерживала от пороков, свойственных «черни».

«Жалованная грамота» российскому дворянству, данная императрицей, положила конец спорам и надеждам купцов. «Благородное шляхетство» Российской империи наделялось всеми возможными правами, среди которых право заводить промышленные или иные предприятия в своих вотчинах было выделено особо.

Способов для получения прибыли от своих коммерческих заведений для дворян существовало множество. Одни разом переводили население целых сел в число фабричных рабочих. В этом случаеоторванные от земли и привычного образа жизни люди трудились совершенно бесплатно круглый год, получая из заводской конторы только необходимое пропитание и одежду, что напоминало одну из форм «месячины». В лучшем положении оказывались те, кто вместо натурального содержания получал для обработки некоторое количество земли. В этом случае на предприятии вводилась посменная работа, по 14 часов в день, но три дня в неделю. В остальное время крестьянам позволялось возделывать свой участок, с которого они и кормились. Такая система больше походила на своеобразную производственную барщину. Выплаты денежного жалования были относительно редки. А многие дворяне-заводчики предпочитали не связываться с трудностями коммерческой деятельности вовсе и передавали свои фабрики вместе с крестьянами в аренду купцам.

Другие помещики попросту отдавали крепостных крестьян внаем на чужие предприятия, получая от таких сделок значительный доход. Из нечерноземных мест могли запродать мужиков на много лет, а то и навсегда. Но чаще, руководствуясь, очевидно, щербатовским правилом заботиться о пребывании крестьян «в постоянном трудолюбии», – отдавали сезонно, в зимнее время, когда сельскохозяйственные работы уже завершены и у земледельцев появлялось до весны свободное время. Тогда мужиков отгоняли на фабрики, нередко находившиеся в других губерниях, в сотнях верст от родных сел, а женщин сажали за пряжу и прочие необходимые домашние работы на пользу помещика.

Примечательно, что по распространенному среди помещиков обычаю и для избежания лишних расходов в дороге от деревни до фабрики крестьяне должны были содержать себя сами, никаких кормовых денег или продуктов им не выдавалось, и в продолжение всего пути они перебивались только мирским подаянием.

Декабрист Д. Якушкин вспоминал: «Однажды зимою… я заехал на постоялый двор. Изба была набита народом, совершенно оборванным, иные даже не имели ни рукавиц, ни шапки! Их было более 100 человек, и они шли на винокуренный завод, отстоящий верст 150 от места их жительства. Помещик, которому они принадлежали, Фонтон де-Варайон, отдал их на всю зиму в работу на завод и получил за это вперед условленную плату… Такого рода сделки были очень обыкновенны. Во время построения Нижегородской ярмарки принц Александр Виртембергский отправил туда на работу из Витебской губернии множество своих нищих крестьян, не плативших ему оброка. Партии этих людей сотнями и в самом жалком положении проходили мимо Жукова». [8]8
  Жуково– усадьба Д. Якушкина в Смоленской губернии.


[Закрыть]

* * *

Беспощадная эксплуатация доводила крестьян не только до разорения, но до полного отчаяния. Они обращались к своим господам, умоляя хотя бы несколько войти в их положение и уменьшить тяжелый гнет, указывая, что не в состоянии выплачивать наложенные на них оброки и выполнять повинности. Вот один из типичных образцов таких челобитных: «Государь наш! К Вашему превосходительству и прибегнули под кров и защищение слезно просить нас, сирот Ваших, от вышеписанного оброка второй половины ныне от платежа, за всекрайним нашим убожеством и нищенством освободить до предбудущего года, чтоб мы от того уже в конец не разорились, да и от прочих отягощениев оборонить. И о том, государь наш, смилуйся и учини милостивый указ…»

Надежда на жалость и справедливость помещиков оправдывалась редко, и «милостивого» указа, как правило, не следовало. А наоборот, от господина к управляющему в имение летело строгое распоряжение прекратить «бунт», виновных и просителей проучить «по-домашнему» – т. е. понятно – выпороть, недоимки и оброк собрать сполна.

Конечно, отношения у крестьян с помещиками складывались по-разному, они не всегда начинались и заканчивались наказаниями и утеснениями. Некоторые владельцы расписывали для своих вотчин подробные своды правил и заставляли следовать им не только крепостных людей, но делали их обязательными и для управляющих, и для самих себя. Находились такие, что вопреки вседозволенности, предоставляемой законами, самостоятельно ограничивали размер оброка, число барщинных дней; а если сверх того требовали взносов натуральными продуктами, то не иначе, как в счет суммы оброка, как поступал, например, Суворов в своих вотчинах. Иные господа поддерживали крестьян в голодные годы.

И все же эти частности не меняли главного во взаимном положении крепостных и дворян друг к другу – законодательство и правительство империи, весь ход развития российской государственности фактически превратили крестьян в рабочий инвентарь помещичьей усадьбы. Такой утилитарный взгляд на крестьян, естественно, приводил не только к постоянному росту требований об увеличении числа и размеров их повинностей, но и подсказывал естественный способ их взыскания. Поэтому насилие и плеть навсегда останутся символами крепостной эпохи.

Славянофил А. Кошелев после знакомства со средой уездного дворянства писал: «Добрый помещик есть счастливый случай, редкое исключение из общего правила; огромное же большинство владельцев, конечно, не таково… но даже у помещиков, считающихся добрыми, жизнь крестьян и дворовых людей крайне тяжела».

Крепостные справедливого, хотя и требовательного Суворова, тем не менее жаловались ему, что пришли «в крайний упадок и разорение», и в действительности это было правдой. Но примечательнее реакция знаменитого полководца на просьбы своих «рабов» – наскучив от обременительных мужицких обращений, он составил инструкцию, как следует отныне подавать прошения на имя помещика. Перечень этих правил на самом деле был не чем иным, как издевательской шуткой, и призван был сбить с толку неискушенных, почти сплошь неграмотных крестьян. Вот этот документ: «Говорить должно по артикулам и статьям. Каждую вещь, каждой вещи часть подробно истолковать и брать в уважение, одну часть соображать с другою; сравнивать тягость с полезностью. Не реша одной части к другой не приступать. Ежели в которой части найдется большое препятствие, мнимая невозможность, непонятие и сумнение, предоставлять ее до конца. Начинать решение частей легчайшими частьми… имея белую бумагу, на одной половине страницы означивать препятствия, недоразумения, сумнения; на другой половине страницы их облегчать, объяснять, опровергать и уничтожать. Сие иногда чинится уподоблением и заменою. Соблюдать и смотреть на мои правила миром».

Не поняв барских шуток и не получая ответа на свои чаяния, крепостным ничего не оставалось, как в поисках защиты от притеснений обращаться к императорскому престолу. Тексты множества этих челобитных, сохранившихся до нынешнего времени, искренне и безыскусно описывают, что приходилось терпеть крестьянам от своих господ.

От имени своих не ученых грамоте односельчан некий грамотей Аким Васильев обращался к Александру I: «Владелец наш стал утеснять непомерным оброком и другими повинностями, принуждая к выполнению требований угрозами и тиранством до такой степени, что многие из доверителей моих, быв наказаны безщадно, померли, а другие, боясь подвергнуться таковой же участи, скрывались долгое время, оставя дома свои и семейства. Четыре года претерпевая тиранство и разорение… доверители мои, не находя средств к избавлению себя от столь насильственного ига, доверили мне ходатайствовать у престола Вашего императорского величества о всемилостивейшем воззрении на несчастную участь верноподданных…»

Из других обращений: «Припадая ко преосвященному Вашему трону, всемилостивейшему нашему государю, с верноподданнейшим нашим третьим (!  – Б Т.)прошением… оная наша госпожа совсем нас разорила и довела в крайнее убожество, так что отняла у нас хлебопахотную нашу крестьянскую землю и сенокосные луга и хлеб наш крестьянский отняла в свое владение. Имущество все растащили, лошадей и коров наших отняли в свое владение, из домов нас выгнали… Всемилостивейший государь, воззрите всемилостивейшим и человеколюбивым оком Вашим к нам, великостраждущим и погибающим от нашей госпожи Здраевской, что мы не можем скрыть смерть от ее нападения»!

«Утягощены на господской работе, ни в зиме, ни в лете ни единого дни на себя работать не дает, ни воскресение; оттого все в мир пошли, кормимся Христовым именем…»

«Означенный господин наш крестьян вконец разорил несклонной своею работою…»

«Припадая к освященнейшим Вашего императорского величества стопам осмеливаемся изъяснить: как оный господин наш начал нами владеть, то мы не имеем от его работ ни дня, ни ночи отдохновения, выгоняя нас, мужской и женский пол как в праздничные, так и в высокоторжественные дни, и навсегда у него находимся в работе на винокуренных заводах… Пересек до несколько сот человек плетьми, не щадя ни старого, ни малого, так, что на том месте оставил троих маленьких, да троих больших, чуть живых и изувеченных, которые находятся теперь при смерти…»

«Начали нас бить и били без пощады так, что без мала на том месте оставили из нас, побитых и измученных, чуть вживе, человек до 100. После сего по приказанию нашего господина Викулина приказчик его приехал в наши селения и бил наших двоих женщин брюхатых до тех пор, что они из своих брюх скинули младенцев мертвых, а потом и оные женщины от побои лишились жизни. Тот же приказчик наших трех крестьян лишил жизни… Ваше императорское величество! Если мы у него останемся далее во владении, то он нас и половины вживе не оставит…»

Насколько справедливы были жалобы крестьян и насколько циничным и потребительским было к ним отношение господ, видно по следующему откровенному письму одного помещика Казанской губернии к своему старосте по поводу взыскания недоимок: «О крестьянах, что они неимущие и ходят по миру, отнюдь ко мне не пиши: мне это нож; я хочу воров разорить и довести хуже прежнего, – так они милы мне; почти я от них допущен ходить с кузовом по миру. Уповаю и надеюсь до 1000 рублей взыскать без всякого сумнительства…»

«Всемилостивейший» государь также не спешил откликнуться на крестьянские мольбы. В абсолютном большинстве случаев надежды крепостных людей на справедливую защиту со стороны императорского престола не оправдывались. Вместо этого челобитчики, осмелившиеся нарушить указы о запрете жаловаться на своих господ, наказывались плетьми и возвращались обратно помещикам.

Романовы были самыми крупными в России владельцами крепостных «душ». В начале XIX века в личном владении членов императорской фамилии было около 3 миллионов крестьян. Но не это обстоятельство заставляло правительство оставаться глухим к прошениям их порабощенных подданных. Правительство старалось не вмешиваться во взаимоотношения помещиков с крепостными, поскольку было заинтересовано в абсолютной власти землевладельца над крестьянами в имении для исправного внесения ими платежей в государственную казну.

После того как Петром I была введена подушная подать, которой обложили все «неблагородное» мужское население империи, возникла задача обеспечить исправное получение денег. Для этого сначала прибегли к чрезвычайно своеобразному способу, придуманному «царем-реформатором». За каждой военной частью были записаны села и волости, обязанные ее содержать, а само это военное формирование в мирное время квартировало в приписанной за ним местности, служа надежной гарантией своевременного внесения налогов. Польза, по мысли Петра, была и в том, что необходимые средства на содержание армии должны были поступать напрямую к тем, для кого они предназначались, минуя посреднические бюрократические инстанции.